Ю. Б. Виппер. ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ 15 страница

Фольклорные тексты очень трудны для понимания, так как они больше, чем какие-либо другие памятники, связаны с бытовыми реалиями, используют разговорный язык и игру слов, смысл которой часто от нас ускользает. Тем не менее именно эти тексты приблизили к нам давно исчезнувший народ, с его юмором и лукавством, меткой наблюдательностью, его зачастую таким понятным и близким нам восприятием окружающей действительности. Вот несколько образцов шумерских пословиц и поговорок:

«Не отрубай голову тому, у кого она уже отрублена».

(ср. — «Не бей лежачего!»)

«Не переспав, не забеременеешь, не поев, не разжиреешь!»

«У того, у кого нет ни жены, ни ребенка, нет и кольца в носу!»

«Лисица помочилась в море и сказала: «Все море сделала я»».

«В Забаламе потонул паром, а в Ларсе подбирают бревна!»

«Мой бык тебе молоко принесет!»

(ср. «От него толку, как от козла молока»)

«Как слон в осевшей лодке!»

(ср. «Слон в посудной лавке!»)

«Взглянешь мимоходом — он муж, рукою коснешься — сырая глина».

«Воин без командира — поле без пахаря!»

«Год за годом жую чеснок — ежегодно дерет он мне горло!»

Памятники одной из самых древних литератур мира представляют собой, таким образом, картину яркую и разнообразную: мифологические и героические сказания, зачатки эпоса, лирики и драмы, произведения народной мудрости, хроники и исторические повествования. Однако перед нами только незначительный и существенно ограниченный круг произведений — часть из них скрывается под нераскопанными холмами или погибла вместе с многочисленными памятниками материальной культуры и искусства, но еще бо́льшая часть никогда не была записана и исчезла бесследно. Многое из того, что дошло до нас, только выжимка из тех сокровищ устного творчества, которые мы можем реконструировать лишь в отдельных случаях, да и то весьма приблизительно. Появление письменности, конечно, дало толчок к созданию нового вида искусства, но еще в течение ряда веков (в Двуречье понадобилось на это тысячелетие и даже несколько больше) письменная литература должна была завоевать самостоятельность и независимость от устных форм народного творчества. Шумерская литература важна для нас, в частности, тем, что она раскрывает этот процесс перехода от устной литературы к письменной (в то время как устные жанры продолжают развиваться и дальше по своим законам). Поэтому, хотя шумерские памятники часто близки фольклору больше, чем литературе, это все же и не фольклор в собственном смысле слова; мы никак не можем рассматривать их, например, как запись древнего фольклориста, хотя бы и выполненную в практических (воспитательных или религиозных) целях.

Несамостоятельность письменных жанров на начальном этапе их развития объясняет, по-видимому, то обстоятельство, что ранние памятники шумерской литературы кажутся во многом несовершенными, композиция их зачастую четко не выявлена, и читателя почти все время не оставляет ощущение, что в одном тексте и нередко без всякого связующего звена соединено несколько произведений. На форме этих памятников как будто бы сказалось желание лишь собрать, записать, канонизировать уже готовое, и сами тексты нередко кажутся безыскусной компиляцией.

Это мнимое несовершенство композиции, связанное с устным происхождением произведений шумерской литературы и отчасти их мнемоническим назначением, объясняется тем, что они были рассчитаны не просто на чтение вслух, а на публичное исполнение и, естественно, что некоторые отрывки опускались, как само собой разумеющееся (особенно те, которые могли быть воспроизведены мимически). В рассмотренном нами мифе о нисхождении богини Инанны, например, ничего не говорится о том, с какой целью Инанна отправилась в подземное царство (древнему исполнителю и слушателю это было и так ясно), зато в одних и тех же выражениях, многократно повторенных, рассказано, как это произошло, ибо последнее было важнее:

С Великих Небес к Великим Недрам помыслы

обратила.

С Великих Небес к Великим Недрам помыслы богиня

обратила.

С Великих Небес к Великим Недрам Инанна помыслы

обратила.

Моя госпожа покинула небо, покинула землю,

в нутро земное она уходит.

99

Инанна покинула небо, покинула землю,

в нутро земное она уходит.

Жреца власть покинула, жрицы власть покинула,

в нутро земное она уходит.

