Почему лида не попала в кино?

Фабричные корпуса, новые стандартные дома Гаврилов-Посада выглядели островами среди зелени садов. Вместо колоколен в небо устремлялись карандаши фабричных труб да водонапорная башня. Искать березовые книги здесь было бессмысленно.

Автомашина довезла нас до привокзальной площади; мы высадились и сложили рюкзаки в кучу под забором.

Тотчас же члены штаба турпохода собрались на совещание: ведь мы сегодня ничего еще не ели, надо срочно организовать завтрак.

– Ребята, сами думайте, как и где будем питаться, – сказал Николай Викторович, – а мы с доктором пойдем разговаривать по телефону с Москвой. Надеюсь, когда мы вернемся, вы нас покормите.

Я говорил с Москвой первым, пожелал жене здоровья, попросил передать Тычинке, что поиски березовых книг продолжаются с переменным успехом, и повесил трубку.

Николая Викторовича телефонные новости очень расстроили. Экзамен Ира сдала, сдала на «отлично», но заболела тетка Ириной подруги, и какого-то ребеночка она обещала провожать в детский садик и чьей-то бабушке приносить из молочной кефир.

Все причины были, как видно, вполне уважительные, поэтому Ира сможет присоединиться к нам не раньше чем через неделю.

Мы вернулись на площадь. Ребята со всеми нашими пожитками исчезли, оставив Галю ждать нас.

Галя рассказала, что к ним подошла неизвестная девушка, спросила, откуда мы, и увела всех в клуб. Первый же мальчишка-всезнайка нас проводил к деревянному небольшому зданию.

Там наши очередные дежурные уже хлопотали вокруг плиты. Их фигуры едва различались сквозь облака ароматного пара, витавшего над кастрюлями.

Девочки тут же нас познакомили с белокурой, дочерна загорелой, очень маленькой девушкой Люсей.

Она была секретарем комсомольской организации здешнего совхоза и одновременно участковым агрономом. Это она устроила ребят тут, в совхозном клубе и сейчас ждет Николая Викторовича и меня, чтобы идти знакомиться с директором. После обеда мы пойдем полоть сахарную свеклу. Завтра утром совхозная машина отвезет нас в Юрьев-Польской, а сегодня вечером мы пойдем в кино.

Словом, наши ребята обо всем договорились как нельзя лучше.

Вася щелкал сумкой. Гриша тряс чубчиком, щурился, подмигивал, подергивал плечами.

– Видите, видите, это я придумал, это я предложил… Танечка, сидя на рюкзаке, любовалась издали Гришей.

Лариса Примерная уткнулась в углу и, ни на кого не глядя, усердно писала в блокноте.

Люся повела Николая Викторовича и меня в контору совхоза.

Оба мы были высокого роста. Шагая между нами, маленькая девушка застенчиво поглядывала на нас снизу вверх и рассказывала о своей не очень богатой событиями жизни: она москвичка, год назад окончила сельскохозяйственный техникум, приехала в совхоз на работу. Дел тут очень много – поля разбросаны, и за день нужно объехать на велосипеде километров пятнадцать. Совхоз передовой, скоро начинается уборочная…

Так, разговаривая, мы подошли к конторе совхоза. Директор, в очках на чугунно-загорелом лице, в черном, запыленном кителе, сидел в своем кабинете за письменным столом и кого-то крепко пробирал по телефону.

Наконец он с силой стукнул телефонной трубкой, поднял глаза, несколько секунд изучал нас, затем резким движением пожал нам руки:

– Здравствуйте! Поможете – спасибо скажем! Сейчас горячка, сенокос, рожь поспевает; прополка – наше слабое место. – Директор неожиданно улыбнулся по-отечески, ласково посмотрел на Люсю. – Молодец у нас агроном! Прямо на улице рабочую силу ловит.

Люся вся зарделась, застенчиво потупила глаза.

Директор повернулся к нам.

– Устроились хорошо? – спросил он.

– Великолепно! Спасибо! – поблагодарил Николай Викторович.

– А машину вам на завтра выделю. – Директор снова крепко пожал нам руки.

Мы поспешили в клуб.

После обеда наскоро собрался штаб турпохода.

Решили выйти в поле всем отрядом, за исключением двух дежурных.

Люся повела нас за три километра. Без рюкзаков идти было очень легко и приятно.

Мы шли и пели песни.

Совхозные земли протянулись вдоль речки. На бесконечных грядках в двух-трех местах пыхтели стоявшие на приколе тракторы и качали воду для полива. Струи били косыми фонтанами далеко в стороны, радуги переливались в блистающих на солнце брызгах…

Люся, окруженная толпой девочек, вела велосипед.

– Какие вы счастливые, что путешествуете! – говорила она. – А у меня отпуск будет только зимой. Но ведь и зимой можно чудесно и весело отдохнуть. Я на лыжах побегаю, на коньках…

Она показала нам борозды сахарной свеклы, сильно заросшие лебедой, осотом и другими сорняками.

Нам роздали четырехпалые «цапки», похожие на лапу рыси с выпущенными когтями. Каждый занял борозду и айда махать цапками, наперегонки теребить, вырывать с корнями зеленых врагов. Разумеется, надо было полоть подчистую, но иные спешили. Кто вперед? Кто дойдет до посадок капусты и начнет другую борозду?

Люся уехала на велосипеде, но через час вернулась, оглядела прополотые ряды и покачала головой. Она подошла к одному торопыге, к другому, к третьему и потихоньку, чтобы никто не расслышал, предложила им переделать работу.

Гриша было обогнал всех. Сейчас, смущенно опустив голову, он проследовал мимо меня к самому началу своей борозды.

Люся опять уехала, пообещав вскоре вернуться.

Наверное, ни у кого не попалось таких густых и колючих сорняков, как у меня. Занозив руки в десяти местах, я полз позади всех. По соседней борозде ползла толстушка Лида. Она краснела, пыхтела и все же передвигалась быстрее меня. Однако я стал замечать, что она пропускает много сорняков… А что было совсем возмутительно – она кидала вырванную траву на мою борозду.

Как научный консультант похода, я имел право наказывать, но я еще ни разу не воспользовался своим правом.

Вдруг целый веник лебеды упал прямо перед моим носом. Я чихнул.

– Лида, строгий выговор!

Все обернулись, прекратили полоть, кое-кто привстал.

– Ого-го! – злорадно возликовал Вася.

Все это увидела незаметно подъехавшая на велосипеде Люся.

Лида сделалась вся пунцовая:

– Я вам никогда в жизни этого не прощу!

Мне тут же сделалось невыносимо жалко провинившуюся, но было уже поздно: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь».

– Какой у вас сердитый начальник! – послышалось за моей спиной удивленное замечание Люси.

– Хуже тигра! – с трудом удерживая слезы, прошептала Лида.

Я сделал вид, что не расслышал.

К четырем часам мы закончили весь заданный урок и снова с песнями отправились домой. Удрученная Лида молча плелась сзади всех.

Большинство ребят после обеда залегло спать. Члены штаба турпохода собрались на экстренное совещание.

