Раздел 2. классические литературы древнего мира 9 страница
Толкование второй группы терминов также исходило от лексического значения слов фу, би, син. Фу, собственно, значит «излагать»; следовательно, стихи, так названные, излагают что-нибудь, излагают при этом прямо, непосредственно. Би — значит «сравнивать»; следовательно, стихи, так названные, излагают что-либо через сравнение с чем-нибудь. Син — значит «поднимать», «начинать»: стихи, так названные, имеют, следовательно, особый зачин и, только отталкиваясь от него, переходят к своему непосредственному предмету. Впрочем, существует и другое понимание двух последних терминов: би и син одинаково исходят из сравнения, только первые открыто, вторые скрыто. Так в составе ханьской филологии создавалось и литературоведение, в основном в сфере поэтики.
Изучение старых памятников, естественно, рождало ряд вопросов, относящихся как к тексту произведений, так и к его пониманию. Это же вело к спорам, приводившим к обширным организованным дискуссиям. Одна из наиболее известных состоялась в 79 г. до н. э. Задачей ее было обсуждение «совпадающего и различного» в существовавших тогда списках отдельных классиков с тем, чтобы установить как-то канонический текст. Видимо, в этом нуждалась и правительственная власть, поскольку дискуссия эта происходила в «Палате Белого тигра» — одном из парадных помещений во дворце. Она была сочтена настолько важной, что по повелению императора историк Бань Гу обработал ее материал в виде особой книги «Байху тун» («Беседы в зале Белого тигра»). В дискуссии были затронуты 44 отдельные темы, очень разнородные по содержанию, далеко выходящие за пределы собственно конфуцианства.
Завершение этой первой работы по древним памятникам относится уже ко II в. н. э., когда действовали два прославленных филолога ханьской эпохи: Ма Юн (78—166) и Чжэн Сюань (127—200). Первый издал не только древние памятники «Шицзин», «Шуцзин», «Ицзин» и «Лицзи» — четыре части конфуцианского «Пятикнижия», но и произведения собственно конфуцианские — «Луньюй» и «Сяоцзин» («Книга о сыновнем долге») с входящими в их орбиту «Ленюй чжуань» («Жизнеописания знаменитых женщин») Лю Сяна, а также «Лао-цзы», первый памятник даосской литературы, «Хуайнань-цзы» — произведение, возникшее уже в ханьское время, и, наконец, «Лисао» — поэму Цюй Юаня. Второй, Чжэн Сюань, «издал» комплекс памятников строго конфуцианского содержания: «Ицзин», «Шуцзин», «Шицзин», «Или», «Лицзи», «Луньюй» и «Сяоцзин». На этом и закончилась кодификация конфуцианских памятников, означавшая вместе с тем и перевод их из сферы собственно литературной в сферу философии. В последней они и оставались все последующие века; лишь в наше время начинает оживать отношение к ним как к литературным произведениям.
Не следует, однако, думать, что ханьские филологи были только учеными, всецело погруженными в мир памятников прошлого и ничем другим не интересовавшимися. Иное представление о них создает такой филолог, как Лю Сян.
Лю Сян (77—6) был собирателем, издателем и исследователем старых рукописей. Именно ему мы обязаны тем, что до нас дошло что-то от «Ле-цзы». Его редакция «Ле-цзы» не сохранилась, но мы знаем, что она легла в основу всех последующих. Совершенно иной характер носит другая, столь же знаменитая его работа: составленный им сборник «Чуцы» («Чуские строфы») — свод поэтических произведений авторов Чуского царства. Это уже работа не столько филолога, сколько историка литературы и вместе с тем издателя. Она открывает нам многое, и в частности факт существования в Древнем Китае региональной литературы, в данном случае той, которая возникла и развилась в царстве Чу. Удивлять нас это не может, так как царство Чу, как не раз уже говорилось, было не только одним из самых крупных и могущественных, но и особенным по составу населения, по культуре. Сборник, составленный Лю Сяном, свидетельствует, что в этом царстве был не один замечательный поэт — Цюй Юань, а, по
194
крайней мере, два — Цюй Юань и Сун Юй — и что их творчество образовало особую, глубоко своеобразную по содержанию, по форме, по всему своему «настроению» поэзию.
Сун Юй был современником Цюй Юаня, и два его наиболее известных произведения имеют к последнему прямое отношение: «Думы» и «Призывание души». В первом произведении — почти такой же большой по размерам поэме, как и знаменитая «Лисао» Цюй Юаня, Сун Юй изливает свою скорбь по поводу участи, постигшей его собрата. Не называя его по имени, он пересказывает его слова:
Когда-то ты, государь мой,
Был искренен и сердечен.
Часто ты говорил мне:
«Встретимся на закате».
Но посреди дороги
Вдруг повернул обратно
И от меня отвернулся
К мелким и льстивым людям.
Мечтаю, чтоб на досуге
Ты заглянул в свою душу,
Чтоб дрогнуло твое сердце,
Оценивая поступки.
Не знаю, на что решиться.
Мечтаю тебя увидеть.
Душа, объятая горем,
Тревожится непрерывно.
Эта поэма Сун Юя ввела в китайскую поэзию образ осени, который связывается с такими эмоциями, как скорбь, грусть, особенно когда они вызваны жизненными невзгодами или невеселыми думами о наступающей старости:
Унылый осенний ветер
Качает деревья и травы.
И, достигая неба,
Тучи кружатся в вихре.
Позволим себе привести в этой связи в подстрочном переводе короткое стихотворение, принадлежащее самому императору У-ди. Оно названо «Осенний ветер» и в различных изданиях всегда соединяется с таким «предисловием»: «Император направился в Хэдун для принесения жертв местным божествам. Оглянулся на царскую столицу и возликовал. Когда корабль вышел на середину реки, он запировал со своими сановниками, и веселье его было безгранично. И вот он составил элегию «Осенний ветер». В ней сказано:
Осенний ветер поднялся. Белые облака помчались. Травы, деревья желтеют и осыпаются. Дикие гуси к югу летят.
Орхидеи в полном цвету. Хризантемы несут аромат. В душе моей — красавицы. Не могу их забыть.
Плывет мой многоярусный корабль Бежит он по реке Фын, рассекает ее струи. Вздымает прозрачные волны.
Свирели поют, барабаны гремят. Раздается песня гребцов. Веселье и радость — они в апогее! И там много печали... Молодость — надолго ли? И со старостью что делать?
Таковы первые — из известных нам — элегические стихи, построенные на образе осени. Их зависимость от Сун Юя видна даже в прямом заимствовании образа «осенний ветер».
Второе произведение Сун Юя, также связанное с Цюй Юанем, — поэма «Призывание души». Оно основано на чисто фольклорном материале: на заклинаниях, совершаемых над телом умершего человека с целью вернуть ему отлетевшую от него душу.
Как сообщает традиция, Цюй Юань, потрясенный вестью об опале, якобы потерял сознание; взволнованный этим Сун Юй излил свою скорбь, воспользовавшись формой шаманского заклинания. Поэма начинается с «жалоб» самого Цюй Юаня:
Я с юных лет хотел быть бескорыстным
И шел по справедливому пути.
Всего превыше чтил я добродетель,
Но мир развратный был враждебен ей.
Князь испытать меня не мог на деле,
И неудачи я терпел во всем.
Вот отчего теперь скорблю и плачу.
Вот отчего я душ своих лишен...
А затем следует как бы заклинание шаманки, но произносимое какой-то вещей девой с небес:
Душа, вернись, вернись, душа!
Зачем, покинув тело господина,
Душа, ты бродишь в четырех краях?
Зачем ты родину свою забыла,
Всем бедствиям себя подвергла ты?..
(Поэтический перевод А. Ахматовой)
И далее идут строфы, каждая из которых начинается с шаманского возгласа: «Душа, вернись, вернись, душа!»
Читая стихотворения Сун Юя, мы начинаем понимать, почему, несмотря на громкую славу Цюй Юаня, поэзию царства Чу стали называть «поэзией Цюя и Суна».
Факт существования в Древнем Китае этой региональной литературы невольно наводит на мысль, что, может быть, кое-что и в литературе классической эпохи также следует отнести к региональной литературе, скажем к литературе царства Ци? Вместе с тем не следует ли видеть в появлении в эпоху Империи произведений, возникших в орбите литературы региональной, признак выхода таких литератур на общекитайскую
195
арену? Так позволяет думать и другой факт.
Сборник «Чуцы» в редакции самого Лю Сяна до нас не дошел. В редакции же, известной нам, мы находим произведения не только Цюй Юаня и Сун Юя, но и ряда ханьских авторов, в их числе упомянутого выше Цзя И и даже самого Лю Сяна. Это прямое свидетельство того, что от двух чуских поэтов пошла целая поэтическая школа, получившая уже общекитайское значение. Следовательно, название сборника «Чуцы» становится обозначением не «поэзии царства Чу», а «поэзии школы Чу».
Остается сказать несколько слов о значении слова цы в этом названии. Как нам кажется, на правильное толкование его наводит формула, появившаяся в ханьское время: «ши изменяется в сао, сао изменяется в цы». Ши, как мы знаем, есть обозначение древних песен, бытовых, обрядовых, пиршественных, т. е. народной поэзии самого широкого содержания. Сао — элемент слова «Лисао», названия знаменитой поэмы Цюй Юаня, его собственное значение «скорбь». Цы, собственно, значит «слово», главным образом поэтическое. Следовательно, приведенная формула говорит о том, что поэзия ши, т. е. поэзия разнообразного содержания, в дальнейшем соединилась с эмоцией скорби, что и нашло свое выражение в «слове». Не значит ли это, что китайское цы мы можем передать условно нашим словом «элегия» и перевести не просто как «Чуские строфы», а как «Чуские элегии».
Лю Сян был не только филологом в собственном смысле этого слова, но и литератором — историком литературы. Кроме того, он был и писателем. Одна сторона его писательской работы связана с его общественной деятельностью. Происходя из того же рода Лю, из которого в свое время вышел Лю Бан, или Гао-цзу, основатель ханьского императорского дома, Лю Сян принадлежал к придворным кругам, наблюдал их нравы — бесконечные интриги, козни, преступления, возмущался этим и вел с ними борьбу. Отражением этой его борьбы является одно из его сочинений — «Хунфань у син чжуань» («Книга о Великом законе и о пяти стихиях природы»). «Великий закон об управлении» — одна из частей древнего «Шуцзина», излагающая основы мироздания и общественной жизни и возведенная традицией к древнему царю-мудрецу Яо. «Закон» этот построен на убеждении во взаимодействии природы и человека, на мысли о том, что как многое в человеческой природе и в жизни общества определяется происходящим в природе, так и многое в жизни природы определяется действиями человека. Во времена Лю Сяна случились различного рода стихийные бедствия, и он считал их прямым следствием зла, творимого людьми.
Другая сторона писательской работы Лю Сяна отражает его интерес к народному творчеству, к фольклору. Его произведения «Шо юань» («Сад рассказов»), «Ленюй чжуань» («Жизнеописания знаменитых женщин») представляют собой литературную обработку бытовавшего тогда повествовательного фольклора. В первом собраны рассказы о «хороших» правителях, верных слугах, благородных поступках. Второе произведение содержит рассказы о верных и неверных женах, целомудренных и развратных девушках. Не только материал этих сборников, но и характер его обработки свидетельствует о дидактических намерениях Лю Сяна, и в этой связи они также в какой-то мере отражают его стремление бороться с общественным злом.
И все же Лю Сян в первую очередь был книжником, филологом. С именем его и его сына Лю Синя связана первая в истории китайского просвещения библиографическая работа — каталог императорской библиотеки. Он до нас не дошел, но сведений о нем в различных источниках много, и, что особенно важно, эти сведения говорят о рубриках, по которым были расписаны рукописи, хранившиеся в библиотеке.
Их семь: 1) своды, т. е. собрания, содержащие разный материал; 2) списки шести классических сочинений конфуцианства: «Ицзин», «Шицзин», «Шуцзин», «Лицзи», «Чуньцю» и «Юэцзин»; 3) сочинения, принадлежащие авторам классического периода китайской Древности, т. е. такие, как «Мэн-цзы», «Чжуан-цзы» и т. д.; 4) ши и фу, т. е. произведения поэтические; 5) сочинения по военному делу, т. е. такие, как «Сунь-цзы», «У-цзы» и т. д.; 6) сочинения по вопросам государственного управления, т. е. такие, как «Гуань-цзы» и т. д.; 7) сочинения медицинские, гадательные и пр. Таким образом, Лю Сяну и Лю Синю принадлежит честь создателей первой в Китае обстоятельной библиографической классификации.
О Сыма Сян-жу (179—117 гг. до н. э.), одном из блестящих представителей «золотого века» литературы Империи, мы знаем много: его младший современник, знаменитый историк Сыма Цянь поместил в своих «Исторических записках» его биографию. Из нее мы узнаем, что своим пребыванием при дворе У-ди поэт обязан «Поэме о Цзы-сюе», попавшей в руки императора. Она так понравилась тому, что автор был вызван в столицу из страны Шу, далекой юго-западной провинции Китая, где он после многих жизненных невзгод жил счастливо и богато благодаря средствам, полученным от отца жены, нажившего торговыми операциями
196
большое состояние. За «Поэмой о Цзы-сюе» последовала поэма «Императорская охота», упрочившая положение автора при дворе, а за нею и другие.
Поэмы Сыма Сян-жу весьма отличны по форме от таких поэм, как «Лисао» Цюй Юаня или «Оплакиваю Цюй Юаня» Цзя И. Стихи в них чередуются с прозой. Вот как, например, строится «Поэма о Цзы-сюе». Начинается она прозаическим вступлением: «Однажды чуский правитель отправил Цзы-сюя послом в царство Ци. Циский ван в честь его приезда созвал достойных мужей, живших в его владениях, собрал множество всадников и колесниц и вместе с послом отправился на охоту». Далее следуют стихи о кровавом избиении зверей на тысяче колесниц, а затем снова идет проза: «Горд и предоволен был ван. Обернулся ко мне и спросил: — «Скажите мне, есть в Чу такие равнины, такие вот озера? И как охотится и развлекается правитель? Можно ли сравнить его охоту с моею?»»
После обмена несколькими репликами Цзы-сюй начинает описание природы царства Чу. Следуют стихи:
А посреди него [озера] — гора.
Вся в зарослях, она
Обломками окружена.
Страшна утесов вышина.
Цепь острозубых скал черна.
Не светит солнце, и луна
Между зубцами не видна...
(Перевод А. Адалис)
Последующее описание чуского царства дано в стихах, перемежающихся краткими прозаическими вставками, как бы обозначающими переход к следующей ступени повествования: «Земля в окрестностях озера...», «Какие там камни!», «От озера к востоку...», «А от озера к югу...» и т. п. Там же, где поэт переходит к другому сюжету или к другой теме, прозаическая вставка становится уже более или менее большой по размеру и приобретает даже самостоятельное сюжетное значение.
Поэма «Императорская охота» — большое, чрезвычайно красочное произведение.
В колеснице со знаменем рвется вперед,
То обратно, то влево, то вправо берет...
Веселиться, как все, он готов:
Птиц гонять на лету, и топтать
Всяких мелких и гладких зверьков,
И колесами серн давить,
И лукавых зайцев ловить...
Так искусен он с давних пор!
Он, как молния, скор!
И уносится вдаль, за границу небес,
В запредельный простор...
(Перевод А. Адалис)
После подобного описания — в стихах, конечно, — охоты следует прозаическая реплика: «И после охоты», — за которой снова стихи:
Игры и празднества, звон и пиры,
Сны — волшебство театральной игры!..
Круг музыкантский в плен захватил их,
В тысячу даней* колокол бьет!
Поэма воспевает императорскую охоту и пир после нее. Но ограничиться этим было нельзя, следовало воспеть и устроителя этой импозантной охоты — императора. Нужно было сделать это искусно: восхвалять так, чтобы ему польстить. И соответствующий раздел начинается с прозаического вступления: «Среди пира и сладостной музыки хмурый и задумчивый сидит Сын Неба, словно он что-то потерял. — «Увы, увы! Все это слишком роскошно! — произносит он вдруг. — Мы здесь пребываем в безделье, на целые дни забрасываем дела». Он прекращает пир, охоту и обращается к своему управителю: «Эту землю можно всю распахать. Обратить ее всю в поля. Простому народу помочь. Сломать стены, рвы завалить! Пусть вольно приходят сюда люди гор и люди долин. Разводить и ловить могут рыбу в прудах. Надо раскрыть все чертоги, палаты, дворцы! Житницы все открыть. И помочь нужно всем, кто в нужде и в беде бесконечной»».
При знакомстве с подобными произведениями невольно возникает сопоставление с одой. Видимо, императору У-ди, как и римскому Августу, создателям деспотической власти, требовалось восхваление.
Из всего дошедшего до нас под именем Сыма Сян-жу безусловно принадлежащими ему считаются только три поэмы: две, о которых только что было сказано, и еще одна — «Великий человек». Это — полуфантастическое, полуфилософское произведение, рисующее некоего мага. Как образ такого фантастического существа, так и все содержание поэмы чисто даосские. Известно, что У-ди был весьма привержен именно к фантастическому даосизму, так что ловкий придворный поэт нашел еще одно средство снискать себе благоволение своего повелителя.
Жанр фу, т. е. поэмы, начатый Цюй Юанем и Сун Юем, продолженный Цзя И и по-своему разработанный Сыма Сян-жу, оказался одним из самых плодотворных в истории сюжетной поэзии Китая: в разных обликах он присутствует —
197
и притом как жизненный и развивающийся — в литературе Китая почти до Нового времени.
Иллюстрация:
Повозка с актерами. Рельеф на камне из провинции Шаньдун
Оттиск. I в. н. э.
С Сыма Сян-жу мы встречаемся еще в одной области китайской поэзии ханьских времен, поэзии музыкальной. Только тут рядом с ним стоит другой представитель «золотого века» У-ди — певец и музыкант Ли Янь-нянь (ум. в 87 г. до н. э.). С ними связана деятельность «Юэфу» (Музыкальной палаты) — учреждения, основанного У-ди, вероятно, около 120 г. до н. э.
Музыкальная палата официально была призвана собирать народные песни, но, по-видимому, она стала чем-то вроде Дворцового театрального управления, в ведении которого находились представления, состоящие из пения, инструментальной музыки и пляски, т. е. видов искусства, составлявших то, что можно назвать театром того времени.
Не следует забывать, что эти виды искусства достигли большой высоты в своем развитии еще в предыдущую эпоху. В «Лицзи» («Книге Обрядов»), вошедшей в состав конфуцианского «Пятикнижия», есть разделы, посвященные музыке, песням, пляскам, в которых зафиксированы некоторые приемы музыкальных построений (по пятисложной, семисложной и двенадцатисложной метрической схеме), правила сложения песен; даны и описания плясок.
Сведения, которыми мы располагаем об этом виде театральных представлений, позволяют думать, что они были двух родов: обрядовые и
198
светские. Первые устраивались в различных храмах, вторые — в домах. При У-ди особенно пышными были службы, совершаемые в храмах богов Неба и богов Земли, а также увеселительные празднества во дворце.
Музыкальная палата была, как сказано выше, своего рода «театральным управлением», но при ней состояли и сами «искусники» — певцы, музыканты, танцовщики. Их было немало. Это мы видим из того «сокращения штатов», которое было произведено в 7 г. до н. э. при императоре Ай-ди: вместо 829 человек был оставлен только 441. Разумеется, не все они, но, по крайней мере, большая их часть были исполнителями. Музыкальную палату составляли два отдела: музыкальный и литературный. Во главе музыкального отдела стоял Ли Янь-нянь — певец, музыкант и композитор, во главе литературного — Сыма Сян-жу, поэт.
До нас дошли тексты исполнявшихся тогда песен. Разумеется, это только тексты, т. е. слова песен, поэтому можно судить только об их содержании, да еще, может быть, о метре; что же касается ритмики, то она всецело определялась музыкальной мелодией. Все же, поскольку им затем стали подражать поэты, причем подражать именно словесно-поэтически, их словесная форма имела, видимо, самостоятельное значение. Недаром впоследствии название «Юэфу» стало термином юэфу, обозначавшим определенный вид поэтических произведений.
Известные нам тексты песен юэфу открывают целый мир народной поэзии и имеют значение не меньшее, чем «Шицзин»; тот раскрыл нам древнее народно-поэтическое творчество, этот сборник — творчество более позднее, частично, возможно, и ханьское. Необходимо, конечно, учитывать, что Сыма Сян-жу, записывавший и обрабатывавший тексты песен, тем самым несколько менял их облик; возможно, кое-что он сочинял и сам, но и в этом случае, несомненно, придерживался народных образцов.
В этой поздней народной поэзии очень многое напоминает песни «Шицзина». Так, например, вполне в духе «Шицзина» такая песня:
В пятнадцать лет ушел в поход с войсками,
Лишь в восемьдесят смог домой вернуться.
Крестьянина спросил, войдя в деревню:
«Скажи, кто жив в семье моей остался?» —
«Смотрите сами — дом ваш виден вам».
Могильный холм с рядами кипарисов.
Из лаза пса выскакивает заяц,
Фазан взлетает со стропил прогнивших.
Несеяный горох в подворье вьется,
И овощи колодец оплетают.
Толку горох я, чтобы сделать кашу,
И овощи срываю для приправы.
Отвар и кашу быстро приготовил,
Но для кого? Кто сядет есть со мною?
Из дома выйду, обращусь к востоку,
И слезы горькие с одежды пыль смывают.
(Здесь и далее песни юэфу
даны в переводе Б. Вахтина)
Но есть и много нового, особенно в области поэзии повествовательной, эпической. Такова, например, прославленная песня «Туты на меже», в которой воспевается Ло-фу, простая девушка из народа, сумевшая отбиться от знатного вельможи, пожелавшего сделать ее своей наложницей. Вот как описывается сама девушка:
Ло-фу искусна в шелководстве
И листья рвет
На тутах, что растут на юге
От городских ворот.
Тесьмою связана корзина —
Шелк голубой.
Надежно сколота корзина
Акации иглой.
На голове узлом прическа
Так хороша!
И серьги жемчугом сияют
В ее ушах...
Увидевший Ло-фу прохожий
Бросает груз,
Глядит и теребит рукою
Колючий ус.
И юноша мечтает с нею
Узнать любовь,
Рисуется, снимая шапку
И надевая вновь...
И вот ее ответ посланцу от вельможи:
Как глуп, хотя богат и знатен,
Вельможа твой!
Есть у богатого вельможи
Своя жена,
Есть у Ло-фу супруг желанный —
Я не одна.
В краю восточном много войска,
И муж мой там.
Он скачет первый, беспощаден
Ко всем врагам.
Как сможете узнать супруга
Среди других?
Его скакун заметен белый
Средь вороных.
Столь же прославлена поэма «Павлины летят на юго-восток», возможно основанная на вполне реальном событии. По крайней мере, так представлено в «предисловии» к ней, вероятно составленном позднее: «В конце Ханьской династии, в годы правления «Созидания мира», госпожа Лю, жена Цзяо Чжун-цина, мелкого чиновника из округа Луцзян, была изгнана его
199
матерью. Она поклялась, что не выйдет замуж, но домашние силой принудили ее к новому браку. Тогда она утопилась в озере. Чжун-цин, услыхав об этом, тоже покончил с собой, повесившись на дереве в саду».
Из этой поэмы приведем только ее конечную строфу:
И обе семьи их хоронят бок о бок...
У Пика Цветов зарыты два гроба.
С востока и с запада — хвойные тени,
А справа и слева — дерево феникс.
Вверху над могилами ветви сошлись,
А листья и хвоя друг с другом сплелись.
В ветвях неразлучные птицы летают,
Что сами себя юань-ян называют.
И друг перед другом поют они даже
Всю ночь напролет до пятой стражи.
Прохожие здесь замедляют шаг,
У бедной вдовы затоскует душа.
Вот нашим потомкам завет непреложный:
Пусть будут они всегда осторожны!
(Перевод Ю. Щуцкого)
Перед нами прошли создатели «золотого века» У-ди — ученый филолог Дун Чжун-шу, поэт Сыма Сян-жу, музыкант Ли Янь-нянь. Несомненную роль в подготовке этого «золотого века» сыграл и принадлежащий к предшествующему поколению поэт и публицист Цзя И. Завершителем же их общего дела является Сыма Цянь.
Сыма Цянь считается историком. Более того — создателем исторической науки в Китае, «китайским Геродотом», как часто именуют его европейские синологи. И действительно, ни один исследователь истории китайской Древности не может обойтись без его труда. Кто же такой этот Сыма Цянь?
Сыма Цянь (145 — ок. 87) был тайши (или тайшилин). Компонент тай в этом названии соответствует нашему понятию «старший», «главный», компонент ши имеет смысл, близкий к слову «писец» в том смысле, в котором историки древнего Египта применяют это слово для обозначения подобных чиновников в правительственном аппарате фараонов. В Китае тайши, главный «писец», если употребить здесь обозначение египтологов, был чем-то вроде хранителя правительственного архива древних актов и всякого рода документов и бумаг. На обязанности тайши лежало и составление календаря, т. е. определение времени с указанием дней счастливых и несчастливых, сроков совершения обрядов и т. п. Тайши и собирал разного рода материалы, и сам вел записи событий и дел.
Такой пост занимал и отец Сыма Цяня — Сыма Тань, начавший тот труд, который закончил его сын. Труд этот назывался тогда «Тай-шицзи» («Записи тайши»); существовали и другие названия, но все они лишь варианты приведенного. Под таким названием он просуществовал до III в. н. э., когда его стали называть короче — «Шицзи», т. е. отбросив в должностном наименовании тайши компонент тай — «старший». Но это было связано с переосмыслением самого слова ши: оно получило значение «история» в нашем смысле этого понятия. С присоединением слова цзи («запись», «записки») оно стало уже значить «история» в смысле исторического труда.
«Исторические записки» Сыма Цяня распадаются на пять больших разделов. Первый (бэньцзи) — «основной», как обозначил его Сыма Цянь, — представляет схематическое изложение царствований от глубокой Древности до Ханьского Гао-цзу; второй (бяо) состоит из хронологических таблиц, относящихся к правлению отдельных правителей со времен Чжоу до начала Империи; третий (шу) перечисляет всякого рода установления, в том числе и календарные, сообщает и о некоторых обычаях, особенно относящихся к культу, а также приводит кое-какие географические и хозяйственные данные; четвертый (шицзя) излагает биографии владетельных особ, к которым приравнен и Конфуций; пятый (лечжуань) — жизнеописания отдельных лиц; в этот же раздел включены и очерки, посвященные народам, обитавшим по границам Китая.
