Моя первая настоящая пещера — грот Монсоне

Непредвиденная находка, сделанная не в библиотеке музея, что было бы естественно, а в ящике со старыми книгами, валявшимися на чердаке в Сен-Мартори, навела меня на "открытие" и помогла мне проникнуть (о чем я давно мечтал) в соответствии с моими честолюбивыми замыслами в неисследованную пещеру, которая в самом деле была первой моей пещерой, действительно заслуживающей этого названия.

Роясь в вышеупомянутом ящике, я откопал тоненькую брошюру с неразрезанными страницами (оттиск научного доклада), заглавие которой мне бросилось в глаза — "Логово гиен пещеры Монсоне".

Ведь Монсоне — деревня в трех километрах от Сен-Мартори, и, оказывается, там есть пещера. Пещера, служившая убежищем гиенам!

Как можно догадаться, мое удивление и любопытство были сильно возбуждены, и могу сказать, что чтение этих заметок возбудило их еще сильнее. Работа принадлежала перу палеонтолога Эдуарда Арле, "члена многих научных обществ", другие труды которого мне пришлось прочесть и оценить позднее.

В полумраке чердака из этой маленькой книжки, которую прочел не отрываясь, я узнал, что в 1890 году в карьере Монсоне при взрыве был обнаружен подземный коридор, у входа в который Арле проводил палеонтологические раскопки. Он нашел останки животных, принадлежавших к "теплокровной фауне шелльской эпохи",[5]в том числе кости слона, гиппопотама, гиены, дикобраза, бобра и даже обезьяны (нижняя челюсть макаки, принадлежавшая к ранее не описанному виду, получившему латинское название Macacus tolesanus). Этот неожиданный перечень животных, обитавших в Монсоне в очень отдаленные времена, заставил меня размечтаться. Но главное — я вынес из книги сведения о том, что совсем неподалеку существовала пещера, где раскопки проводились только в нескольких первых метрах коридора и которую до сих пор никто еще не исследовал.

Никогда и никто не говорил мне об этой пещере. Только бы она не была засыпана при разработке карьера!

На следующий день к заходу солнца я уже подъезжал на велосипеде к самому карьеру. Сначала местность показалась мне совершенно безлюдной и заброшенной, но потом оказалось (весьма некстати), что трое рабочих только что подготовили минную камеру и собирались произвести взрыв карьера. Захваченные врасплох моим несвоевременным приходом в самую неподходящую минуту, они без всяких церемоний начали прогонять меня криками. Я проследил, когда рабочие отправились в деревню. Теперь карьер был пуст и свободен, и я мог его тщательно исследовать. В скалистом обрыве на высоте нескольких метров зияла черная дыра, правда, очень небольшая. Но я никогда не был слишком привередливым, и самые узкие ходы были моей специальностью.

Я немного растерялся и был сбит с толку тем, что это отверстие ничем не напоминало описанное в книге. Но очевидно, за прошедшие двадцать лет фронт карьера сильно отступил из-за продолжающихся разработок, и срезанная пещера не заключала больше зала, в котором работал Эдуард Арле. Все это очень меня устраивало, так же как и понижение свода, остановившее знаменитого палеонтолога и отбившее у него желание проползти дальше в пещеру, которая благодаря этому так и осталась неисследованной. Впрочем, я перестал удивляться, когда позже узнал, что этот ученый всегда, даже на месте раскопок, бывал в сюртуке с жестким стоячим воротником и в котелке.

Оставив сандалии снаружи, я ползком на локтях и на коленях пролез в отверстие. Продвинувшись в таком неудобном положении на какие-нибудь десять метров по исключительно неровному полу типа "персиковой косточки", я оказался в коридоре в три-четыре метра высотой и примерно такой же ширины. Никогда еще не было у меня столь неожиданной удачи! Несколько минут я простоял неподвижно во весь рост, водя из стороны в сторону свечой, которую я держал в вытянутой руке. Насколько хватает взгляда (то есть приблизительно на пять-шесть метров), я вижу или, скорее, угадываю убегающую вдаль перспективу коридора, который, как мне кажется, и дальше сохраняет такие же размеры. Никогда еще у меня не было подобного праздника, и мое волнение и восторг увеличиваются еще тем, что на покрытой грязью почве, в которой глубоко вязнут мои ноги, не видно никаких следов — глиняный пол совершенно чист и лишен каких-либо отпечатков.