– Лида, раскаиваешься ли ты в своем проступке? – спросила судья Лариса Примерная.

Лида всхлипывала, но виновной себя не признавала. Мне было очень жалко Лиду. Я робко попросил:

– Нельзя ли отменить выговор?

– Нет, нельзя! – угрюмо ответила Лариса Примерная.

– Нет, нельзя! – подтвердили другие. Взяла слово Танечка:

– Вечером мы идем в кино. А Лида пусть останется вещи стеречь.

Члены штаба единогласно подняли руки. Лариса Примерная тут же записала постановление штаба в свой блокнот.

Услышав столь жестокий приговор, Лида, всхлипывая, выскочила из комнаты.

Мы ушли в кино. Сегодня шел приключенческий фильм про шпионов.

Зрители смотрели картину и переживали: догонят – не догонят, поймают – не поймают… Вдруг – бац! – в ту самую секунду, когда шпион, спасаясь от погони, прыгнул в пропасть, оборвалась лента. Зажегся свет. Зрители неистово завопили, затопали…

– А бедная ваша Лида, верно, скучает и плачет, – заметила сидевшая сзади меня Люся.

Я так увлекся кинофильмом, что забыл про наказанную Лиду. Мне сделалось очень стыдно: я не мог больше сидеть в зале, вскочил и заторопился к выходу.

В клубе мне попалась на глаза бедная Лида, крепко спавшая на постеленных посреди пола палатках; Лицо ее распухло, верно, от пролитых слез.

«Нет, никогда никого не буду наказывать», – твердо решил я.

А между тем погода переменилась, тускло-серые тучи заслонили заходившее солнце. Пошел дождь, мелкий и упорный… Ребята вернулись из кино и легли спать.

Миша еще с вечера вынес грачат в сени. На рассвете птенцы принялись орать столь неистово, что их было слышно даже через три двери. Я открыл глаза и больше не мог уснуть.

А дождь, правда очень теплый, не переставая барабанил по стеклам окон.

Мы встали в восемь. Дождь все продолжал идти. Явилась сияющая Люся в широченном брезентовом плаще с капюшоном, в резиновых сапогах. Под дождем она успела прокатиться по шоссе на велосипеде вдоль ближайших участков полей и убедилась, как посвежели и оправились поникшие стебли пшеницы, посадки кукурузы, свеклы, картофеля… И вдруг Люся нахмурила свои тонкие брови и тревожно оглядела всех нас.

Дорога-то в Юрьев-Польской всегда была плохая: значит, никакая машина сейчас туда не проедет.

Что же делать? Хмурое небо серыми хлопьями нависло над деревьями. Казалось, дождь никогда не кончится.

Накинув розовую прозрачную накидку, принадлежавшую Ларисе Примерной, Николай Викторович зашлепал по лужам в контору. Вскоре он вернулся.

Нечего и думать о машине. Ждать, когда перестанет дождь, когда просохнет дорога, – невозможно. В конторе подсчитали, сколько мы заработали денег. Николай Викторович их получил. На эти деньги мы отправимся в Юрьев-Польской поездом.

Гриша приказал всем разуться. По грязи и дождю мы зашлепали на станцию.

Я уже лет сорок как не бегал босиком и сейчас испытывал величайшее наслаждение. Земля была теплая-теплая, а травка мягкая, ласковая, словно кошачья шерстка…

Через два часа поезд нас доставил в город Юрьев-Польской.

Глава одиннадцатая

ХУДОЖНИК И КАМНИ

В Юрьеве-Польском мы ночевали в Доме пионеров. Я встал еще задолго до подъема и отправился один осматривать город.

Это был тот тихий утренний час, когда подоенных коров уже выгнали в стадо и одни голуби деловито перепархивали по пустынной улице, а местные жители еще не собирались вставать на работу. Голубое небо обещало ясную погоду, капли ночного дождя блестели на утреннем солнышке, на травке палисадников.

Я перебрался через древний земляной вал. Где-то здесь бережется жемчужина, о которой мне рассказывал еще Тычинка. Перед нашим отъездом он собственноручно вписал в мою записную книжку следующий текст из Тверской летописи: «И съсдаю Святославъ чюдну, ръзанымъ каменемъ».

Надпись эта означала, что неведомый зодчий, а вовсе не князь Святослав – один из сыновей Всеволода Большое Гнездо – создал в Юрьеве-Польском в 1234 году церковь из резного камня – Георгиевский собор.

Не сразу позади других построек отыскал я эту белокаменную жемчужину, «церковь чюдну», или, скорее, чудную. Маленькая, головастая, приземистая, как грибок-боровичок, была она удивительно милой, забавной, уютной, совсем не похожей на другие, виденные нами гордые храмы двенадцатого столетия.

Я подошел ближе и поразился: каждый отдельный камень ее низких стен был настоящим вдохновенным творением художника. На каждом камне безвестные мастера вырезали неведомого сказочного зверя, или птицу, или святого.

Здешние каменные чудища были куда хитроумнее и вычурнее владимирских. Ни один камень не был похож на другой. Этот лев уперся в цветок всеми четырьмя лапами, другой – поднял одну лапу, а вон тот раскрыл пасть, и его язык превратился в пламя.

Камни по стенам были размещены в полном беспорядке: святой чередовался с треххвостым барсом, гирлянды стеблей вовсе обрывались.

Незадолго до нашего похода Тычинка мне рассказал историю этого беспорядка.

Двести с лишним лет простоял Георгиевский собор и неожиданно обрушился. Из Москвы был прислан мастер Ермолин с приказом восстановить храм. Мастер приехал и увидел только остовы стен и груды резных белых камней. Ермолин пытался в них разобраться, пытался подобрать узоры, переходящие с одного камня на другой. Но задача для него оказалась явно непосильной.

Он восстановил собор, не сумев разгадать гениального замысла того, первого зодчего.

И снова, как во Владимире и в Боголюбове, я думал о том, что народ, создавший эти дивные каменные книги, одновременно создал замечательные поэмы и сказания о зверях, о птицах, о людях и записал эти сказания, но не на дорогом пергаменте, а на бересте. Но злосчастна была судьба древнерусского искусства: от многих пожаров, от татарского нашествия камни уцелели, а береста, а березовые книги…

Курганов называл бересту прочнейшим материалом. Да неужели беспощадное пламя погубило все, до последней березовой страницы?..

Самым тщательным образом, ряд за рядом, я рассмотрел каменный ковер одной стены, затем другой, зашел за угол третьей и неожиданно наткнулся на молодого человека, сидевшего на травке с альбомом для рисования в руках.

«Как это он не поленился встать в такой ранний час?» – подумал я и хотел обойти стороной.

Но меня проняло невольное любопытство, и я заглянул в альбом.

Художник очень тщательно срисовывал узоры с отдельных камней – цветы, зверей, птиц.

Я остановился невдалеке от него. Он недовольно кашлянул, черная вьющаяся прядь волос упала ему на лоб, и он с раздражением откинул ее.

– Простите, не помешаю? – извинился я.

