Писатель-оккультист убит неизвестным гостем 5 страница
Метис испуганно вскинул глаза.
— Я? Боже, нет!
Внезапно в голосе Лэрда послышалась сталь.
— Если не расскажешь нам, что ты тут такое видел, так оно и будет.
Метис не настолько опьянел, чтобы не понять, чем ему угрожают, — дескать, мы с Лэрдом набросимся на него и привяжем к дереву на краю открытой прогалины. Он явно прикидывал, не обратиться ли в бегство, но сознавал, что в нынешнем состоянии он от нас не уйдет.
— Не принуждайте меня, — взмолился он. — Об этом нельзя говорить. Я никому не говорил — даже профессору.
— Нам надо знать, Питер, — зловеще проговорил Лэрд.
Полукровка затрясся всем телом, обернулся, испуганно поглядел на плиту, словно ожидая, что в любой момент из-под камня восстанет кошмарное чудище и двинется к нему со смертоубийственными намерениями.
— Не могу, не могу, — захныкал он и, обратив налитые кровью глаза к Лэрду, тихо зашептал: — Я не знаю, что это было. Боже! Сплошной ужас. Тварь — без лица — вопила так, что я думал, у меня барабанные перепонки лопнут, а при ней были еще твари… Боже! — Старый Питер вздрогнул и прянул от дерева к нам. — Боже милосердный, я своими глазами такое видал однажды ночью. Тварь просто взяла да и появилась, вроде как из воздуха, раз — и тут, и поет, и стонет, и еще эти тварюки помельче играют бесовскую музыку. Удрать-то я удрал, да только, думается мне, еще долго ходил как сумасшедший, после такого-то! — Голос старика прервался, воспоминания оживали перед его взором как наяву. Он обернулся и хрипло закричал: — Бежим отсюда! — и сломя голову понесся назад тем же путем, каким мы пришли, петляя между деревьями.
Мы с Лэрдом кинулись вдогонку и легко его настигли. Лэрд заверил беднягу, что мы вывезем его из лесу на машине и он окажется далеко от опушки еще до наступления темноты. Лэрд был не меньше моего уверен, что метис не выдумывает и действительно рассказал нам все, что знает. Мы добросили Старого Питера до шоссе и вручили ему пять долларов, чтобы он позабыл об увиденном за стаканом чего-нибудь крепкого, если захочет. Весь обратный путь друг мой молчал.
— Что скажешь? — спросил он, как только мы возвратились в охотничий домик.
Я покачал головой.
— Тот вой предыдущей ночью, — промолвил он. — Звуки, что слышал профессор Гарднер, а теперь вот еще и это. Чувствуешь себя точно связанным — ужасное ощущение! — Он обернулся ко мне, в глазах его читалась упрямая настойчивость. — Джек, ты готов прогуляться к плите нынче ночью?
— Еще бы нет!
— Так мы и поступим.
Лишь войдя в дом, мы вспомнили о диктофоне. Лэрд собрался тут же и прослушать то, что записалось. Здесь, по крайней мере, размышлял он, от нашей фантазии ничего не зависит; это порождение механизма, чистое и незамутненное, а ведь любой разумный человек прекрасно знает, что машины куда надежнее людей, ведь ни нервов, ни воображения у них нет и ни страха, ни надежды они не знают. Думается, что мы рассчитывали услышать в лучшем случае повторение звуков предыдущей ночи. Но даже в самых своих безумных ночных кошмарах мы не ждали ничего подобного, ибо запись зашкаливала от обыденного до невероятного, от невероятного до кошмарного и наконец завершилась катастрофическим откровением, что выбило у нас из-под ног последние опоры и установки нормального бытия.
Сперва все было тихо; безмолвие время от времени нарушали разве что крики гагар и сов. Затем вновь послышался знакомый шорох, точно ветер шумел в кронах, а за ним — нездешняя какофония флейт. Далее записалась последовательность звуков, которые я привожу здесь в точности как мы их услышали в тот незабываемый вечерний час:
«Йигнаиит! Йигнаиит! ИИИ-йа-йа-йа-йахааахаахаа-ах-ах-ах-нгх’ааа-нгх’ааа-йа-йа-йааа! (То был голос не человека и не животного, но, однако ж, наводил на мысль о том и другом.)
(Темп музыки нарастал, становился все более разнузданным и демоничным.)
Могучий Посланник — Ньярлатхотеп… из мира Семи Солнц в свою земную обитель, в Лес Н’гаи, куда может прийти Тот, Кого не Называют… И будет там изобилие от Черного Козла Лесов, от Козла с Легионом Младых… (Этот голос до странности походил на человеческий.)
(Последовательность странных звуков, точно ответная реакция зала: жужжание, гудение, точно в телеграфных проводах.)
Йа! Йа! Шуб-Ниггурат! Йигнаиит! Йигнаиит! ИИИ-йаа-йаа-хаа-хаа-хааа-хаааа! (В оригинале голос не человеческий и не звериный, но и то и другое.)
Итакуа станет служить тебе, о Отец миллиона избранных, и Зар будет призван с Арктура повелением ‘Умр-ат-Тавиля, Хранителя Врат… И вместе восславите вы Азатота, и Великого Ктулху, и Цатоггуа… (И снова — человеческий голос.)
Ступай в его обличье или в любом другом облике человеческом и уничтожь то, что может привести их к нам… (Снова — голос не то человеческий, не то звериный.)
(В перерыве последовали разгульные трели флейт и снова — словно бы шум гигантских крыл.)
Йигнаиит! Йи’бтнк… х’эхиэ-н’гркдл’лх… Йа! Йа! Йа! (Наподобие хора.)»
Эти звуки раздавались с такими промежутками, что казалось, будто издававшие их существа перемещаются внутри или вокруг домика. Последний хорал угас, как если бы музыканты постепенно расходились. Последовала пауза — настолько долгая, что Лэрд уже собрался было отключить устройство, как вдруг снова раздался голос. Но этот голос, ныне звучавший из диктофона, уже в силу одной своей природы привел к кульминации весь накапливающийся ужас. Ибо что бы уж там ни прослушивалось в полузвериных завываниях и речитативах, исполненный чудовищного смысла монолог на хорошем английском, записанный на диктофон, был на много порядков страшнее:
«Дорган! Лэрд Дорган! Ты меня слышишь?»
Хриплый, настойчивый шепот взывал к моему другу. Тот сидел, белый как мел, занеся руку над диктофоном и не сводя с устройства взгляда. Наши глаза встретились. Дело было не в настойчивых интонациях и не в предшествующей записи, но в голосе как таковом. Это был голос профессора Аптона Гарднера! Но не успели мы обдумать эту загадку, как диктофон механически продолжал:
«Слушай меня! Уезжай отсюда. Забудь. Но прежде чем уехать, призови Ктугху. Вот уже много веков в этом месте злобные твари из дальних пределов космоса соприкасаются с Землей. Уж я-то знаю. Я принадлежу им. Они захватили меня, как когда-то Пайргарда и многих других — всех, кто по неосторожности забредал в их лес и кого они не уничтожили сразу. Это Его лес — лес Н’гаи, земная обитель Безликого Слепца, Ночного Воя, Живущего-во-Тьме, Ньярлатхотепа, который боится одного только Ктугху. Я был с ним в звездных пределах. Я был на нехоженом плато Ленг, и в Кадате среди Холодной пустыни, за Вратами Серебряного Ключа, и даже на Китамиле близ Арктура и Мнара, на Н’каи и на озере Хали, в К’н-яне и в легендарной Каркозе, в Йаддите и И’ха-нтлее близ Инсмута, на Йоте и Югготе; издалека глядел я на Зотик, через глаз Алгола. Когда Фомальгаут[45]коснется верхушек деревьев, призови Ктугху вот в этих словах, повторив их трижды: "Пх’нглуи мглв’нафх Ктуга Фомальгаут н’гха-гхаа наф’лтхагн! Йа! Ктугха!" Когда же он явится, немедленно уходи, а не то и ты тоже будешь уничтожен. Ибо должно этому проклятому месту быть стертым с лица земли, чтобы Ньярлатхотеп более не являлся из межзвездных пространств.
