Маркеры коллективной памяти в учебной исторической литературе

Новая историософия служит общим основанием для построения разных версий многофакторной непрерывной национально-государственной истории России как мировой исторической драмы.

В “историко-цивилизационных” учебных текстах эта концепция выражена в предельно схематичной форме как совокупность вневременных констант, знаков-мест коллективной памяти. То, что в таких учебных текстах артикулируется прямо, в конкретно-исторической литературе иллюстрируется посредством отобранных исторических фактов. В сводных конкретно-исторических текстах историософские константы служат своеобразными “навигационными инструментами”, с помощью которых производится отбор событий и процессов и дается их изображение в детерминированной телеологической отечественной истории. В свою очередь авторы “историко-цивилизационных” учебных текстов постоянно подпитывают историософские схемы лапидарными историческими сведениями, извлекаемыми из конкретно-исторических работ.

Авторы, транслирующие разновидности концепции российской истории в учебную литературу, как правило, стараются не проблематизировать сам предмет изучения - Историю России, - избегая серьезного обсуждения вопроса об объеме его содержания. Сопоставление предмета изучения в учебных текстах по истории СССР (которые привычно именовались “История СССР с древнейших времен до…”) с предметом, составляющим основу современной учебной литературы по отечественной истории (“История России с древнейших времен до…”), позволяет говорить о прямой преемственности в принципах формулирования предметной области и способов ее репрезентации.

Независимо от авторских идейных предпочтений и ориентиров в разных текстах формируется общая национально-государственная схема: “древняя Русь” – “Московская Русь” – “Имперская Россия” - “Советская Россия” (СССР) – “Новая Россия”. Реификация познавательных моделей и идеологических конструктов, производимая авторами для обоснования древности и континуитета российского государства, выглядит в учебных текстах общим местом.

Опорными знаками-маркерами коллективной памяти – и, одновременно, нормативными единицами знания, - призванными утверждать аутентичность исторического происхождения и специфику формирования российского государства, служат такие концептуальные конструкции как: древнейшие цивилизации на территории нашей страны (глубокая древность); восточнославянское общество, древнерусская народность, Древнерусская держава с центром в Киеве, христианство, древнерусская цивилизация, славянская цивилизация, западная цивилизация, восточные и степные цивилизации (V – XII века).

Такие концепты играют важнейшую роль при конструировании ранней российской истории, например, в известном учебном пособии под редакцией А.Н. Сахарова :

“Объединение вокруг Киева восточнославянских “племен” не было устойчивым и необходимы были какие-то более действенные меры.[…] Принятие христианства Древней Русью стало значительным шагом в развитии восточнославянской цивилизации.[…] В плане этническом принятие христианства ускорило консолидацию древнерусской народности, общего предка современных русских, украинцев, белоруссов.[…] К рубежу ХI в. местные этнополитические единицы почти полностью исчезают, покрываясь терминами “Русь”, “Русская земля”, а ее обитатели именуются русичи, русины, а в иностранных источниках – русы, росы, рутены. Этому, несомненно, способствовало создание и единой государственности и единой церковной организации […]. Древнерусское государство, включив в свой состав отдельные неславянские этносы, тем не менее оставалось по преимуществу славянским, и наряду с ним существовали различные народы, иной этнической принадлежности, находившиеся на разных стадиях исторического развития. В целях удобства изложения их можно разделить на три большие группы: 1.Степные кочевники. 2. Народы Поволжья, Урала и Севера. 3. Северный Кавказ”.

Исторический период XIII – XVII веков характеризуется авторами большинства учебных текстов с помощью таких базовых слов, как: (единая) русская (великорусская) народность, собирание и присоединение земель, единое Российское государство, уникальный (особый) путь развития, общинный коллективизм, самобытность, соборность, православная цивилизация, русская духовность.