– Да нет, ничего. Мне скоро на работу пора.

Только сейчас я увидел глаза художника – круглые, черные, ну в точности, как у нашего Миши, – настоящие живчики. Художник изучающе и недоверчиво оглядел меня с головы до ног и наклонился к альбому. И тотчас же непокорная прядь вновь соскочила ему на лоб.

– Вы что же, работаете тут, в городе, а в свободное время карандашиком балуетесь? – спросил я.

– Это не баловство, а моя работа, – буркнул художник.

И тут же сердитые огоньки в его глазах померкли. Видимо, он раздумал обижаться. Да, в это солнечное утро, лицом к лицу с каменными чудесами, уж очень не к месту было хмурить брови.

Я отошел и начал разглядывать изображение сказочной птицы с головой девы.

– А рассказать, зачем я рисую? – неожиданно спросил меня художник.

– Расскажите. Это интересно, – попросил я.

– Хотите, приходите к нам на фабрику, в нашу мастерскую.

Я узнал, что мой собеседник всего несколько месяцев назад окончил художественный вуз и получил назначение на здешнюю текстильную фабрику. Только вчера он вернулся из своей первой творческой командировки. Он налетал тысячи километров, побывал в Узбекистане и на Кавказе, в костромских деревнях и в ярославском музее…

– Что я там искал, сами увидите. Пойдемте, пойдемте! Ведь вы не здешний, приехали посмотреть наш знаменитый собор. Ваш поезд пойдет еще не скоро, и делать вам все равно нечего. Пойдемте!

Это порывистое приглашение меня озадачило. Но, видно, молодому человеку уж очень не терпелось как можно скорее показать свои произведения.

Кажется, он принимал меня за своего собрата. Придется признаться.

– Простите, я не приехал сюда, а пришел пешком и ни на какой поезд не тороплюсь, и потом я не один.

– А сколько же вас?

– Пятнадцать девочек, пятнадцать мальчиков и двое взрослых.

Художник на секунду оторопел и вдруг радостно расширил свои и без того круглые глаза.

– Значит, с вамиюные туристы ! Как хорошо, что вас так много! Тогда тем более побывайте на нашей фабрике – вы увидите такие волшебные выдумки! И обязательно зайдите к нам, художникам. Мне очень хочется, чтобы как можно больше народа полюбовалось тем, что я привез из командировки. А сейчас, – он посмотрел на часы, – мне пора уходить. Бегу, бегу! Так приходите непременно.

Художник ушел. Я окончил осмотр собора и заторопился к нашим.

Конечно, текстильная фабрика не имела никакого отношения к поискам березовых книг, но ребята и там найдут много интересного.

Сперва я повел их к собору. Все долго с удивлением рассматривали каменные чудища, некоторых срисовали. Миша ухитрился в зарослях крапивы разыскать обломок белого камня с изображением цветка и запрятал находку в свой рюкзак – пригодится для школьного музея. ^

Потом мы отправились на фабрику.

Девушка из конторы взялась нам показывать. Она провела нас в огромный белый зал. Света из окон не хватало, под потолком протянулись матово-голубые люминесцентные палочки. Весь зал был заставлен ровными рядами прядильных станков. И всюду на машинах – внизу и наверху – крутились, вертелись деревянные шпули и белые початки нитей. Нити перематывались с одной громадной катушки-бобины на другую, еще большую. Крутились, вертелись палочки-веретена и металлические части этих очень умных и очень сложных машин.

Девушки в синих халатах скользили вдоль рядов станков, удивительно точными движениями пальцев связывали рвавшиеся время от времени нити.

Мы перешли в следующий, такой же белый зал. Тут крутились и вертелись уже цветные нити. Мы поднялись на третий этаж. Здесь стояли другие шумные станки – ткацкие. Невидимые челноки, щелкая, сновали справа – налево, слева – направо. Пучки цветных нитей, словно радужные струи водопадов, лились откуда-то сверху. А между станками беззвучно скользили девушки, изредка легонько перебирая движущиеся нити.

Восхищенные и зачарованные, во все глаза мы глядели, как поперек станков ползли вперед только что вытканные полотнища.

И на каждом станке рождались свой узор и своя расцветка узора.

Так создавались гобеленовые ткани, те самые яркие цветные ткани для оконных портьер, для настенных ковров, для обивки мебели, которые придают квартирам уют и украшают их.

Но я все еще не понимал, зачем понадобилась художнику резьба с соборных камней.

Девушка открыла маленькую дверку, обитую толстым войлоком, и мы попали в светлую, залитую солнечными лучами комнату.

Я с облегчением вздохнул. Стук ткацких станков тут слышался как отдаленное журчание.

Всюду, на окнах и на столах, было много цветов; в углу раскинула свои перистые ветви большая пальма. За одним столом сидел маленький старичок в роговых очках, за другим – две девушки. В дальнем углу занимался мой молодой художник. Все четверо что-то старательно раскрашивали акварельными красками.

Увидев нас, молодой художник порывисто вскочил, подбежал к нам, показывая в широкой улыбке крупные белые зубы, поминутно поправляя падавшие на лоб волосы.

– Здравствуйте, дорогие юные туристы! А я боялся – не придете. Так вот вы какие!

Он нагнул голову набок и принялся самым бесцеремонным образом нас рассматривать веселыми и круглыми черными глазами.

Старичок поднял ершистые седые брови.

– Ну вот, еще целая рота ценителей явилась, – с добродушным ворчанием заметил он.

Молчаливые девушки одновременно подняли кудрявые головы, одинаково лукаво поглядели на художника и на всех нас, но ничего не сказали.

– Поверите ли… – Старичок обратился ко мне. – За вчерашний день человек сорок советчиков привел наш непоседа.

Художник вскинул на старичка неугомонные глаза-смородины, еще раз поправил волосы, но смолчал и подошел к нам.

– Идите сюда и смотрите. – Он бережно положил перед нами большую папку.

Мы окружили стол и начали медленно разглядывать. На каждом отдельном листе было что-то изображено акварельными красками. Мы увидели сурово-простые или, наоборот, вычурно-затейливые узоры самых различных сочетаний цветов.

– Старинная набойка из Ярославля… Роспись мечети в Самарканде… Чеканка на рукояти грузинской сабли… Вышивка полотенца из Костромской области… Вышивка из Ярославля, – объяснял художник, показывая рисунки.

Каждая новая картинка вызывала у нас возгласы восторга: тончайшей, в три волоска, колонковой кисточкой были тщательно нанесены на бумаге эти фантастические пестрые кружевные завитки, листья и цветы.

А сам художник, видимо очень довольный нашим вниманием и восхищением, то отбегал к шкафу за новыми раскрашенными листами, то, растолкав всех нас, пробирался вперед и горячо рассказывал нам о какой-нибудь детали узора.

– А вот виньетка[3]из рукописной церковной книги двенадцатого века. – Он положил на стол последний лист.

– А почему вы эту красивую картинку не докончили? – Галя показала пальчиком на виньетку.

И правда, яркий, красочный узор, в котором маленькие сказочные звери чередовались с пестрыми цветами, получился словно какой-то оборванный.

