Установление основного текста 10 страница

Было бы совершенно неправильно на основании того, что сказано, сделать вывод, что атрибуция представляет собой нечто малодостоверное и редко дающее надежные результаты. Советская текстология добилась огромных успехов и существеннейшим образом пополнила дореволюционные издания собраний сочинений наших писателей — классиков и второстепенных деятелей литературы. Литературное, наследие Пушкина, Достоевского, Тургенева, Гончарова, Салтыкова, Некрасова, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Антоновича, Лескова, Герцена, Огарева, Слепцова, Чехова, Г. Успенского, Горького и других — этот перечень никак не претендует даже на относительную полноту — настолько отлично от того корпуса, который был нам известен ранее, что. старые издания в сущности полностью потеряли свое значение, и нет в наши дни исследователя, который по ним бы работал.

¹ Левин. Ю. Д. Кто автор «восточной повести» «Обидаг»? — «Изв. АН СССР. ОЛЯ», 1966, вып. 5, с. 431 — 433.

Великая Октябрьская социалистическая революция открыла такую массу недоступных раньше частных собраний, предоставила в распоряжение исследователя такое богатство цензурных, жандармских и полицейских архивов, организовала на таком высоком уровне архивное хозяйство страны, которое провело и проводит систематическую работу по подготовке научных описаний фондов, планомерно организует всевозможные экспедиции в поисках новых материалов, производит систематическое приобретение отдельных автографов у частных лиц, что возможности обнаружения неизвестных ранее произведений поистине неисчерпаемы.

Работа по разысканию новых произведений, по пересмотру и уточнению списка старых, давно известных, производится у нас как в порядке индивидуальной инициативы отдельных исследователей, так и планомерно, чаще всего в связи с подготовкой нового издания собраний сочинений или же накануне юбилея писателя, когда журналы и сборники относительно охотно предоставляют страницы для публикаций такого рода.

Правда, в преддверии юбилея, иногда с энергией, достойной лучшего применения, начинается азартный поиск неизвестных произведений будущего юбиляра¹. В результате литературное наследие именинника получает ценное пополнение, но одновременно и засоряется не принадлежащими писателю произведениями. Иные открытия прочно вводят новые тексты, но другие, подобно мотыльку, быстро завершают свое бесславное существование. Некоторые поначалу кажутся правдоподобными, но в итоге серьезной проверки все же теряют приобретенное было имя нового автора.

К сожалению, положение с атрибуциями в нашем литературоведении трудно считать нормальным. Стремление к приписыванию анонимных произведений тому или иному автору происходит у нас, как правильно заметил Д. С. Лихачев, «без уравновешивающего это стремление чувства научной ответственности» («Текстология», с. 289)².

Атрибуционное легкомыслие еще сорок лет тому назад Б. В. Томашевский сравнил с догадкой Поприщина, который полагал, прочтя Николева, «должно быть Пушкина сочинение» (Б. В. Томашевский, с. 191).

«В последние десятилетия, — заметил В. В. Виноградов, — у литературоведов открылась жажда приписывать при малейшей

¹ Есть писатели, особенно излюбленные «атрибуторами»: к ним относятся Пушкин, Белинский, Чернышевский, Салтыков-Щедрин. «Отрывок путешествия в ***И***Т***» стал, по замечанию П. Н. Беркова, «в последнее десятилетие объектом какой-то яростной кампании по атрибуции» («Об установлении авторства...», с. 182).

² Ср. еще о том же в статье И. Т. Трофимова «Мнимые рецензии М. Е. Салтыкова-Щедрина» (К дискуссии по вопросам определения авторов мнимых произведений). — «Учен. зап. Московского гос. пед. ин-та им. В. П. Потемкина», 1960, т. 107, вып. 10, с. 178.

возможности понравившиеся им анонимные сочинения революционным демократам — Белинскому, Салтыкову-Щедрину и др. Но, быть может, еще хуже боязнь включать в собрания сочинений великого писателя то, что ему принадлежит, но что может современному читателю не понравиться по идеологическим соображениям» ¹.

Хочется думать, что с этим произволом теперь покончено. То, что В. В. Виноградов назвал субъективно-конъюнктурным принципом атрибуции², встречается в наше время все реже и реже и вызывает справедливый отпор научной общественности.