Например, в учебном пособии “Россия и мир” можно прочесть следующее:

“Ход событий непрерывно убыстрялся, исподволь копившиеся предпосылки объединения, достигнув критической массы, подгоняли процесс консолидации земель. Он получил завершение в правление Ивана III.[…] Иван, начинавший как один из удельных князей, в конце своей жизни стал государем единой народности. Соответственно изменилась и его политика, которая из поисков прибытков и накопительства превратилась в защиту национальных интересов.[…] Национальное знамя, которое было поднято Москвой и оправдывало собирательную политику ее князей, превращая ее из династической в общегосударственную, очутилось в руках этих князей только благодаря их удачной борьбе с монголами. Нелишне попытаться, хотя это и очень трудно, отделить то, что делалось властью во благо государства, от того, что она предпринимала в узкокорыстных целях”

Для изображения истории российского государства в Новое время авторы используют системообразующие концепты: расширение территории, колонизация земель, добровольное вхождение народов в состав российского государства, русский (российский) суперэтнос, русский (общероссийский) менталитет, Российская империя, модернизация.

Характерным примером использования подобных конструктов для построения непрерывной национально-государственной истории в конкретно-историческом учебном тексте могут служить такие высказывания:

“Основные внешнеполитические задачи, решаемые Россией в XVIIIв.,[…] заключались в борьбе за выход к морям – Черному и Балтийскому, возвращении в лоно российской государственности восточнославянских земель (белорусских и украинских) с православным населением, входивших в X – XII вв. в состав Древней Руси, а позже ставших частью Польши и Литвы.[…] В 1768 – 1774 и 1787 – 1791 гг. Россия решала назревшую национальную задачу воссоединения земель, входивших в состав Древнерусского государства”.

Что касается Советского периода российской истории, то для его описания авторы широко используют ресемантизированные понятия, перешедшие в их лексикон из марксистско-советской историографии, а также базовые слова из нормативных документов государственной власти времени “перестройки” и 1990-х годов. “Историософская” составляющая выражает себя главным образом в риторике катастрофы, выживания, мобилизации, возрождения.

В роли основных концептов, скрепляющих все исторические периоды отечественной истории, выступают понятия цивилизация, государство, православие, народ, к которым для подчеркивания российской специфики прибавляются концепты-прилагательные: уникальный, самобытный, особый, великий, сильный и проч.

Репрезентация концепции непрерывной национально-государственной истории в учебных текстах отнюдь не исключает авторских попыток представить ее как нелинейный процесс – с историческими “поворотами”, “смутами”, “попятными движениями” и проч. ::

Усложнение исторического Пути России в учебных текстах диктуется прежде всего необходимостью дать читателю (преподавателю, студенту) логически доступное объяснение, того, как в различные исторические периоды изменялись пространственно-географические и этнокультурные масштабы российского государства, или, - почему по-разному формулировались его национальные интересы.

Например, указывая читателю на “неравномерный, рваный темп российской истории, повторяемость ее циклов”, авторы учебного пособия “История России с древнейших времен до конца ХХ века” (руководитель проекта – А.А. Данилов) обосновывают его следующим образом

“Характерной чертой российской истории на протяжении многих веков является особая болезненность, кризисность и даже катастрофичность ее развития, когда общественные противоречия разрешались чаще всего в результате жесткой борьбы и каждый шаг вперед сопровождался социальной ломкой, насилием, огромными материальными и людскими потерями”.

В учебном пособии “Российская цивилизация” аргументация нелинейности исторического развития России выглядит так

