О том, как Дитрих бился с Гунтером и Хагеном

Поднялся Дитрих с места, доспехи сам достал,

И в них ему облечься помог старик-вассал.

Так сокрушался бернец и в горе был таком,

Что от стенаний витязя дрожмя дрожал весь дом.

Но, с силами собравшись, он овладел собой,

Надел на левый локоть свой добрый щит стальной

И вместе с Хильдебрандом отправился туда,

Где с бернскою дружиною произошла беда.

«Спешит, — промолвил Хаген, — к нам Дитрих через двор,

И у него от гнева огнём пылает взор.

Он был обижен нами и мщенья вожделеет.

Вот мы сейчас и поглядим, кто в схватке одолеет.

Хотя правитель Берна на вид несокрушим,

Известен повсеместно бесстрашием своим

И нам за смерть вассалов мечтает отомстить,

Я всё ж отважусь с ним в бою оружие скрестить».

Той речи бернцы вняли ещё издалека —

Во двор из зала вышли два рейнца-смельчака

И там, к стене прижавшись, стояли у дверей.

Поставил Дитрих наземь щит и глянул на гостей.

Затем возвысил голос: «Я знать хочу, король,

За что же причинили вы мне такую боль.

Изгнанник я бездомный, живу в краях чужих,

А вы меня лишаете всех радостей моих.[356]

С вас, вормсцев, было мало, что Рюдегер, наш друг,

Наш давний благодетель, погиб от ваших рук.

Вы всех моих вассалов убили сверх того,

Хотя не сделал вам, король, я ровно ничего.

А вы ведь испытали и сами на себе,

Как тяжело и горько друзей терять в борьбе,

Как после их утраты душа у нас болит.

Ах, до чего же грустно мне, что Рюдегер убит!

Людей, меня несчастней, ещё не видел свет,

Но до чужой печали вам, рейнцы, дела нет.

Моих бойцов отборных вы в сече истребили,

И перестану слёзы лить о них я лишь в могиле».

«Не так уж мы виновны, — вскричал владетель Тронье. —

Нас вынудили бернцы сегодня к обороне —

Они вломились сами с оружьем в этот зал.

Вам кто-то о случившемся неправду рассказал».

«Но Хильдебранд клянётся, что амелунги вас

Труп Рюдегера выдать просили много раз,

А вы лишь насмехались над слёзной их мольбой.

Могу ль я допустить, что лжёт мне мой вассал седой?»

«Нет, с вами был он честен, — признался Гунтер смело, —

Но верьте, что не выдал я вашим людям тело,

Чтоб Этцеля — не бернцев задеть и оскорбить.

Всё б обошлось, когда б не стал ваш Вольфхарт нам грубить».

«Пусть так, — ответил Дитрих, — но долг и честь велят,

Чтоб за беду платился тот, кто в ней виноват,

И если ты со мною желаешь примиренья,

Изволь сейчас же, Гунтер, дать мне удовлетворенье.

Коль ты с вассалом вместе согласен сдаться мне,[357]

За вашу безопасность ручаюсь я вполне.

Не подпущу я гуннов к заложникам моим,

Надёжнейшим защитником и другом буду им».

Воскликнул Хаген: «Боже, спаси нас и помилуй!

Пока мы невредимы, не оскудели силой

И дать отпор достойный способны всем врагам,

Два столь могучих воина в плен не сдадутся вам».

На это Дитрих молвил: «Не говорите так.

Ведь по вине бургундов, хотя им был не враг,

Всего лишился в жизни я с нынешнего дня,

И долг ваш, Гунтер с Хагеном, вознаградить меня.[358]

Рукой моею правой и честью вам клянусь,

Что лично вас доставить на Рейн не поленюсь,

Что раньше сам погибну, чем вред вам дам нанесть,

И не взыщу с вас за ущерб, мне причинённый днесь».

Владетель Тронье бросил: «Не тратьте время даром.

Здесь не возьмёте пленных вы с Хильдебрандом старым —

Постигнет нас бесчестье, коль разнесётся слух,

Что убоялись мы врагов, притом всего лишь двух».