В Уруке храм Эану покинула,

в нутро земное она уходит.

И далее перечисляется еще шесть храмов (а в другой версии — тринадцать), откуда Инанна одновременно уходит в подземное царство. На этих повторах построено все сказание. Так, Инанна оставляет наставление Ниншубуру, в котором говорит ему, что он должен делать через три дня и три ночи (в одной из версий — семь лет, семь месяцев и семь дней), после того как она уйдет:

Когда в подземный мир я сойду,
Когда в подземный мир я войду,
На холмах погребальных заплачь обо мне,
В доме собраний забей в барабан,
Храмы богов для меня обойди,
Лицо расцарапай, рот раздери,
Тело ради меня изрань,
Рубище, точно бедняк, надень!
В Экур, храм Энлиля, одиноко войди!
Когда в Экур, храм Энлиля, войдешь,
Перед Энлилем зарыдай:
«Отец Энлиль, не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!
Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!
Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!
Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!
Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!»
И когда Энлиль на эти слова не отзовется, в Ур иди!

В Уре Ниншубур должен предстать перед богом Наиной. И снова повторяются те же строки, поскольку Ниншубур должен сказать то же самое Нанне. Эти же строки звучат и в третий раз, так как Инанна предполагает, что и Нанна не захочет помочь ей, а в таком случае Ниншубур должен будет отправиться к Энки. Но и этого мало. Они повторены еще три раза, поскольку рассказывается, как Ниншубур выполнял поручение Инанны и ходил к Энлилю, Нанне и Энки. Это монотонное и однообразное воспроизведение одних и тех же отрывков — средство, способствующее лучшему запоминанию произведения, а с другой стороны — наследие устной передачи мифа, во многом похожей на шаманское камланье.

Однако неправильно было бы представлять эту делающую свои первые шаги письменную литературу как лишенную или почти лишенную художественного, эмоционального воздействия. Шумерская литература в высшей степени образна и экспрессивна, чему способствовал сам метафорический образ мышления в Древности, и рассчитана она в первую очередь на то, чтобы воздействовать эмоционально и непосредственно; магическая роль стихотворного слова делала эту литературу «языком богов» почти в буквальном смысле для ее творцов.

К сожалению, принципы шумерского стихосложения до сих пор нам неясны, и его трактовка вызывает гораздо больше трудностей, чем, скажем, стихосложение вавилонское. Однако отмечанная нами тесная связь шумерской литературы с устной поэзией позволяет все же достаточно отчетливо и рельефно представить основные используемые ею приемы и средства; ей свойственно острое ощущение ритма, который подчеркивается всеми разновидностями параллелизма: и синтаксического, и синонимического, и анафорического. Для нее характерны ритмические перечисления и повторы эпитетов, названий. Судя по многим данным, шумерская поэзия в высшей степени аллитеративна, а стремление к повторяемости одинаково звучащих слогов в конце фразы-строки, которая обычно одновременно несет в себе законченную мысль, приводит к развитию рифмы, хотя, вероятно, в самом начальном и примитивном ее виде. Во всяком случае, рифмовка или, точнее, может быть, созвучие строк свойственны шумерской литературе гораздо более, чем наследующей ей вавилонской. Все перечисленные выше средства, будучи, собственно говоря, атрибутами устной поэзии, не теряют своего воздействия в литературе письменной, особенно если читатель, памятуя о ее генезисе и предназначении, попытается представить себе, как она воспринималась на слух.

Письменная шумерская литература отразила и процесс столкновения первобытной идеологии с новой идеологией классового общества. При знакомстве с древними шумерскими памятниками, особенно мифологическими, бросается в глаза отсутствие поэтизации, идеализации образов. Шумерские боги даже не просто земные существа, мир их чувств не просто мир чувств и поступков человеческих, но постоянно подчеркивается низменность и грубость натуры богов, их облик непривлекателен и страшен. Божества, создающие живое существо из грязи из-под ногтей, творящие человека в пьяном состоянии, могущие из одного каприза погубить созданное ими человечество, как близки эти образы первобытному мышлению, подавленному неограниченной властью стихий и ощущением собственной беспомощности. А шумерское подземное

100

царство? В описании его царит полная безнадежность, нет ни справедливого судии, подобного египетскому Осирису, ни весов, на которых взвешиваются поступки людей; нет никаких или почти никаких иллюзий не только относительно того, чем кончится жизнь, но и того, как это случится. И видимо, потому, что природа была более жестокой к жителям Двуречья, чем к египтянам (наводнения, песчаные бури, скудость природных ресуров, сырой и влажный климат), этим иллюзиям труднее было возникнуть.