“К основному ядру – великорусскому этносу, расселенному вначале на востоке Европы, а затем и на севере Азии, вплоть до Тихого океана, - в разные исторические периоды присоединялись добровольно или в результате войн, но в основном путем мирной колонизации, многие европейские и азиатские этносы, живущие на своих исконных землях. Эти окраинные территории благодаря политическим перипетиям со временем могли отпадать, вновь присоединяться, снова отпадать, разрывая установившиеся социокультурные связи. Порывая с прежним цивилизационным ядром, они могли дрейфовать в сторону иных цивилизаций, но большинство этносов, вовлеченных в единое культурное пространство, приобщенных к русской культуре, скрепленных языком межнационального общения – русским языком, стали участниками единого культурного процесса, создателями общих ценностей в едином географическом, политическом и духовном пространстве….Подвижность пространственных границ российской цивилизации связана также с тем, что она не всегда совпадает с государственной территорией России, с государственной принадлежностью того или иного народа на данный период. Цивилизационную принадлежность каждого народа определяют исторически сложившиеся социокультурные характеристики, которые более долговечны, чем конкретные политические реалии, в том числе существующие в определенное время государственные границы России”.

Это высказывание примечательно своей тривиальностью, - тем, что в разных видах оно присутствует в большинстве современных учебных текстов по российской истории. При этом следует отметить, что авторы, как правило, стремятся к вневременному отождествлению Российской цивилизации и российского государства и обоснованию с помощью этого тождества перманентной подвижности исторических государственных границ. Главную роль в таком построении играет заимствованное из новой историософии ессенциалистское культурно-цивилизационное измерение истории российской государственности.

Авторы учебного пособия “Отечествоведение” (руководитель проекта И. Чубайс) предлагают, например, такую версию исторической “преемственности” форм российского государства в контексте “тысячелетней” цивилизации:

“Нынешняя Россия – это третье российское государство на нашей территории. Та историческая Русь – Россия, что существовала с VIII века до начала XX века, принципиально отличалась от российского государства, имевшего другое название - СССР – и другие символы – герб, флаг, гимн. В СССР была особая форма госустройства и управления, иные, отличные от российских, армия и правосудие. Советская Россия отказалась от правопреемства с Российской империей.[…] Новая Россия не равняется ни РСФСР, ни уменьшенному СССР. Но нынешняя Россия не является и прямым продолжением Российской империи, хотя бы потому, что мы не живем в самодержавной монархии.[…]Новая Россия может считать себя преемницей тысячелетней, исторической, дооктябрьской России. Двигаясь вперед, она будет стремиться вписать русскую идею в современность, с учетом того, что произошло в нашей стране и за ее пределами за семь советских десятилетий.[…] Задача состоит в том, чтобы продолжить российскую историческую логику, вписать ее в современность, с учетом происходивших в прошлом столетии изменений.[…] Задача состоит сегодня в том, чтобы, взаимодействуя с западной частью Европы экономически, политически, культурно, прививать позитивную часть ее опыта на свою основу, а не наоборот”.

Заметим, что авторов не смущают такие явные противоречия внутри высказывания, как: “третье государство на нашей территории”, поскольку в рамках историософского (и – советско-российского историографического) дискурса оно выглядит вполне допустимым.

Постоянное обсуждение в “историко-цивилизационной” и конкретно-исторической учебной литературе вопроса о специфике исторического пути России побуждает авторов вновь и вновь обращаться к выяснению степени уникальности, переходности, (не)зрелости и (не)завершенности Российской цивилизации-государства.

В “либерально-ориентированном” университетском учебном пособии Л. Семенниковой “Россия в мировом сообществе цивилизаций” утверждается:

“1. Россия не является самостоятельной цивилизацией и не относится ни к одному из типов цивилизаций в чистом виде. 2. Россия представляет собой цивилизационно неоднородное общество. Это особый, исторически сложившийся конгломерат народов, относящихся к разным типам развития, объединенных мощным, централизованным государством с великорусским ядром. 3. Россия геополитически расположена между двумя мощными центрами цивилизационного влияния — Востоком и Западом, включает в свой состав народы, развивающиеся как по западному, так и по восточному варианту… 4. При крутых поворотах исторические вихри “сдвигали” страну то ближе к Западу, то ближе к Востоку.”