– Да потому, что пергамент, к сожалению, обгорел, – ответил художник.

– Посмотрите, как интересно! – Миша указал на угол страницы.

Оказывается, художник не поленился нарисовать даже черный треугольный штамп владельца той обгорелой рукописной книги.

Я был очень удивлен, когда прочитал на треугольном штампе ту же надпись, что и на обложке журнала «Современник» за 1836 год, принадлежавшего белобородому деду под Суздалем:

– Где вы отыскали эту старинную книгу? – спросил я. Художник ответил, что видел ее у одного старика под Ростовом.

«Впрочем, зачем мы будем забивать себе голову собранием Хлебникова, – подумал я. – Мы же ищем березовые книги».

Миша спросил художника:

– А скажите, во время путешествия вам не попадались книги на бересте?

– На бересте? – удивился тот. – Нет, не попадались. А это оригинально – такая виньетка и фон в виде березовой коры.

Я подумал: мы ищем березовые книги, мечтаем найти неизвестные и дивные старые поэмы, былины и сказания, процарапанные на бересте. А художник – ведь он тоже настоящий изыскатель, беззаветно влюбленный в свое дело, – он не только ищет, он находит и отбирает из этого найденного все то прекрасное, что создали в течение многих веков народные умельцы-чудодеи…

– Вот резьбу с нашего собора хочу применить для новой ткани. Не знаю, удастся ли? Больно сложен узор, к тому же камни бесцветны, – говорил художник.

– Удастся! – тихо сказала Галя.

– А то как же! – уверенно произнес Миша. Художник благодарно посмотрел на Мишу и на Галю.

– Спасибо вам, девочка и мальчик, – улыбнулся он, откидывая прядь со лба.

На этом мы расстались.

«Удастся!» – повторил я про себя, выходя с фабрики. И верил я: все резные камни собора пересмотрит художник, отберет пять или шесть и возьмет из тех немногих камней их неразгаданную прелесть. Сотни раз придется ему переделывать, подбирая цвета, переиначивая узоры, пока не найдет он единственно верное, ласкающее глаз сочетание красок для будущей гобеленовой ткани.

И выйдет та многоцветная нарядная ткань, лучшая из лучших. Разошлют ее по всей стране. Придут в магазины покупатели. Что ж, может, и мне она попадется на глаза. Тогда я куплю ее в подарок милейшему Николаю Викторовичу на новоселье, в память о нашем походе.

Глава двенадцатая

«БИТВЫ В ПУТИ»

В Доме пионеров мы провели и вторую ночь, а в Юрьев-Польской музей попали только на следующее утро.

На наши вопросы о березовых книгах все музейные работники, молодые и старые, не сговариваясь, делали удивленные лица и утверждали, что никогда ничего о них и не слыхивали.

Один предмет, выставленный в дальней комнате музея, привлек наше внимание. Это был наполовину кожаный, наполовину железный остроконечный шлем.

Из пояснительной надписи мы узнали, что шлем этот – точная копия другого шлема, хранящегося в Оружейной палате Московского Кремля и принадлежавшего князю Ярославу – одному из сыновей Всеволода Большое Гнездо.

Вот при каких обстоятельствах Ярослав потерял этот шлем, и вот как он был найден.

Великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо перед своею смертью в 1212 году разделил принадлежавшие ему земли между своими многочисленными сыновьями. Старший сын Константин, живший в Ростове, хотел получить великое княжение, не переезжая во Владимир. Он любил Ростов, основал там первое на Руси училище; именно в его знаменитой библиотеке, по теории Тычинки, хранились березовые книги… Тогда Всеволод, не хотевший, чтобы город Ростов стал выше города Владимира, завещал великое княжение второму сыну, Юрию. Юрий после смерти отца переехал во Владимир. Константин остался в Ростове, до поры до времени затаив обиду. Прошло четыре года, и Константин вступил в союз с новгородским князем Мстиславом Удалым, Юрий – со своими младшими братьями, Ярославом и Святославом. И пошла на Руси страшная и бессмысленная смута: одни русские дружины двинулись на другие русские дружины. Войска встретились на берегу речки Липецы, недалеко от Юрьев-Польского. Кровавая Липецкая битва закончилась страшным поражением Юрия и его младших братьев. Ярослав, спасаясь от врагов, даже потерял шлем.

А сто пятьдесят лет тому назад крестьянка Ларионова, улучив свободную минуту, захватила лукошко и пошла собирать орехи. Вдруг в траве под орешиной она увидела острый конец шлема, торчавший из земли. Она подняла этот шлем, положила его вместе с орехами в лукошко и принесла домой. Потом она продала его старосте за пятнадцать копеек. Тот, в свою очередь, продал его одному чиновнику за пять рублей. А чиновник в награду «за усердную службу» получил от Ярославского губернатора сто рублей. Губернатор послал шлем в Петербург известному знатоку древностей директору Императорской публичной библиотеки Оленину; тот понял, что держит в руках редчайшую находку, показал шлем ученым и повез его самому царю Александру I. Царь повелел отослать шлем в Москву в Оружейную палату Московского Кремля, где он хранится и до нашего времени.

– Крестьянка нашла на месте Липецкой битвы шлем побежденного Ярослава, – сказала Лариса Примерная, – а мы попробуем найти там другое оружие или березовые книги.

– Может быть, орехи уже поспели, – добавила Лида.

Мы попросили девушку-экскурсовода объяснить нам, как добраться до места битвы. Девушка покраснела и призналась, что место это, к сожалению, до сих пор не найдено. Несколько раз предпринимались поиски, и все безрезультатно. Известно только, что битва происходила где-то недалеко, на севере. В летописи сказано, что звон мечей и крики раненых слышались даже в городе.

Дорога в Ростов шла почти что на север. Отчего же нам не попытаться по пути разыскать место Липецкой битвы?

Во второй половине дня мы вышли из города. Широчайшие горизонты раскинулись перед нами; направо по долине текла речка; за речкой поднималась гряда холмов. Лесов нигде не было. Мы видели только засеянные поля. Мне хотелось думать, что именно сейчас мы проходим через поле Липецкой битвы, хотя никакого орешника нигде не было видно. А что, если горка, на которой мы стоим, и есть Юрьева гора? Именно тут семьсот с лишним лет назад раскинули свои стяги – знамена – новгородцы Мстислава Удалого. Слева стояли жители Пскова и Смоленска, справа – ростовцы во главе с Константином. Тогда, значит, та невысокая гора за широкой сырой долиной и есть гора Авдова. Там некогда развевались великокняжеский стяг Юрия и стяги его младших братьев.

Новгородцы перед наступлением разулись и налегке, пешие, с кистенями, топорами, дубинами бросились в атаку на владимирцев через эту болотистую долину.

И пролилась алая кровь ни за что ни про что в этой бессмысленной битве русских против русских…

…Вдруг мы увидели вдали, в кустах, семь зеленых, освещенных ярким солнцем палаток и дымок от костра. Кто бы это мог там раскинуть лагерь? Мы подошли ближе…

Да это тоже юные туристы! Они в таких же синих куртках и шароварах, как и мы, в таких же кедах. Иные из них лежали возле палаток, иные суетились вокруг костра. Над пылающим костром, на перекладине, надетой на две рогатульки, висела, огромная кастрюля.