Эти конъюнктурные атрибуции часто строятся с забвением (вольным или невольным) основных логических требований.

В СССР происходит, например, внимательное и напряженное изучение наследия Шевченко. Естественно, возникает вопрос о возможном сотрудничестве Шевченко в «Колоколе». Не обремененные чувством ответственности, исследователи приписывают Шевченко участие в документе, который действительно по выраженным в нем взглядам не противоречит тому, что мы знаем о его убеждениях. Речь идет о «Письме из провинции» («Колокол», лист 64 от 19 февраля (1 марта) 1860г.).

Хотя корреспонденции такого рода писались обычно индивидуально, Л. Ф. Хинкулов предполагает (а через несколько строк считает свой тезис доказанным и далее из него исходит!), что письмо писалось коллективно: в число авторов срочно привлекается Шевченко; Приводятся доказательства того, что в его произведениях есть близкие идеи (бесспорно, есть, но есть они еще у нескольких десятков из революционно-демократической молодежи тех лет), притягиваются за волосы текстуальные сравнения обычной политической фразеологии эпохи и делается скороспелый вывод о соавторстве Шевченко. Исследователь даже не хочет различить понятий — мог сотрудничать и сотрудничал (раз мог сотрудничать, значит, сотрудничал!), не собирается доказывать (да и доказать это немыслимо), что такие взгляды исповедовал только Шевченко, не исследует, нет ли у других революционно-демократических деятелей тех же типических оборотов из политической лексики тех лет (таковы иронические фразы о добром царе, о несбыточных надеждах и т. д.).³ Далее проис-

¹ Виноградов В. В. О языке художественной литературы, с. 270. Ряд примеров невключения, бесспорно принадлежащих писателю произведений, приведен в статье С. И. Машинского «В борьбе за классическое наследие». — «Нов. мир», 1958, № 3, с. 214 — 239.

² «О принципах определения авторства в связи с общими проблемами теории и истории литературы». Научная сессия. Тезисы докладов (Ин-т рус. лит. АН СССР (Пушкинский дом). Л., 1960, c. 3.

³ Хинкулов Л. Тарас Шевченко. Биография. М., Гослитиздат, 1960, с. 313, 402 и ел. Столь же неубедительна атрибуция того же автора для заметки «Академия художеств в осадном и иконописном положении», напечатанной в «Колоколе» 1860, 1 января (1859, 20 декабря), № 60, с. 498; П. В. Жур

ходит то, о чем было сказано выше: следующий исследователь солидаризуется с первым, третий считает вопрос доказанным, и легкомысленная, но политически-выигрышная атрибуция проникает в учебники, в популярные лекции и пр.

Текстолог должен, подобно судье, избегать при атрибуции проявления личных вкусов, симпатий и антипатий: они только вредят делу и создают преднамеренность конечных выводов.

Следует при этом иметь в виду, что произведение, даже на основании самой легкомысленной атрибуции, легче ввести в корпус работ того или иного писателя, чем на основании самого серьезного анализа его из него вывести: для атетезы нужны самые необычайные усилия — так легко, к сожалению, утверждается «традиция».

Как видим, ни один метод сам по себе не является безусловно доказательным и не дает возможности (за очень редкими исключениями) совершенно бесспорно атрибутировать авторство того или иного произведения. Текстологу в атрибуционной работе приходится постоянно прибегать к самым различным методам и приемам: от его изобретательности и остроумия зависит достижение результатов. Наилучшие практические результаты в области атрибуции были достигнуты исследователями именно при сочетании идейного анализа, биографических фактов, историко-литературных соображений и стилистического анализа. Достаточно напомнить работу Б. П. Козьмина по установлению авторства, Добролюбова для анонимного письма к Н. И. Гречу («Лит. наследство», 1951, т. 57, с. 8 — 16), предложение Ю. М. Лотмана считать Кюхельбекера автором стихотворения «На смерть К. П. Чернова» (некоторые исследователи настаивали на авторстве Рылеева. «Рус. лит., 1961, № 3, с; 153 — 159). Наглядным доказательством плодотворности сочетаний всех возможных методов анализа является ряд работ С. М. Осовцева, бесспорно доказавшего авторство Н. И. Надеждина для статей, приписывавшихся раньше другим критикам, и разрешившего ряд спорных вопросов, связанных с наследием русской театральной критики¹.

В атрибуции часто приходится привлекать ряд косвенных соображений. Если каждый аргумент сам по себе недостаточен, то сумма их может все же создать некоторую уверенность в воз-

установил, что автором корреспонденции является не Шевченко, а художник К. А. Ухтомский (Кто писал в «Колокол»? По поводу одной публикации. — «Нева», 1967, № 8, с. 188 — 191; Исправление ли? — «Звезда», 1967, № 8, с. 215 — 216). В «Лит. наследстве» (1956, № 63, с. 206 — 208) заметка перепечатана в качестве анонимной.

¹ Очень плодотворной была дискуссия, приведшая к выводу о непринадлежности К. Марксу статьи «Эстетика» в «Новой американской энциклопедии». См.: «Вопр. лит.», 1966; № 5, с. 167 — 192 и № 6, с. 94 — 113.

можном авторстве. Но сумма аргументов, из которых каждый сам по себе неубедителен, не может составить даже одного убедительного.

Стремясь установить наиболее полный список произведений какого-либо писателя, лучше проявить мудрую осторожность и не включить в собрание сочинений нечто ему принадлежащее, чем засорить издание вещами, ему не принадлежащими. Все равно возмездие за текстологическое легкомыслие рано или поздно наступает и не украшает текстолога.

Практически никогда ни один редактор не решится сказать, что корпус произведений писателя окончательно (так сказать, навечно) установлен. Так же как и текст писателя все время уточняется, так и перечень его сочинений по мере обнаружения новых документов, выяснения новых обстоятельств, прогресса в изучении индивидуального стиля писателя постоянно увеличивается.

Атрибуционная работа всегда будет продолжаться. Хочется думать, что не за горами то время, когда новыми методами удастся сделать атрибуцию, безусловно, доказательной. Пока же это идеал, к которому мы должны стремиться.

Dubia

Иногда по случайному поводу, так сказать попутно, а чаще при подготовке собрания сочинений писателя, а для этого — при систематическом просмотре журналов, газет, мемуарной литературы, различных архивных данных и прочих материалов — исследователь обращает внимание на те или другие произведения, относительно которых у него возникает предположение о принадлежности их перу именно данного писателя.

Но одного подозрения мало. На том, кто его высказывает, лежит обязанность обосновать свое предположение.

Требуется сложная работа по проверке всех данных, по сопоставлению их с другими произведениями того же писателя, по изучению биографических фактов, по стилистическому анализу и т. д., прежде чем может быть вынесено решение относительно авторства найденного произведения.

Нередко случается, что проделанная работа дает значительные, прямые и косвенные, но все же не окончательные доказательства принадлежности произведения тому или иному писателю. В таком случае осторожный исследователь не вводит произведение в основной корпус, а помещает его в приложении, которое называется dubiа. (Слово происходит от латинского dubitare, что значит «сомневаться». Это и определяет содержание отдела).

Раздел dubia — принадлежность всякого серьезного издания академического или приближающегося к нему типа. Особенно

важен он там, где корпус произведений неясен. Это прежде всего относится к наследию наших критиков. Белинский, Чернышевский, Добролюбов печатались по преимуществу анонимно, и установление полного и аутентичного списка их произведений — задача нелегкая. То же относится и к сочинениям Пушкина, Лермонтова — вообще, чем значительнее писатель, тем сложнее судьба его литературного наследства, и, чем дальше он отстоит от нас во времени, тем запутаннее оказываются вопросы установления авторства.

Необходимо, однако, уточнить самое понятие «dubia».

Произведение может быть «дубиальным» по тексту и по авторству.

В первом случае речь идет о тексте, авторство которого не вызывает сомнения, но он дошел до нас в неисправной и неавторитетной копии и потому требует сугубо критического к себе отношения. Таков, например, текст пушкинской поэмы «Царь Никита», дошедший в копиях, неизвестно насколько точных; таков же текст лермонтовского экспромта «Надежда Петровна», сохранившийся в записи неизвестной рукой, таков текст прокламации Н. Г. Чернышевского «Барским крестьянам...». Нам известна только копия, содержащая правку, относительно которой возможны разные предположения¹.

Однако гораздо чаще, когда мы употребляем теперь термин «dubia», речь идет о неполной установленности автора.