В новом тексте “История России. Учебное пособие для самостоятельной работы” (ответственный редактор - Л. Семенникова) эта идея усложняется:

“Россия-СССР является государством, т.е. продуктом политических процессов: завоеваний, дележа территорий, добровольных присоединений и отсоединений и т.п. Оно возникло на стыке христианского мира, мусульманской цивилизации, классического (буддийского) Востока и огромного региона, который представляет собой ареал расселения кочевых и полукочевых обществ, которые можно назвать природными цивилизациями. Россия – это особое, исторически сложившееся сообщество народов, относящихся ко всем существующим типам цивилизаций, объединенных мощным централизованным государством. Множество народов с разной цивилизационной ориентацией, входивших в состав государства (когда больше, когда меньше, но всегда много), превращало Россию в неоднородное, сегментарное общество. Это значит, что существует не одна (русская) Россия, а много Россий в одном государстве. В разное время и в разном объеме в ее составе находились природные сообщества: народы Севера и Севера Европы, исповедующие язычество, анклавы мусульманской цивилизации (Поволжье, Средняя Азия, Казахстан, значительная часть Кавказа), а также буддийские регионы (Калмыкия, Тува – ныне Тыва, Бурятия, Хакасия), регионы, относящиеся к современной европейской цивилизации (Финляндия, Польша, Прибалтика, некоторые другие западные районы). Все эти народы исповедуют ценности, которые не способны к сращиванию, к синтезу, интеграции. Они не сводимы к русскому. Татаро-мусульманские, монголо-ламаистские, православные, католические, протестантские, языческие и другие ценности нельзя свести воедино, подчинить православию. Россия не имеет социокультурного единства, целостности. В силу этого она не может быть выражена в рамках альтернативы “Восток-Запад” (т.е. наличие восточных и западных черт), она не является самостоятельным цивилизационным типом (например, Евразия).[…] Попробуем определить общую для всей страны парадигму развития, которая не была постоянной, а менялась на разных этапах ее истории”.

Заметно, что для обоснования идеи переходности Российской цивилизации (третий путь) в этом внепарадигмальном высказывании механически соединяются элементы различных дискурсивных практик (из историософии, историографии, исторической публицистики, обыденной речи). В нем можно обнаружить и попытки “вытеснения” привычных стереотипов о “центре и периферии”, “старшем и младших братьях в семье народов” и проч.

Концептуальная противоречивость и дискурсивное многоголосие - отнюдь не редкость для учебных текстов такого рода, в особенности, когда они представляют собой результат коллективной работы нескольких десятков авторов. Например, в коллективном учебном пособии “Российская цивилизация” на разных страницах можно найти конкурирующие высказывания относительно степени цивилизационно-государственной самобытности и зрелости России. В первой главе работы авторы утверждают:

“Российская цивилизация – одна из наиболее крупных по территории цивилизаций, сформировавшаяся на пространствах Восточной Европы и Северной Азии, самобытность которой обусловлена взаимодействием специфических географических, климатических, этнических, конфессиональных, политических, исторических факторов”.

Однако в дальнейшем авторская позиция меняется, когда возникает необходимость обоснования оппозиции самобытной духовной культуры (“души”) России и “мещанской”, материально-индустриальной цивилизации (“тела”) Запада. По мнению авторов, следует говорить скорее “о незавершенности, незаконченности процесса формирования российской цивилизации”. Главным аргументом служит банальный историософский тезис о том, что:

“Русская культура и стала душой России, сформировала ее лицо, ее духовный облик…Разрыв между душой и телом, т. е. между культурой и цивилизацией, и есть то, что в конечном счете разделило Россию и Европу. В этом противостоянии Россия как бы встала на сторону культуры. тогда как Европа предпочла путь цивилизации, порой не без ущерба для культуры…Не будучи особой по отношению к Западу цивилизацией и даже отставая от него в этом качестве, она, однако, заключает в себе нечто такое, без чего эта цивилизация не может выжить. В этом смысле Россия столь же нуждается в практическом разуме Запада, как и Запад в духовном опыте России…Историческое призвание России, не отрицающее необходимость ее модернизации по образцу европейских стран, и состоит, надо полагать, в отстаивании приоритета культуры перед экономикой и политикой, в стремлении подчинить последнее чисто духовным и моральным целям и задачам”.

Противоречивость суждений о зрелости и специфике Российской цивилизации, характерная для авторов учебных текстов по отечественной истории, во многом обусловлена концептуальными трудностями, возникающими при объяснении “многонациональной и многоконфессиональной сущности” российского государства.

“Зов земли” и “зов крови” как аргументы культурной памяти

Исторические объяснительные схемы выстраиваются в учебных текстах, как правило, на основе примордиалистского, эволюционистского истолкования базовых понятий народ, этнос, нация, идентичность. Различия в использовании таких схем связаны главным образом с идеологическими предпочтениями авторов.

Слово народ обычно применяется как синоним слова этнос, означающего “устойчивую общность людей с присущими ей культурно-психологическими признаками, языком и сознанием”, и (или) как “совокупность социальных и этнических групп, имеющих общую историческую судьбу”. В любом случае это понятие (как и этнос) применяется в учебных “историко-цивилизационных” и конкретно-исторических текстах преимущественно в социобиологическом значении.

Важнейшее место в учебных текстах занимает репрезентация особых черт и уникального опыта русского народа, которые якобы предопределили ход всей цивилизационной истории российского государства. Так, в школьном учебном пособии “Россия и мир”, ориентированном на выработку идеологического консенсуса, говорится:

“Географические, социально-экономические, политические, культурные условия жизни русского народа, безусловно, наложили отпечаток на его облик и отлились в определенные устойчивые черты характера. [...]Обычно отмечают государственность русского народа, его терпеливость, законопослушность, духовность, соборность. С другой стороны, говорят о его общественной апатии, слабом интересе к человеческой индивидуальности, равнодушии к отвлеченным идеям и понятиям. Что-то из этого обычного набора является мифом, что-то – несомненной реальностью, но главное, здесь о чем поразмышлять и поспорить. Следует попытаться ответить на два очень важных вопроса: чем Россия заплатила за приобретенный набор социально-психологических черт и какова ее роль в мировом культурном пространстве. [....] Необходимо различать соборность как высокую духовность, идеал духовного единства, доступный в реальной жизни пока что не очень многим, и общинность – единство психолого-физическое, удел подавляющего большинства населения России. И та, и другая, безусловно, национальны, но различия меду ними явны и значимы. [...] Уплатив огромную цену, выработав уникальную психологию и культуру, Россия оказалась единственной страной, утверждающей ценности действительно вечные”.

В учебном пособии “Россиеведение” (автор - В. Шаповалов), которое адресовано высшей школе и где декларируются приоритеты неолиберализма, концепт народ России также наделяется сверхценными органическими атрибутами:

“Самый главный ресурс цивилизации – ее народ, а самое важное качество народа –его жизненная сила, основанная на понимании единства исторической судьбы и совместного будущего, сила, зреющая и растущая вместе с историческим развитием цивилизации. Наиболее полно она концентрируется в характере народа, в его устойчивых психологических чертах. Можно подробно обрисовать природные условия, экономику, политику, демографию, технику и другие особенности цивилизации. Но при этом нечто важное остается непознанным – то, что лучше всего назвать “духом цивилизации”.

Автор этого текста стремится выявить взаимосвязи между народом, общероссийским национальным (народным) характером и душой, культурным духом России. При этом метафора общей российской души наделяется сущностными признаками:

“Помимо специфических национальных характеров, должна существовать душа России, общая для всех, населяющих ее народов, так же как существует американская душа, общая для американцев различного происхождения. На сегодняшний день вычленить ее из “советскости”, пропитавшей за долгие десятилетия огромную часть населения бывшего Советского Союза, независимо от этнической принадлежности, – очень непросто. Тем не менее, [...] общение этносов и общение отдельных индивидов ни при каких условиях не могут быть сведены к идеологии: они предполагают выработку некоторых общих базовых ценностей и общих правил. С учетом этих правил и ценностей и создается то, что можно назвать “общероссийским духом”, “душой России”, “общероссийским национальным характером”. [...]Общероссийский национальный характер – это общие черты психологии всех россиян, то есть граждан России, или, более широко, тех людей, чья судьба в нескольких поколениях оказалась связанной с Россией так, что они приобрели характерно российские психологические черты. Народный характер вообще является не категорией родства по крови, а категорией духовного плана. Это тем более справедливо, если речь идет об общих чертах характеров многих народов. Понятие общероссийского национального характера как раз и призвано отразить общие черты характеров народов, населяющих Россию”.

В соответствии с представлениями о доминирующей роли русского народа, как правило, отождествляемого с русским суперэтносом, он рассматривается как мощный государствообразующий фактор, вокруг которого происходил закономерный исторический процесс консолидации других (нерусских) народов-этносов. Так, авторы учебного пособия “Российская цивилизация” утверждают:

“Базовая особенность российской цивилизации в том, что ее ядром, интегрирующим началом является русский народ – один из крупных, развитых и богатых культурой этносов мира. Благодаря подобным объективным факторам, а также таким интеграционным чертам, как самоограничение, подвижничество, терпимость, готовность оказать помощь, послужить человечеству и другим, русский народ стал собирателем и объединителем других этносов России…”.

Слово нация тоже используется в учебных текстах в этнокультурном значении, хотя авторам известно и ее другое – гражданско-политическое значение. В “историко-цивилизационной” и конкретно-исторической учебной литературе постоянно проводится мысль о том, что современная Россия “не готова” (или ей это может “нанести вред”) к принятию в качестве основного принципа государственного строительства идеи “политической нации” с главенством общих правовых норм и соответствующими приоритетами гражданских свобод. Стандартное обоснование этого тезиса выглядит следующим образом:

^“Нация – понятие, употребляемое как в этнокультурном, так в гражданско-политическом смысле. В первом случае – это высшая форма этнической общности, для которой характерны общий язык, экономический уклад, территория, культура, психический склад, самосознание. На территории России – это русские, татары, бащкиры, буряты, чуваши, осетины, якуты и т.д. Нация нередко выступает в качестве главной государствообразующей силы, самоопределяясь в национальном или многонациональном государстве (наряду с другими народами). Во втором смысле, употребляемом во французском, английском и других языках, термин “нация” используется для обозначения совокупности граждан одного государства (нация или согражданство). Исторически именно такое политическое гражданское понимание “нации” утвердилось во Франции, США и ряде других стран, где уже существует гражданское общество, а государственное сознание сильнее этнических привязанностей…Что касается Российской Федерации и ряда других стран, где гражданское общество находится в процессе становления, а этническое сознание во многом сильнее, чем сознание принадлежности к общему государству, распространение на ее население понятия “политическая нация”, по-видимому является задачей будущего, т.к. в нынешних условиях оно может быть истолковано в духе национального нигилизма, забвения полиэтнического характера общества и последующего свертывания национальной государственности, обретенной многими народами и рассматриваемой ими как важнейший результат их исторического прогресса. К тому же, в отличие от США, в России многие этнические общности издавна компактно расселялись в определенных регионах страны, что и позволило народам впоследствии провозгласить себя национально-территориальными единицами”

Важнейшим аргументом, призванным подтвердить такую позицию, служит все та же историософская апелляция к специфике нашего прошлого: многовековые устои существования полиэтнического российского государства во главе с русским суперэтносом, “объективная” историческая потребность многонационального и многоконфессионального общества в едином сильном государстве с вертикалью центральной власти. Настойчивая трансляция в учебной литературе “сущностной” эволюционистской трактовки этнокультурной нации, которая активно используется для государственного нациестроительства в современной России, осуществляется с помощью концептуальных инструментов, которые, на первый взгляд, выглядят противоположными друг другу.

