III. Ублюдочность рода человеческого
Как это часто случается, в начале моих исследований я даже и не думал о тех важных вопросах, которыми теперь занимаюсь, считая их недосягаемо трудными. Меня занимал сравнительно более мелкий этнографический вопрос о происхождении международных мифов.
Из этнографических данных о распространении мифов по земному шару я делал выводы и строил гипотезы, которые сверял с фактами, известными науке. Первые мои попытки в этом отношении, разумеется, выходили неудачными. Гипотезы оказывались в противоречии с различными новыми фактами, неизвестными мне ранее. Я с болью сердца переделывал их или вовсе бросал и строил новые. Теперь, когда я припоминаю пройденный мною длинный путь и пересматриваю разные ученые работы других лиц, мне становится понятным, почему многие из них после гениально задуманного и веденного начала работы остановились на полпути и не достигли желанной пристани. Для корабля ученого исследователя нет ничего страшнее двух подводных рифов: один — чужие ложные гипотезы, не опровергнутые в свое время и обратившиеся за давностью в «аксиомы», а другой, несравненно более страшный, свои собственные ложные гипотезы, если не хватит духу во время от них отказаться.
Мало-помалу моя чисто этнографическая работа привела к вопросу о происхождении человека, который раньше не приходил мне в голову. Вопрос этот такой важный и имеет такое мировое значение, что моя ученая скромность не дозволяла мне за него приняться. Но отступления уже не было. Или идти вперед, или поставить крест на своих трудах, на которые потрачено столько времени и крови.
После долгих колебаний в разные стороны я остановился наконец на идее о гибридизме или ублюдочном происхождении человеческого рода. Человек — не чистокровное существо, как думали до сих пор, а помесь древних типов, которых в настоящее время в чистом виде уже не существует. Эта идея до крайности проста, но в простоте-то именно и заключается ее главное достоинство. Остановился я на ней, выражаясь поэтическим языком, потому, что уже достаточно освоившись с бурями и подводными рифами безбрежного океана неизвестности, сразу почувствовал себя в тихой пристани. Факты действительности, которые до тех пор с мрачной миной от меня отворачивались, теперь приветствовали меня толпой и наперерыв друг перед другом спешили познакомить с деталями дела, упущенными мною при первоначальной постановке вопроса. Мне оставалось только радоваться, читать открытую передо мною страницу в книге природы и записывать то, что я узнал в ней нового.
Так как факты и наблюдения над человеком разбросаны в целом ряде наук, то мне пришлось проштудировать: этнографию, антропологию, археологию, зоологию, палеонтологию, историю и статистику. Хотя факты этих наук добывались в разное время, разными лицами, не имеющими между собою ничего общего, и самыми разнообразными способами, но все они не только сошлись с моей идеей, а дополняли и разъясняли ее. Все это давало мне лучшую гарантию, что моя идея о гибридизме человеческого рода уже не гипотеза, не теория, а крупный сложный факт, найденный путем обобщения из огромного множества фактов мелких.
В результате всех этих работ получились два тома трудов, из которых первый уже вышел в печати под заглавием: «Новая теория происхождения человека и его вырождения» (Варшава, 1907). В этот том вошло собственно происхождение человека, а во второй должно было войти его вырождение, т. е. все то, что получилось от приложения моей идеи к данным истории и статистики.
Но мой первый том разошелся очень мало, его издание не окупилось, и на печатание второго тома, который оказался вдвое больше первого, средств не хватило. А потому я решил отпечатать пока только самую суть тех выводов, к которым привела меня история, чтобы показать, какую огромную важность имеют они для жизни государственной, общественной и частной. Но прежде чем к ним перейти, я повторю для незнакомых с моим первым томом, как представляется по моей теории смешение первобытных типов, вошедших в состав современного ублюдочного человечества.
Чтобы решить вопрос о том, сколько было первоначальных видов человечества, и что эти виды из себя представляли, я посмотрел на современное человечество как на смешанную породу животных, в которой еще не успели сгладиться признаки отцовской и материнской породы. Спрашивается, каким образом по виду ублюдков можно судить о виде чистокровных пород, их составляющих?
