Немецкий язык был некогда славенский
Птица рябчик по-немецки называется rabhun. Слово hип означает курицу. Неоспоримо, что в сем сложном слове часть его rab есть прилагательное, означающее род курицы. Но в немецком языке оно ничего не значит, а потому значение надлежит искать в славенском, где птица эта, по рябости или пестроте перьев своих, именуется рябчик. Вот почему немец рябчика называет рябою курицей\
Немецкое stein значит камень. Но слово сие есть славянское стена. Объясним причину, по какой два народа одно и то же слово, от общего предка, употребляют в разных значениях. Камень, один, составляет иногда целую гору или скалу, бока которой часто бывают так утесисты, что представляют зрению вместе и камень, и стену. Такое соединение двух понятий в одном предмете подает повод переходить от одного к другому.
Немец, славенское слово изменив в stein, хотя и стал разуметь под ним не стену, а камень, однако прежнее значение не совсем истребил. Отсюда печную трубу называет он schornstein. Слово сие очевидно составлено из schorn и stein. Не ясно ли, что это славенские слова черн и стена, поскольку означают черную стену, или стены, закоптелые от дыма. Без знания славенского языка каким образом из понятия о камне (stein), соединенного с каким-то неизвестным в немецком языке словом можно сделать понятие о трубе? schorn, без сомнения, слово славенское: немец, не имея буквы ч, не может иначе сказать черн, как шорн,
Немец под словом gatte разумеет супруга, мужа. В старинном русском языке находим мы название хотя, тоже означающее супруга или мужа. Между gatte и хотя главное различие делает буква g, но она есть точно такое ж гортанное произношение, как h и сh. Следовательно, gatte может легко быть одно и то же с славенским хотя, но славенский имеет начало свое от хотение (желание, вожделение), подобно, как милый от умиления души. Немецкое, напротив, без славенского не может быть истолковано.
Примечатель.Родные слова, как добрые пастыри. Воистину, дух правды дышит и вещает где хочет. И наши живые слова сами проводят сравнительный анализ меж собою. Находят повсюду родных и близких корешков, но на роскошных улицах европейских наречий, удивляясь, едва узнают толпы некогда своих, а ныне совсем опущенных и отвязанных безпризорни-ков бессловесных.
Немец говорит kaufen, голландец koopen, датчанин kiobe, русский купить. Покажем единство этих слов. Наша у часто выражается иностранными аи. Букву р сами немцы часто смешивают с f итак: разность между этими словами только в том, что немец к корню kauf или kauр или kир приставил окончание еп, а русский к тому же корню окончание ить. Но окончания не составляют существенного значения слов.
Итак, немецкое kaufеп есть одно и то же с русским купить.
Наше купить происходит от слова купа. Первоначальное значение его купить, т.е. собирать в купу. Корень куп изменен в коп, и сделано слово копить, и с перенесением ударения на второй слог (купить) слово стало означать смежное понятие: приобретать вещи платою за них денег; ибо приобретать есть не что иное, как копить или купить, т.е. собирать их в купу. Такой же переход от одного понятия к смежному можем мы видеть и в иных ветвях, как например, в слове скупость, которое раньше писалось скупство, и следовательно, в первоначальном смысле означало скопство, скопление, совокупление. Отсюда скупой тот, кто любит копить или купить или совокуплять. Итак, мы показали источник мыслей, которого немец в слове своем kaufen показать не может.
Немецкий язык был некогда славенский, и хотя стечением времени весьма изменился, однако ж многие следы его в себе сохраняет; и для отыскания первоначального в словах своих смысла имеет в славенском, как в праотце своем, великую надобность.
Из военного дневника государственного секретаря А.С. Шишкова 1812-14 годов.Я поехал за Государем и нагнал его в Комметау. Местечко на Богемской границе, верстах в восьмидесяти от Дрездена. Имя сие испорчено из славенского, как то можно видеть из надписи, начертанной на воротах его: Homutovo (т.е Хомутово). Нынешние названия многих немецких городов и местечек суть имена, искаженные из славенских слов: из Хомутово Комметау, из Липецка Лейпциг, из Кралев-градец Кениг-гретц, из Болеслав Бунслау, из Борислав Бреслау, из Будисын Будисин или Бауцен. Висторическом описании сего последнего местечка повествуется, что построитель его дал ему имя буди сын, по той причине, что жена его в это время была беременна, и он желал появления сына.