Если приравнять произведение к подследственному, а текстолога к следователю, то можно сказать, что в раздел «dubia», включается то, что в дореформенном праве обозначалось формулой — «оставить в подозрении» или даже «оставить в сильном подозрении».

Таким образом, дубиальные — это не те произведения, относительно которых возникло просто предположение о их принадлежности тому или иному писателю, а предположение обоснованное, но все же недостаточное для категорического утверждения.

Надо особенно настаивать на предельной осторожности исследователя. К сожалению, в нашей (и в дореволюционной, и в советской) практике нередко наблюдается неумеренное использование «атрибутором» своих прав при формировании отдела «dubia». В итоге эта рубрика превращается в свалочное место, куда

¹ Большое сомнение в аутентичности текста вызывают напечатанные недавно «Устные рассказы М. М. Зощенко» («Звезда», 1975, № 7, с. 102 — 111). Как бы виртуозна ни была запись, как бы быстро она ни была сделана, считать ее подлинной невозможно. Вспомним, что рассказанный Пушкиным В. П. Титову рассказ «Уединенный домик на Васильевском острове» не находит места в основном корпусе произведений Пушкина. Очень скромно и тактично воспроизведены В. Канторовичем рассказы Бабеля о Бетале Калмыкове. См. сб.: И. Бабель. Воспоминания современников. М., «Сов. писатель», 1972, с. 246 и сл.

с легким сердцем отправляется едва ли не всякое произведение, заподозренное в принадлежности тому или другому писателю, иногда с самой примитивной мотивировкой, вроде: «Мы не удивились бы, если бы оказалось, что это произведение принадлежит N».

Некоторые текстологи руководствуются при этом совершенно порочным рассуждением, примерно, такого рода: «Допустим, что авторство не вполне обоснованно, но хорошо уже то, что на это произведение обращено внимание; вопрос будет обсуждаться — дальнейшее изучение выяснит истину».

На самом деле произведения такого рода включать в раздел «dubia» незаконно. Их следует оговорить в особой заметке, еще лучше — составить из них особый список; см., например, перечень приписывавшихся Достоевскому статей, не вошедших в его Полное собрание художественных произведений (т. XIII, 1930, с. 608 — 614), или перечень статей, рецензий и заметок, приписываемых В. Г. Белинскому, в Полном собрании сочинений Белинского (т. XIII, с. 257 — 266).

Перечни такого рода обязательно должны снабжаться аннотациями относительно степени вероятности авторства. Это, так сказать, «второй эшелон», предварительный список, из которого нечто может со временем перейти в раздел «dubia», а уже из него и в основной корпус.

Необъясненные разногласия двух источников — смертный грех атрибуции. До тех пор пока Е. Г. Бушканцу не удастся удовлетворительно объяснить, почему в дневнике Добролюбова 7 января 1856 г. записана одна версия о конфликте петербургских мясников с губернатором Н. М. Смирновым, а в корреспонденции, якобы им же тогда же посланной в «Колокол» («Письмо из Петербурга» в листе 4 от 19 сентября (1 октября) 1857 г.), изложен другой вариант того же происшествия, говорить об авторстве Добролюбова не приходится. Приводимый в том же «Письме...» рассказ о сосланных фельдшерами в армию студентах Паржницком и др. мог сообщить Герцену далеко не один только Добролюбов, а и кто-то из студентов Главного педагогического института (Е. Г. Бушканец, однако, полагает, что другим студентам для этого недоставало активности»), из студентов Медико-хирургической академии (политически очень активной) и т. д. Такого рода статьи, явно не доказанные, могут быть не без колебаний включены только в этот «второй эшелон» ¹.

Такие предварительные списки могут быть очень поучительными, если обратиться к ним спустя некоторый промежуток времени, когда изучение писателя продвинулось вперед. В таком

¹ Бушканец Е. Г. Добролюбов и Герцен. — В сб.: Проблемы изучения Герцена М., Изд-во АН СССР, 1963, с. 280 — 292. Ср. также рецензию Н. М. Пирумовой («История СССР», 1965, № 1, с. 167 — 171).

случае можно «посмотреть до посравнить» то, что могло подозреваться как принадлежащее данному писателю, с тем, что удалось перевести в разряд бесспорных.