В тишине, наступившей во время одной из моих коротких передышек, слышу, как где-то впереди какое-то животное, впрочем небольшое, спасается бегством. Я, наверное, вспугнул нескольких кроликов, которые собирались в сумерках выбраться наружу, чтобы порезвиться и попастись на соседних полях. При свете свечи — совершенно недостаточного и неудобного источника света — двигаюсь вперед и оказываюсь у воронки, перегораживающей коридор по всей ширине. Что это — обвал, оседание почвы? Не знаю. Я переступаю через впадину, но чуть дальше натыкаюсь на следующую, более глубокую. Я подхожу к ней вплотную и вижу, что она ведет куда-то вниз. Ногой сбрасываю в воронку несколько камешков, которые исчезают в щели, и слышу, как они отскакивают при падении. Я склоняюсь над отверстием, и теперь до меня доносится неясное, но непрерывное журчание. Тогда эти звуки были еще для меня новы, а потом я часто слышал их под землей — это бормотание воды, текущей в нижнем, еще неизвестном этаже.

Сколько подземных потоков я услышал и открыл — иногда на страшной глубине — с того дня, когда впервые замер от удивления и восторга, обнаружив подземный ручеек в пещере Монсоне…

Бросив прощальный взгляд на уходящий дальше коридор, я решил повернуть назад по двум причинам. Недооценив пещеру Монсоне, я взял с собой только одну свечу, и, кроме того, время уже было позднее. Хотя мои дорогие родители предоставляли мне большую свободу, я все же не мог позволить себе вернуться в неурочное время. И я помчался назад в Сен-Мартори.

На следующий день, получив разрешение по всем правилам, я вновь оказался у входа в пещеру в еще более позднее время, чем накануне. Так у нас было меньше вероятности встретить в карьере рабочих. Я сказал "у нас", так как со мной был брат Марсиаль, которому я рассказал о результатах моей разведки. Он не меньше меня горел желанием исследовать пещеру Монсоне.

На этот раз у нас был с собой запас свечей, и на спинах мы несли маленькие рюкзаки бойскаутов, в которых находились веревка, молоток и немного съестных припасов. Настоящая экспедиция!

Болтая и гостеприимно показывая Марсиалю пещеру, я подошел к краю провала, в который мы начали бросать камни, прислушиваясь к шуму подземного ручья. Потом мы решительно направились в неизвестность… Приключения начались! Нам попадаются новые провалы, мы перепрыгиваем через них и идем дальше. Восхищаемся сталактитами и колоннами очень, правда, небольших размеров, но они кажутся нам сказочными, так как мы видим их впервые и, кроме того, сами их открыли. Мы даже присваиваем их, и то и дело слышатся восклицания, которые никак не назовешь скромными.

— Погляди-ка, этот я открыл!

— Да, неплохо, но посмотри сюда на мой!

Так мы идем вперед, и наш энтузиазм возрастает от находки к находке. Мы охвачены настоящей лихорадкой.

О, эта колонна!

И мы с восхищением рассматриваем самую большую в этой пещере колонну метра в полтора высотой и толщиной в руку человека. Но она соединяет свод с полом, значит, это настоящая колонна, и мы ее подробно разглядываем до тех пор, пока Марсиаль, сделав несколько шагов в сторону неисследованной части пещеры, не закричал:

— Норбер, пропасть! Здесь пропасть!

В самом деле, коридор резко обрывается, и перед нами зияет черная пустота… Мы не можем подойти к ней вплотную из-за округлого края, покрытого мокрой и скользкой глиной.

Несколько камешков, брошенных в пропасть, успокаивают нас: они падают с глухим звуком на землистую почву на глубине около восьми метров.

Как опытный исследователь, я достаю из заплечного мешка гладкую веревку длиной метров двенадцать и привязываю ее к основанию колонны, которая весьма кстати оказывается у края обрыва.

Марсиаль с интересом следит за мной. Он хорошо знает, что я "великий мастер" лазания по веревке, и ему не терпится узнать, что же там на дне пропасти. Чтобы освободить руки, я засовываю зажженную свечу за ленту шляпы и соскальзываю в пустоту. Стенки — из мокрой глины, которая сразу же прилипает ко мне, особенно к локтям и коленям, но это меня мало беспокоит, и я продолжаю спускаться. Вскоре я приземляюсь на мягкую вязкую почву. Стекающие со свода потоки превратили ее в месиво грязи, в которой вязнут ноги.