Дорган, ты меня слышишь? Ты меня слышишь? Дорган! Лэрд Дорган!»
Раздался резкий протестующий вскрик и шум борьбы, как если бы Гарднера оттащили силой. А затем — тишина, гробовая, полная тишина!
Лэрд выждал еще несколько мгновений, но ничего более не последовало, и он вернулся к началу записи, сдержанно пояснив:
— Думается, нам лучше скопировать запись как можно точнее. Запиши все остальное, и давай вдвоем перепишем ту формулу от Гарднера.
— Значит, это был?..
— Я узнаю его голос где угодно, — коротко отрезал Лэрд.
— Значит, профессор жив?
Лэрд, сощурившись, посмотрел на меня.
— Этого мы не знаем.
— Но его голос!
Он покачал головой. Звуки послышались снова, и мы оба уселись переснимать текст на бумагу, что оказалось легче, чем мы думали, — долгие интервалы между речами позволяли нам записывать, не торопясь. Язык речитативов и слов, обращенных к Ктугхе и отчетливо произнесенных голосом Гарднера, представлял исключительную трудность, но, прослушав запись снова и снова, мы сумели-таки транскрибировать звуки более или менее точно. Когда мы наконец закончили, Лэрд отключил диктофон и вскинул на меня озадаченный, встревоженный взгляд. В нем читались беспокойство и неуверенность. Я не произнес ни слова; все то, что мы только что слышали, в придачу к прослушанному ранее, не оставляло нам выбора. Можно было питать сомнения насчет легенд, поверий и такого рода вещей, но непогрешимая диктофонная запись стала решающим аргументом — даже если всего-то-навсего подтвердила недослышанные убеждения. Верно, что никакой определенности тут не было; казалось, все в целом настолько выходит за пределы человеческого понимания, что уразуметь хоть что-нибудь возможно лишь в неясных намеках отдельных фрагментов, а выдержать всю душераздирающую повесть в целом не под силу разуму человеческому.
— Фомальгаут восходит на закате или даже чуть раньше, — размышлял Лэрд. Он, как и я, явно принял как само собою разумеющееся все то, что мы услышали, не ставя ничего под сомнение — разве что тайну смысла. — Звезда должна находиться над деревьями — предположительно, двадцать — тридцать градусов над горизонтом, потому что в этих широтах она не проходит близко к зениту, чтобы появиться над теми соснами, — приблизительно час спустя после наступления темноты. Скажем, в девять тридцать или около того.
— Ты ведь не намерен пробовать сегодня же ночью? — спросил я. — В конце концов, а что оно вообще означает? Кто или что такое этот Ктугха?
— Я знаю не больше твоего. И сегодня ночью пытаться не стану. Ты забываешь про плиту. Ты все еще готов отправиться в лес — после всего услышанного?
Я кивнул. Заговорить я не рискнул, но я вовсе не сгорал от нетерпения бросить вызов тьме, что, словно живое существо, затаилась в лесу вокруг Рикова озера.
Лэрд глянул на часы, затем на меня. В глазах его горела лихорадочная решимость, как если бы он заставлял себя сделать этот последний шаг и встать лицом к лицу с неведомым существом, присвоившим лес через свои многочисленные проявления. Если Лэрд ожидал, что я дрогну, он был разочарован; как бы ни терзал меня страх, я его не выказал. Я встал и вышел из домика плечом к плечу с ним.
IV
Есть такие грани тайной жизни, и внешние, и в глубинах сознания, которые лучше держать в секрете и не открывать простым людям. Ибо в темных норах земли таятся чудовищные призраки, принадлежащие к тому пласту бессознательного, что, благодарение Небу, находится за пределами понимания обычного человека — действительно, в сотворенном мире есть грани настолько кошмарные и гротескные, что при виде их лишаешься рассудка. По счастью, назад возможно принести разве что невразумительное описание того, что мы увидели на плите в лесу близ Рикова озера той октябрьской ночью. Ибо существо это было невероятно, немыслимо; превосходило все известные научные законы; слов для его описания в языке просто нет.