Неизвестные туристы заметили нас, кое-кто из них встал. Из крайней палатки вылез пожилой плотный человек в синем комбинезоне; на его загорелом лице виднелись круглые очки с толстыми стеклами, блестевшими на солнце. Быстрым шагом незнакомец направился к нам.

– Преподаватель физкультуры из Ленинграда, – отрекомендовался он, крепко пожимая мне руку.

Николай Викторович и я назвали себя.

Ленинградец пригласил нас в гости в свой палаточный лагерь, и мы пошли тесной толпой, слушая его рассказ.

Оказывается, они тут отдыхают уже третий день и тоже заинтересовались местом Липецкой битвы. Они ходили по окрестным деревням, расспрашивали стариков, где течет речка Липеца, где возвышаются горы Авдова и Юрьева? Никто этого не знал. За семьсот лет возникло много новых деревень с поселенцами из других краев, и старые названия давно забылись. Даже место, где рос тот орешник, в котором крестьянка нашла Ярославов шлем, теперь точно неизвестно. Впрочем, Ярослав мог потерять шлем не на месте самой битвы, а во время бегства. Никаких следов битвы – могил, курганов, старых рытвин – ленинградцы не обнаружили. Всюду видели только гладкое поле, да луга, да болота.

Идут годы, и исчезают из памяти народной исторические события, имена и названия, связанные с этими событиями. Впрочем, нет, одно имя хорошо известно каждому советскому школьнику. Летописец, рассказывая о Липецкой битве, в числе участников называет славного воина Александра Поповича.

Не о князьях и боярах, а об одном только рядовом дружиннике Константина, лукавом пересмешнике, добром молодце и храбром богатыре Александре – Алеше Поповиче, – говорится в былинах и сказаниях русского народа.

Мы подошли к палаткам. Наши девочки церемонно кивнули ленинградским девочкам, наши мальчики несколько недоверчиво и также церемонно поздоровались за руки с ленинградскими.

Физкультурник нам рассказал о цели их туристского похода. К Липецкой битве она не имеет никакого отношения. Третий год подряд они путешествуют по разным областям нашей страны под девизом «Трудящиеся СССР имеют право на отдых».

Если на дороге им попадается Дом отдыха, они идут туда, находят там интересных людей и расспрашивают их. Им уже с двумя Героями Социалистического Труда удалось познакомиться.

Так в их школе постепенно составляется целая библиотека биографий обыкновенных советских людей. Каждая отдельная биография не похожа на другую и, как правило, очень интересна.

Ребята между тем успели уже перезнакомиться.

Гриша подошел к нам:

– Николай Викторович, у них мячик есть, хотим сыграть в футбол.

Пучками конского щавеля ребята ограничили поле и ворота.

Когда-то новгородцы, прежде чем броситься в атаку на своих братьев-владимирцев, скинули сапоги. И наши современные воины также договорились между собой: будем драться босиком.

Каждая партия собралась на тайное совещание.

– Победить, победить непременно! Ленинградцы на два класса старше, но зато у нас центр нападения «могучий Илья Муромец» – Николай Викторович. У нас на четыре игрока больше.

Но никто не захотел быть защитником. Долой все правила! Никакой защиты, только нападение, только вперед, только победить!

Побледневший Ленечка, единственный обутый в кеды, дрожа и моргая, встал вратарем. Судья – ленинградский физкультурник – бросил мяч в игру. Пятнадцать наших нападающих погнали мяч вперед. Миша дал пас Грише, Гриша – Николаю Викторовичу… Вперед, вперед, мимо оторопевших противников!..

Тактика ленинградцев была иная: у них, как у современных футболистов, стерегли ворота пять защитников да вратарь. Высокий мальчик в лиловой майке отбил мяч, ленинградцы обвели Николая Викторовича и неудержимо устремились в прорыв.

Наши девочки рядком сидели возле края футбольного поля, ленинградки, также рядком, сидели на противоположном краю.

– Мальчишки, не подкачайте! – визжали наши девочки.

– Мальчишки, не подкачайте! – визжали ленинградки. Прорыв! Прорыв к нашим воротам! Правила игры были забыты. Кто-то кого-то схватил за трусы, кто-то кого-то стукнул по спине, кто-то покатился кувырком, кого-то раздавил наш Илья Муромец. Судья свистел, никто его не слушал…

Высокий, в два раза выше Ленечки, парень ударил по воротам. Ленечка бросился вперед – мяч попал ему в живот. Словно пушинку, самого вратаря вместе с мячом швырнуло в ворота.

Первый гол – 1:0 не в нашу пользу.

– Губошлеп! – крикнул Вася.

– Шляпа! – крикнул Гриша.

За первым голом последовал второй, третий. Ленечка самоотверженно прыгал; он взял два безнадежных мяча, прозевал третий. Но что мог поделать наш бедный, да еще потерявший очки вратаренок, когда его осаждали три богатыря с усами! Николай Викторович, уже не надеясь на своих, обманным пасом повел мяч один и с ходу забил гол. Снова противники перехватили и прорвались. Бегали-то они куда быстрее. Опять они ударили по воротам.

Наши девочки стонали, жмурились, с досады закрывали глаза руками.

Ленинградки ликовали, кричали «ура!», хлопали в ладоши.

Первый тайм закончился со счетом 8 : 2 в пользу противника.

Ленечку уволили в запас, вратарем назначили Вову.

Вова встал в воротах, как скала. Он решительно сдвинул свои белые брови, насупился, напружился, нагнулся, ладонями уперся в колени… И тут же прозевал мяч. Вова был, как скала, неподвижен.

Один за одним влетали вражеские мячи в наши ворота. Вова успевал только удивленно вертеть головой. Он никак не мог понять, как это мячи так быстро пролетали мимо него.

Второй тайм закончился со счетом…

Впрочем, не хочу смущать своих юных походных друзей. Пусть лучше никто не узнает о том счете.

После гонга судьи – он ударил ножом по миске – наши мальчики в полном молчании отошли в сторону. Наши такие же молчаливые девочки избегали смотреть им в глаза.

А ленинградцы хохотали, хлопали в ладоши, прыгали, подплясывали… Вдруг они разом смолкли и обернулись в нашу сторону.

К нам подошла высокая черноволосая девушка.

– Мы очень рады, что с вами познакомились, – дружески улыбнулась она. – Давайте переписываться. Мы вам будем писать, как собираем биографии советских людей. Вы нам пишите, как идут поиски березовых книг.

И тут же распри были забыты: оба туристских отряда соединились вместе, посыпались веселые перекрестные реплики:

– А вы в Ленинграде были?

– А вы в Москве были?

– А какой у нас поход!

– А наш еще лучше!

– А какой у нас начальник похода!

– А наш еще лучше!