Не все ли равно! Я кричу изо всех сил, чтобы сообщить Марсиалю, что я благополучно приземлился, и повторить данные ему ранее советы. Теперь его очередь спускаться, и веревка начинает двигаться и дергаться. Задрав голову, я вижу его ботинки, которые отрывают комья земли от стенки. Я продолжаю давать ему советы и наставления. Он приближается, и я собираюсь уже схватить его за ноги и принять, но в этот самый момент я слышу какое-то потрескивание на голове и чувствую запах паленого. Стремительно срываю с головы и отбрасываю в сторону пылающую шляпу, а Марсиаль, корчась от смеха, сваливается на меня.

В спешке, поглощенный своим занятием, я забыл об укрепленной на голове свече, и шляпа загорелась!

Когда окончилось это смешное приключение и наше веселье несколько утихло, мы решили продолжать исследование пещеры, которая дальше переходила в высокий, узкий и очень грязный коридор. Кроме того, мы заметили у ног что-то вроде узкой щели, откуда доносилось бормотание текущей воды.

Подземный ручей! Он зажег наше воображение, и нам захотелось поскорее достичь его и увидеть водный поток, проложивший себе путь в недрах земли, как бы ни был он скромен.

Может быть, причиной нашего любопытства были воспоминания о поразивших и заинтересовавших нас книгах. В "Путешествии к центру Земли" племянник профессора Лиденброка, молодой Аксель, заблудившись под землей, использует в качестве нити Ариадны ручеек, который кипит, вьется и образует водопады в подземных лабиринтах.

Здесь, в Монсоне, мы не заблудились. Но я устремляюсь в наклонную щель с нетерпением, смешанным с уважением. Я энергично пробираюсь по ней ползком, держа в одной вытянутой вперед руке зажженную свечу, зажатую в кулаке. Внезапно свеча гаснет, и в тот же момент моя рука погружается в ледяную воду. Я оказываюсь в полной темноте, стиснутый в узком проходе, и никак не могу зажечь свечу. Конечно, я могу вернуться, но моя рука погрузилась в воду только по кисть, и, решив, что ручеек неглубок, я продолжаю скользить по нему вниз и становлюсь на ноги в небольшом потоке, где мне удается зажечь свечу. Мокрый по колено, рукава куртки полны воды (ведь я полз по воде на четвереньках) — вот в каком виде я достиг моего первого подземного ручья. Настоящее крещение.

Едва я успел чиркнуть спичкой и выпрямиться, как Марсиаль, в свою очередь устремившись в наклонный ход, врезался головой мне в ноги.

— Она совсем ледяная, — сказал он, отфыркиваясь. Он имел в виду температуру воды.

Вода действительно очень холодна и никак не напоминает кипящую воду ручейка Акселя. Следуя памятным мне заветам Жюля Верна, я считаю своим долгом просветить младшего брата.

— Понимаешь, — говорю я с важностью, — здесь мы еще не в центре Земли, и огонь, находящийся в центре, не смог согреть эту воду. Неизвестно, сколько времени она не видела солнечного света, и потому такая холодная.

На несколько метров выше ручей вытекает из-под совершенно непроходимого очень низкого свода. Зато вниз по течению все просто великолепно: перед нами высокая извилистая галерея, и мы идем по ней, радостно шлепая ногами по маленьким быстринам и скромным бочажкам, сменяющим друг друга в нашем потоке. Дно то глинистое, то каменистое и очень неровное. Время от времени встречаются пляжи из обкатанной гальки, черной, как уголь (отложения марганца, как и узнаю позднее). Мы бредем, восторженно и внимательно рассматривая и отмечая все, что нам попадается на пути. Иногда мы видим крохотные притоки, вытекающие из боковых трещин, в которые нам очень любопытно заглянуть, но они почти сразу же становятся непроходимыми. Местами свод поднимается очень высоко, образуя уходящие вертикально вверх колодцы, которые там, наверху, сообщаются с воронками пещер верхнего этажа. Такую картину, связанную с механизмом просачивания подземных вод, я буду встречать в пещерах всю жизнь. Вода всегда роет, сверлит, использует и расширяет трещины, и с помощью силы тяжести ей в конце концов всегда удается достичь более низкого уровня, спускаясь все ниже и ниже.

Верхний этаж пещеры Монсоне и представляет собой древнее иссохшее подземное русло, из которого проточная вода ушла много тысячелетий назад. По многочисленным воронкам (места утечки первичных ручейков) вода просачивалась в нижний этаж, где мы теперь разгуливаем в бегущем потоке. Уход воды и осушение верхнего этажа относятся к очень давней геологической эпохе; грот успел послужить убежищем гиенам, которые притаскивали сюда трупы или части трупов многочисленных животных (их кости Эдуард Арле извлекал в 1890 году).