Русское купа, в словах копить, копна (на других славенских наречиях kupa, kopa), голландское hоор, шведское hор, датское hob, немецкое kирре и haufe, при разных правописаниях есть одно и то же, по сугубому сходству букв и значения. Славенин скажет: мой корень куп или коп смеживает понятия копить и копать, поскольку действие копания (земли, песку) производит; на ровном месте яму; а где яма, там выкопанная из нее земля должна непременно составлять некоторую купу или копу (нечто совокупное, накопленное, или как в немецком и других языках говорится: haufe, hoop, hор и hob. Но поскольку в тех языках не сохранилось славенское копать, а выражается славенским же от иного корня словом graben (от гребсти), то и прервалась у них связь мыслей,существующая у нас между словами купа и копать, и не существующая более между их словами haufe (купа) и graben (копать).
Посмотрим еще, как иностранцы толкуют происхождение слов. Без верного путеводителя, то есть древнего языка, подобные изыскания часто ошибочны.
НОЧЬ, ношь. Nacht, naht, nagt, паtt, night, пottе, поche, пиit, писсht, пауt, поig, пеut, поs, пох, пах, поу. Без. сомнения, есть одно и то же слово, с некоторым в произношении различием повторяемое. Ибо иначе как в стольких языках сохранило бы единство начальных букв? Немец Аделунг толкует сие слово от греческого похоs, сличая с латинским пiger, черное. Вот как и трудолюбивейшие исследователи слов не могут без знания славенского добираться до коренного их значения! От какой коренной мысли произошло греческое похоs, известное нам только по ветвенному значению (ночь, темнота), остаемся мы в том же неведении, в каком и прежде были. Итак, прибегнем к славенскому языку.
Греки и латинцы не имели буквы ч и потому не могли славенского ночь написать и произносить, как пих, пох. Другие языки тоже заменяли нашу букву ч. Из славенского слова явствует, что оно составлено из отрицательной частицы не и множественного числа имени очи, т.е. из не очъ (нет очей) сократилось в ночь. Вот его происхождение! Пусть на другом языке покажут мне коренное значение ближайшее, чем нет очей, тогда я поверю, что не другие языки взяли его с славенского, но славенский от одного из них.
Верхушка французская, а корешок наш:
Гвардия охраняет гардероб
Француз говорит garder (хранить или стеречь), garde (страж или стражи), итальянец тоже, guardare, guardia. Спроси их, откуда слова сии получили значение - в своих языках ответа не найдут. Слово garde есть, так сказать, верхушка, оставшаяся от дерева, скрывающего корень свой в древнейшем языке. Поищем то дерево в нашем славенском.
Славенина сама природа научила говорить гром, откуда, через сношение и уподобление одного понятия с другим, произвел он слова гора, горожу, город или град. Словами огораживаю и ограждаю и словами охраняю или берегу или стерегу (откуда и слово страж: стража), невзирая на разность корней их, изъявляются одинаковые или весьма сходные действия; ибо ограда или ограждение есть то же, что стража, поскольку стража есть некоторым образом ограда, и ограда есть некоторым образом стража: то и другое делается или ставится для сохранения места или чего иного. Отчего, почти повторяя одно и то же, говорим: береги, стереги, охраняй. Итак, славенин, начиная от корня, то есть от самой первой мысли своей, переходя от одного понятия к другому, не прерывая течения одной и той же мысли, дойдет до слов ограда, ограждение, смежных со словами охранение, сбережение, стережете. Но не так иностранцы, тот же корень имеющие.
Славенин говорит град и разумеет под ним то, что француз под словами сite или villе; француз говорит gardе и разумеет под ним то, что славенин под словом стража. Первое, между словами град и garde нет иной разности, кроме переставки букв ра в аr. Второе, смежность понятий между словами град и стража могла французу дать мысль под славенским град, измененным в garde, разуметь стражу; ибо в коренном смысле ограда, огород, ограждение есть то же, что град или сограждение.