Таким образом, отдел «dubia» должен рассматриваться как отдел временный, как своего рода резервуар, из которого пополняется основной корпус произведений писателя.

Практически остается нерешенным вопрос о месте этого отдела. В одном случае все дубиалъные произведения помещают в конце издания (так сделано в академическом издании Пушкина, в Полном собрании сочинений Белинского), в других — соответствующую группу располагают в конце каждого тома в тех хронологических границах, что и помещенный в нем основной корпус. Вторая система предпочтительнее. При ней нагляднее видны интересы писателя за данный отрезок времени, естественнее изучать, как укладывается то или другое произведение в развитие писателя, и т. д.

Подделки

Исследователю, занимающемуся проблемами атрибуции, неизбежно приходится обращаться и к рассмотрению так называемых подделок.

Подделкой мы называем такое произведение, которое сознательно отнесено автором, издателем и пр. не к тому лицу, которое его создало, или (или — и) не к тому времени, когда оно написано.

Было бы ошибочно рассматривать подделки только как факт, подлежащий ведению следственных органов, разоблачающих обманщика.

Установление действительного автора и времени создания является одной из целей текстолога, но если в одном случае речь идет о разоблачении коммерсанта, решившего извлечь из подделки доход, то в другом подделка рассматривается в свете тех, иногда высокоидейных соображений, которые определили замысел «стилизаторов», выдающих свое создание за произведение древности или преследующих некие иные цели. В этом случае подделка должна анализироваться как историко-литературный факт. Она возможна лишь на определенном, достаточно высоком уровне развития литературы данного народа.

Современный исследователь Ю. М. Лотман правильно указывает, что подделка — «бранное слово для ученого-архивиста — не является таковым для историка литературы (...). У всех удачных подделок есть один общий признак: их значение для литературы эпохи их «обнаружения» было неизмеримо большим, чем их подлинная художественная ценность (...). Появление, подделки (...) — свидетельство формирования исторического мышления. Подделка порождается определенной эпохой и входит

в литературное развитие своего времени как активное выражение. литературных вкусов эпохи» ¹.

Поучительно привести некоторые примеры.

Изготовляющий фальшивки коммерсант должен, как всякий торговец, учитывать интересы рынка: какой автор в настоящее время особенно популярен, на ком легче заработать, где проще найти покупателя и т. д. Ловкий негоциант всегда помнит, что спрос рождает предложение. Поэтому подделки наиболее значительных авторов неотступно сопровождают их посмертно, а иногда и прижизненно.

Пушкин, Некрасов — имена такого масштаба, что на них всегда можно легко нажиться. Точно так же всегда есть «спрос» на лжемемуары более или менее интимного характера.

Последним соображением и руководствовался создатель опубликованного в альманахе «Минувшие дни» (1927, № 1; 1928, № 2, 3 и 4) «Дневника» фрейлины последней императрицы — А. А. Вырубовой. «Дневник» вызвал прямо-таки сенсацию. Текст его (25 тетрадей!), якобы для сохранности, был в мае 1917 г. переведен на французский язык («...если будет обыск и найдут солдаты тетради, то на французском не заинтересуются», № 1, с. 8). Часть тетрадей будто бы была переведена (и притом весьма неумело) и публикуется в обратном переводе на русский язык, другая же часть печатается якобы по сохранившемуся русскому оригиналу.

Публикация этого «Дневника» сразу же вызвала сомнения в его подлинности (статьи в «Правде», «Вечерней Москве» и других изданиях). Заявление редакции альманаха² никого не убедило. Эффектный документ бесславно закончил свое существование³.

В 1933 г. издательством «Academia» были изданы «Письма и записки» Омер де-Гелль (редакция, вступительная статья и примечания М. М. Чистяковой). Это имя, связанное (так считалось!) для русского читателя с Лермонтовым, сделало «мемуары» популярными. Поуже вскоре после их выхода, в мае 1934г., Н. О. Лер-

¹ Лотман Ю. М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII — начала XIX вв.». — В сб.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1962, с. 395 — 396, 405. Ср.: Лихачев Д. С. Текстология, с. 328 — 339; ряд интересных данных у П. Н. Беркова (О. людях и книгах. М., «Книга», 1965, с. 27 — 50).