Тут Хильдебранд вмешался: «Клянусь Творцом небесным,

Мой государь явился к вам с предложеньем лестным.

Пойти на мир почётный должны вы, Хаген грозный,

Пока уладить всё добром ещё отнюдь не поздно».

«Да, — усмехнулся Хаген, — куда почётней сдаться,

Чем с перепугу в бегство без памяти кидаться,[359]

Как сделали вы нынче, прервав наш бранный спор,

Хоть смельчаком вас, Хильдебранд, считал я до сих пор».

«Вот вы, — старик ответил, — смеётесь надо мной,

А кто под Васкенштайном,[360]забыв свой долг прямой,

В бой с Вальтером Испанским вступить не захотел,

На щит уселся и с него на смерть друзей глядел?»

«Молчите! — крикнул Дитрих седому удальцу. —

Браниться, как старухам, мужчинам не к лицу.

Вы, Хильдебранд, отныне не раскрывайте рот —

С меня довольно и без вас печали и забот».

А Хагену он молвил: «О чём, у зала стоя,

Вы с королём беседу вели между собою,

И правильно ль расслышал я, подходя к дверям,

Что силами померяться со мной угодно вам?»

«Я впрямь, — признался Хаген, — так говорил недавно.

Пока мне верно служит меч нибелунгов славный,

Я с вами потягаться согласен хоть сейчас.

Гневлюсь я, что в заложники вы взять хотели нас».

Увидев по ответу, что схватка предстоит,

Проворно бернец поднял с земли свой добрый щит,

И Хаген тут же прыгнул на недруга с крыльца.

Меч нибелунгов засверкал в руках у храбреца.

Смекнул могучий Дитрих, что сильно Хаген зол,

И с превеликим тщаньем опасный бой повёл,

Стараясь понадёжней стальным щитом прикрыться.

Он знал, как страшен враг его, коль скоро разъярится.

Сообразив, сколь Бальмунг широк, тяжёл, остёр,

Он избегал сходиться с противником в упор

И, лишь когда почуял, что тот не сладит с ним,

Бургунду рану тяжкую нанёс мечом своим.

«Тебя, — подумал бернец, — усталость доконала.

С тобой покончить просто, да чести в этом мало.

Хочу я, чтоб достался ты, Хаген, мне живой,

И ради этого рискну, пожалуй, головой».

Отбросив щит, он вормсца руками обхватил;

Тот стал сопротивляться, собрав остатки сил,

Но скоро рухнул наземь под натиском его

К безмерному отчаянью владыки своего.

Был Хаген бернцем связан и отведён потом

Туда, где находились Кримхильда с королём.[361]

Она повеселела, увидев, что в плену

Храбрец, который столько зла ей сделал в старину.

В поклоне королева склонилась до земли.

«От смерти и позора вы, Дитрих, нас спасли.

Пусть счастье вам за это сопутствует вовек,

А я по гроб у вас в долгу, бесстрашный человек».

В ответ герой промолвил владычице надменной:

«Прошу вас, королева, чтоб жив остался пленный.

Теперь его бояться причины больше нет.

Пускай живёт и возместит вам причинённый вред».

Она врага велела в темницу отвести,

Чтоб там, от всех сокрытый, сидел он взаперти.

Меж тем державный Гунтер взывал у входа в зал:

«Куда же бернский богатырь, обидчик мой, пропал?»[362]

К нему вернулся Дитрих, услышав этот зов.

Был Гунтер силой равен славнейшим из бойцов.[363]

Отважно устремился навстречу бернцу он,

И тотчас огласил весь двор клинков булатных звон.

Как ни был бернский витязь могуч, проворен, смел,

Он лишь каким-то чудом остался жив и цел —

Так беззаветно Гунтер рубился в том бою,

Так вымещал на недруге тоску и боль свою.

Мир не знавал доселе подобных силачей.

Гудел дворец огромный от стука их мечей.

Старались друг на друге бойцы рассечь шишак,

И Гунтер доказал, что он доподлинный смельчак.

Но был король измучен, а бернец бодр и свеж.

Он Гунтера осилил, как Хагена допрежь.