Так, авторы учебных текстах “национально-патриотической” ориентации постоянно проводят мысль об абсолютным преобладании в истории российского государства этнических русских и стремятся доказать, что специфику российской (русской) истории всегда определял “голос крови” и “кровное родство” русских (славян), к которым на основе добровольной ассимиляции присоединялись другие этносы. Например, в университетском (NB!) учебном пособии Е Троицкого утверждается тезис о “громадной значимости интегрирующего фактора кровного родства” русского народа для выживания русского государства и сохранения славянской цивилизации.:

“Русская народность, а затем и нация на протяжении всей своей истории отличались большим расово-этническим многообразием. Еще до создания Киевского государства славяне вбирали в себя индоевропейские, урало-алтайские, тюркские и финские этнические компоненты. Позже в России оказалось большое число немцев, поляков и представителей других народов Западной и Восточной Европы, смешивавшихся в ходе общения с русскими. Что же касается проблемы чистоты расы, то русская нация при твердой славянской основе всегда формировалась из многих этнических компонентов. И это в чем-то обогащало ее, как и другие великие народы.[…] При анализе добровольной ассимиляции не будем, однако, увлекаться и упускать из виду, что этнический фактор, конечно, важен. Но не менее важны экономические, социальные и духовные связи, симпатии людей.[…] Как представляется, граждане других национальностей, проживающие на территории русских краев и областей, с учетом этих объективных факторов, а также желаний и симпатий людей, могут считаться членами русской нации. Ибо русский тот, кто работает на благо России”

Этническая “толерантность”, демонстрируемая автором этой работы, отнюдь не противоречит апологии расово-этнической “чистоты” русских, которая выражает себя в подробном изложении и цитировании взглядов поборников “русской евгеники”. В параграфе с названием “Русский этнос на фоне уменьшения численности белой расы и антиномий процессов ассимиляции” Е. Троицкий пишет:

“Русская нация, подобно другим славянским народам, принадлежит к белой расе. Их численность сокращается. Но и уменьшается количество коренных жителе ряда европейских стран, как и их удельный вес в населении планеты. Эта проблема волнует авторов национально-патриотической ориентации.[...] Кто виноват? Что делать? Эти традиционные вопросы возникают в европейских странах – в данном случае не только в России. Неужели, действительно, придет время, когда не будет творческих “белокурых бестий” (Ф. Ницше) – мужчин, обаятельных прекрасных блондинок – женщин?!”.

Е. Троицкий считает необходимым детально изложить своим читателям – преподавателям и студентам – тезисы “русской евгеники”, в соответствии с которыми предлагается “перестроить Русскую национальную идею, наполнив ее расовым содержанием, а будущее Русское государство возродить на принципах чистоты крови и евгенической политики”, максимально приблизить “ расовый тип русских людей к классическому русскому расовому типу, который сформировался еще на заре цивилизации и начал подвергаться загрязнению и искажению лишь со времен монголо-татарского ига. А также романовской большевистской объединительных политик”. Автор учебного пособия выражает свое позитивное отношение к этим рассуждениям следующим образом:

“Здесь есть, наряду с перехлестами, немало рационального, но реально воплотить это в жизнь сможет лишь будущая русская власть. Только она предотвратит пролитие новых морей русской крови, не допустит в этом плане повторения трагедий прошлых войн и нынешней чеченской.[…] Целесообразно регулировать этнические процессы с учетом прошлой и настоящей практики Германии, Испании, Франции, а также современного опыта Израиля”.

Автор разделяет мнение одного из “национально-патриотических” демографов о необходимости “ограниченного учета опыта” германских нацистов, который демонстрирует “большой успех этно-национально-ориентированной демографической политики и в теоретическом и в прикладном плане”.

Следует отметить, что построения Е. Троицкого отнюдь не выглядят маргинальными в пространстве современных учебных текстов по отечественной истории. Так, в университетском учебном пособии “История России. 1938 – 2002”, в главах, автором которых является А. Вдовин, последовательно проводится мысль об ущемлении прав этнических русских в СССР вследствие реализации ошибочных принципов национально-государственного устройства Советского государства. При этом критике подлежит не доминирование “этнического” принципа в государственном строительстве, а “игнорирование” при этом специфических русских интересов в составе многонационального государства. Автор, в частности, весьма критически относится к “национально-государственной” политике периода “оттепели”, оценивая ее с позиции русского “национального патриотизма”:

“Здравый смысл сталинской позиции и исторический опыт, накопленный к середине 50-х годов, по существу был проигнорирован. Между тем, с позиции наших дней становятся отчетливо видны изъяны ленинского плана создания союзного государства. История образования и последующего развития СССР показывает, что русские национально-государственные интересы были по сути дела принесены в жертву ленинско-троцкистской утопии – интересам призрачного Мирового СССР и национализму “угнетенных” народов бывшей царской России.[….] Как считают многие современные историки, в том числе и автор этих строк, реализация сталинского плана создала бы гораздо лучшие предпосылки для последующей оптимизации государственного устройства и всей системы межнациональных отношений в стране.[….] Вместо реалистического анализа процессов в национальной сфере и соответствующего реформирования национально-государственного устройства СCСР власть в очередной раз увлеклась утопическим проектом “окончательного решения национального вопроса”, связывая его с форсированной ломкой национальных перегородок, стиранием национальных различий, с ассимилированием наций в советском обществе, иначе говоря, с денационализацией”.

Характеризуя социально-политические процессы и события в СССР в период 60 – 80-х годов, А. Вдовин уделяет огромное внимание деятельности “общерусских организаций и движений, выражавших национальные интересы России” и противостоявших “русофобии” в советских республиках. В нескольких главах учебного пособия он детально описывает направления их деятельности и подробно цитирует высказывания “диссидентов”-идеологов русского национал-патриотизма. Одновременно автор критически оценивает позиции либеральных диссидентов и правозащитников тех лет, называя их выступлениями “против своей страны и ее народа”. А. Вдовин с сочувствием представляет читателям “патриотические” тексты, например, публицистическое эссе “Слово нации” (1970 г.), в котором национальный вопрос трактуется как главный для России:

“Русские играют в жизни страны непропорционально малую роль, а евреи претендуют на роль угнетенного русскими меньшинства, чуть ли не монополизируя тем временем науку и культуру. Должна осуществиться национальная революция под лозунгом: Единая неделимая Россия. Русский народ должен стать господствующей нацией. В национальном государстве, которое необходимо было построить, традиционная русская религия должна занять подобающее ей почетное место”.

Автор учебного текста полагает, что такой исторический документ “созвучен современной политической ситуации в России”. По его мнению, на протяжении многих десятилетий новейшей отечественной истории русские “национально-патриотические” силы неустанно боролись за возрождение русского народа – нации и умели противостоять нарастанию “русофобских”, “антирусских” настроений и движений в годы “перестройки”. В конечном счете их борьба была вознаграждена консолидацией всех общественно-патриотических движений вокруг идеи российского суверенитета и ее закономерным результатом стало воссоздание Русского государства.

В учебнике “Отечествоведение”, где представлена “либерально-имперская” трактовка исторического пути многонационального российского государства, в качестве базового тезиса авторы используют другое клише - “зов родной земли”:

“На Руси зов родной земли звучал сильнее, чем голос родной крови, и наши предки были склонны считать своими всех людей, кто проживал с ними на этой земле, вне зависимости от племенной и религиозной принадлежности. Это одна из наших важных черт, позволяющая говорить об особой российской цивилизации.[…] Вхождение в состав государства все новых народов и территори<