Это вовсе не так трудно: необходимо только наблюдать ублюдков и замечать, как у них в отдельных экземплярах изменяется один и тот же внешний или внутренний признак. Если, например, у одних экземпляров смешанной породы высокий рост, у других низкий, а все остальные роста промежуточного, то в смесь вошли: вид высокорослый и низкорослый. Если в числе смешанных экземпляров есть одни субъекты бесшерстные, а другие покрытые шерстью, то один вид был волосатый, а другой — голый. Если у одних ублюдков цвет кожи снежно-белый, у других — черный, а у остальных кожа промежуточных цветов, то один вид был белый, а другой черный. Рассуждая подобным же образом, можно восстановить все признаки первоначальных чистокровных видов.
Если бы признаки ублюдков не удалось свести к двум крайним формам, то ясно, что в состав смеси вошло более двух видов. Но на этом последнем случае мы останавливаться не будем, так как все антропологические признаки человека легко сводятся к двум крайним формам.
Теперь остается только решить, какие именно признаки принадлежат одному виду, а какие — другому. Но тут приходят на помощь наблюдения над соотношением у человека органов, собранные в огромном количестве антропологической наукой. Например, замечено, что высокий рост у человека чаще комбинируется со светлым цветом кожи и волос, с голубыми глазами, с длинноголовием и пр. Наоборот, малый рост чаще соединяется с темным цветом кожи и волос, с темными глазами, с короткой головой и т. д.
И вот при помощи подобных приемов мне удалось мысленно восстановить два первоначальные вида, образовавшие человечество.
Благодаря большому изобилию антропологических наблюдений, можно было составить подробное описание обоих типов не только по внешности, но и по их уму, характеру, наклонностям и пр., так как внутренние свойства человека находятся в соответствии с внешними. Выводы такого рода передаются здесь мною вкратце.
Тип высший — человек в полном смысле этого слова, гигантского роста, с ногами более длинными, чем туловище, и прямыми. Цвет кожи белый, но все тело, не исключая лица, покрыто шелковистыми, тонкими волосами снежно-белого цвета. Волосы на голове не отличаются от остального волосяного покрова ни цветом, ни длиной. Череп длинный спереди назад и сверху вниз. Лоб высокий и прямой. Черты лица напоминают самых красивых из современных европейцев. Глаза большие с прямым разрезом, голубые, чрезвычайно живые и выразительные. Нос прямой. Рот небольшой с тонкими губами. Зубы прямые, вертикально поставленные, без так называемого прогнатизма (косирины). Ушные раковины небольшие, не оттопыривающиеся, с хорошо развитыми мочками. Шея тонкая, длинная. Телосложение богатырское, с сильно развитыми мускулами, но гибкое и грациозное. Руки не длинные с малыми оконечностями. Живот не выдающийся, подтянутый. Ноги с малыми стопами и с сильно развитыми икрами. Все движения этого существа были мягкие, легкие и грациозные. Оно обладало огромной силой и чрезвычайной ловкостью. По устройству пищеварительного аппарата и по роду пищи это было существо плотоядное.
Высший тип человечества отличался сильным и гибким умом, прекрасной памятью, быстрой сообразительностью и находчивостью. У него была большая наблюдательность, странное терпение и способность выносить всякие невзгоды и страдания. Воля его была железная, во взглядах на мир — твердость и постоянство. Нет надобности говорить, что он обладал членораздельной речью.
Это было существо кроткое, добродушное, миролюбивое и в высшей степени общительное. Оно не могло жить иначе, как в обществе себе подобных. «Белый дилювиальный человек», как я называю это существо, не только любил себе подобных, но готов был идти за них в огонь и воду, и с охотою жертвовал жизнью за ближнего. Он был храбр как лев, и для достижения цели не останавливался ни пред какими препятствиями. Белый человек обладал любознательностью и изобретательностью. Постоянно веселый и жизнерадостный, он ко всему относился с увлечением, трудился как муравей и любил труд, физический и умственный, как род наслаждения, а потому вовсе не испытывал его тяжести.
Само собой разумеется, что я привожу здесь только краткую характеристику высшего типа. Антропологических материалов накопилось так много, что этот тип можно восстановить в мельчайших подробностях.