Разумеется, все это материал для историка, и притом поистине драгоценный, так как об очень многом мы не можем судить по другим источникам. И все же, если это и история, то изложенная весьма своеобразно.
Форму, в которую облек свою «историю» Сыма Цянь, впоследствии определили как «хронологически-биографическую», и такое определение хорошо передает сущность этого весьма своеобразного произведения.
Несомненно, что в этом определении основное содержание «Исторических записок» Сыма Цяня связывается с его жизнеописаниями, или биографиями. Таких жизнеописаний у него семьдесят. Но чьи же это жизнеописания? О жизни каких людей Сыма Цянь счел нужным рассказать? О чиновниках, следующих законам, и о жестоких чиновниках, о конфуцианцах, о героях-храбрецах и о льстецах-подхалимах, об острословах-софистах, о гадателях по черепашьим панцирям, о гадателях по стеблям трилистника, о стяжателях-богачах. По таким общим рубрикам и группируются отдельные биографии.
Впрочем, сказать «отдельные» тут нельзя: в «Шицзи» есть действительно жизнеописания отдельных лиц: таковы, например, биографии
200
Шан Яна, упомянутого выше государственного деятеля в царстве Цинь, Ли Сы, министра империи, Цинь Ши-хуанди, Сыма Сян-жу. Кстати говоря, биография Сыма Сян-жу, поэта времен У-ди, т. е. современника Сыма Цяня, свидетельствует, что Сыма Цянь считал необходимым говорить не только о прошлом, но и о настоящем. Однако в большинстве случаев жизнеописания отдельных лиц изложены в групповых очерках, таких, например, как «Бродячие рыцари», «Мстители-убийцы», «Ученики Конфуция»; в таком же общем очерке даны биографии Лао-цзы, Чжуан-цзы, Шэнь Бу-хая и Хань Фэя. Особый тип таких очерков составляют «парные» жизнеописания: Мэн-цзы и Сюнь-цзы, Сунь-цзы и У-цзы, Цюй Юаня и Цзя И и др. Из этих примеров виден и принцип таких соединений: они даны тогда, когда два персонажа можно сопоставить и даже в чем-нибудь противопоставить друг другу, но противопоставить в пределах одной и той же сферы. Мэн-цзы и Сюнь-цзы, как было о них сказано выше, оба в разной мере принадлежат к конфуцианской линии общественной мысли, но резко отличаются друг от друга в исходной позиции: первый исходит из убеждения, что природа человеческая — добро, второй — что она — зло. Сунь-цзы и У-цзы — оба полководцы, оба теоретики военного искусства, но первый считает, что лучше воевать не оружием, а «замыслом», т. е. политическими средствами; второй уверен, что победа достигается хорошим и достаточным вооружением. И Цюй Юань, и Цзя И испытали горечь неудачи: каждого из них постигла опала и изгнание, но Цюй Юань воспринял это как крушение всей жизни, Цзя И же, наоборот, отнесся к удалению от двора как к обретению возможности свободно странствовать по «Девяти областям» и выполнять свое служение стране и ее государю вне «грязного света», т. е. правительственных сфер. Следует сказать, что у Сыма Цяня тоже было свое представление о служении стране и ее государю. Он также испытал горечь неудачи: позволив себе заступиться за одного военачальника, сдавшегося в плен гуннам, Сыма Цянь навлек на себя гнев У-ди и был приговорен к смертной казни, замененной кастрацией и заключением в тюрьму. Обстоятельства дела заставляют думать, что обвинение в заступничестве было лишь предлогом для расправы с историком, критически относившимся ко многим действиям властей. Однако Сыма Цянь не пал духом. Дождавшись освобождения, он сразу же принялся за окончание своего труда.