Миша перещеголял всех своей похвальбой:

– А у нас есть научный консультант, а у вас нет! Оба отряда выстроились друг против друга.

Протрубил в горн мальчик-ленинградец; протрубил в кулак Миша.

Ленинградцы нам пожелали счастливого пути. Мы стали подниматься на Юрьеву гору, а наши новые друзья долго еще стояли шеренгой вдоль палаток и махали нам вслед руками и платочками.

Глава тринадцатая

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

Путь наш теперь лежал на Ростов – тот древний город, где некогда была библиотека князя Константина, где сгорело собрание старинных книг купца Хлебникова, где в музее хранятся рукописи крестьянина Артынова.

От Юрьева-Польского мы уже прошли километров двенадцать. Кончилось наконец Ополье, и мы вступили в долгожданное царство лесов.

Мы брели по проселочной дороге, поднимались на очередной пригорок, и тогда леса, освещенные солнцем, словно зеленое море, расстилались вокруг. Спускались мы в лощину, и сразу словно темнело, елки обступали дорогу, пышная моховая перина легко поддавалась под ногою.

Иногда наша дорога выходила на солнечную поляну. И на каждой такой поляне стога стояли, как шлемы великанов-богатырей.

Впрочем, по этой старой дороге, протянутой от одного старого города к другому, пролегли самые современные глубокие колеи с узорами следов от покрышек автомашин…

По карте не всегда было ясно, куда мы идем, но Лариса Примерная, шедшая впереди, проверяла направление по компасу. И вдруг дорога раздвоилась. Лариса посмотрела на компас, сверилась по карте – развилок нанесен не был. Направление азимута показывало куда-то между дорогами; правая выглядела более наезженной.

– Сюда! – скомандовал Гриша.

Мы повернули направо, прошли не больше трехсот шагов и неожиданно очутились перед высокой, красной, перевитой засохшими березками аркой. На арке было написано крупными белыми буквами: «Добро пожаловать!»

Уж очень не к месту поставили это странное сооружение среди елового леса.

– Посмотрите! – крикнула Лариса Примерная.

Налево к елке была прибита маленькая дощечка с надписью: «Вход посторонним строго воспрещается».

– Там пионерлагерь! – Миша тряс бараний рог, размахивал клеткой с грачатами; разбуженные грачата запищали. – Всегда у входа в пионерлагерь две такие надписи.

– Рюкзаки на землю! – скомандовал Гриша.

Неумело пришитая заплата на штанине Николая Викторовича была слишком заметна, а многие наши туристы за время похода сильно пооборвались. И потому штаб решил отправить вперед в качестве послов самых якобы нарядных – Ларису Примерную, Галю и меня.

Мы смело прошли под аркой, не обращая внимания на грозную надпись сбоку. Елки поредели, за стволами деревьев показались посыпанные песком дорожки, а еще дальше – несколько ярко-голубых зданий с широкими окнами. И везде, куда ни глянь, – на желтых дорожках, под голубыми навесами, под голубыми грибками – бегали, стояли, прыгали, кружились дети поменьше наших.

Всюду возле дорожек виднелись на столбиках голубые дощечки с надписями: «Цветы не рвать», «По траве не ходить», «На траве не лежать», «Громко не разговаривать», «Вне дорожек не ходить».

Пионерлагерь был построен в еловом лесу, на чудесном высоком берегу речки. Кудрявые зеленые березки сбегали по склону горы. Речка пряталась в ольховых зарослях, кое-где поблескивая голубыми зеркальцами.

Одна из девушек, облепленная ребятишками, заметила нас, вскочила и загородила дорогу:

– Нельзя, нельзя посторонним!

Отовсюду к нам бежали мальчики и девочки в шароварах и тапочках. Они обступили нас со всех сторон, разинули рты, заглядывая нам в глаза. Показались взрослые – мужчины и женщины в белых халатах; круглощекий, красноносый повар в колпаке вышел из двери столовой; из медпункта выглянула врач в очках.

Полная и низенькая женщина, раздвигая толпы ребятишек, заторопилась к нам. Это была начальница лагеря.

Я стал неловко извиняться, объяснять. Вся теснившая нас толпа внимательно слушала меня.

– Мы московские туристы, идем в дальний поход. Я прошу прощения, мы попали в лагерь нечаянно. Видим – дорога, спросить было не у кого. Прошу разрешить нам пройти через вашу территорию.

– А вам незачем проходить через лагерь, – перебила меня одна из девушек, – вернитесь немного обратно и пойдите по другой дороге.

Начальница ничего нам не сказала и о чем-то зашепталась с поваром и врачом.

– А у вас больные есть? – Врач испытующе посмотрела на меня из-под очков.

– Нет, нет! – замахал я руками. – Наши туристы совершенно здоровы, и с каждым днем их организм все больше крепнет и закаляется.

– В таком случае мы вас приглашаем обедать. – Начальница лагеря ласково посмотрела на меня.

Я оторопел: слишком неожиданно было приглашение.

– Что вы, что вы! – Я вновь замахал руками. – Мы совсем сыты!

Я посмотрел на своих спутниц.

Лариса Примерная подняла брови и наклонила голову. Ее очки мешали мне понять, что говорят ее глаза. Галя исподтишка мне красноречиво заморгала своими густыми ресницами.

– Мы вам будем так рады, – настаивала начальница лагеря.

Лариса Примерная и Галя, не дожидаясь моего окончательного ответа, побежали за остальными нашими.

– А может быть, вы у нас переночуете? – приветливо спросила меня начальница лагеря. – Давайте проведем какое-нибудь совместное веселое мероприятие. – Она показала на голубое здание, стоявшее в стороне. – Это дом для «тихих игр». Вы там очень хорошо устроитесь.

Следом за Ларисой и Галей скорым шагом подошли наши.

– Купаться! Купаться! – кричали все.

Они едва-едва поздоровались с начальницей лагеря, свалили вещи в кучу и заторопились вниз на речку.

– Галя, вернись! – крикнул я. Насупившись, Галя побрела ко мне.

Наконец первый раз за время похода можно было искупаться.

Выбирая подходящее место, все побежали вдоль берега и скрылись в кустах за поворотом речки.

Галя посмотрела на меня такими печальными глазами, что мне ее сделалось нестерпимо жалко.

Чтобы хоть немного утешить девочку, я предложил ей пройтись. Она покорно пошла рядом со мной.

– Как это называется? – спросила она меня, срывая былинку.

– Тимофеева трава.

– А кто такой был Тимофей? А почему назвали траву в честь него?

С тех пор как я ближе познакомился с Галей, я заметил, что она была ужасно любопытна. Своими вопросами она совершенно изводила меня.

Все эти дни мои миска, кружка и ложка всегда были чисто вымыты; вчера даже рубашка оказалась выстиранной и пуговица на вороте пришитой. Но я знал: эти мелкие услуги Галя оказывала неспроста. Однако я не поддавался ее чарам.

– Нет, дорогая, купаться тебя не пущу!

Так, прогуливаясь, Галя и я подошли к странной голубой постройке на самом берегу реки. Через навес вели мостки к огороженному забором участку воды. Это была купальня пионерлагеря – «лягушатник», как любят иногда называть это сооружение ребята.

Цепочкой, один за другим, рысцой семенили с горы голоногие лагерные ребятишки в одних трусах или в голубых купальниках. Все они держали кулачки у подбородка и повизгивали, быстро перебирая тоненькими ножками.

Взрослые девушки обступали их со всех сторон.

– Скорее, скорее! – кричали они.

Первая партия ребятишек с визгом бросилась в «лягушатник» и начала там барахтаться. Девушки тут же расселись по сторонам загородки, а ровно через пять минут закричали:

– Вылезайте! Вылезайте!

Мокрые ребятишки тут же выскочили один за другим и, по-прежнему держа кулачки у подбородка, нагнувшись, затрусили в кусты выжимать одежду.

Следующая партия прыгнула в огороженное пространство воды.

А вдали слышались ликующие крики и визги наших купальщиков. Они нашли нависшую над водой старую иву. Стараясь вытянутыми в стороны руками сохранить равновесие, один за другим по наклонному стволу смельчаки добирались – до веток и прыгали с высоты.

Худенький, с бледными плечиками Ленечка никак не решался войти в воду. Как котенок перед лужей, он стоял на песчаной отмели, брезгливо и нерешительно перебирая ногами.

– Доктор, правда, когда купаются первый раз в году, надо очень осторожно заходить в речку? – спросил он меня.

Я не успел ответить, Ленечка не успел раскрыть рта – к нему сзади подкрались четверо, схватили за ноги, за руки и с криком бросили в воду.

– Ну смотрите, такие маленькие детки и даже Ленечка купаются, – попросила Галя, умильно заглядывая мне в глаза.

– А как у тебя с насморком?

– Да прошел же, еще третьего дня!

– Ну беги.

Галю, словно пылинку, сдуло, и уже через минуту в своем красном купальнике она прыгала в воде и брызгалась вместе со всеми остальными.

– А я за вами, – сказала подошедшая ко мне начальница лагеря. – Мои уже давно пообедали, теперь вы.

– Обедать, обедать! – закричал я, приставив ладони ко рту трубочкой.

Для туристов это было всегда самое упоительное слово на свете. Его услышали даже те, которые в данную минуту нырнули.

Не прошло и десяти минут, как все наши, с мокрыми волосами, хохочущие, переполненные самым безудержным весельем, уселись в столовой рядком за длинный стол.

Глядя, как гости опустошают тарелки, начальница вздохнула:

– Ах, если бы мои дети имели такой аппетит!

Николай Викторович и я договорились с ней, что мы устроим соревнования в футбол, волейбол и баскетбол. Кто не будет участвовать – пусть смотрит.

Наши с радостью согласились. Горечь поражения еще слишком давала себя знать. Здешние мальчики и девочки были помоложе. Конечно, мы возьмем тут реванш, даже играя без Николая Викторовича.

– Спа-си-бо! Спа-си-бо! – весело закричали все, вставая из-за стола.

Миша откровенно похлопал себя по животу.

– Набьем им! Набьем! – говорил Гриша Васе.

– Набьем им! Набьем! – говорил Вова Ленечке.

Я усомнился: после такого сытного обеда – кстати, второго за день – не получилось бы снова конфуза.

Весть о предстоящих спортивных играх разнеслась по всему лагерю. Тамошние ребятишки в величайшем возбуждении бегали взад и вперед.

– Набьем им! Набьем! – слышались их звонкие, воинственные клики.

Обе команды готовы были грудью отстоять свою спортивную честь.

И вдруг пошел дождь, не очень чтобы сильный, а настойчивый, мелкий; все небо заволокло серой пеленою. О спортивных соревнованиях не могло быть и речи.

Мы пошли в дом для «тихих игр» и легли рядком на палатках.

– Обед мы слопали? Слопали. Развлечь ребятишек обещали? Обещали, – отвечал Николай Викторович на свои же вопросы. – А при плохой погоде им тем более будет скучно. Давайте устроим концерт самодеятельности.

Я узнал, что Лариса Примерная бесподобно исполняет частушки, Галя – акробатка второго разряда, Лида читает басни Михалкова, Танечка с подругой танцуют венгерку, Гриша лихо отплясывает чечетку, Ленечка читает стихи.

Но, увы, предложение Николая Викторовича не встретило отклика. Видно, туго набитые желудки помешали. Лариса Примерная заявила, что она не в ударе; остальные девочки сказали, что давно не репетировали и всё перезабыли; Гриша наотрез отказался: с тех пор как его выбрали начальником отряда, он вообще не танцует. Один милейший Ленечка не побоялся – он будет декламировать «Горб» Маршака.

Как же быть?

– А что, если Лариса прочтет отрывки из своего дневника? – предложил Николай Викторович.

– Я выберу самые смешные места, – гордо склонив голову набок и поблескивая очками, сказала Лариса Примерная.

– А доктор пусть расскажет о березовых книгах, – добавила Галя и тут же покраснела.

– Правильно! – согласился Николай Викторович.

– А последним выступлю я! – воскликнул Миша. – А что я покажу, не скажу.

Лариса Примерная было запротестовала: программа обязательно должна быть заранее утверждена штабом турпохода. Но Миша круглыми выразительными глазами так умоляюще оглядел всех нас, что мы уступили ему.

– Ладно, авось не подведет.

Народу в столовой набралось полным-полно. Все сто пятьдесят ребят пришли смотреть и слушать москвичей. Столы и скамьи сдвинули к перегородке, самых маленьких посадили впереди прямо на полу, за ними разместились ребята побольше, сзади на скамьях сели взрослые. Погасили свет, оставив гореть одну крайнюю лампочку. Зал погрузился в полную темноту; освещались только сидящие впереди малыши и место, где будут выступать наши.

Гриша-конферансье вышел вперед и, небрежно теребя свой чубчик, объявил:

– Сейчас артист Леня продекламирует «Горб» Маршака.

Ленечка выбежал вперед, оглядел притихший от ожидания зал, шаркнул кедой. Кто-то сзади начал хлопать. Весь зал содрогнулся от грома аплодисментов, как говорится, «переходящих в овацию». Ленечка покраснел, видимо, испугался, почему-то снял очки. Негромко и заикаясь, он начал бормотать какие-то фразы. Аплодисменты понемногу стихли.

Я сидел недалеко, старался прислушаться, но не слышал ничего.

Ленечка все тянул без всякого выражения что-то необыкновенно длинное. Послышался кашель, потом сдавленный смех. Сидевшая впереди маленькая беленькая девочка закрыла глаза, опустила вниз голову. Ленечка наконец кончил, неловко поклонился, жидкие, нестройные хлопки проводили его.

Вышла Лариса Примерная и с кокетливой улыбкой раскланялась направо и налево.

– Сейчас я вам буду читать отрывки из своего походного дневника.

Она раскрыла тетрадку, начала перелистывать страницы, искала-искала, листала-листала. Свет от одинокой лампочки был тусклый, а Ларисин карандаш, верно, нечеткий. Зрители замерли в ожидании.

– «Мы все очень любим мороженое, – начала улыбающаяся Лариса. – Мороженое – самая вкусная вещь на свете. Нам очень хотелось покушать мороженое, но мы не знали, откуда взять деньги на мороженое. Тогда Вася сказал: „Я придумал, как купить мороженое…“

Беленькая девочка, не открывая глаз, положила голову на плечо подруги с черными косами, чернокосая закрыла глаза.

Лариса Примерная перевернула несколько страниц и уткнула нос в тетрадку. Снова она не могла найти нужное место, наконец нашла:

– «Дежурные девочки отправились в деревню за луком, а Вова начал мешать палкой овсяную кашу. Нам всем очень хотелось кушать. Мы сели ждать, когда закипит каша, а дров было совсем мало, и костер горел очень плохо…»

Смех душил Ларису, она никак не могла докончить фразы. Беленькая девочка вытянула ноги и легла к чернокосой на колени. Возможно, еще кто-нибудь уснул, но в темноте я не видел. Кашель и усердное сопенье слышались со всех сторон. Ничего не замечавшая Лариса Примерная давилась от хохота, но, кроме нее, не смеялся никто.

Николай Викторович подошел к ней, что-то шепнул на ухо. Лариса вздрогнула, сжала тетрадку и ринулась куда-то прямо в темноту.

Кто-то хлопнул два раза в ладоши. Спящие впереди девочки не шевельнулись. Из дальнего угла послышался откровенный размеренный храп. Сейчас выступать мне. Какой ужас!

Храп раздавался уже с нескольких сторон. Беленькая девочка заскулила во сне, повернулась и легла на бок, подперев кулачком щечку; ее подруга положила свою чернокосую голову ей на плечо…

Как выражаются школьники, я понял, что «влип». Однако взял себя в руки и вышел вперед. Я начал издалека: о Всеволоде Большое Гнездо, о его сыновьях. Я заикался, мял слова… Провал, позорный провал! Вот как отблагодарили мы пионерлагерь за гостеприимство!

Кое-как я докончил рассказ о Липецкой битве и почувствовал, что больше не могу сказать ни слова. Я поклонился и исчез в темном зале.

Надо обладать чрезмерным самомнением и беззаветной храбростью, чтобы после всего этого посметь выступить. Но Миша выступил.

Бочком, потихоньку он вышел на освещенный пятачок, поставил свою самодельную клетку на пол, вытащил из-за спины свой бараний рог и голосом, громким и призывным, протрубил:

«Ту-ту! Ту-ту! Ту-ту!» Так некогда славные богатыри в пылу битвы призывали друг друга.

Все встрепенулись. Храп теперь доносился только из одного угла. Беленькая и черненькая девочки проснулись, сели и широко раскрытыми, непонимающими глазами уставились на Мишу.

– Начинаем, начинаем представленье для ребят! – громко пропел Миша и открыл клетку.

Оба грачонка выскочили и отчаянно запищали.

– Э-э-э! Этого зовут Гриша, этого – Ленечка, – показывал Миша. – Сейчас уважаемые зрители увидят, что умеют делать пернатые артисты.

В зале задвигали скамьями, захохотали.

– Тише, тише, уважаемые зрители! Прошу вас, не смейтесь. А теперь смотрите…

Миша на расческе, обернутой бумажкой, заиграл стремительную польку. Грачата под неистовые, восторженные вопли всего зала принялись танцевать на крышке клетки. Миша замолчал, грачата вспрыгнули ему на плечи, потом на голову и поцеловались клювами.

Вот почему Миша на каждом ночлеге, на каждом привале все возился с грачатами. Я думал: он их кормит, играет с ними, а он, оказывается, их дрессировал настойчиво и терпеливо.

Под гром аплодисментов, под крики и хохот ребят Миша закончил представление. Его вызывали пять раз, он выходил с грачатами на плечах и кланялся.

Ко мне подошла начальница лагеря, крепко и сердечно пожала руку.

– До чего же я вам благодарна! Огромное вам спасибо! Как умело вы развеселили ребят! Сперва выступления серьезные, а напоследок такое комическое! Разговоров теперь хватит до самых школьных занятий.

Два мальчика подошли ко мне и к Николаю Викторовичу.

– Дяденька, какие у вас хорошие грачата, – жалостным голосом начал один.

– Куда вам их нести столько километров, – вторил другой. Николай Викторович оглянулся, ища Мишу. Миша, только что стоявший возле нас, сейчас, расталкивая толпу, торопился к выходу.

Ночевали мы очень хорошо на душистой сенной подстилке. Утром по требованию Ларисы Примерной было срочно созвано заседание штаба. Выступила Лариса:

– Я отказываюсь вести дневник похода. Никто не ценит и не понимает моего творчества, – сказала она дрогнувшим голосом.

– Ну и не пиши, все равно твою скучищу никто читать не станет. – Миша насмешливо посмотрел на Ларису.

Постановили: «С сегодняшнего дня вести дневник всем по очереди, а Ларисе за ее усердный труд вынести благодарность».

Нас позвали завтракать, а после завтрака собралась торжественная линейка. Три стороны площадки заняли шеренги лагерных ребятишек, на четвертой – выстроились мы.

Под торжественные звуки горна на мачте взвился алый флаг. Начальница лагеря сказала краткую напутственную речь. Маленькие девочки преподнесли нам букеты цветов, пожелали нам счастливого пути.

Вдруг открылись двери кухни, и двое мальчиков в белых поварских колпаках вынесли огромный ящик, наполненный горячими румяными пирожками. Несколько девочек бросились спешно перекладывать их в нашу большую кастрюлю. Такого изумительного подарка мы никак не ожидали.

Ответное слово взял Николай Викторович. Он заговорил о широком и незабываемом русском гостеприимстве, о нашей благодарности…

– А мы их ничем не отблагодарили, – шепотом подсказал я.

– Миша, – тихо произнес Николай Викторович, – выручай нас – подари им грачат.

Миша надулся, покраснел, опустил глаза, вышел из строя, нагнулся над клеткой и, не говоря ни слова, начал сыпать туда через щелки хлебные крошки.

Мы стояли шеренгой с увязанными рюкзаками у ног, с засученными шароварами и ждали Мишу.

– Мишенька, пожалуйста, подари грачат пионерлагерю, – тихим голосом попросила Галя.

Миша молчал.

– Очень тебя прошу, для меня. – Галя шепнула еще тише, но я стоял рядом и слышал.

Миша молча взял клетку и, ни на кого не глядя, поставил ее под мачтой.

– Спа-си-бо! – сказали мы.

– Спа-си-бо! До сви-дания! – сказали хозяева.

Гриша дал команду вскинуть рюкзаки за плечи, и мы пошли по глинистой, хлюпающей дороге.

Миша понурив голову двигался позади замыкающего. Он явно нарушал походный порядок, но никто не делал ему замечаний.

Мы шли молча один за другим. Нижние листья березок и осинок вздрагивали, когда ветерок сдувал на них с верхних веток дождевые капли.

Глава четырнадцатая