Низший тип — не человек, а животное, питекантроп, т. е. существо среднее между человеком и обезьяной, малого роста, с короткими кривыми ногами, согнутыми в коленях, с длинным туловищем и длинными руками. Цвет кожи его был если не черный, то очень темного цвета. Кожа толстая и совершенно лишенная растительности, дававшая множественные складки, в особенности в местах сгибов, лишенная жировой подкладки. Только на голове была густая шевелюра длинных и толстых волос черного цвета. Голова была кругла и коротка (сзади вперед и сверху вниз), лоб низкий и покатый, убегающий назад. Сильно развитые надбровные дуги нависали над глазами. Глаза маленькие с косым разрезом, с черной или темнокарей радужной оболочкой. Нос плоский приплюснутый. Вся нижняя часть лица с массивными челюстями выдвигалась вперед наподобие морды животного. Расположение зубов косое (прогнатичное). Губы толстые. Язык толстый, массивный. Подбородок широкий. Уши с большими ушными раковинами, топырящимися в стороны и совершенно без мочек. Грудь плоская, конусом расширяющаяся книзу. Живот толстый, выдающийся и отвислый. Шея короткая, толстая. Руки с массивными кистями. Ноги без икр с большими совершенно плоскими стопами.
Хотя существо это ходило на задних ногах, но двигалось медленно, переваливаясь с боку на бок и раскачиваясь корпусом. Поясница его была сильно вогнутая, мешавшая корпусу держаться прямо, постановка туловища была наклонная вперед, сгорбленная или сутуловатая. Зато это существо, имея большую силу и цепкость в руках, прекрасно лазило, что было для него необходимым, так как оно жило в лесу на деревьях, плодами которых питалось. В отличие от «белого человека» питекантроп был существом растительноядным. Он жил не обществами, а малыми семьями.
Хотя питекантроп в умственном отношении был выше всех современных обезьян, но все-таки это было животное, не обладавшее даром слова, издававшее только отдельные звуки высокого тембра.
Таким образом современное человечество представляет во всех отношениях середину между двумя только что описанными типами, причем у него густо перемешаны черты белого дилювиального человека с чертами питекантропа. Что касается отдельных рас и племен, то высшие из них отличаются большим количеством черт белого дилювиального человека, а низшие — преобладанием черт питекантропа. Внутри же отдельных народностей высшие классы более приближаются к белому дилювиальному предку, чем низшие.
Такова сущность моей теории, заменившей тот тупик, к которому пришли самые выдающиеся ученые Европы по вопросу о классификации рода человеческого. Но всякая теория приобретает значение только тогда, когда она не противоречит фактам действительности и легко их объясняет, а потому я пришел к необходимости сверить мои положения с возможно большим количеством фактов, уже добытых наукой.
Как было уже говорено, факты эти не только не противоречили моей теории, не только подтверждали ее, но подсказывали мельчайшие подробности, первоначально упущенные мною из виду. Поэтому было большим безрассудством с моей стороны оставить эту теорию без внимания. В течение многих лет я не жалел усилий, чтобы пересмотреть множество фактов о человеке, разбросанных в разных научных сочинениях. Результаты получились блестящие, потому что передо мною выяснились такие стороны человеческой жизни, о которых я до тех пор не имел ни малейшего представления. Пришлось таким образом совершенно изменить взгляд на происхождение человеческого рода, что я и изложил в первом томе моего сочинения.
IV. Вырождение в истории
Что касается истории и статистики, то результаты приложения к ним моей теории оказались еще более поразительными, так как мне удалось открыть некоторые законы истории, позволяющие делать в этой области довольно точные предсказания.
Основой этого исследования послужило наблюдение зоологов, что до сих пор никому не удавалось получить ни одного прочного и постоянного гибридного вида.
Ученые глубоко верят в возможность существования таких видов, но до сих пор замечалось только неудержимое стремление их вырождаться в те основные виды, из которых они составились. Отсюда я вывожу заключение, что постоянны и неизменны только виды чистокровные, выработанные борьбой за существование и естественным отбором. В мире человеческом постоянны только типы белого дилювиального человека и питекантропа, а современное ублюдочное человечество есть нечто неустойчивое, непостоянное и вечно стремящееся к вырождению в древние виды.
Надо сказать, что не один человек представляет собою существо гибридное или ублюдочное. Большинство других животных, особенно высших, также ублюдки более древних видов. И вот из наблюдения зоологов над домашними животными оказалось, что есть некоторые условия, уже известные человеку, при которых современные виды домашних животных могут приближаться путем вырождения к древним, то высшим, то низшим.
В зоологии процесс приближения к высшему типу называется «прогонизмом», а к низшему — «атавизмом». Так как мы не имеем никакого основания исключать человека из царства животных, то и у него должны ожидать и прогонизма, и атавизма, т. е. предполагать, что при одних условиях человек может так же, как и животное, приближаться к высшему типу, к белому дилювиальному человеку, а при других — к низшему, к питекантропу.
Если бы смешанные виды могли образовать с течением времени постоянную, неизменную породу, то человечество в долгий промежуток времени, прожитый им на земном шаре, должно было слиться в однообразный тип, средний между двумя древними. Но этого не случилось, потому что помесь никогда не может приобрести устойчивости типов чистокровных и никогда не утратит стремления в них вырождаться.
Но и выродиться окончательно в один из древних типов человечество также до сих пор не могло вследствие каких-то серьезных препятствий, а потому очевидно, что оно, если не вечно, то в течение очень долгого времени принуждено колебаться между тем и другим типом, приближаясь то к одному из них, то к другому. Если же для вырождения в ту и другую сторону требуется приблизительно одинаковое время, то естественно, что в жизни человеческих обществ должны существовать правильные периодические колебания, следы которых можно искать в истории.
Такие взгляды не имели бы под собой никакой почвы, если бы мы наблюдали у людей однообразие и постоянство типа при переходе от одного поколения к другому. Но этого нет; мы видим, что дети почти никогда не рождаются копией родителей: каждый член нового поколения стоит в умственном, нравственном и физическом отношении либо выше, либо ниже своих родителей. Для последнего из этих двух случаев на всех европейских языках существует даже специальный термин «вырождение», соответствующий понятию «атавизма» в животном царстве. Что касается «прогонизма», то и его мы можем наблюдать весьма нередко, хотя специального термина в обыденной речи для него не имеется.
V. Наука о вырождении
Судя по существованию терминов для вырождения (атавизма) во всех европейских языках, мы можем заключить, что это явление для человека вовсе не новое. Но предметом научного исследования оно стало только в последние времена, с пятидесятых годов прошлого столетия, сначала во Франции, а потом и в других цивилизованных странах Западной Европы. В настоящее время определена сущность этого явления, намечены его главные стадии, но истинная причина его еще не выяснена. Чаще всего причину эту искали во вредных климатических условиях: в одной стране будто бы люди вырождаются от излишнего жара, в другой — от холода, в одной — от северных ветров, в другом — от восточных или западных и т. п. Но так как вырождение происходит при всевозможных климатических условиях, то его стали объяснять и другими местными условиями: то слишком высоким положением страны над уровнем моря, то очень низким, то избытком влажности, то излишней сухостью воздуха. С расширением знания число предполагаемых причин вырождения стало быстро возрастать. Их находили то в изобильной пище, то в ее недостатке, то в богатстве жителей, то в их бедности, то в переутомлении, то в праздности и т. д. Иные приписывают вырождение государственному режиму, законам страны, ее нравам и обычаям, всеобщей воинской повинности и даже принципу разделения труда. В общем, этих причин набирается такое огромное количество, что ученые принуждены их классифицировать, делить на категории и составлять из них таблицы. Но если свежий человек заглянет в одну из таких таблиц, то убедится, что причиной вырождения является сама жизнь со всеми ее условиями, т. е., другими словами, человечество вырождается потому, что живет, и тогда только перестанет вырождаться, когда вымрет до последнего экземпляра.
Ненормальность и искусственность такого решения говорит сама за себя. Человек живет на земле, по самому скромному расчету, около 150000 лет. За все это время он постоянно и непрерывно приспособлялся ко всевозможным жизненным условиям. Все слабое, неприспособленное неизбежно вымирало и не оставляло после себя потомства. Все сильное выживало и передавало свою приспособленность дальнейшим поколениям. Но этого мало: если предками человека были животные, начиная от инфузорий, то приспособление началось еще гораздо ранее, несколько миллионов лет тому назад. Казалось бы, что времени для приспособления было совершенно достаточно и что в окончательном результате должно было выработаться сильное, здоровое и совершеннейшее существо в мире, для которого не страшны никакие жизненные условия. Но на самом деле, если верить ученым, человек настолько слаб, хрупок и нежен, такая масса ничтожнейших причин приводит его к вырождению и вымиранию, что жизнь возможна для него разве только в оранжерее под стеклянным колпаком. И остается только удивляться, почему он до сих пор не вымер.
Не ясно ли, что есть только два способа уничтожить эту логическую несообразность: или принять, что никакого приспособления к жизни ни у человека, ни у его животных предков до сих пор не было и только теперь начинается, или что древняя приспособленность уничтожается каким-то неизвестным нам фактором.
Первое предположение абсурдно, так как только приспособлением к жизненным условиям можно объяснить весь прогресс животного мира, и потому приходится остановиться на втором, т. е. принять существование неизвестного нам естественного фактора, противодействующего приспособлению, и заняться его отысканием. Фактор этот и есть атавизм, т. е. приближение человека к низшему типу, происходящее не от внешних, а от внутренних причин, как это видно из определения вырождения, принятого наукой. В книгах, трактующих о вырождении, оно определяется так: «когда специфические свойства, характеризующие расу, перестают передаваться потомству путем наследственности, когда в семействе дети перестают походить на своих родителей, братьев и сестер, и когда в результате происходит изменение в приспособленности человека к физической и социальной среде, то говорят, что раса вырождается».
Кроме всего сказанного немного нужно внимания и вдумчивости, чтобы убедиться, что всякое естественное явление, происходящее на земле, а в том числе и вырождение, не может иметь сотни причин, а всего только одну. Если же для некоторых явлений мы можем указать несколько причин, то дело здесь не в сущности вещей, а только в способе выражения. Говорят, например, что живое существо может умереть от тысячи самых различных причин: от яда, от ран, от жары, от холода и т. д. Но разве все это настоящие причины смерти? Настоящая причина только одна: неустойчивость живого организма. Подобным же образом причин порохового взрыва можно указать много: огонь, возвышение температуры, электрическая искра, сильный удар и пр. Но настоящая причина только одна — сильное химическое сродство между телами, входящими в состав взрывчатой смеси.
Все эти соображения доказывают как нельзя лучше, что истинная причина человеческого вырождения до сих пор не была известна науке. Она есть стремление неустойчивой натуры смешанного человеческого типа возвратиться в устойчивую, приспособленную к внешним влияниям форму одного из первобытных чистокровных видов. Это стремление внутреннее, если можно так выразиться — молекулярное, и потому не может вызываться внешними условиями.
Хотя в настоящее время существует целая наука о вырождении, хотя она делает несомненные и быстрые успехи, но постановка ее далеко не удовлетворительна, что и приводит ее представителей к неправильным выводам. Во-первых, наука, изучающая человеческое вырождение, не должна игнорировать вырождения, существующего в мире животных. Если бы это правило было соблюдено, то ученые никогда не могли бы придти к таким абсурдным выводам, будто вырождение человека может происходить от всеобщей воинской повинности или от принципа разделения труда. Во-вторых, изучающие вырождение человека, т. е. его атавизм, не должны были бы игнорировать обратного процесса, прогонизма. Наконец, в-третьих, вырождение изучается только на экземплярах сильно выродившихся, на разных невропатах, неврастениках, слабоумных, идиотах и проч., но при этом совершенно упускается из виду, что между людьми окончательно выродившимися и здоровыми существует целый ряд переходных ступеней, которые остаются без всякого изучения. Так называемые стигматы или признаки вырождения, число которых в настоящее время быстро возрастает, встречаются не только у людей, выродившихся, но и у нормальных. Сюда относятся, например, сильно выдающиеся надбровные дуги, чрезмерное развитие скуловых костей, толстые, оттопыренные губы, длинное туловище при коротких ногах, кривые ноги, плоская стопа, слабо развитая мускулатура, близорукость, обжорство, картавление, заикание, сюсюканье и проч. Если бы исследователи вырождения обратили свое внимание на то обстоятельство, что у редкого человека в обществе нет ни одного стигмата вырождения, то они поняли бы, что вырождение — это общественная болезнь, оказывающая влияние на весь ход исторических событий и производящая то, что в истории называется «упадком». Они не стали бы тоща низводить этот грандиозный мировой процесс на степень какой-то местной лихорадки, навеянной восточным или западным ветром.
Итак, чтобы узнать истинные размеры вырождения в какой-либо стране, недостаточно изучать выдающиеся экземпляры, охваченные этой болезнью, необходимо распространить такое изучение на все общество. А это возможно только при помощи статистики. Но и этого мало: вырождение недостаточно изучать на примере общества, вырождающегося в настоящую минуту, так как наука никогда не может следовать по пятам за текущей жизнью. Надо привлечь к этому изучению данные истории, которые дают картину вырождения в совершенно законченном виде.
VI. Периодичность в истории
Таким образом современной науке о вырождении, разрабатываемой медиками в госпиталях, остается еще много шагов, прежде чем она будет достойна названия настоящей науки и станет изучать вырождение в истории, составляющее предмет настоящей книга.
Я пришел к этому, исходя из основного положения моей теории. Если гибридное человечество вследствие каких-то причин постоянно колеблется между прогонизмом и атавизмом, то при господстве первого из этих процессов народ должен во всех отношениях преуспевать, а при обратном процессе — падать. Так как оба эти процесса требуют для своего совершения приблизительно одинаковое время, то в данных истории должны отыскаться периоды народного подъема и упадка, правильно чередующиеся между собой.
И действительно, если внимательно присмотреться к истории разных стран, то нельзя не заметить, что жизнь государств никогда не идет ровным шагом, а постоянно колеблется между подъемами и упадками, которые обыкновенно приписываются местным причинам. Едва только государство достигнет зенита своего благополучия, как в нем появляются первые признаки расстройства, которые с течением времени усиливаются и переходят в настоящий упадок. Но и упадок не тянется без конца: он также достигает некоторого зенита, снова сменяется подъемом и т. д.
В исторической литературе немало такого же рода наблюдений. Я возьму те из них, которые первыми попали мне под руки.
Польский социолог г. Гумплович помещает «закон периодичности» в число основных законов, управляющих человеческим обществом. «Во всех областях явлений, — говорит он, — правильность переходит в периодичность, которая является всюду, где какая-либо эволюция представляется в целом. Везде и всюду разложение и упадок одного явления дают свободное поле для новой жизни и для нового развития».
Шлоссер говорит: «Высшая степень могущества и величия государства, по вечному закону всех человеческих дел, всегда бывает началом упадка».
«Одно поколение, — говорит Реклю, — непрерывно сменяет другое, каждый момент исчезают отработавшие клеточки, каждый момент появляются клеточки новые, родятся новые люди, для того, чтобы заместить умерших. Движение эволюции совершается неощутимым образом, но, если изучать людей через некоторые промежутки, через некоторое количество лет, десятилетий или веков, то можно наблюдать явственные различия. Идеи сделались совершенно иными, — общество не следует уже по прежнему направлению, у него другие цели и новые точки зрения. Поколения отличаются одно от другого, «как узлы на стебле злака». На перерезанном пилою стволе дерева можно заметить годовые круги нарастания, — точно так же и истекшие века обнаруживают последовательные наслоения, движения вперед и назад и временные задержки в развитии.
Совершаются ли эти изменения в общем движении человечества и в ходе развития отдельных групп людей совершенно случайно, вне какого-либо закона, или же, наоборот, наблюдается в них известная правильность? Нам кажется, что последовательность направляющих идей и последовательность фактов, из них вытекающих, имеет некоторый ритм, — она как бы регулируется движениями маятника. Высказывались различные теории, стремившиеся определить этот ритм. Так Вико в своем сочинении «Scienza Nuova» доказывает, что человеческие общества развиваются в течение ряда веков, обнаруживая «corsi» и «ricorsi», т. е. правильно чередующиеся периоды прогресса и регресса, человечество как бы описывает круги во времени и возвращается постоянно к прежнему положению вещей после завершения своего кругового хода». (Реклю. Человек и земля, в. V, 327).
Тэйлор говорит: «Цивилизация часто приостанавливается и иногда возвращается назад, но это обратное движение далеко не так постоянно, как поступательное». (Павленков. Дженнер, 8).
Реклю приводит даже целый ряд попыток со стороны ученых связать исторические периоды с различными периодическими явлениями во внешней природе, например с появлениями пятен на Солнце, с чередующимся периодически рядом годов с большим и с меньшим количеством влаги, с перемещением полюсов земного шара и с вековыми колебаниями магнитных токов.
Но все эти попытки не привели пока ни к чему, и по-прежнему упадки и подъемы приписываются стечению благоприятных или неблагоприятных обстоятельств. Чаще всего виновниками упадка оказываются правители государств, правительства и государственный режим. Многие историки так и сыплют направо и налево: «такой-то государь поднял страну, такой-то дал ей просвещение, такой-то ее уронил, а такой-то разорил и погубил». Личности или маленькой горсточке людей приписывается всемогущество, а значение самого народа умаляется до последней степени. Народ представляется чем-то вроде пешек, из которых правительство может сделать все, что ему угодно. О могучих, строгих и никогда не отсутствующих законах природы, разумеется, нет и помину, для большинства историков они не существуют.
Но если бы какой-нибудь историк уверовал в эти законы и попытался найти в истории народов правильную периодичность, то с первых же шагов он встретился бы с целым рядом трудно преодолимых препятствий.
Прежде всего необходимо найти в истории периоды подъема и упадка и точно установить их продолжительность. Но для этого нужно твердо знать настоящие признаки подъема и упадка. Здесь-то и встречается первое препятствие: признаки подъема и упадка в нашем обществе — вопрос спорный. Если государство ведет непрерывный ряд войн с соседями, наносит всем им ряд поражений и сильно расширяет свою территорию путем завоеваний, то одни скажут, что это подъем, потому что на стороне государства сила. Другие возразят, что это упадок: в стране господствуют солдатчина и воинственность, а эта последняя по нашим современным понятиям — синоним дикости.
Возьмем другой пример: в государстве происходится непрерывный ряд бунтов и революций. Что это, подъем или упадок? Одни скажут, что упадок, потому что государство утратило свое единство и разлагается. Другие, что это подъем, потому что революции доказывают зрелость народа: народ понял, наконец, свои права и с оружием в руках добывает их.
Само собой разумеется, что при таком разногласии невозможно определить, что назвать подъемом, а что упадком.
Далее, встречаются периоды в истории, когда правящие классы расходятся с простонародьем в диаметрально противоположные стороны. В то время, как в правящих классах наблюдается дружный подъем, простонародье проявляет несомненные признаки упадка. Или наоборот, интеллигенция падает, а простонародье поднимается. Чем считать такой период: временем подъема или упадка?
Кроме того, в истории народов встречаются сплошь и рядом неправильности или аномалии, а также запаздывания в наступлении того или другого периода. Если вы не знаете нормального хода истории, то как вы можете отличить аномалии от правильного хода событий? Я уже не говорю о том ряде гипотез доисторического происхождения, о которых было говорено выше и которые служат очень сильным тормозом для всяких серьезных исследований в области истории.
Те же самые препятствия помешали бы и мне разобраться в лабиринтах истории, если бы у меня не было руководящей нити в виде идеи о гибридизме человечества и о постоянном колебании его между атавизмом и прогонизмом.
VII. Исторический цикл
Приступая к отысканию правильности в истории, я прежде всего пересмотрел в исторических сочинениях описания заведомых подъемов и упадков в разных странах, выписывая отдельно признаки подъема и упадка. Оказалось, что те и другие смешать между собою очень трудно, почти невозможно, так как они находятся друг к другу в отношении прямой противоположности. Если, например, в период упадка господствует разврат, то в период подъема преобладает обратное явление: целомудрие и супружеская верность. Если в период упадка народ страдает от лени, то в период подъема он трудолюбив, и т. п. Для того, чтобы не путаться в тех случаях, когда простонародье и интеллигенция расходятся в своих упадках и подъемах, я определял эти периоды для тех и других отдельно и убедился, что закон вырождения для всех одинаков, но одинаковые периоды у простонародья и интеллигенции не совпадают между собой, как бы у двух совершенно различных народов.
Труднее всего было отличить нормальный ход событий от аномалий, но и это препятствие я преодолел в конце концов, благодаря тому, что пересмотрел большое количество исторического материала у разных народов. То, что во всех государствах повторялось много раз, я принял за нормальное, а то, что встречалось в единственном числе или повторялось весьма редко, — было аномалией.
После многих неудач передо мною наконец открылась грандиозная картина исторических периодов, в которых меня больше всего поразило ее полное однообразие у всех народов земного шара, древних и новых, цивилизованных и нецивилизованных, без всякого различия по национальностям, по религиям, по форме правления, по величине государства и по месту, занимаемому им на земном шаре. Отдельные народы и государства отличались между собою не продолжительностью периодов и не порядком их следования, а только датами, в которые у каждого приходятся однозначащие периоды. В этом отношении народы отдаленные и не имеющие между собою ничего общего зачастую сходились ближе, чем два народа, принадлежащие к одной и той же национальности и говорящие одним и тем же языком. Найти в этом какую-нибудь правильность или законность мне не удалось и до настоящего времени.
Размеры моей книги не дозволяют мне познакомить читателей с целым рядом ошибок, в которые я впадал в начале, и с моим далеко не прямолинейным движением к намеченной цели. Я передам здесь только окончательные результаты, к которым пришел.
Оказывается, что все государства и все общества, от самых больших до самых малых, в своей исторической жизни совершают непрерывный ряд оборотов, которые я называю историческими циклами. Продолжительность цикла для всех народов без исключения — ровно 400 лет. Хотя в прохождении циклов и у разных народов, и у одного и того же народа встречается много разнообразия, но распределение в цикле подъемов и упадков и общий характер цикла у всех народов одинаковы. Получается такое впечатление, что через каждые 400 лет своей истории народ возвращается к тому же, с чего начал. Цикл — это год истории.
При ближайшем знакомстве с циклом легко заметить, что он распадается на две равные половины по 200 лет, из которых каждая носит свой особый характер. Первая половина — восходящая, вторая — нисходящая. В первую половину преобладает прогонизм, а во вторую — атавизм. В первую половину цикла государство растет и крепнет и ровно к концу 200 года достигает максимума своего благополучия, а потому этот год можно назвать вершиной подъема.
Начиная отсюда, в последние 200 лет цикла, государство клонится к упадку, пока не достигнет в конце концов вершины упадка. Затем начинается первая восходящая половина нового цикла и т. д.
Каждая из половин цикла по ходу исторической жизни явственно распадается на два века, так что весь цикл состоит из четырех веков, отличающихся каждый своим характером.
Каждый век цикла снова распадается на два полувека. Первая половина каждого века — упадок, а вторая — подъем, за исключением последнего, четвертого века, который весь представляет собой сплошной упадок. Так как во всем цикле подъемы и упадки не продолжаются более 50 лет, то во второй половине четвертого века можно бы ожидать подъема. Может быть в этом месте и бывает слабый подъем сравнительно с первой половиной века, но он так мало отличается от предшествовавшего ему упадка, что на исторических данных, передающих в большинстве случаев только грубые черты, а не оттенки, он вовсе не отражается или, по крайней мере, я его пока еще отличить не могу. Возможно, что если этот период будет наблюдаться не в истории, а в жизни, и если будут приняты в расчет статистические данные, разница между двумя половинами четвертого века станет более заметна.
Границы между циклами, веками и полувеками в большинстве случаев ясно обозначаются какими-нибудь событиями, характер которых резко отличается от предыдущего направления государственной жизни. Это обстоятельство и дает возможность определять в истории каждого государства даты для начала и окончания его циклов.
Что касается более мелких периодов, как, например, 25-летних, то и они кое-когда дают себя знать в ходе исторической жизни, хотя уже менее резко. Пока м