Мы добрались до пояса деревьев вокруг камня, когда в небесах на западе еще дрожала вечерняя заря. В свете фонарика, что прихватил с собой Лэрд, мы изучили саму плиту и резное изображение: гигантское аморфное чудище. Художнику со всей очевидностью недостало воображения, чтобы прорисовать морду, потому что лица у твари не было — только странная коническая голова, что даже в камне выглядела пугающе текучей; более того, существо обладало и щупальцеобразными конечностями, и руками — или отростками, на руки весьма похожими, но не двумя, а несколькими; так что по своему строению оно казалось и человеческим, и нечеловеческим. Рядом с ним были изображены две сидящие на корточках спрутообразные фигуры, от которых — предположительно от головы, хотя контуры были весьма невнятны, — отходило что-то вроде инструментов: странные, отвратительные слуги на них, похоже, играли.
Понятно, что осмотрели мы плиту в большой спешке: мы не хотели, чтобы нас там застали, если кто-то, паче чаяния, вдруг появится; и, может быть, учитывая обстоятельства, воображение одержало над нами верх. Но я так не думаю. Трудно утверждать такое последовательно и неизменно, сидя здесь, за рабочим столом, далеко от той прогалины во временном и пространственном плане, но я все равно стою на своем. Невзирая на обострившуюся чуткость и иррациональный страх перед неизвестностью, подчинивший себе нас обоих, мы старались рассмотреть непредвзято все аспекты проблемы. Если я и погрешил чем-то в этом рассказе, то разве что взяв сторону науки, а не воображения. В ясном свете разума резные изображения на каменной плите были не просто непристойны, но чудовищны и страшны выше меры, особенно в свете намеков Партьера и всего того, что смутно просматривалось в записях Гарднера и в материалах из Мискатоникского университета. И даже если время бы позволило, сомневаюсь, что мы стали бы любоваться изображением слишком долго.
Мы отошли чуть в сторону, ближе к тому месту, откуда нам предстояло возвращаться обратно в домик, и однако ж не слишком далеко от открытой прогалины с плитой, чтобы ясно видеть происходящее и при этом оставаться невидимыми и в пределах досягаемости тропы. Там мы и расположились и стали ждать в промозглой тишине октябрьского вечера, пока вокруг сгущалась адская тьма да высоко над головой мерцали одна-две звезды, чудом различимые среди высоких деревьев.
Судя по часам Лэрда, мы прождали в точности час и десять минут, прежде чем снова послышался шум словно бы ветра, и тут же начались проявления, обладающие всеми признаками сверхъестественного. Ибо как только раздались шелест и гул, плита, от которой мы поспешили уйти, засветилась — сперва совсем смутно, почти иллюзорно, но свечение нарастало, делалось все ярче, пока не разгорелось так, что казалось, будто столп света устремляется вверх, в небеса. Второе странное обстоятельство заключалось в том, что свет повторял очертания плиты и тек вверх, но не рассеивался и не распространялся по прогалине и по лесу: он бил в небо с упорством направленного луча. Одновременно в воздухе запульсировало зло; повсюду вокруг нас сгустилась такая аура страха, что очень скоро стало невозможным не подпасть под ее власть. Было очевидно, что каким-то неведомым для нас образом шум и шорох словно бы ветра, что ныне слышался со всех сторон, был не только связан с широким лучом света, струящимся ввысь, но им вызван. Более того, пока мы глядели, яркость и цвет светового луча непрестанно изменялись — от слепяще-белого до искристо-зеленого, от зеленого до сиреневого, а порою он сиял так невыносимо, что приходилось отворачиваться, хотя в остальное время глаз не ранил.
Шум ветра разом стих — так же внезапно, как и начался. Свечение рассеялось, померкло, и тут же по ушам ударило потустороннее пение флейт. Раздавалось оно не вокруг нас, но сверху, и оба мы словно по команде запрокинули головы и вгляделись в небо — так высоко, как позволял угасающий отблеск.