Многие другие слова, в разных языках, то же подтверждают. Мы под словами огород, ограда (происходящими от горожу), разумеем обгороженное или огражденное место. Датчане, немцы, шведы, англичане, латинцы, итальянцы, французы под словами своими guard, gartеп, gard, уаrd, hortus, ortо или giardiпо, jardin, явно один и тот же корень имеющих, разумеют то же самое, т.е. огород или обгороженное место. Голландец сад или огород называет tuin: без сомнения, славенское тын, т.к. тын есть тоже ограда или ограждение. Итак, славенин может, чрез открытие в языке своем корня, видеть, каким образом текущая из него мысль, переходя от одного смежного понятия к другому, порождает стебль и ветви общего многим языкам древа. Он доберется до коренного значения, как своих, так и чужих колен и ветвей; но иностранец без славенского языка встретит великие в том затруднения и препятствия.
Например, француз, исследуя один свой язык, никаким образом не может добраться до того, чтоб слова свои garde (ограда в смысле стражи) и jardin (огород, в смысле сада) почитать от одного корня происходящими, как то показывают славенские слова. Славенин дойдет до значения их по лестнице, начиная от корня гр, и переходя к коленам гора, горожу, город, огород; но француз (как, разумеется, и другие языки) при словах garde и jardin остановится. В языке его название гром, гора, город произведены от разных корней tonner, топtagпе, ville, и следственно, ни между собою, ни со словами garde и jardin не имеют никакой постигаемой мыслями связи. Таким образом, слова сии, будучи отторжены от корня, становятся неизвестно откуда произошедшими.
Дерево французское от них начинается и производит свои ветви, например, regarder (смотреть или глядеть). Мы хотя такого глагола не произвели от корня гр, однако по связи колен нашего дерева можем видеть, почему француз под словом regarder разумеет смотреть. Собственный язык нам объяснит. Глагол смотреть в выражении, например, смотри на меня, значит просто гляди; но в выражении: смотри, не попадись в беду! значит то же, что охраняй, ограждай себя, остерегайся, то есть имей зрение свое оградою, стражем своим! Вот преимущество славенина: он по корням языка своего может доходить до коренного смысла чужеязычных слов, неизвестного тем самим, кто употребляют их!
Покажем еще один тому пример. Француз говорит (гардероб). Слово сие они сами в словарях определяют: комната для поклажи платья, белья. Мы имеем подобное слово ризница, но стесняя обыкновенно смысл слов наших, дабы после, нуждаясь ими, принимать чужеязычные, употребляем его в особенном смысле, говоря только о хранилище риз (лишь священнические одеяния). Не хотим также говорить одеждохранилище, и, приписуя нехотение свое бедности языка, объясняемся французским гардероб. Я говорю французским, но француз составил это название из славенских слов, и, следовательно, говорит по-русски.Каким это образом? - возопиют против меня и французы, и русские. (Может быть, последние еще больше первых). Вот каким, милостивые государи, если угодно вам без гнева меня выслушать. Мы уже видели происхождение французского garde, изменившегося из нашего град, и значащего у них ограду, ограждение (или по смежному понятию охранение, хранилище). Рассмотрим теперь слово robе(платье). Итальянец под тем же словом roba тоже разумеет одежду. Если спросить у них: что, собственно, по коренному своему смыслу значат их слова robе, roba? Они не найдут объяснения, кроме: так говорится.
Но посмотрим наше семейство слов, на этом корне основанных: глагол рубить произвел слоъарубец или рубчик (знак, оставшийся от посечения или порубления), а от сего произошли имешруб, рубище (т.е. толстая ткань или одежда, имеющая рубцам подобные нити: извне убо царскими одеждами одеянна, внутрь жерубы власяными. Пролог, 12 апреля); рубаха шшрубашка, оттого, что швы ее, какрубцы, откуда и говорится обрубить платок, то есть обшить его по краям. Теперь мы можем смело и безошибочно заключить. Французское robе, итальянское robа и славенское дуб, рубище, рубаха, как единством букв, так и единством значения, совершенно сходны. В других языках не видим мы происхождения сих слов, а в славенском видим.