² «Красная газета», вечерний выпуск, 1928, 15 марта, № 73 (1743), с. 2.

³ Сергеев А. А. Об одной литературной подделке (дневник А. А. Вырубовой). — «Историк-марксист», 1928, т. 8, с. 160 — 172; Шилов А. А. Руководство по публикации документов XIX и начала XX вв. М., 1939, с. 107; Дружинин Н. М. Воспоминания и мысли историка. М., «Наука», 1967, с. 101; Петряев Е. Д. Люди, рукописи, книги. Киров, 1970, с. 231 — 233; «Источниковедение истории СССР XIX — начала XX вв.». МГУ, 1970, с. 420 — 421. Авторами «Дневника» в устной традиции Ленинграда считаются журналист 3. С. Давыдов (1892 — 1957) и, может быть, О. Брошниовская. Есть предположение, что к этой подделке имели отношение П. Е. Щеголев и А. Н. Толстой (см.: Берков П. Н. О людях и книгах. М., «Книга», 1965, с. 142).

нер в специальном докладе в Пушкинском доме Академии наук СССР разоблачил эту фальшивку, назвав и имя автора — полупомешанного эротомана П. П. Вяземского. Дальнейшие исследования подтвердили эту догадку¹. Трудно допустить, чтобы публикаторы, предложившие эти материалы для издания, не догадывались об их происхождении. Ими руководили, очевидно, соображения легкой наживы.

Наивная и технически неумелая попытка И. П. Панкова подделать письма Салтыкова-Щедрина была сравнительно легко разоблачена С. А. Макашиным. Фальсификатор выдавал то за черновики, то за копии Салтыкова сфабрикованные им беловики, написанные по новой орфографии².

В 1926 г. в Москве поэтом Б. А. Садовским было изготовлено «стихотворение Некрасова» «Солнышко село. Тюремной решетки...», якобы найденное в бумагах умершего в глубокой старости якобы секретаря Некрасова Н. И. Попова. Стихотворение, ввело в обман даже такого тонкого знатока Некрасова, как К. И. Чуковский, напечатавшего его в одном из изданий однотомника Некрасова. Подделка была разоблачена Н. С. Ашукиным³.

Одной из последних в художественной литературе является полузабытая уже история со «Светочами».

В «Правде» от 18 и 19 апреля 1929 г. (№ 89 (4222) и 90 (4223) Демьяном Бедным была опубликована поэма «Светочи». Вслед за тем Демьян Бедный и А. В. Ефремин выпустили ее отдельным изданием⁴. Эта поэма представляет собой текст всем известной поэмы Некрасова «Дедушка» с инкорпорированными в разных местах 214 строками «революционного» содержания.

Д. Бедный, А. В. Ефремин и П. Е. Щеголев настаивали на подлинности поэмы⁵. Некрасов, по их мнению, не имел возмож-

¹ Попов П. Мистификация. — «Нов. мир», 1935, № 3, с. 282 — 293; Л. Каплан. П. П. Вяземский — автор «Писем и записок» Омер де-Гелль; Попов П. Отклики иностранной печати на публикацию «Писем и записок» Омер де-Гелль. — «Лит. наследство», 1948, т. 45 — 46, с. 761 — 775,

² Макашин С. А. Открытие Ивана Павловича. — «Огонек», 1963, 6 января, № 2 (1855), с. 17 — 18. См. также интересный очерк В. А. Мануйлова «Отречение» («Нева», 1974, № 10, с. 199 — 209), в котором рассказано, как фототипия текста отречения Наполеона I в течение не менее 40 лет считалась автографом, ввела в заблуждение знатоков палеографии России и Франции и стоила владельцу трагического разрыва с любимой женщиной.

³ «Красная газета», вечерний выпуск, 1926, 24 июля, № 171 (1175), с. 2; «Красная нива», 1926, 25 июля, № 30, с. 19; Чуковский К. И. Ненайденные и поддельные стихотворения Некрасова. — В изд.; Некрасов Н. А. Полн. собр. стихотворений. Изд. 6-е. М. — Л., ГИХЛ, 1931, с. 646 — 647, Б. А. Садовский был в это время тяжело болен и находился в нужде, поэтому в печати имя его названо не было.