Что именно произошло на наших глазах, я рассказать затрудняюсь. Действительно ли нечто стремительно пронеслось вниз, или, скорее, хлынуло вниз, ибо то были бесформенные сгустки, или у нас всего лишь воображение разыгралось, на удивление одинаково, как выяснилось, когда мы с Лэрдом позже смогли сравнить свои записи? Иллюзия того, что с неба на землю по дороге света слетают гигантские черные твари, была настолько жива, что мы оглянулись на плиту.
И увидели такое, что с безмолвным криком кинулись прочь от адского места.
Ибо там, где мгновение назад ничего не было, теперь воздвиглась гигантская протоплазменная масса, колоссальный монстр, вознесшийся чуть не до звезд; его физическая оболочка пребывала в непрестанном движении. По бокам от него сидели две твари поменьше, такие же аморфные, с флейтами или свирелями в виде придатков: они-то и производили демоническую музыку, что снова и снова звучала эхом в окружающем лесу. Но чудище на плите, Живущий-во-Тьме, было ужаснее всех прочих, ибо из массы аморфной плоти у нас на глазах отрастали щупальца, когти, руки — отрастали и втягивались снова. Сама тварь без малейших усилий то увеличивалась, то уменьшалась в размерах, а там, где должны были быть голова и морда, наблюдалась только безликая пустота, тем более чудовищная, потому что под нашим взглядом слепая масса исторгла приглушенное улюлюканье — тем самым голосом не то человека, не то животного, что был нам так хорошо знаком по ночной диктофонной записи!
Мы бежали прочь, говорю я, настолько потрясенные, что лишь нечеловеческим усилием воли мы сумели кинуться в правильном направлении. А позади нас нарастал голос — кощунственный голос Ньярлатхотепа, Безликого Слепца, Могучего Посланника, а в коридорах памяти звенели испуганные слова Старого Питера: «Это была Тварь — без лица, — вопила так, что я думал, у меня барабанные перепонки лопнут, а при ней были еще твари — о боже!» Эхом отзывались эти речи, пока голос чудовища из внешних пределов космоса визжал и бормотал что-то под адскую музыку кошмарных флейтистов, набирая силу, так что завывания разносились по всему лесу и навеки отпечатывались в памяти!
— Йигнаиит! Йигнаиит! ИИИ-йайайайайаааа-нгх’ааа-нгх’ааа-йа-йа-йааа!
И тут все смолкло.
Однако — невероятно, но так! — самое страшное ждало нас впереди.
Ибо не прошли мы и половины пути до домика, как оба разом почувствовали, что за нами кто-то идет. У нас за спиной слышался жуткий, пугающе многозначительный хлюпающий звук, как если бы бесформенная тварь сошла с плиты, что в незапамятные времена, должно быть, возвели ее почитатели, и теперь преследовала нас. Одержимые первобытным страхом, мы пустились бежать — так, как никто из нас не бегал прежде, и уже почти достигли домика, когда осознали, что и хлюпанье, и содрогание, и сотрясание земли — точно какое-то исполинское существо ступало по ней — прекратились и теперь слышится только спокойная, неторопливая поступь шагов.
Шагов — но не наших! И в этой атмосфере нереальности и страшной чужеродности, в которой мы шли и дышали, отзвук зловещих шагов просто-таки сводил с ума!
Мы добежали до охотничьего домика, зажгли свет и рухнули на стулья — дожидаться того, кто приближался неотвратимо и неспешно. Вот он поднялся по ступенькам веранды, взялся за ручку двери, распахнул дверь…
На пороге стоял профессор Гарднер!
— Профессор Гарднер! — закричал Лэрд, вскакивая на ноги.
Профессор сдержанно улыбнулся, прикрыл рукой глаза.
