Яков Блюмкин: судьба террориста

Яков Григорьевич БЛЮМКИН родился в марте 1900-го года в бедной еврейской семье. Его отец, работавший сначала в одной из лесозаготовительных фирм в Полесье, ко времени его рождения устроился мелким коммерческим служащим. В 1906-ом году Блюмкин-старший умер, и семья из шести человек впала в нищету.

Мать, заботясь о будущем сына, решила всё-таки дать ему возможность получить образование. В 1908-ом году, когда Якову исполнилось восемь лет, она устроила его на учёбу в начальное духовное училище — в Первую одесскую Талмуд-тору. В неё принимали мальчиков в возрасте от шести до двенадцати лет — сирот и детей из бедных семей. Обучение было бесплатным: все расходы брала на себя религиозная община. В Талмуд-торе дети изучали Библию, Талмуд, иврит и историю. Кроме того, здесь велось преподавание русского язы­ка, современного еврейского языка, арифметики, географии, естествознания, рисо­вания, пения и чистописания. Благодаря этой школе Якову удалось получить не только духовную, но и неплохую общеобразовательную подготовку.

Первой одесской Талмуд-торой свыше четверти века руководил писатель Шолом Яков Абрамович, более изве­стный под псевдонимом Менделе-Мойхер-Сфорим. Его считают основоположником современной еврейской литературы. В 1908-ом году, когда Яков поступил в школу, Менделе исполнилось 73 года. К этому времени он написал несколько романов, повестей, пьес, принесших ему мировую славу. Началось издание собрания его сочинений. Как писал Блюмкин в одной из своих автобиографий, "дедушка еврейской литературы" оказал значительное влияние на его духовное разви­тие. Руководитель Талмуд-торы был горячим поборником идеалов просвещения. Он считал, что и еврейские дети должны получать не только духовное, но и светское об­разование, включая изучение русского языка. Писатель непримиримо относился к иудейскому аскетизму, высту­пал за освобождение личности от контроля религиозной общины.

Материальное положение семьи Блюмкиных было очень трудным. Денег постоянно не хватало. Не раз вставал вопрос о прекращении Яковом учёбы. Кое-как выручали летние каникулы, когда мальчику удавалось получить место по­сыльного в какой-либо конторе или магазине.

В 1913-ом году Блюмкин всё-таки закончил Талмуд-то­ру. Теперь он имел возможность поступить в иешибот, в гим­назию или в реальное училище. Однако тут за учёбу нуж­но было платить, поэтому Яков предпочёл пойти работать учеником в электротехническую контору Карла Фрака. Здесь он по­лучал от двадцати до тридцати копеек в день, монтиро­вал электропроводку в частных домах и учреждениях.

В 1914-ом году Блюмкин познакомился с "товарищем Гамбургом". Под этим псевдонимом вёл нелегальную революци­онную работу студент-эсер Горожанин (литературный псевдоним Валерия Михайловича Кудельского; впоследст­вии он стал большевиком и в 20-е годы возглавлял секрет­но-оперативный отдел ГПУ Украины). Блюмкин и Горо­жанин участвовали в организации нелегального студенче­ского кружка для изучения программы и тактики эсеров­ской партии. Яков Блюмкин жадно впитывал в себя идеи революционного народничества, наряду с учебой в кружке усиленно занимался самообразованием. Одновременно де­лал первые шаги на литературном поприще. Написанные им стихи печатали журнал «Колосья», детская газета «Гудок», один раз опубликовал даже «Одесский листок», наиболее солидное издание города [16].

Февральская революция застала Блюмкина в Одессе. Он принял в ней участие как агитатор первого Совета рабочих депу­татов, выступая на различных предприятиях с агитацией за присоединение к революции и посылку депутатов в Совет. Потом в силу ряда обстоятельств он был вынужден переехать в Харьков. Но и там Блюмкин быстро установил контакты с организацией эсеров, которые сразу привлекли его к агитационной работе.

Новость об Октябрьском перевороте меняет все планы Блюмкина, и он спешно возвращается в Одессу. Там он записывается добро­вольцем в матросский «Железный отряд» при штабе 6-й армии Румынского фронта, участвует в боях с войска­ми Центральной рады, с гайдамаками. В марте 1918-го го­да его отряд влился в состав 3-й советской Украинской армии.

Через два месяца, после расформирования 3-й армии, Блюмкин приезжает в Моск­ву, где поступает в распоряжение ЦК партии левых эсе­ров. Он неплохо зарекомендовал себя в боях с германски­ми интервентами и войсками Центральной рады, чем и привлек к себе внимание левоэсеровских лидеров. Его направляют во Всероссийскую чрезвычайную комис­сию. По предло­жению заместителя председателя ВЧК левого эсера Александровича Блюмкину было поручено организо­вать отделение по борьбе с международным шпионажем.

Во время службы в ВЧК наглядно высветились основ­ные черты противоречивого характера Блюмкина. С одной стороны — абсолютная вера в идеалы мировой социальной революции и готовность идти ради неё на самопожертвование; с другой — хвастовство, за­знайство, склонность к авантюрным поступкам без ог­лядки на последствия своих действий.

Само­любию Блюмкина льстило, что его как сотрудника ВЧК все боятся. В беседах со знакомыми он изображал из себя человека, на­делённого правом решать вопросы жизни и смерти аре­стованных. Своим приятелям — поэтам Сергею Есенину и Осипу Мандельштаму — он даже как-то предлагал прогуляться до ЧК и посмотреть, как в подвалах Лубянки расстреливают "контру".

Приведу только один случай из жизни Блюмкина-чекиста, наглядно характеризующий этого человека. В один из последних дней июня 1918-го года Яков Блюмкин вместе с Осипом Мандельштамом, комиссаром ВЧК Александром Трепаловым и своим знакомым по Одессе Петром Зайцевым зашёл в писательское кафе. Подвыпив, он начал хвастаться тем, как ему удалось арестовать австрийского офицера графа Роберта Мирбаха (брат германского посла, действительно арестованный ЧК) по обвинению в шпионской деятельности в пользу Австро-Венгрии.

— Не сознается, — цинично говорил Блюмкин, — поставлю его к стенке. И вообще жизнь людей в моих руках. Подпишу бумажку — через два часа нет челове­ка. Вон, видите, вошел поэт. Он представляет большую культурную ценность. А если я захочу — тут же аре­стую его и подпишу смертный приговор. Но если он ну­жен тебе, — обратился Блюмкин к Мандельштаму, — я сохраню ему жизнь.

Тут Блюмкин преувеличивал: права решать вопрос о наказании арестованных, тем более о рас­стреле, он не имел. Такое постановление в то время мог­ла выносить только коллегия ВЧК при условии, если ни один из её членов не проголосует против. Однако Ман­дельштам этого не знал. Он принял слова Блюмкина за чистую правду. Поэт вскочил из-за стола и запальчиво крикнул:

— Это палачество! Ты не имеешь права так посту­пать с людьми. Я сделаю всё возможное и не допущу расправы!

— Не вмешивайся в мои дела! — грубо оборвал его Блюмкин. — Посмеешь сунуться — сам получишь пулю в лоб.

С большим трудом Трепалов и Зайцев загасили ссору [16].

Всемирную известность Якову Блюмкину принесло совершённое им 6 июля 1918-го года убийство германского посла — графа Мирбаха — едва не спровоцировавшее войну с Германией. Произошло это так.

Известно, что основные расхождения в программах двух революционных партий: большевиков и левых эсеров — касались вопросов внешнеэкономической политики. Так, эсеры считали факт подписания ленинским правительством Брестского договора предательством дела революции. Заседавший в Москве в первых числах июля 1918-го года Третий Всероссийский съезд партии левых социалистов-революционе­ров по вопросу о внешней полити­ке Советской власти постановил "разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор". Исполнение этого постановления съезд поручил ЦК партии.

Выполнить волю съезда Цен­тральный Комитет решил путём совершения акта индивидуального террора над "одним из наиболее активных и хищных представителей германских империалистических вожделений в России", графом Мирбахом.

Организация акции осуществлялась в спешке и заняла всего два дня.Непосредственными исполнителями должны были стать Яков Блюмкин и фотограф подведомственного ему в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем Николай Андреев.

Утром 6-го июля Блюмкин пришёл в ЧК. У дежурной секретарши в общей канцелярии он попросил стандартный бланк Чрезвычайной комиссии и отпечатал на нём следующее:

«УДОСТОВЕРЕНИЕ

Всероссийская чрезвычайная комиссия уполномочивает её члена Якова Блюмкина и представителя Революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с Господином Германским Послом в Российской Ре­спублике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к Госпо­дину Послу.

Председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии

Секретарь»

Блюмкин расписался за секретаря ВЧК Ксенофонтова, а один из членов партии левых эсеров — подделал подпись Дзержинско­го. Заверив документ печатью ВЧК и получив машину (Блюмкину выдали тёмного цвета «паккард» с открытым верхом), Яков отправился в гостиницу «Националь», где его уже ждал Николай Андреев. Там террористы получили по­следние инструкции. Им были вручены две бомбы и два револьвера, которые они спрятали в портфели. Вышли к машине.

Яков вручил шоферу револьвер и сказал повелительным тоном:

— Вот вам кольт и патроны. Езжайте тихо. У дома, где остановимся, не выключайте мотора. Если услышите выстрелы, шум — не волнуйтесь. Ждите нас!

В три часа дня они подъехали к особняку германского посольства в Денежном переулке (потом — улица Веснина). На звонок в дверь открыл швейцар. Блюмкин на ломаном немецком языке сказал, что он и его товарищ хотят бе­седовать с господином послом. Швейцар начал что-то объ­яснять. Из сказанного им удалось понять лишь, что их сиятельство и дру­гие господа изволят обедать и что надо немного подо­ждать.

Минут через десять к посетителям вышел советник посольства Бассевитц. Блюмкин предъявил ему мандат и заявил, что он является представителем советского пра­вительства и просит графа Мирбаха принять его. Бассе­витц взял мандат и ушел доложить о визите. Вскоре в приемную прибыли первый советник посольства Карл Рицлер и военный атташе лейтенант Леонгарт Мюллер.

— Вы от господина Дзержинского? — обратился к посетителям Рицлер.

— Да, я — Яков Блюмкин, член ВЧК, а мой товарищ — Николай Андреев, предста­витель революционного трибунала.

— Пожалуйста, проходите.

Блюмкина и Андреева провели через вестибюль и зал в гостиную, предложили сесть.

— Я имею строгое предписание от товарища Дзер­жинского говорить с господином послом лично, — заявил Блюмкин.

Рицлер ответил, что граф не принимает и что он, как первый советник посольства, уполномочен вести вме­сто него все переговоры, в том числе и личного характе­ра. Однако Блюмкин настаивал на своём: ему поручено беседовать только с графом.

Граф Мирбах, опасаясь покушений, избегал приёма посе­тителей. Однако, узнав, что прибыли официальные пред­ставители советской власти, он всё-таки решился побеседовать с ни­ми. Посол в сопровождении Рицлера появился в гостиной.

Сели за круглый массивный мраморный стол: с одной стороны — Блюмкин, напротив него — Мирбах, Рицлер и Мюллер. Андреев расположился поодаль, у дверей. Яков разложил на столе бумаги и стал объяснять послу, что ВЧК арестовала его родственника, офицера австро-венгер­ской армии, по обвинению в шпионаже. Блюмкин действительно "работал" с братом посла и знал все подробности этого дела. К тому же он привёз подлинные протоколы допроса, которые и продемонстрировал господину послу.

— Меня, господин Блюмкин, всё это мало интересу­ет, — заметил тот. — Я и моя семья не имеют ниче­го общего с арестованным вами офицером.

— Ваше сиятельство, — обратился к графу Риц­лер. — Я полагаю, что следует прекратить этот разговор, а Чрезвычайной комиссии дать письменный ответ через Народный комиссариат иностранных дел.

В этот момент в разговор вмешался Андреев, в тече­ние всей беседы молча сидевший в стороне. Он спросил:

— Видимо, господину графу интересно знать, какие меры будут приняты с нашей стороны?

— Да, господин посол, вы желаете это знать? — по­вторил вопрос Блюмкин.

Граф ответил утвердительно. Вопрос Андреева, види­мо, был паролем. Блюмкин, не дожидаясь ответа посла, выхватил револьвер и произвел несколько выстре­лов по Мирбаху, Рицлеру и Мюллеру. Рицлер и Мюллер упали на пол, однако сам граф побежал в соседний зал. Андреев догнал посла и кинул ему под но­ги бомбу, но и тут случилась заминка, потому что бомба не взорвалась. Тогда Андреев сильным уда­ром свалил графа. Блюмкин в ту же секунду наклонился, подхватил неразорвавшуюся бомбу и бросил её в Мирбаха. Наконец детонатор сработал, и раздался оглушительный взрыв. Посыпалась штукатурка, взлетели в воздух плитки паркета, воздушной волной вышибло стекла.

Оставив на столе шляпы, револьвер, документы и портфель с запасной бомбой, террористы кинулись к окну. Андреев благополучно выпрыгнул на улицу и че­рез несколько секунд уже был в автомобиле. Блюмкин же, со­скакивая с подоконника, повредил ногу. С трудом он стал ка­рабкаться через железную ограду. Из здания посольства от­крыли стрельбу. Одна из пуль попала в Блюмкина, но он всё-таки сумел перелезть и, хромая, побежал к автомобилю. Кубарем он ввалился в салон. Машина рванула в сторону Пре­чистенки и скрылась из виду.

Через несколько минут автомобиль с террористами уже въезжал во двор особняка Морозова в Трехсвятительском переулке. Здесь размещался штаб наиболее многочислен­ного отряда ВЧК, которым командовал левый эсер Попов. Блюмкина поместили в лазарет. Чтобы затруднить розыск, Якова остригли, сбрили ему бороду.

Согласно этике эсеров исполнители террористического акта должны были остаться на месте его совершения и позволить себя арестовать. Однако Андреев и Блюмкин бежали. Впоследствии по этому поводу Яков напишет:

«Думали ли мы о побеге? По крайней мере, я — нет... нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность прави­тельства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную пре­данность интересам революции. Перед нами стояли также вопрошающие массы рабочих и крестьян — мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального террора, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его» [16].

Как бы там ни было, но Блюмкин бежал. И бегал до апреля 1919-го года, пока не надумал сдаться властям. Несмотря на то, что убийство графа Мирбаха привело к обострению отношений между Советской Россией и Германией и послужило толчком к мятежу левых эсеров со всеми вытекающими, Блюмкин отделался очень лёгким наказанием. 16 мая 1919-го года Президиум ВЦИК, "учитывая добровольную явку Блюмкина и данное им подробное объяснение обстоятельств убийства германского посла", амнистировал его.

Сегодня нам это кажется диким, но современники Блюмкина считали его героем и более того — гордились знакомством с ним. Вот, например, что говорил Николай Гумилёв о том, как он познакомился с Блюмкиным:

«Человек, среди толпы народа застреливший императорского посла, подошёл пожать мне руку, сказать, что любит мои стихи».

Насчёт "толпы народа" поэт, конечно, погорячился, но само это высказывание весьма характерно для того времени.

После освобождения Яков Блюмкин возвращается к своей привычной жизни: сотрудничает с ВЧК, готовит террористические акты против генералитета Белой армии, развлекается в компании поэтов-имажинистов.

В сентябре 1920-го года Яков Блюмкин по направлению Наркоминдела был зачислен на Восточное отделение Академии Генерального Штаба РККА. Отделение готовило кадры для армейской службы на восточных окраинах Советской Республики и для военно-дипломатической работы. Слушатели изучали основы стратегии, тактику родов войск, службу Генштаба, воен­ную географию, строительство Красной Армии, военную психологию и шесть социально-экономических дисцип­лин — философские и социологические основы марксиз­ма, основы внешней политики, социальную психологию, Конституцию РСФСР, теорию социализма, железнодорож­ное хозяйство. На Восточном факультете изучались до­полнительно: персидский, арабский, ту­рецкий, китайский, японский и другие языки. Блюмкин специализировался по Персии.

Условия учёбы были очень тяжелыми. Занятия про­должались с 9 утра до 22 часов, с часовыми перерывами на обед и ужин. Питание было скудное. В учебных по­мещениях царил необычайный холод. Свирепствовал сыпной тиф. Несмотря на эти трудности, Блюмкину за время пребывания в академии удалось получить хорошую военную подготовку и основа­тельно проштудировать общественно-политическую литера­туру.

Весной 1921-го года из академии начали откоман­дировывать слушателей для участия в боевых действиях в районах, охваченных "бандитизмом", фактически — в карательные отряды. Не избежал сей участи и Блюмкин. Его направили в 27-ю Омскую диви­зию, усмирявшую крестьянские восстания в Нижнем По­волжье. Там он был назначен на должность начальника шта­ба 79-й бригады, а затем стал временно исполняющим обязанности комбрига. В составе 27-й дивизии Блюмкин принял участие в борьбе с "антоновщиной" в Тамбовской губернии, а также в ликвидации Еланьского восстания.

Осенью 1921-го года его откомандировали в Сибирь, где назначили командиром 61-й бригады 21-й Пермской диви­зии. Бригада успешно участвовала в боях против войск барона Унгерна фон Штернберга, вторгшихся во Внешнюю Монголию [16].

После победы Блюмкин возвращается в Москву для продолжения учёбы в Военной академии. Однако окончить академию ему так и не удалось: в 1922-ом его снова отзывают и направляют в секретариат наркома по военным делам. В течении года и четырёх месяцев он состоит при Льве Давыдовиче Троцком для выполнения особых поручений.

Осенью 1923-го года Дзержинский предложил Блюмкину перейти на службу в иностранный отдел ОГПУ. Подумав, тот согласился. Началась новая страница в его биографии. А нам самое время вернуться к «Единому Трудовому Братству» и нейроэнергетической лаборатории.