Новая идеология должна была что-то противопоставить этому стихийному чувству ужаса и безнадежности, но вначале она сама была очень беспомощна, и ей ничего другого не оставалось, как закрепить свою беспомощность в письменных памятниках, повторяющих мотивы и формы древней устной поэзии.

Постепенно, однако, по мере того как в государствах Двуречья идеология классового общества укрепляется и становится господствующей, меняется и содержание литературы, которая начинает развиваться в новых формах и жанрах. Процесс отрыва литературы письменной от литературы устной убыстряется и делается очевидным. Возникновение на поздних ступенях развития шумерского общества дидактических жанров, циклизация мифологических сюжетов знаменуют все большую самостоятельность, приобретаемую письменным словом, иную его направленность. Однако этот новый этап в развитии переднеазиатской литературы, по существу, продолжили уже не шумеры, а их культурные наследники — вавилоняне, или аккадцы.

Сноски

Сноски к стр. 84

^* В настоящее время большинство этих памятников готовится к публикации.

Сноски к стр. 88

^* Большинство названий мифологических текстов условно и дано их первым издателем С. Н. Крамером.

Сноски к стр. 90

^* Значение этих терминов не вполне ясно, «галатур» («маленький певчий») — почти наверное, евнух. «Кургар» — шут и урод, возможно, также был евнухом.

Сноски к стр. 94

^* Ритуальный венец или повязка. Его делали из веток, или колосьев, или даже из драгоценного металла.

Сноски к стр. 96

^* Зуэн, или Нанна, — лунное божество, отец Инанны.

^** Нинэгалла (госпожа большого дома) — здесь эпитет Инанны.

100

АККАДСКАЯ (ВАВИЛОНО-АССИРИЙСКАЯ)
ЛИТЕРАТУРА

Древнейшие памятники на аккадском языке (деловые документы) датируются примерно серединой III тыс. до н. э. В эпоху династии Аккада (ок. XXIV—XXII вв. до н. э.) аккадский язык на короткое время становится официальным языком Двуречья. С гибелью III династии Ура около 2000 г. до н. э., а затем династии Исина в начале XIX в. до н. э. вновь и все чаще происходит запись богослужебных текстов на аккадском языке, а шумерский язык постепенно забывается. С этих пор и в течение всего II и I тыс. до н. э. история Двуречья, или Месопотамии, — это история семитских народов.

Но вытеснение шумерского языка аккадским не означало уничтожения шумерской культуры и радикальной замены ее новой, семитской. Семитическое население издавна было важной составной частью населения Месопотамии, и слияние обоих народов проходило постепенно.

Пока не удалось обнаружить ни одною раннего чисто семитического культа, все аккадские боги или шумерского происхождения, или издавна были отождествлены с шумерскими. Так, аккадский бог Шамаш полностью отождествился с шумерским богом Уту, Иштар — с Инанной и рядом других шумерских богинь, Адад — с Ишкуром и т. д. Бог Энлиль получает семитское имя Бел («владыка»). С возвышением города Вавилона все большую роль начинает играть главный бог этого города — Мардук, но и это имя шумерское: Мардук считался сыном шумерского бога Энки (аккадский Эа, или Эйя).

Однако этот шумеризованный пантеон, который засвидетельствован у семитов Месопотамии, нуждается в дальнейшем изучении. Семитские племена называли богов своих племен по большей части нарицательными именами, и, возможно, именно поэтому мы не можем обнаружить следов подлинно семитских божеств; так, имя Бел (западносемитский Ваал), относившееся к Энлилю, а позднее употреблявшееся и для Мардука, означает «господин», «владыка»; «Иштар» значит «богиня» и могло применяться к любой богине, не только к Иштар.

Почвой для аккадской литературы явилась литература шумерская. Но вопрос о соотношении этих двух литератур не должен ставиться лишь в плоскости зависимости аккадской культуры от шумерской, хотя аккадская литература и продолжила шумерскую. Скорее, следует говорить о едином шумеро-аккадском генезисе жанров, о развитии и продолжении каких-то единых письменных литературных традиций на новом языке народа (естественно, с учетом своеобразия этого языка).

Сравнительно с шумерским более ясны принципы аккадского стихосложения, поскольку удается установить его связь с живыми семитскими языками. Аккадские памятники написаны тоническим стихом, в котором главную роль играет счет ударных слогов. Поскольку стихи произносились нараспев, основой стихосложения являлся музыкальный такт. Аккадская стопа представляет собой один такт с ударением в любом месте такта и с любым количеством безударных слогов, но не более четырех. Нормальный эпический размер — четыре такта с паузой после второго такта. Кажущаяся неорганизованность стиха устраняется обязательными женскими окончаниями. Для старовавилонских текстов характерна запись, где строка соответствует стиху, а цезура между полустишиями отмечается пробелом (правда, это правило не всегда последовательно выдерживается).

Кроме четырехстопных стихов, могли быть и пяти-, и шестистопные стихи. Часто пятистопные

Иллюстрация:

Стоящий и сидящий музыканты. Терракотовые рельефы

Древний Лагаш. 1-я пол. II тыс. до н. э. Париж. Лувр

стихи содержат имя собственное, которое и выделяется в отдельную стопу. Обычно дополнительная стопа вставляется перед последней стопой. Шестистопный стих — это удлиненный четырехстопный стих за счет прибавления двух добавочных стоп. Он может иметь либо две паузы — цезуры (пауза в шестистопном стихе долгая и занимает два такта), либо одну паузу после третьей стопы. Такой стих можно рассматривать и как два трехстопных стиха. Трехстопный стих не имеет цезуры, но зато между отдельными стихами у него имеется более долгая пауза.

Ударение в аккадском стихе логическое. Поэтому определение с определяемым, глагол с кратким дополнением могут иметь общее ударение. Ударение падает на второй слог от конца слова, если он закрытый или содержит долгий гласный, если же нет, то на третий слог от конца. Ударение в так называемых «паузальных» формах может быть передвинуто на один слог ближе к концу. В вопросительных предложениях также происходит передвижение ударения. Прямая речь вводится формулами, не входящими в размер и подчиненными собственному ритму.

Вавилонская литература дает богатый материал для изучения эволюции литературы древнего типа, однако это требует длительной предварительной работы. Исследование памятников вавилонской литературы находится еще в менее удовлетворительном состоянии, чем шумерских текстов, прежде всего потому, что материал здесь гораздо обильнее и разбросан по разным музеям, а публикации текстов — по разным изданиям. Кроме того, вавилонские тексты дошли до нас хотя и в значительном количестве, но, как правило, в очень плохой сохранности, да к тому же в разных версиях и записях. Поэтому главная задача исследователей в настоящее время — сбор и изучение имеющегося материала, подготовка сводных и критических изданий.

Видимо, у вавилонских писцов, так же как и у шумерских, существовал канонический список произведений, но канон этот, по всей вероятности, сложился сравнительно поздно, не ранее XV—XIII вв. до н. э. (в так называемый касситский период). Столь позднее его создание объясняется тем, что долгое время и богослужение, и школа оставались по языку шумерскими, и только в конце II — начале I тыс. до н. э. они переходят на аккадский, причем и тогда многие тексты продолжают писаться по-шумерски, например отдельные литургии или части литургии. До нас дошли каталоги — списки произведений, вошедших в этот канон. Один из этих каталогов, изданный в 1958 г. У. Г. Лэмбертом, особенно интересен тем, что в нем, кроме названий произведений, указаны и их авторы. Конечно, доверять этим указаниям можно далеко не всегда, но среди фантастических атрибуций текстов (например, диалог между конем и волом записан, согласно каталогу, «из уст коня») иногда попадаются и довольно правдоподобные. Кроме того, не только в каталогах, но и в некоторых вавилонских текстах авторы названы по имени или по имени и отчеству — «такой-то сын такого-то», а для произведений, созданных в более позднее (после касситского периода) время, указываются и родовые имена — нечто вроде фамилии. Нередко говорится, кем был автор, каково его звание и откуда он происходил. Эпос о Гильгамеше, например, записан, как утверждается в каталоге, со слов урукского заклинателя Син-леке-уннинни, эпос об Этане — со слов Лу-Нанны, а в тексте эпоса об Эрре сказано, что все, описанное в нем, приснилось человеку по имени Кабту-илани Мардук (это имя, как и большинство шумерских и вавилонских имен, представляет собой целое предложение — «Мардук — почтеннейший из богов»).

Весьма вероятно, что многие из упомянутых в каноне памятников были по традиции приписаны далеким предкам представителей той или иной писцовой школы, к которой принадлежал истинный автор или редактор произведения. Но в ряде случаев можно с большой долей уверенности предположить, что автор указан правильно. Так, вероятно, не вымышлен автор эпоса об Эрре, поскольку в тексте о нем даны подробные сведения. Иногда сам анализ имени позволяет уточнить подлинность авторства. Например, имена из трех составных частей обычно позднего происхождения, не ранее второй половины II тыс. до н. э. Значит Син-леке-уннинни не мог быть автором эпоса о Гильгамеше, созданного, безусловно, не позже первой половины II тыс. до н. э., разве что редактором последней версии поэмы, относящейся ко второй половине II тыс. до н. э. Напротив, имя Лу-Нанна (Человек Нанны) — предполагаемого автора эпоса об Этане, кажется вполне вероятным: имена такого типа характерны для III тыс. до н. э. и первых столетий II тыс. до н. э. Однако так или иначе прежде всего важно само стремление вавилонян связать произведение с именем автора, хотя бы и легендарного.

При рассмотрении памятников аккадской, или вавилоно-ассирийской, литературы следует учитывать еще одно обстоятельство. Если в обзоре шумерской литературы распределение материала исключительно по жанрам, без всякой (или почти без всякой) хронологической традиции было оправдано невозможностью определить даже примерные хронологические рамки создания произведения, то при обзоре вавилонской литературы такой метод менее уместен: нам известны разновременные памятники одного и того же жанра, ряд сравнительно поздних версий наряду с более ранними и т. п.

Тем не менее мы будем вынуждены придерживаться жанровой классификации и ограничиваться лишь указанием на примерное время создания того или иного памятника, если это возможно. Сложность проблемы и краткость нашего обзора не позволяют провести последовательную хронологическую градацию памятников вавилонской литературы, поскольку этот вопрос требует специального исследования.

Число памятников вавилонской литературы очень велико, так что многие из них придется оставить без упоминания. Мы остановимся только на некоторых произведениях, которые кажутся нам наиболее типичными для отдельных жанров, и при этом будем вынуждены не всегда придерживаться хронологического порядка. Так, мы начнем наш обзор с памятника довольно позднего, но зато, на наш взгляд, такого, на котором лучше всего можно показать характерные и новые черты аккадской литературы по сравнению с литературой шумерской.

В то время как у шумеров не засвидетельствовано ни одного самостоятельного космогонического произведения, среди памятников вавилонской литературы важное место занимает «Поэма о сотворении мира» («Энума элиш»): она является вторым — после эпоса о Гильгамеше — по величине текстом и состоит из семи клинописных таблиц по 125—165 строк каждая.

Поэма написана архаизированным языком, строго выдержана по размеру; начало ее несколько напоминает шумерские заставки-прологи, повествующие о первых деяниях богов:

Когда вверху — небеса без названья,
А внизу земля была безымянна,
Когда Апсу, первородный их создатель,

И хаос Тиамат, что их породила,
Воды свои воедино мешали,
Ни болот, ни строений не было видно,
Когда боги не сияли во славе,
Имен не давали, не вершили судеб,
Тогда среди хаоса возникли боги,
Лахму и Лахаму нарекли имена им.
И прежде, чем выросли эти боги,
Аншар и Кишар великие созданы были,
Проходили дни, протекали годы,
И Ану, их наследник, отцам своим равный,
Он сравнился с Аншаром, его сын первородный.
Себе равным Ану породил Нудиммуда.
Нудиммуд, отцами своими рожденный,
Разумом ясен, многомудр и всесилен,
Превзошел он Аншара, своего деда,
Среди братьев ему не было равных.
Собираются вместе боги-братья,
Беспокоят Тиамат, вверх стремятся,
Чрево Тиамат они возмущают
Посреди небес своим весельем.

Особенно возмущен весельем молодых могучих богов Апсу, который вместе со своим везирем Мумму отправляется к Тиамат и просит разрешения погубить беспокойных богов. Тиамат согласия на гибель богов не дает. Тогда Апсу и Мумму решают действовать одни. Но Нудиммуд (Эа), который всеведущ и премудр, узнает их планы и опережает врагов. Он убивает Апсу, предварительно усыпив его, а Мумму берет в плен. Над убитым Апсу он возводит жилище и называет его Апсу (мировой пресноводный океан). В нем рождается прекрасное божественное дитя, «ребенок-солнце», Мардук, превосходящий всех созданных до него богов, в том числе и отца своего Нудиммуда (Эа).

Тем временем божества старшего поколения осыпают Тиамат упреками:

Когда Апсу, супруга твоего, убивали,
Ты с ним не была, сидела молча...

Они призывают Тиамат отомстить за Апсу, и та, разъярившись, начинает готовиться к битве. Она создает полчища страшных драконов и чудовищ и во главе их ставит бога Кингу, которого делает своим мужем. Затем собрание старших богов выбирает Кингу правителем, и Тиамат вручает ему скрижали судеб.

Таково содержание первой таблицы. Далее рассказано, как Эа, прослышав о приготовлениях к битве, обращается к Аншару и просит у него совета. Тот предлагает ему сразиться с Тиамат. Эа, видимо, отказывается (текст в этом месте плохо сохранился). Тогда Аншар обращается к Мардуку, но тот ставит условие: если он победит Тиамат, боги должны признать его первым среди них, и он будет повелевать ими. Боги возмущены, они и слышать не хотят о притязаниях Мардука. Однако другого выбора нет:

Они ели хлеб, вино они пили,
Сладкое вино их плоть связало,
Отяжелели тела их после пива,
Великая усталость сковала печень,
И Мардуку спасать себя поручили —
Ему поставили престол величья,
Пред своими отцами он сел в совете.

Боги избирают Мардука своим главой. Затем подробно описывается подготовка Мардука к сражению с Тиамат и сам бой, которому предшествует их словесная перепалка. Тиамат раскрывает пасть, чтобы проглотить Мардука, но тот насылает ветер, который мешает ей пасть закрыть. Ветры проникают в утробу Тиамат, а Мардук пронзает ее стрелой и убивает. Расправляется Мардук и со свитой Тиамат, а у Кингу отбирает скрижали судеб.

После гибели Тиамат начинается сотворение мира. Мардук рассекает тело Тиамат на две части. Из одной он делает небо, запирает его на засов и приставляет стражу, чтобы на землю не просочилась вода. Из другой — создает землю, воздвигает на ней дворец Эшарра и разрешает Ану, Энлилю и Эа жить в их внеземных городах.

Таблицы V и VI посвящены созданию небесных светил, определению порядка их движения, а также сотворению человека:

Мардук, услышав богов призывы,
В сердце своем задумал образ,
Уста открыл он и молвит Эа
О том, что в сердце решил и замыслил:
«Свяжу я кровью остов из глины,
Слеплю существо, назову Человеком.
Создам существо — Человек ему имя.
Пусть богам он служит, а те б отдохнули».

По совету Эа боги убивают Кингу и создают из его крови род человеческий. Затем боги решают отблагодарить Мардука за все его благодеяния и строят ему «небесный» Вавилон с храмом Эсагила, а также устанавливают на небе лук Мардука. Поэма заканчивается гимном Мардуку, составляющим содержание VII таблицы, в которой перечисляются все его 50 имен, а также заслуги и благодеяния перед человечеством.

Таким образом, цель создания поэмы ясна: она должна была объяснить и оправдать возвеличение почти неизвестного до XIX—XVIII вв. до н. э. города Вавилона и его местного божества — Мардука. Стало возможным благодаря этому определить примерное время создания памятника: поэма была написана не ранее

XVIII в. до н. э. При этом большинство исследователей, основываясь на специфике описания Мардука в поэме в сравнении с его же изображением в надписях царя Хаммурапи (1792—1750 гг. до н. э.), а также на стилистическом и филологическом анализе поэмы, относят ее создание к самому концу старовавилонского, или касситского, времени, скорее всего к XV—XIV вв. до н. э.

«Энума элиш» и по языку, и по стилю, и по назначению своему являет нам яркий и характерный пример культового, храмового эпоса: она была частью новогоднего богослужения. Характерно, что такую же роль этот эпос играл и в Ассирии, только там уже в конце II тыс. до н. э. Мардука заменил бог Ашшур, центральное божество ассирийского пантеона.

Мифы о сотворении мира и рода людского, как правило, сопровождаются в вавилонской литературе сказаниями о человеческих бедствиях, о гибели людей и даже о разрушении Вселенной. Как в шумерских, так и в вавилонских сказаниях подчеркивается, что причина бедствий — злоба божеств, их желание уничтожить людей полностью или частично. Бедствия эти ощущаются не как законное возмездие за людские грехи, но как злой каприз какого-либо бога или группы богов.

В этом отношении очень характерно сравнительно позднее сказание о боге чумы и разрушения Эрре (оно создано, видимо, не ранее XI в. до н. э.). Вначале рассказывается, как к верховному божеству Мардуку, восседающему на троне в Эсагиле, приходит бог Эрра и говорит, что храм и украшения обветшали, их следует обновить. Мардук возражает, что для этого он должен оставить свой трон и спуститься в бездну Апсу, а это сулит неисчислимые бедствия: когда в прошлый раз, перед потопом, он оставил свое место, то «звезды сбились со своего пути». Эрра, цель которого — погубить человечество, предлагает себя в замену, пока Мардук спустится к Апсу. Мардук соглашается, и, когда он удаляется, страну постигают всевозможные бедствия: на нее нападают враги, «правители забывают свой долг» и т. д. В конце концов богам удается смягчить гнев Эрры — его душа насытилась видом несчастий и разрушений, и он обещает вновь возродить Вавилонию.

Эта поэма, создание которой, по-видимому, вызвано бедствиями, обрушившимися на Вавилонию в конце II тыс. до н. э. (возможно, в связи с нашествием в южное Двуречье арамейских племен, которые в тексте названы сутиями), интересна для нас и в том отношении, что она проливает свет на теологические концепции вавилонян, в частности на представление о некоем физическом и духовном равновесии мира, которое зависит от присутствия на своем месте верховного бога. Интересна и композиция эпоса: несмотря на то что он богат событиями, прямого изображения действия в нем почти нет, он весь состоит из диалогов между богами и косвенных рассказов о случившемся. В конце пятой таблицы дано имя составителя эпоса: «Кабту-илани-Мардук, сын Дабибу, был составителем этой таблички. Это приснилось ему ночью, и, когда он рассказал все утром, не опустил ни одной строки и ни одной не прибавил».

Другое сказание о гибели людей и мира — миф о потопе, в основу которого, по всем данным, легла шумерская легенда о Зиусудре, — дошло до нас в двух вариантах в виде самостоятельного мифа об Атрахасисе («Превосходящем мудростью») и рассказа о потопе, вставленного в эпос о Гильгамеше (табл. XI эпоса).

Миф об Атрахасисе, впервые полностью опубликованный в 1969 г. У. Г. Лэмбертом и А. Р. Миллардом (Оксфорд, 1969), сохранился в двух версиях — старовавилонского и новоассирийского времени, причем более полной является старовавилонская версия, которая состоит из трех таблиц.

Таблица первая посвящена сотворению человека в варианте, близком к шумерскому мифу: боги вынуждены трудиться (копать каналы, таскать корзины с тяжестью) и очень недовольны этим. Особенно тяжело приходится богам Игигам, которые работают на Ануннаков. Игиги поднимают бунт, собирается совет богов, на котором решено обратиться к богине Мами-Нинту и к Энки, чтобы те создали человека и он стал бы работать за богов. Человек создается из глины и из крови убитого бога. Но «не прошло и двенадцати сотен лет, страна разрослась, расплодились люди». Шум людей мешает Энлилю, который собирает совет богов, и на нем принимается решение поразить человечество болезнями. Тут впервые на сцене появляется Атрахасис, который спрашивает у Энки о причине наказания людей и возможности избегнуть этого наказания. По совету Энки он обращается к мудрейшим старцам с призывом умилостивить Намтара, бога судьбы. Конец таблицы разбит, но, видимо, жертвы Намтару возымели действие, ибо снова «не прошло и двенадцати сотен лет, страна разрослась, расплодились люди».