— Если не возражаете, я бы предпочел приглушенный свет. Я слишком долго пробыл в темноте…
Лэрд безропотно выполнил его просьбу, и тот вошел в комнату — непринужденной, пружинистой поступью человека, который так в себе уверен, словно и не исчезал с лица земли более трех месяцев назад, словно и не обращался к нам с отчаянным призывом не далее как прошлой ночью, словно и…
Я оглянулся на Лэрда — тот все еще держал руку на лампе, но пальцы его уже не убавляли фитиль, он смотрел себе под ноги, точно слепой. Я перевел взгляд на профессора Гарднера — тот сидел, отвернувшись от света и прикрыв глаза, на его губах играла легкая улыбка. Вот в точности таким же я частенько видел его в Университетском клубе в Мэдисоне. Казалось, будто все, что произошло здесь, в охотничьем домике — не более чем дурной сон.
Ах, если бы!
— Вы уезжали куда-то вчера вечером? — полюбопытствовал профессор.
— Да. Но разумеется, мы оставили диктофон.
— Вот как. Значит, вы что-то слышали?
— Хотите прослушать запись, сэр?
— Да, пожалуйста.
Лэрд вставил в устройство нужный цилиндр и включил аппарат. Мы молча прослушали запись от начала и до конца. В процессе никто не произнес ни слова. Затем профессор медленно обернулся.
— Ну и что вы обо всем этом думаете?
— Да я не знаю, что и думать, сэр, — отвечал Лэрд. — Речи слишком обрывочны — кроме разве вашей. Вот в ней наблюдается некоторая связность.
Вдруг, нежданно-негаданно, в комнате сгустилось ощущение угрозы. Ощущение было мимолетным, миг — и все развеялось, но Лэрд почувствовал его так же остро, как и я, — он заметно вздрогнул. Он как раз извлекал цилиндр из устройства, когда профессор вновь нарушил молчание.
— А вам не приходило в голову, что вы стали жертвой обмана?
— Нет.
— А если я скажу вам, что на своем опыте убедился: все звуки, записанные на цилиндре, возможно произвести искусственно?
Целую минуту, не меньше, Лэрд глядел на него. А потом тихо ответил, что, разумеется, профессор Гарднер исследовал загадочные явления на Риковом озере куда дольше, чем мы, и если он так утверждает…
С губ профессора сорвался хриплый смешок.
— Явления абсолютно естественные и закономерные, мальчик мой! Под этой гротескной плитой в лесу находятся минеральные залежи: они излучают свет и еще — вредные испарения, вызывающие галлюцинации. Все очень просто. Что до разнообразных исчезновений — причиной их стали просто-напросто безрассудство да человеческие слабости; но при этом возникает ощущение совпадений. Я приехал сюда в надежде подтвердить ту чепуху, которой давным-давно предался старина Партьер, но… — Гарднер презрительно улыбнулся, покачал головой, протянул руку. — Лэрд, дай-ка мне запись.
Лэрд покорно вручил профессору Гарднеру цилиндр. Почтенный ученый взял его, поднес к самым глазам и тут невзначай ударился локтем о край стола и, вскрикнув от боли, цилиндр выронил. Тот упал на пол — и разлетелся вдребезги.
— Ох! — воскликнул профессор. — Мне страшно жаль. — Он обернулся к Лэрду. — Но в конце концов, я в любой момент могу скопировать его для вас на основании того, что узнал о легендах здешних мест из уст Партьера… — Гарднер пожал плечами.
— Это неважно, — тихо произнес Лэрд.
— То есть вы хотите сказать, что в этой записи отражена лишь игра вашего воображения, профессор, и ничего больше? — вмешался я. — И даже заклинание, вызывающее Ктугху?
Маститый ученый перевел взгляд на меня и сардонически улыбнулся.
— Ктугха? А вы как думаете, кто он, как не выдумка чьего-то воображения? И что отсюда следует? Милый мой мальчик, да подумайте же головой. В записи недвусмысленно утверждается, что Ктугха живет на Фомальгауте, а звезда эта находится в двадцати семи световых годах отсюда. Если трижды повторить заклинание, когда Фомальгаут восходит на небо, то Ктугха появится и каким-то образом сделает это место необитаемым для человека или инопланетных существ. И каким же образом такое достижимо?