При каждой новой неожиданной находке наше продвижение прерывается восклицаниями:

— Смотри, вот кость!

В воде ручья я заметил и подобрал короткую крепкую черную, как уголь, кость и тотчас же сунул ее в карман, а потом выставил в своем музее на чердаке. Позже аббат Брейль, оказавший мне честь своим посещением, определил ее. Это оказалась трубчатая кость лошади.

Вдруг Марсиаль окликает меня:

— Иди сюда! Креветки!

Склонившись над глубоким озерком с идеально прозрачной водой, он показывает мне забавных крохотных водяных животных, двигающихся очень проворно. Это действительно креветки. Пресноводные креветки с совершенно прозрачным тельцем. Эти пещерные ракообразные лишены органов зрения и живут в абсолютной темноте. Предупрежденные каким-то особым чувством (по всей вероятности, слухом), они обнаруживают наше присутствие и прячутся в щели среди камней.

В одной восточной легенде рассказывается о человеке, зачарованном мелодичным пением и красочным оперением маленькой птички; слушая ее, он в течение ста лет бродил за ней по бесконечному лесу. Подобно ему мы медленно продвигаемся по темному лабиринту, и нитью Ариадны нам служит ручеек, который бежит от камня к камню, от заводи к перекату и доводит нас до последней узкой расщелины. Здесь очарованию приходит конец, так как вода, поглощенная щелью в скале, покидает нас с бульканьем, похожим на рыдание…

Около полуночи мы вернулись к истоку ручейка. Ползком пробравшись в расщелину, по которой мы проникли сюда, и бросив доверчивый взгляд на висящую вдоль глинистой стенки веревку, мы направляемся в галерею, ведущую к верховьям ручья.

После захватывающих, полных поэзии часов, которые мы провели, следуя вниз вдоль ручья, нам приходится напрячь все силы, чтобы добраться до верхнего этажа и вступить в борьбу с крайне неприятным, цепким и коварным врагом. Нам необходимо взобраться по откосу из вязкой глины. Сразу же мы покрываемся слоем грязи, ноги вязнут в липкой массе, а руки становятся похожими на неудобные и нелепые боксерские перчатки. Все, включая свечу, покрыто слоем глины, виден лишь маленький язычок пламени, который не хочет и не должен умереть.

В одной из моих книг я написал похвалу грязи и не отказываюсь ни от одного слова, как бы ни казалось парадоксальным восхвалять предмет, всегда считавшийся отвратительным и отталкивающим. Я позволю себе повторить некоторые из моих прежних высказываний:

"Для спелеолога самая клейкая, вязкая, зыбкая и все покрывающая своим слоем глина никогда не бывает просто грязью, а всегда остается благородным веществом, которым он весь пропитывается, которое покрывает его с головы до ног, а иногда превращает в ледышку, но которое в конечном счете до такой степени неизбежно и привычно, что становится как бы классической, характерной чертой пещер. Весь измазанный глиной, на этот раз, скажем, просто грязью, спелеолог не имеет ли права с гордостью сказать, как Сирано де Бержерак:[6]"Я элегантен морально!"

Ведь если дойти до самой сути вещей и если нам разрешат до конца высказать нашу мысль, несущую на себе след символики (почти геологического мистицизма), то не уместно ли здесь напомнить, что глина — самый почтенный и благородный материал, потому что, по библейской легенде, нас вылепили из "горсти земли". И можно ли сомневаться, что этой землей была глина, красная глина. Само имя первого человека — Адам — на древнееврейском языке означает "красная земля", а слово "человек" — homo по-латыни — также созвучно с humus — "земля".

Вот что мне хотелось сказать о пещерной глине, которая многих отпугивает так же, как она вызвала отвращение у нас и чуть не оттолкнула при первой встрече, при первом боевом крещении в пещере Монсоне.

Кроме того, наша первая пещера вскоре выставила против нас еще более серьезное препятствие, которое мы сначала сочли даже непреодолимым.

Покрытые грязью с головы до ног, с трудом преодолев этот проход, мы только немножко передохнули в каменном зале, заканчивавшемся низким лазом. Ползком на животе мы проникли в него, но дальше он, по-видимому, становился непроходимым. Лаз имел вид щели, ощетинившейся сталактитами и массивными колоннами, образующими как бы прутья естественной решетки.

Даже Марсиаль, несмотря на всю гибкость восьмилетнего ребенка, отступает перед слишком узкими ходами, и нам приходится вернуться в огромный зал, где мы соскребаем с себя глину ножом, чтобы хоть немножко освободиться от нее, так как она склеивает даже пальцы рук. Я вовремя вспоминаю, что у меня в мешке есть молоток, опять ползу в проход и начинаю крушить тонкие сталактиты, которые раскалываются со стеклянным звоном. Но за тонкими следуют более толстые и прочные, короткие, особенно крепко приросшие колонночки, которым мой инструмент наносит только слабые удары, так как я вынужден находиться в очень неудобной позе и у меня нет места, чтобы размахнуться. Быстро устав, с затекшими от напряжения мышцами, я оставляю молоток и уступаю место Марсиалю, которому благодаря маленькому росту удается продвинуться немного дальше вперед. Но, будучи ребенком, он бьет молотком еще слабее. Однако, объединив усилия, часто сменяясь, со всем пылом сокрушителей преград мы все же делаем некоторые успехи. Разрушение каждой колонночки мы отмечаем победным кличем. Мы быстро отгребаем и отбрасываем обломки, и нам удается снова продвинуться вперед. Все это тянется бесконечно долго, но в конце концов приходит минута, когда мы ломаем последний известковый столбик и видим, что дальше, за каменным навесом, потолок щели начинает наконец подниматься. К счастью, сталагмитовый порог, к которому мы теперь прижимались вплотную, гладок и влажен, и мы легко его преодолеваем. Я выдыхаю воздух, чтобы уменьшить объем грудной клетки, и, сдирая кожу с груди и лопаток, пролезаю с отчаянным усилием и глубоко с шумом вздыхаю под сводом, который больше не давит на меня так угрожающе и жестоко. Марсиаль следует за мной как тень. Пещера идет дальше вглубь просторным коридором.

Узкие ходы поднимаются на неразличимую высоту, а под ногами разверзаются колодцы, из которых доносится шум вновь найденного ручья, верхнее течение которого мы сможем исследовать только в следующий раз. Сегодня для нас достаточно обследовать этаж, в который мы проникли с таким трудом.

Мы попадаем в пещеру, заканчивающуюся тупиком с маленьким круглым отверстием. Для очистки совести я просовываю в него голову. Ура! Победа! Коридор продолжается! Я протискиваюсь полностью и оказываюсь в крохотном зальце с песчаным полом, на котором замечаю цепочку следов маленького животного. Сначала это открытие нас очень удивило, а потом обрадовало, когда, поразмыслив, мы решили, что никакое животное не могло сюда проникнуть через вход, находящийся далеко в карьере. Слишком много на пути различных препятствий, из которых совершенно непреодолимое — это обрыв: ведь мы спустились сюда по веревке. Следовательно, мы находимся где-то недалеко от другого входа в пещеру, наверное, посреди леса в каком-то неизвестном нам месте горы, по недрам которой мы с трудом пробирались в течение многих ночных часов.

Перспектива выйти наружу, пройдя сквозь всю гору, приводит нас в полный восторг. Мы осматриваем запас свечей и находим его достаточным. Это придает нам уверенности, и мы бодро двигаемся вперед, но, увы, недолго. За первым же поворотом перед нами открывается неожиданное зрелище, и мы замираем на месте. Здесь пещера оканчивается каменным мешком, из которого нет никакого выхода, а на земле валяется хрупкий скелет животного, следы которого привели нас сюда.

Несколько мгновений мы стоим, потрясенные драмой, которую нам рисует воображение. Животное, каменная куница, проникла в пещеру, по-видимому, через какую-то узкую щель в своде, соединяющую подземелье с внешним миром. Двигаясь по ходам, может быть очень длинным и сложным, — их мы никогда не узнаем, так как они доступны только мелким животным, — каменная куница попала наконец сюда. Раненная, больная или сбившаяся с пути, она долго блуждала, пока в конце концов не умерла в самой глубине пещеры…

Под землей неуютно. Все сурово, иногда зловеще, всегда величественно и полно угроз. Конечно, именно поэтому человек и животные инстинктивно избегают и боятся подземного мира. Только немногие приспосабливаются к этому царству смерти и испытывают интерес, даже страсть к его исследованию. Это спелеологи.

Спелеологи? Прошло много лет, прежде чем мы узнали этот варварский неологизм, но по собственной инициативе, согласно своему, возможно, странному вкусу к необычному, мы стали дилетантами-спелеологами, по-настоящему влюбленными в пещеры.

Исследование грота Монсоне, открывшее нам многое неизвестное ранее и давшее разносторонний опыт, очень многому научило нас и позволило пережить незабываемые часы. Кроме того, эта пещера навсегда завоевала меня для подземных похождений. Ведь она была моей первой настоящей пещерой.

VII