Пробил кольчугу вормсца клинок его меча,

И хлынула из раны кровь, красна и горяча.

Связал бургунду руки победоносный враг,

Хоть с государем пленным не поступают так.[364]

Но Дитрих знал: коль рейнцев освободить от пут,

Всех, кто к ним ни приблизится, они вдвоём убьют.

Потом правитель бернский, прославленный храбрец,

Отвёл свою добычу к Кримхильде во дворец.

При виде скорби брата забыв печаль и боль,

Она сказала Гунтеру: «Привет мой вам, король!»[365]

Он молвил: «Поклонился б я вам, моя сестра,

Когда бы вы хотели сородичам добра.

Но приуготовляли вы нам не встречу — месть.

Недаром плохо приняты и я и Хаген здесь».

Возвысил голос Дитрих: «Вам, госпожа моя,

Заложников презнатных привёл сегодня я.

Доныне в спорах ратных никто не брал таких.

Прошу в награду за труды — оставьте их в живых».

Взяв с королевы слово, что пленных пощадят,

В слезах пошёл воитель[366]куда глаза глядят.

Но клятве оказалась Кримхильда неверна —

У двух бургундских витязей жизнь отняла она.

Велела их Кримхильда держать в темнице врозь,

И больше им друг друга узреть не довелось,

Покуда брата смерти сестра не предала

И с головою короля к вассалу не пришла.

Когда владетель Тронье был отведён в тюрьму,

Явилась королева и молвила ему:

«Верните то, что взяли вы у меня когда-то,[367]

А не вернёте — я велю казнить и вас и брата».

Лишь усмехнулся Хаген: «Не след меня стращать.

Поклялся вашим братьям о кладе я молчать,

Покамест не узнаю, что умерли все трое,

И где он — этого я вам до гроба не открою».[368]

Она в ответ: «От клятвы освобожу я вас», —

И обезглавить брата велела сей же час,

И к Хагену обратно вернулась поскорей,

Отрубленную голову влача за шёлк кудрей.[369]

На государя глянул в последний раз вассал,

К Кримхильде повернулся и с вызовом сказал:

«Напрасно ты ликуешь, что верх взяла в борьбе.

Знай: я поставил на своём благодаря тебе.

Погиб державный Гунтер, король моей страны.

Млад Гизельхер и Гернот врагами сражены.

Где клад — про это знаем лишь я да Царь Небес.

Его ты, ведьма, не найдёшь — он навсегда исчез».

Она в ответ: «Остались в долгу вы предо мной.

Так пусть ко мне вернётся хоть этот меч стальной,

Которым препоясан был Зигфрид, мой супруг,

В тот страшный день, когда в лесу он пал от ваших рук».

Из ножен королевой был извлечён клинок,

И пленник беззащитный ей помешать не смог.

С плеч голову Кримхильда мечом снесла ему.

Узнал об этом муж её к прискорбью своему.[370]

«Увы! — воскликнул Этцель с горячими слезами. —

Убит рукою женской храбрейший меж мужами,[371]

Превосходил отвагой он всех, кто носит щит,

И смерть его, хоть он мой враг, мне совесть тяготит».

А Хильдебранд промолвил: «Себе я не прощу,

Коль за бойца из Тронье сполна не отомщу.

Пусть даже я за это погибну в свой черёд,

Та, кем был обезглавлен он, от кары не уйдёт».

Старик, пылая гневом, к Кримхильде подскочил.[372]

Мечом своим тяжёлым взмахнул он что есть сил.

Она затрепетала, издав короткий крик,

Но это ей не помогло — удар её настиг.

Жену владыки гуннов он надвое рассёк.

Кто обречён был смерти, тот смерти не избег.

Стенал в унынье Этцель, и Дитрих вместе с ним,

Скорбя по славным ленникам и родичам своим.

Бесстрашнейшим и лучшим досталась смерть в удел.

Печаль царила в сердце у тех, кто уцелел.

Стал поминальной тризной весёлый, пышный пир.

За радость испокон веков страданьем платит мир.[373]

Сказать, что было дальше, я не сумею вам.

Известно лишь. что долго и дамам и бойцам

Пришлось по ближним плакать, не осушая глаз.