⁴ Некрасов Н. А. Светочи. Поэма (С добавлением новооткрытых строф). Предисл. Демьяна Бедного. М. — Л., Госиэдат, 1929, 62 с. Серия «Дешевая библиотека классиков». Тираж 30 000.

⁵ Стихотворение Д. Бедного «Радостная находка». — «Правда», 1929, 17 апреля, № 88 (4221), с. 2; перепеч.: Демьян Бедный. Полн. собр. соч., т. XV, 1930, с. 201 — -202; Щеголев П. Е. Светочи. — «Известия», 1929, 20 апреля, № 91 (3627), с. 3.

ности при жизни опубликовать полный текст этого произведения.

Фальшивка была вскоре разоблачена мной в статье «Новооткрытые строки Некрасова»¹. Тогда же приобретенная Д. Бедным тетрадка с текстом этой поэмы была через П. Е. Щеголева передана для экспертизы ленинградскому судебному эксперту А. А. Салькову; незадолго до того он провел обследование посланного Пушкину в 1836 г. «диплома».

В октябре — ноябре 1929 г. А. А. Сальков производил изучение этого документа. Его заключение может быть резюмировано следующим образом:

1. Тетрадка, содержащая «Светочи», составлена из двух сортов бумаги фабрикации конца 1870-х — начала 1880-х годов, т. е., во всяком случае, позднее создания «Дедушки» (1870).

2. Изготовление из этой бумаги тетради и переплета к ней относится, по-видимому, к еще более позднему времени.

3 Текст записан кемпешевыми чернилами, изготовление которых в России начинается около 1895 г.

4. Время записи стихов в тетрадку относится к 1924 — 1927 гг. «и в самом крайнем случае — после февральской революции»².

«Светочи» навсегда исчезли из научного обихода и только однажды были перепечатаны К. И. Чуковским в шестом издании однотомника Некрасова в 1931 г. К. И. Чуковский уклонился тогда от участия в возникшей полемике под тем предлогом, что «умозрениями нельзя заменить документов, а какие бы то ни было документальные данные отсутствуют у той и другой стороны» ³.

В сентябре 1952 г. бывший редактор журнала «30 дней» журналист В. А. Регинин в Доме творчества писателей в Малеевке рассказал М. К. Азадовскому для передачи мне, что эту «поэму Некрасова» до продажи рукописи Демьяну Бедному ему предлагали для публикации в журнале Анатолий Каменский и Евгений Вашков⁴. Заподозрив подделку, В. А. Регинин публиковать поэму отказался; вскоре рукопись была куплена Демьяном Бедным. По словам В. А. Регинина, Каменский где-то за рубежом (кажется, в газете «Русь») напечатал статью, в которой рассказал всю историю.

В 1960 г. К. И. Чуковский печатно признал «Светочи» низко-

¹ «Литература и марксизм», 1929, № 6, с. 146 — 183.

² Выводы А. А. Салькова излагаю по хранящейся у меня копии его заключения, переданной мне П. Е. Щеголевым в декабре 1929 г.

³ Некрасов Н. А. Полн. собр. стихотворений. Изд. 6-е. М. — Л., ГИХЛ, 1931, с. 644.

⁴ Тот самый, Е. Вашков, который опубликовал в «Русской мысли» (1900 г., № 4, с. 125) неизданное стихотворение, якобы принадлежащее Пушкину, «Среди тревоги и волненья...». Ср. также письмо В. Санчова в редакцию «Литературной Газеты» о присвоенной Е. Вашковым его рукописи (1929, 5 августа, № 16, с. 4).

пробной подделкой, наполненной массой псевдореволюционных левацких фраз¹.

В письме ко мне от 28 — 29 июня 1960 г. К. И. Чуковский подробно рассказал, как один из авторов подделки ему в ней признался. С разрешения К. И. Чуковского цитирую это письмо:

«В гостиницу «Националы» — не помню, в котором году, очевидно, в начале тридцатых — явился ко мне господин в модном заграничном пальто и в котелке — лицо у него было странно знакомо, но я никак не мог вспомнить, кто же это такой из моего далекого прошлого; у меня была высокая t° (грипп). Господин сказал (очень знакомым голосом), что он сейчас уезжает в Берлин (и показал билет), и что вряд ли он возвратится в Россию, и что он хочет открыть мне секрет.