— Ну, чем-то вроде мыслепередачи, — упрямо гнул свое Лэрд. — Разумно предположить, что, если мы направим мысли к Фомальгауту, там они будут восприняты — если, конечно, на звезде есть жизнь. Мысль мгновенна. А тамошние обитатели, в свою очередь, возможно, настолько высокоразвиты, что дематериализация и рематериализация происходит у них быстрее мысли.
— Мальчик мой — ты серьезно? — В голосе профессора звенело презрение.
— Вы сами спросили.
— Ну хорошо, как гипотетический ответ на теоретическую проблему — сойдет; так и быть, я закрою на это глаза.
— Откровенно говоря, — вновь начал я, не обращая внимания на то, что Лэрд как-то странно мотает головой, — я не думаю, будто то, что мы видели сегодня ночью в лесу, было всего лишь галлюцинацией — вызванной ядовитыми испарениями из-под земли или бог весть чем еще.
Это мое заявление произвело потрясающий эффект. Профессор явно старался держать себя в руках, но реагировал он в точности так же, как отреагирует ученый с мировым именем, когда на лекции ему станет возражать какой-то кретин. Спустя несколько секунд он овладел собой и сказал только:
— То есть вы там тоже были. Наверное, сейчас уже слишком поздно, чтобы переубеждать вас…
— Я всегда готов признать чужую точку зрения, и я — сторонник научных методов, — заверил его Лэрд.
Профессор Гарднер прикрыл рукой глаза и промолвил:
— Я устал. Прошлой ночью я заметил, что ты, Лэрд, обосновался в моей прежней комнате, так что я устроюсь рядом, напротив Джека.
И он поднялся наверх, словно ровным счетом ничего не произошло с тех пор, как он ночевал в охотничьем домике в последний раз.
V
О том, что было дальше — о завершении этой апокалиптической ночи — рассказывать недолго.
Я, должно быть, проспал не больше часа — времени было час ночи, — когда Лэрд разбудил меня. Он стоял у моей постели, полностью одетый. Сдавленным голосом Лэрд велел мне встать, одеться, запаковать самое необходимое и быть готовым ко всему. Зажечь свет он мне не разрешил, хотя при нем был карманный фонарик, но и им он пользовался неохотно. На все мои вопросы он предостерегающе отмахивался: мол, подожди.
Как только я был готов, Лэрд поманил меня из комнаты, прошептав одно только слово:
— Идем.
Он направился прямиком в спальню, где скрылся профессор Гарднер. В свете фонарика мы разглядели, что постель не смята; более того, по тонкому налету пыли на полу было видно, что профессор Гарднер вошел в комнату, приблизился к креслу у окна — и снова вышел.
— Видишь — он даже не ложился, — прошептал Лэрд.
— Но почему?
Лэрд крепко стиснул мою руку.
— Помнишь, на что намекал Партьер — и что мы видели в лесу, — протоплазменную аморфность этой твари? А что говорилось в записи?
— Но Гарднер сказал… — запротестовал я.
Не говоря ни слова, Лэрд повернул вспять. Я проследовал за ним вниз, он замешкался у рабочего стола и посветил на него фонариком. Я не сдержал потрясенного возгласа, но Лэрд жестом заставил меня умолкнуть. На столе не осталось ничего, кроме «"Изгоя" и других рассказов» и трех номеров «Жутких историй» — журнала, в котором были напечатаны еще несколько историй в дополнение к тем, что в книге, за авторством Лавкрафта, этого эксцентричного гения из Провиденса. Все записи Гарднера, все наши собственные пометки и фотокопии из Мискатоникского университета — все исчезло бесследно.
— Он их забрал, — промолвил Лэрд. — Никто другой не мог этого сделать.
— А куда же он ушел?
— Обратно, туда, откуда явился. — Он оглянулся на меня. В отраженном свете фонарика глаза его поблескивали. — Ты понимаешь, Джек, что это значит?
Я покачал головой.
— Они знают , что мы побывали там, они знают , что мы увидели и постигли слишком много…
— Но как же?
— Ты сам им рассказал.
— Я? Господь милосердный, Лэрд, ты что, спятил? Как я мог им рассказать?
— Да вот прямо здесь, в домике, нынче же ночью — ты сам все и разболтал. Мне страшно подумать, что теперь произойдет. Надо отсюда убираться.
За один краткий миг все события последних нескольких дней словно бы слились в единую хаотичную массу. Поспешность Лэрда была понятна, и однако ж предположение его казалось настолько невероятным, что, задумавшись о нем лишь на долю секунды, я пришел в смятение.
Лэрд заговорил быстро и сбивчиво:
— Тебя разве не удивляет — как он вернулся? И то, что он вышел из лесу уже после того, как мы увидели адскую тварь, но не раньше? А какие вопросы он задавал! Ты разве не понял, куда он клонит? И как он умудрился разбить цилиндр — наше единственное научное доказательство чего бы то ни было? А теперь вот и все записи исчезли — все, что могло послужить доказательством «чепухи Партьера», как сам он выразился!
— Но если мы верим тому, что он нам сказал…
Договорить я не успел: Лэрд перебил меня на полуслове.
— Один из них был прав. Либо голос с записи, взывающий ко мне, либо тот человек, что был здесь сегодня ночью.
— Человек…
Лэрд резко оборвал меня на полуслове:
— Слушай!
Снаружи, из глубин наводненной ужасом черноты, земной обители Живущего-во-Тьме, снова, во второй раз за эту ночь, раздалась нездешне прекрасная, однако ж диссонантная мелодия флейт — то нарастая, то утихая, в сопровождении распевных завываний и хлопанья гигантских крыл.
— Да, слышу, — прошептал я.
— Слушай внимательно!
И тут я понял. Звуки — это еще не все; звуки из лесу не только нарастали и угасали — они приближались!
— Ну, теперь ты мне веришь? — осведомился Лэрд. — Они идут за нами! — Он обернулся ко мне. — Заклинание!
— Какое такое заклинание? — тупо пробормотал я.
— Заклинание Ктугхи — ты разве не помнишь?
— Я его записал. Оно тут, со мной.
В первое мгновение я испугался было, что и его тоже у нас забрали, но нет — листок по-прежнему лежал у меня в кармане. Трясущимися руками Лэрд вырвал у меня ценный трофей.
— «Пх’нглуи мглв’нафх Ктуга Фомальгаут н’гха-гхаа наф’л тагн! Йа! Ктуга!» — воскликнул он уже на бегу к веранде. Я несся следом.
Из чащи донесся звериный голос Живущего-во-Тьме.
— Ии-йа-йа-хаа-хаахааа! Йигнаиих! Йигнаиих!
— «Пх’нглуи мглв’нафх Ктуга Фомальгаут н’гха-гхаа наф’л тагн! Йа! Ктуга!» — повторил Лэрд во второй раз.
Но жуткая фантасмагория звуков из лесу бушевала, не делаясь тише, взмывала до недосягаемых высот ярости пополам с ужасом, в то время как звериный голос твари с плиты вплетался в дикую, безумную музыку флейт и шум крыл.
И тогда Лэрд еще раз произнес слова древнего заклинания.
Едва последний гортанный звук сорвался с его губ, как начали происходить события, не предназначенные для человеческих глаз. Ибо внезапно тьма исчезла, сменилась жутким янтарным свечением; одновременно смолкла музыка флейт, а вместо нее послышались крики бешенства и страха. Затем разом вспыхнули тысячи крохотных световых точек — не только на деревьях и среди них, но и на самой земле, и на доме, и на припаркованной тут же машине. Еще на мгновение мы словно приросли к месту, а потом нас вдруг осенило, что мириады световых точек — это живые огненные сущности! Ибо все, чего они касались, вспыхивало пламенем. При виде этого Лэрд бросился в домик за тем, что сможет унести, прежде чем пожар помешает нам бежать с Рикова озера.