Про гибель нибелунгов мы окончили рассказ.

Das Nibelungenlied

Abenteuer

Wie Kriemhilden träumte

Viel Wunderdinge melden die Mären alter Zeit

Von preiswerten Helden, von großer Kühnheit,

Von der Freude Festlichkeiten, von Weinen und von Klagen,

Von kühner Recken Streiten mögt ihr nun Wunder hören sagen. (1)

Es wuchs in Burgonden ein schönes Mägdelein,

Wie in allen Landen nichts schöners mochte sein.

Kriemhild war sie geheißen und war ein schönes Weib,

Um das viel Degen mussten verlieren Leben und Leib. (2)

Die Minnigliche lieben brauchte nimmer Scham

Kühnen Rittersleuten; niemand war ihr gram,

Schön war ohne Maßen ihr edler Leib zu schaun;

Die Tugenden der Jungfrau ehrten alle die Fraun. (3)

Sie pflegten drei Könige, edel und reich,

Gunther und Gernot, die Recken ohne Gleich,

Und Geiselher der junge, ein auserwählter Degen;

Ihre Schwester war die Fraue, die Fürsten hatten sie zu pflegen. (4)

Die Herren waren milde, von Stamm hoch geboren,

Unmaßen kühn von Kräften, die Recken auserkoren.

Das Reich der Burgonden, so war ihr Land genannt,

Sie schufen starke Wunder noch seitdem in Etzels Land. (5)

Zu Worms am Rheine wohnten die Herrn mit ihrer Kraft.

Von ihren Landen diente viel stolze Ritterschaft

Mit stolzlichen Ehren all ihres Lebens Zeit,

Bis jämmerlich sie starben durch zweier edeln Frauen Neid. (6)

Frau Ute ihre Mutter, die reiche Königin, hieß;

Ihr Vater hieß Dankrat, der ihnen das Erde ließ

Bei seines Lebens Ende, vordem ein starker Mann,

Der auch in seiner Jugend großer Ehren viel gewann. (7)

Die drei Könge waren, wie ich kund getan,

Stark und hohes Mutes, ihnen waren untertan

Auch die besten Recken, davon man je gesagt,

Von großer Kraft und Kühnheit, in allen Streiten unverzagt. (8)

Das war von Tronje Hagen und auch der Bruder sein,

Dankwart der schnelle, von Metz Herr Ortewein,

Die beiden Markgrafen Gere und Eckewart,

Volker von Alzeie, an allen Kräften wohl bewahrt. (9)

Rumolt der Küchenmeister, ein auserwählter Degen,

Sindolt und Haunolt, die Herren mussten pflegen

Des Hofes und der Ehren in der drei Könge Bann;

Noch hatten sie viel Recken, die ich nicht alle nennen kann. (10)

Dankwart, der war Marschall; so war der Neffe sein

Truchsess des Königs, von Metz Herr Ortewein.

Sindolt der war Schenke, ein auserwählter Degen,

Und Kämmerer war Haunolt: sie konnten großer Ehren pflegen. (11)

Von ihres Hofes Glanze, von ihrer weiten Kraft,

Von ihrer hohen Würdigkeit, und von der Ritterschaft,

Wie sie die Herren übten mit Freuden all ihr Leben,

Davon weiß wahrlich niemand euch volle Kunde zu geben. (12)

Es träumte Kriemhilden in der Tugend, der sie pflag,

Einen wilden Falken habe sie erzogen manchen Tag:

Den griffen ihr zwei Aare: dass sie das musste sehn,

Ihr konnt auf dieser Erde größer Leid nicht geschehn. (13)

Den Traum hat sie der Mutter gesagt, Frau Uten;

Die wusst ihn nicht zu deuten als so der guten:

“Der Falke, den du ziehest, das ist ein edler Mann:

Ihn wolle Gott behüten, sonst ist es bald um ihn getan.” (14)

“Was sagt ihr mir vom Manne, viel geliebte Mutter mein?

Ohne Reckenminne will ich immer sein;

So schön will ich verbleiben bis an meinen Tod,

Dass ich von keinem Manne je gewinnen möge Not.” (15)

“Verred es nicht so völlig,” die Mutter sprach da so,

“Willst du je von Herzen auf Erden werden froh,

Das kommt von Mannesminne: Du wirst ein schönes Weib

So Gott dir noch vergönnet eines guten Ritters Leib.” (16)

“Die Rede lasset bleiben,” sprach sie, “Fraue mein.

Es mag an manchen Weiben genug erwiesen sein,

Wie Liebe mit Leide am Ende lohnen kann.

Ich will sie meiden beide, nie übel geht es mir dann.” (17)

In ihren hohen Tugenden, deren sie züchtig pflag,

Lebte das edle Mägdlein noch manchen lieben Tag,

Und hatte nicht gefunden, den minnen mocht ihr Leib;

Dann ward sie doch mit Ehren eines guten Ritters Weib. (18)

Das war derselbe Falke, den jener Traum ihr bot,

Den ihr beschied die Mutter. Ob seinem frühen Tod

Den nächsten Anverwandten wie gab sie blutgen Lohn!

Durch dieses Einen Sterben starb noch mancher Mutter Sohn. (19)

Abenteuer

Von Siegfrieden

Da wuchs im Niederlande eines reichen Königs Kind

(Siegmund hieß sein Vater, seine Mutter Siegelind),

In einer reichen Veste, weithin wohlbekannt,

Unten an dem Rheine, Santen war sie genannt. (20)

Ich sag euch von dem Degen, wie so schön er ward.

Er war vor allen Schanden immer wohl bewahrt.

Stark und hohes Namens ward bald der kühne Mann:

Hei! Was er großer Ehren auf dieser Erde gewann! (21)

Siegfried war geheißen der selbe Degen gut.

Er besuchte viel der Reiche in hochbeherztem Mut.

Durch seine Stärke ritt er in manches fremde Land:

Hei! Was er schneller Degen bei den Burgonden fand! (22)

* Bevor der kühne Degen ganz erwuchs zum Mann,

Da hatt er solche Wunder mit seiner Hand getan,

Davon man immer wieder singen mag und sagen:

Wir müssten viel verschweigen von ihm in heutigen Tagen. (23)

In seinen besten Zeiten, bei seinen jungen Tagen,

Mochte man viel Wunder von Siegfreiden sagen,

Was Ehren an ihm wuchsen und wie so schön sein Leib:

Drum dachte sein in Minne manches waidliche Weib. (24)

Sie erzogen ihn so fleißig als ihm geziemend war;

Was ihm hoher Tugenden der eigne Sinn gebar!

Davon ward noch gezieret seines Vaters Land,

Dass man zu allen Dingen ihn so recht herrlich erfand. (25)

Er war nun so erwachsen, um auch an Hof zu gehn.

Die Leute sahn ihn gerne; viel Fraun und Mädchen schön

Wünschten wohl, er käme dahin nur immerdar;

Hold waren ihm so manche, des ward der Degen wohl gewahr (26)

Selten ohne Hüter man reiten ließ das Kind.

Mit Kleidern hieß ihn zieren Siegmund und Siegelind;

Auch pflegten sein die Weisen, denen Ehre war bekannt:

Drum mocht er wohl gewinnen die Leute und auch das Land. (27)

Nun war er in der Stärke, dass er wohl Waffen trug:

Wes er dazu bedurfte, des gab man ihm genug.

Schon warben ihm die Sinne um manches schöne Weib:

Die minnten wohl mit Ehren des schönen Siegfriedes Leib. (28)

Da ließ sein Vater Siegmund verkünden seinem Bann,

Er stell ein Hofgelage mit lieben Freunden an.

Da brachte man die Märe in andrer Könge Land;

Den Heimischen und Fremden gab er da Ross und Gewand. (29)

Wen man finden mochte, der Ritter sollte sein

Gemäß der Eltern Stande, die edeln Junker fein

Lud man nach dem Lande zu dem Hofgelag,

Wo sie das Schwert empfingen mit Siegfried an einem Tag. (30)

Man möchte Wunder sagen von der Lustbarkeit.

Siegmund und Siegelinde gewannen zu der Zeit

Viel Ehre durch die Gaben, die spendet' ihre Hand:

Drum sah man viel der Fremden zu ihnen reiten in das Land. (31)

Vierhundert Schwertdegen sollten gekleidet gehn

Neben Siegfrieden. Da war manch Mägdlein schön

An dem Werk geschäftig, denn jede war ihm hold.

Viel edle Steine legten die Frauen da in das Gold, (32)

Die sie mit Borten wollten wirken ins Gewand

Den jungen stolzen Recken; des war da viel zur Hand.

Der Wirt ließ Sitze bauen für manchen kühnen Mann

Zu der Sonnenwende, wo Siegfried Ritters Stand gewann. (33)

Da ging zu einem Münster mancher reiche Knecht

Und mancher edle Ritter. Die Alten taten recht,

Dass sie den Jungen dienten, wie ihnen einst geschah:

Sie fanden Kurzweile und genug der Freuden da. (34)

Gott man da zu Ehren eine Messe sang.

Da hub sich von den Leuten ein gewaltger Drang,

Als sie zu Rittern wurden dem Ritterbrauch gemäß

Mit also hohen Ehren, so leicht nicht wieder geschähs. (35)

Sie gingen wo sie fanden gezäumter Rosse viel.

In Siegmunds Hofe wurde so groß das Ritterspiel,

Dass man ertosen hörte Pallas und Saal.

Die hochbeherzten Degen begannen größlichen Schall. (36)

Von Alten und von Jungen mancher Stoß erklang,

Als der Schäfte Brechen in die Lüfte drang.

Die Splitter sah man fliegen bis zum Saal hinan

Aus manches Recken Händen: das wurde fleißig getan. (37)

Der Wirt bat es zu lassen. Man zog die Rosse fort:

Wohl sah man auch zerbrochen viel starke Schilde dort

Und viel der edeln Steine auf das Gras gefällt

Von des lichten Schildes Spangen: Die hatten Stöße zerschellt. (38)

Des Wirtes Gäste folgten, als man zu Tische lud:

Sie schied von ihrer Müde viel edle Speise gut,

Und Wein der allerbeste, des man die Fülle trug.

Den Heimischen und Fremden bot man Ehren da genug. (39)

So viel sie Kurzweile gehabt den ganzen Tag,

Das fahrende Gesinde doch keiner Ruhe pflag:

Sie dienten um die Gabe, die man da reichlich fand;

Des ward mit Lob gezieret König Siegmunds ganzes Land. (40)

Da ließ der Herr verleihen Siegfried, den jungen Mann,

Das Land und die Burgen, wie sonst er selbst getan.

Seinen Schwertgenossen gab viel da seine Hand:

So freute sie die Reise, die sie getan in das Land. (41)

Das Hofgelage währte bis an den siebten Tag.

Sieglind die reiche der alten Sitten pflag,

Dass sie dem Sohn zuliebe verteilte rotes Gold:

sie mocht es wohl verdienen, dass ihm die Leute waren hold. (42)

Da war gar bald kein armer Fahrender mehr im Land.

Ihnen stoben Kleider und Rosse von der Hand,

Als hätten sie zu leben nicht mehr denn einen Tag.

Man sah nie Ingesinde, das so großer Milde pflag. (43)

Mit preiswerten Ehren zerging die Lustbarkeit.

Man hörte wohl die Reichen sagen nach der Zeit,

Dass sie dem Jungen gerne wären untertan;

Doch wollte das nicht Siegfried, der viel tugendreiche Mann. (44)

So lang noch beide lebten, Siegmund und Siegelind,

Nicht wollte Krone tragen der beiden liebes Kind;

Doch wollt er herrlich wenden alle die Gewalt,

Die in den Landen fürchtete der Degen kühn und wohlgestalt. (45)

* Ihn durfte niemand schelten: seit er die Waffen nahm,

Pflag er der Ruh nur selten, der Recke lobesam.

Er suchte nur zu streiten, und seine starke Hand

Macht' ihn zu allen Zeiten in fremden Landen wohlbekannt. (46)

Abenteuer