Почему же при стольких доводах сомневаться можем, что французское garderobе не происходит от славенских град и руб? Мы уже видели, что gardе произошло от нашего град, и говорит то же, что наши, от этого же корня произведенные ограда, ограждение,или по иному корню, охранение (ибо что ограждено, то и хранимо). Мы видели, что слово их robе говорит то же, что наши руб, рубаха, рубище (в общем смысле, одежда, платье). Итак, какое ж сомнение остается: сложное их garderobе - славенское ограда рубое, т.е. хранилище одежд! Пускай без славенского языка попытаются они с подобною же ясностью вывесть значение слова своего.
Стоять лежанием
Немец говорит lager и мы за ним также лагерь. Немец, читая наши книги и находя в них свое слово, скажет: русский язык так беден, что не может выразить слова lager и принужден его от нас заимствовать. Он прав, и везде в наших выражениях найдем подтверждение тому, что мы, составляя их по его языку, говорим: разбить лагерь, стать лагерем. Но откуда немец произвел слово свое lager! От глагола liegen или legen; но глагол сей один и корнем, и значением с нашим лягу, лежу, положу, полагаю. Итак, он под словом столько же своим, сколь и нашим, lager, разумеет нечто лежащее. Мы не произвели слова сего от лежу, но от стою и говорим стан. Глагол наш стоять есть единокоренной с немецким stehen. Таким образом, корень у нас общий; одни только окончания различны. Но не окончания, а корни содержат в себе значение, по корням должно судить о разуме слов. Почему немецкое, от славенского же происходящее lager предпочитаем мы нашему стан! И для чего умствуя не по-своему, а по-немецки, вместо стоять станом или становать говорим стоять лагерем, то есть по разуму слов, стоять лежанием! Навык, конечно, ко всему может приучать, но там надлежало бы от него отвыкать, где он во время отсутствия рассудка укоренился.
Граница на замке
Немецкое schrank значит поставец или шкап, в котором для сохранения ставятся или кладутся какие-нибудь вещи. Следовательно, по употреблению он не иное что, как хранилище. Немецкий язык не показывает, откуда слово сие произошло. Поищем коренного значения в славенском языке. Немец произносит шранк; но буквы сh выговариваются иногда как наше х (например, в словах 1асhеп, тасhеп); итак, без всякой перемены букв может оно произносимо быть и схранк; тогда выйдет по-славенски схранка, сохранна, хранилище; но что иное их schrnk как не хранилище!.
Немец говорит granze (граница, межа, рубеж, предел), и он же в одинаковом смысле употребляет глаголы begranzen, от granze и beschranken,от schrank (ограничить, обмежевать). Из сего явствует, что слова их granze и schrank, невзирая на великую в ветвенном значении разность (граница и шкап) должны в коренном смысле иметь сходство.
Мы уже знаем, что их schrank от нашего сохранять. Теперь рассмотрим granze. Немцы и мы за ними говорим, что наше слово граница взято с их языка: но чём они то докажут? А я, напротив, утверждаю, что их granze взято со славенского и вот мои доказательства. Славенское граница (по-настоящему храница) происходит от хранить, равно как и слово хрань (произносимая грань). Слова эти означают пределы всякой поверхности или площади земной (граница), пределы тела, особливо драгоценных камней (грань).
Мысль весьма естественная, поскольку всякие пределы суть, конечно, хранители того, что в них содержится. Таким образом, пределы тела справедливо называем мы гранями, а пределы поверхности границами (правильнее, хранями и храницами).
Немецкий язык не сблизит слов своих schrank и granze, не выведет, почему глаголы beschranken и begranzen значат одно и то же. Славенский, напротив, сближает их и показывает как происхождение от одного корня или понятия (хранить), так и единство коренного их значения (невзирая на великую разность ветвенного).
Но когда слово на одном языке вместе с ветвенным значением показывает и коренное, а на другом коренного не показывает, то неоспоримо, что слово принадлежит первому из языков, славенскому.
Кто кого везет: