Старая династия дом таргариенов 29 страница

Малый становится все больше похож на Рамси, но его кузен из другого теста и старается не участвовать в их жестоких забавах.

Вонючка тем временем повел Кровавого на конюшню, отскакивая вбок, когда жеребец норовил его лягнуть. Охотники шли к дому, Бен Бонс пытался отнять у собак протухшую голову.

Уолдер Большой вел следом собственного коня.

– Чья голова-то? – спросил его Вонючка, снимая с Кровавого узду, – тихо, чтобы не слышали прочие конюхи.

– Да ничья. – Уолдер расседлал серого. – Одного старого хрыча, который нам встретился. С козой и козлятами.

– Милорд его из-за коз убил?

– Старикан назвал его милость лордом Сноу. Скотина тоже пригодилась: козу мы подоили, козлят зажарили.

«Лордом Сноу». Вонючка кивнул, расстегивая седельные ремни. Когда Рамси в гневе, ему лучше не попадаться, – когда не в гневе, тоже не надо.

– Родичей ваших не нашли, милорд?

– Нет, да я и не надеялся. Они мертвы, и убил их лорд Виман. Я бы то же самое сделал на его месте.

Вонючка промолчал. Кое о чем лучше вовсе не говорить, даже если ты на конюшне, а его милость в замке. Одно неосторожное слово может стоить тебе пальца ноги и даже руки. За язык можно не опасаться: лорду Рамси нравится, когда Вонючка молит его о пощаде.

Охотники шестнадцать дней питались одними сухарями да солониной, поэтому лорд Рамси объявил, что вечером в честь его возвращения будет дан пир. Хозяин замка, седой однорукий лорд по имени Харвуд Стаут, пикнуть ничего не посмел, хотя кладовые порядком уже опустели. Слуги ворчали украдкой, что бастард со своими ребятами подъедает то, что запасено на зиму. «Говорят, дочка лорда Эддарда скоро в постель с ним ляжет, – жаловалась кухарка, не зная, что Вонючка все слышит, – но хуже всего будет нам, как зима придет».

Пир – значит пир. В чертоге поставили столы на козлах, бычка зарезали. На закате неудачливые охотники уже лакомились ребрышками, ячменным хлебом и горошком с морковью, запивая еду большим количеством эля.

Уолдер Малый служил чашником лорду Рамси, Большой наливал всем другим за высоким столом. Вонючку приковали у самой двери, чтобы его смрад никому не мешал пировать. Он поужинает позже, объедками, которые соизволит ему послать лорд Рамси. Собаки бегали по чертогу свободно и всех веселили: Мод и Серая Джейна подрались с гончей лорда Стаута из-за мясной кости, которую бросил им Уилл-Коротышка. Драка не занимала только Вонючку, не спускавшего глаз с лорда Болтона.

Старого хозяйского пса так и заели насмерть: где ему было тягаться с молодыми свирепыми сучками. Бен Бонс, любивший собак больше, чем их хозяина, рассказывал Вонючке, что все они названы в честь крестьянских девушек, затравленных и убитых Рамси, – тот тогда еще был бастардом и охотился вместе с первым Вонючкой. «Такой чести он удостоил тех, которые хорошо его позабавили, – которые молили, плакали и не желали бежать, сгинули с именами вместе». Можно не сомневаться, что одного щенка из нового дредфортского помета назовут Кирой. «Он и на волков их натаскивает», – признался старик. Вонючка промолчал. Зная, каких волков должны убивать девочки Рамси, он совсем не желал, чтобы они передрались из-за пальца с его ноги.

Когда мертвого пса уже вынесли и старуха смывала кровь с пола, двери в чертог распахнулись. Двенадцать человек в кольчугах и полушлемах оттеснили в стороны молодых часовых лорда Стаута, одетых в кожаные бригандины^[4] и красно-золотые плащи. Пирующие примолкли – все, кроме Рамси. Лорд бросил кость, которую грыз, вытер рот рукавом, улыбнулся сальными губами и промолвил:

– Отец.

Лорд Дредфорта окинул взглядом столы, кровь на полу, прикованного Вонючку и скомандовал кратко:

– Все вон.

Люди Рамси кинулись прочь, бросив чаши и миски. Бен Бонс созвал своих девочек – эти прихватили кости с собой. Харвуд Стаут поклонился и тоже вышел.

– Уведи Вонючку, – велел Рамси Алину, но лорд-отец сказал:

– Пусть останется.

Люди лорда Русе, удалившись последними, закрыли за собой двери. Вонючка остался наедине с двумя Болтонами, отцом и сыном.

– Пропавших Фреев ты не нашел. – Это было утверждение, не вопрос.

– Мы проехали до места, где они, как говорит лорд-угорь, будто бы разделились, но девочки след не взяли.

– Но в деревнях и острогах ты о них спрашивал.

– Да что толку, все точно ослепли разом. К чему так волноваться? Мир не рухнет, если в нем поубавится Фреев, – в Близнецах еще целая куча осталась.

Лорд Русе отломил кусочек хлеба, положил в рот.

– Хостин и Эйенис в большом горе.

– Ну, пусть сами поищут.

– Лорд Виман тоже сокрушается. Говорит, что полюбил Рейегара как родного.

Лорд Рамси гневался. Вонючка видел это по складке его толстых губ, по вздувшимся жилам на шее.

– Вот и оставались бы при Мандерли, дураки.

– Носилки лорда Вимана ползут как улитка, – пожал плечами лорд Русе. – Его милость при своем нездоровье и своей тучности способен путешествовать лишь по нескольку часов в день и постоянно останавливается перекусить. Фреям не терпелось встретиться со своими родичами в Барроутоне, вот они и выехали вперед.

– Если так было на самом деле. Вы верите лорду Мандерли?

– С чего ты взял? – Белесые глаза лорда Русе блеснули, как лед на солнце. – Однако он очень расстроен, очень.

– Не настолько, чтобы перестать жрать. Лорд-кабан, никак, половину запасов Белой Гавани с собой прихватил.

– Сорок повозок. Бочки с вином, наливками, свежими угрями, стадо коз, сто свиней, крабы, устрицы, громаднейшая треска. Лорд Виман, как ты заметил, любит покушать.

– Я заметил также, что заложников он не взял.

– Я тоже.

– И что вы намерены делать?

– Трудный вопрос. – Лорд Русе отыскал пустую чашу, вытер скатертью, наполнил вином. – Мандерли, похоже, не единственный, кто задает пиры.

– Это вам бы следовало дать пир, когда я вернулся, – притом в Барроухолле, а не в этой хибаре.

– Я не распоряжаюсь Барроухоллом и его кухнями – я там всего лишь гость. Замок и город принадлежат леди Дастин, а она больше не желает тебя терпеть.

– А если я ей сиськи отрежу и скормлю своим девочкам? – потемнел Рамси. – Или шкуру с нее спущу и сошью себе башмаки?

– Такие башмаки дорого бы нам обошлись – мы потеряли бы и Барроутон, и Дастинов с Рисвеллами. – Лорд Русе уселся напротив сына. – Барбри Дастин – младшая сестра моей второй жены, дочь Родрика Рисвелла. Роджер и Рикард – ее братья, мой тезка Русе – кузен. Она любила моего покойного сына и подозревает, что к его кончине приложил руку ты. Леди Барбри злопамятна, и нам это на руку: Болтонов она держится в основном потому, что все еще винит Неда Старка в смерти своего мужа.

– Держится? – вскипел Рамси. – Да она плюет на меня. Вот подожгу ее городишко, пусть тогда и плюется – авось потушит.

Русе скривился так, точно его эль внезапно прокис.

– Порой я спрашиваю себя, от моего ли семени ты родился. Мои предки были кем угодно, только не дураками. Нет уж, помолчи – довольно я тебя слушал. На первый взгляд может показаться, что мы сильны. Мы имеем могущественных друзей в лице Ланнистеров и Фреев. Большинство домов Севера нас пусть неохотно, но поддерживает… но что будет, если вдруг объявится кто-то из сыновей Неда Старка?

«Все сыновья Неда Старка мертвы, – подумал Вонючка. – Робб убит в Близнецах, а Бран с Риконом… головы мы обмакнули в смолу…» В собственной его голове стучало как молотом. Он не любил вспоминать, что было до того, как он узнал свое имя. Воспоминания могут причинять такую же боль, как свежевальный нож Рамси.

– Волчата Старка передохли и останутся дохлыми, – заявил Рамси. – Пусть только покажутся, мои девочки мигом порвут их в клочья. Охотно убью их еще разок.

– Ну что ты такое говоришь? – вздохнул лорд-отец. – Ты и не думал убивать этих милых, столь дорогих нам мальчиков. Это сделал Теон Переметчивый – помнишь? Сколько наших неверных друзей, по-твоему, остались бы с нами, будь им известна правда? Разве что леди Барбри… а ты хочешь сшить из нее башмаки, хотя бычья кожа для этого подошла бы куда лучше, чем человечья. Королевский указ тебя сделал Болтоном, так будь достоин этого имени. О тебе ходит много рассказов, Рамси. Люди боятся тебя.

– И хорошо, что боятся.

– Ошибаешься, ничего хорошего в этом нет. Обо мне вот ничего не рассказывают – будь по-другому, я бы здесь не сидел. Развлекайся себе на здоровье, но будь осторожен. Я всегда соблюдал на своих землях мир и спокойствие, возьми это за правило и себе.

– Вы расстались с леди Дастин и своей толстухой-женой, чтобы посоветовать мне пришипиться?

– Нет. Мне нужно сообщить тебе кое-какие новости. Лорд Станнис наконец ушел от Стены.

Рамси привстал, на толстых губах заиграла улыбка.

– На Дредфорт идет?

– Увы, нет – хотя Арнольф клянется, что устроил западню по всем правилам.

– Не знаю, не знаю. Поскреби Карстарка, получишь Старка.

– Эта поговорка стала менее правдивой с тех пор, как Молодой Волк поскреб лорда Рикарда. Как бы там ни было, лорд Станнис отбил у Железных Людей Темнолесье и вернул его дому Гловеров. Еще хуже то, что к нему примкнули горные кланы: Вуллы, Норри, Лидали и прочие. Его сила растет.

– Мы сильнее.

– Пока что – да.

– Значит, теперь самое время его раздавить. Позвольте мне выступить на Темнолесье.

– Выступишь, когда женишься.

Рамси со стуком поставил чашу, плеснув элем на скатерть.

– Сколько мне еще ждать? Невеста есть, дерево есть, лордов-свидетелей – пруд пруди. Я женюсь на ней завтра, сделаю ей сына и отправлюсь в поход, не успеет простыня просохнуть от ее девственной крови.

«Вот уж кто не станет молиться о твоем возвращении, так это она», – подумал Вонючка.

– Сына ты ей сделаешь, но не здесь. Вы поженитесь в Винтерфелле.

Рамси от этого в восторг не пришел.

– Я сжег Винтерфелл, не забыли?

– Это ты, похоже, забыл. Винтерфелл сожгли и все его население перебили Железные Люди во главе с Теоном Грейджоем.

Рамси подозрительно глянул на Вонючку.

– Да, верно, но справлять свадьбу в этих развалинах?

– Винтерфелл, даже разрушенный – родной дом леди Арьи. Нет лучше места, чтобы жениться на ней и заявить о своих правах, но это только полдела. Сами мы на Станниса не пойдем – пусть начнет первый. Он слишком осторожен, чтобы идти на Барроутон, но в Винтерфелл он придет. Вожди его кланов не отдадут дочь своего ненаглядного Неда на поругание такому, как ты. Отказавшись брать замок Старков, Станнис может их потерять. Кроме того, он со своей хваленой предусмотрительностью постарается перед таким походом собрать побольше сторонников и возьмет с собой Арнольфа.

– Тут-то мы его и побьем, – облизнул губы Рамси.

– Если будет на то воля богов. – Русе встал. – Итак, ты женишься в Винтерфелле. Я извещу лордов, что мы выезжаем через три дня, и приглашу их сопровождать нас.

– Вы Хранитель Севера. Прикажите, и все тут.

– Приглашением можно добиться того же. Подсластить власть учтивостью никогда не мешает – усвой это, если надеешься стать правителем. И раскуй своего пленника, я его забираю.

– Как так? Он мой.

Русе это позабавило.

– Запомни хорошенько, бастард: своего у тебя ничего нет. Все мое. Что до этого… Вонючки, то он, если ты не сломал его окончательно, нам еще пригодится. Сними с него цепи, пока я не пожалел о том дне, когда осеменил твою мать.

Рот Рамси искривился, на зубах блеснула слюна. «Сейчас за кинжал схватится», – испугался Вонючка, но Рамси только побагровел, отвел свои белесые глаза от еще более бледных глаз Русе и пошел за ключами.

– Не говори ему ничего и запоминай каждое его слово, – шептал он, отмыкая оковы. – Я заберу тебя назад, что бы там эта подлюга Дастин ни наплела. Ну-ка, кто ты такой?

– Вонючка, милорд, ваш человек. Вонючка, рифма случка.

– То-то же. Когда отец тебя отдаст, я заберу еще один палец – выберешь сам, какой.

Из глаз Вонючки хлынули слезы.

– За что? Я не просил его меня увозить. Я сделаю все, что скажете, только не…

Рамси ударил его по лицу и сказал Русе:

– Берите его. Он и не человек вовсе, от его вони меня тошнит.

Над деревянными стенами Барроутона вставала луна. От скромного замка Харвуда Стаута до усадьбы Дастинов меньше мили.

– Верхом ездишь? – спросил лорд Болтон.

– Д-думаю, да, милорд.

– Подсади его на лошадь, Уолтон.

Вонючка даже и без оков ковылял, как старик. Бен Бонс и Алин говорят, что он дергается, кожа у него обвисла, а уж запах… даже кобыла, которую ему подвели, шарахнулась. Но лошадка она была смирная и хорошо знала дорогу в Барроухолл.

– И как же мне тебя называть? – спросил лорд, следуя рядом с Вонючкой по широким прямым улицам Барроутона. Охрана держалась на почтительном расстоянии.

– Я Вонючка, с позволения вашей милости.

– «Вашмилсти», – проронил Русе. И улыбнулся, кажется?

– Милорд? – не понял Вонючка.

– «Млорд». Язык тебя выдает. Хочешь сойти за простого крестьянина – говори так, будто у тебя каша во рту.

– Млорд, – поправился Вонючка.

– Так-то лучше. Ну и разит от тебя.

– Да, млорд. Виноват, млорд.

– Виноват не ты, а мой сын. Я знаю. – Они проехали мимо конюшни, мимо гостиницы с пшеничным караваем на вывеске. Из-за окон, закрытых ставнями, слышалась музыка. – Первый Вонючка вонял не оттого, что был грязен. Большего чистюли я, признаться, никогда не встречал. Он мылся три раза на дню и цветы в волосах носил, будто девка. Как-то его поймали на краже духов из спальни моей второй жены – она тогда еще здравствовала. Я велел дать ему дюжину плетей, и оказалось, что даже кровь у него вонючая. На будущий год он эти духи выхлебал и чуть не помер, но против вони это не помогло. Она была врожденным его свойством, проклятием, как говорили простолюдины. Боги, мол, таким его сделали, потому что душа у него гнилая. Мой старый мейстер уверял, что это болезнь такая, хотя парень был крепок что твой бычок. Никто к нему близко не подходил, и спал он со свиньями. Потом пришла мать Рамси и попросила дать моему бастарду слугу – мальчик, мол, совсем отбился от рук. Я и дал ей Вонючку – больше для смеху, однако они с Рамси сделались неразлучны. До сих пор не пойму, кто кого испортил – Рамси Вонючку или наоборот. – Лорд обратил к Вонючке белые луны своих глаз. – Что он шептал тебе, когда снимал цепи?

– Он… он… – Слова застряли в горле, и Вонючка закашлялся.

– Ладно, дыши. Я и так знаю. Чтобы ты шпионил за мной, а о его секретах помалкивал. Как будто у него есть секреты! Откуда, по-твоему, взялись Алин-Кисляй, Лютон, Свежевальщик и прочие? Он в самом деле думает, что они его люди?

– Его, – эхом отозвался Вонючка. Лорд явно ждал от него каких-то ответов, но что отвечать?

– Мой бастард не рассказывал тебе о своем рождении?

Это уже легче.

– Рассказывал, млорд. Вы встретили его мать случайно и были очарованы ее красотой.

– Очарован? Так и сказал? – засмеялся лорд. – Жаль, что он не певец… но ты еще тупее, чем первый Вонючка, если этой песне поверил. Охотился я на лису у Рыдальницы, гляжу – около мельницы молодка стирает. Старый мельник женился снова на девице вдвое моложе себя. Высокая, гибкая как ива, здоровьем пышет. Ноги длинные, а грудки маленькие и твердые, будто сливы – для крестьянки просто красавица. Мейстеры скажут тебе, что король Джейехерис отменил право первой ночи в угоду своей сварливой жене, но там, где веруют в старых богов, придерживаются старых обычаев. Амберы это право соблюдают, как бы ни отпирались, горные кланы тоже, а на Скагосе… только сердце-деревьям ведомо, что творится на Скагосе.

Мельник вступил в новый брак без моего ведома и согласия – стало быть, обманул лорда. За это я повесил его и осуществил свое право прямо под деревом, где он болтался. Молодка, по правде сказать, и веревки не стоила, лиса убежала, мой любимый конь на обратном пути охромел – неудачный, одним словом, день вышел.

Год спустя бабенка имела наглость явиться в Дредфорт с младенцем и заявила, будто он от меня. Мне бы высечь ее, а пащенка бросить в колодец, но глаза у него в самом деле были мои. Брат ее покойного мужа, тоже заметив это, избил ее и прогнал с мельницы. Меня это рассердило. Я отдал мельницу ей, а деверю язык вырезал, чтобы не таскался со своими баснями в Винтерфелл лорда Рикарда беспокоить. Каждый год я посылал ей кур, поросят и мешок медных звезд, а она взамен обязалась не рассказывать мальчишке, кто его настоящий отец. Мир и спокойствие всегда были моим девизом.

– Прекрасный девиз, млорд.

– Но женщина нарушила свое слово. Ты видишь, что за человек Рамси, так вот: это она его сделала таким, она и первый Вонючка. Эти двое вечно нашептывали ему о его правах. Молол бы себе зерно, так ведь нет… Он всерьез думает, что будет когда-нибудь править Севером?

– Он ваш верный боец, – выпалил Вонючка. – Он сильный.

– Быки тоже сильные. И медведи. Я видел моего бастарда в бою. Винить его не приходится – он учился у первого Вонючки, который сам ничего не умел. Свиреп, это верно, но мечом орудует, как мясник тесаком.

– Он никого не боится, млорд.

– А надо бы. Страх сохраняет человеку жизнь в этом мире, сотканном из предательства и обмана. Даже здесь, над Барроутоном, кружит воронье, дожидаясь своего часа. На Сервинов и Толхартов полагаться нельзя, мой жирный друг лорд Виман замышляет измену, Смерть Шлюхам… Амберы с виду просты, но не вовсе лишены хитрости. Рамси следует бояться их всех, как и мне. Скажи ему об этом, как снова его увидишь.

– Сказать… чтобы он боялся? – Вонючке стало плохо при одной мысли. – Если я так скажу, млорд, он…

– Знаю, – вздохнул лорд Болтон. – Кровь в нем дурная. Ему бы пиявки поставить. Они хорошо высасывают все дурное, всю злобу и боль. Нельзя мыслить здраво, если все время злишься. Но кровь Рамси, боюсь, отравит даже пиявок.

– Он ваш единственный сын.

– Пока – да. Раньше у меня был другой, Домерик. Тихоня, но одаренный. Отслужил четыре года пажом леди Дастин, три – в Долине, оруженосцем у лорда Редфорта. Играл на большой арфе, книги читал, верхом скакал словно ветер. Помешан был на конях, вот леди Дастин тебе расскажет. Даже она, сама полулошадь, не могла его обогнать. Многое обещал на турнирном поле, по словам Редфорта, а для этого надо быть поистине хорошим наездником.

– Да, млорд. Я слышал о нем.

– Его Рамси убил. Мейстер Утор сказал, что он умер от живота, а по мне – так от яда. Домерик подружился с сыновьями Редфорта и хотел, чтобы у него тоже был брат, вот и поехал на Рыдальницу за бастардом. Я запретил, но мальчик уже вырос и думал, что он умнее отца. Теперь его кости лежат в крипте Дредфорта вместе с костями умерших еще в младенчестве братьев, а Рамси остался мне. Скажи, милорд: если тот, кто проливает родную кровь, проклят, что сказать об отце, у которого один сын убивает другого?

Вонючка перепугался. Свежевальщик как-то обмолвился, что бастард убил своего законного брата, но можно ли в это верить? Умереть можно и не будучи убитым. Братья Вонючки тоже погибли, но убил их не он.

– У милорда молодая жена – она подарит вам сыновей.

– Думаешь, моему бастарду это понравится? Леди Уолда из Фреев, у них женщины плодовитые. Я к ней даже привязался, к этой толстушке. Две первые в постели молчали как рыбы, а эта вопит и подскакивает – мило, правда? Если она будет рожать сыновей столь же легко, как поглощает сласти, в Дредфорте продыху не станет от Болтонов. Рамси, само собой, их всех перебьет, да это и к лучшему. Я не доживу до их зрелых лет, а малолетний лорд – проклятие любого дома. Уолда вот только горевать будет, жаль.

У Вонючки пересохло в горле. Слышно было, как голые вязы вдоль улицы качаются на ветру.

– Милорд…

– Млорд. Не забывай: во рту каша.

– Можно спросить, млорд: зачем я вам нужен? Я ведь не человек даже, и вонь от меня…

– Ванна и чистая одежда помогут делу.

– Ванна? – У Вонючки скрутило нутро. – Лучше не надо, млорд. Я весь… в ранах, а эту одежду дал мне лорд Рамси и не велел снимать, пока он не прикажет.

– Так это ж лохмотья, – терпеливо молвил лорд Болтон. – Грязные, рваные, мочой и кровью пропахшие, да и холодно, поди, тебе в них. Мы тебя оденем в теплую шерсть, дадим плащ на меху – хорошо ведь?

– Нет. – Не даст он себя раздеть. Не позволит, чтобы его видели голым.

– Предпочитаешь бархат и шелк? Раньше, помню, ты любил наряжаться.

– Нет. Оставьте мне эту одежду, мою. Я Вонючка, рифма кучка. – Сердце стучало как барабан, голос перешел в тонкий визг. – Не надо ванны. Пожалуйста. Не забирайте одежду.

– Ну хоть постирать ее дай.

– Нет. Прошу вас. – Вонючка скукожился на седле, боясь, как бы лорд Болтон не велел своим гвардейцам раздеть его прямо на улице.

– Ладно, как хочешь. – Глаза Болтона при луне казались совершенно пустыми. – Я тебе зла не желаю – ты много для меня сделал.

– Я? – «Это ловушка, – кричало что-то внутри. – Он играет с тобой. Сын – всего лишь тень своего отца, а Рамси постоянно играл на его надеждах». – Что же это, млорд?

– Ты отдал мне Север. Судьба Старков решилась в ту самую ночь, когда ты взял Винтерфелл. – Болтон небрежно махнул бледной рукой. – Все остальное – только свара из-за добычи.

Вот и бревенчатая стена Барроухолла. На четырехугольных башнях видны знамена: дредфортский человек с содранной кожей, боевой топор Сервинов, сосны Толхартов, водяной Мандерли, скрещенные ключи старого лорда Локе, великан Амберов, каменная рука Флинтов, лось Хорнвудов. У Стаутов в гербе шеврон, красный с золотом, у Слейтов – двойная белая лента с серым полем внутри. Четырех Рисвеллов из Родников представляют четыре конские головы: серая, черная, золотая, каштановая. О них шутят, что они даже на цветах своего герба не могут сойтись. Выше всех реют олень и лев мальчика, сидящего на Железном Троне за тысячу лиг отсюда.

Слышно было, как вращаются крылья старой ветряной мельницы. Всадники проехали под воротами на травянистый двор, конюхи выбежали принять лошадей.

– Прошу сюда, – сказал лорд Болтон и пошел к замку, где висели знамена покойного лорда Дастина и его вдовы. В дастиновском гербе леди Барбри – корона над скрещенными секирами – одну четверть занимала золотая конская голова лорда Родрика Рисвелла.

На середине деревянной лестницы, ведущей в чертог, у Вонючки затряслись ноги. Он остановился передохнуть, глядя на зеленые склоны Большого Кургана. Одни говорят, что это могила Первого Короля, правителя Первых Людей, другие – что под этим громадным холмом должен лежать король великанов. Некоторые говорят даже, что холм этот не насыпной, а естественный; если так, то он один такой на плоской, усеянной курганами равнине.

В чертоге, грея руки над углями очага, стояла женщина. Вся в черном, ни золота на ней, ни драгоценностей, но сразу видно – благородная дама. Несмотря на морщинки у глаз и рта, она сохранила свою красоту и держалась прямо. В каштановых волосах, стянутых вдовьим узлом, сквозила сильная проседь.

– А где же мальчик? – спросила она. – Ваш бастард отказался выдать его? Кто этот старик… боги правые, какое зловоние. Он что, обделался?

– Нет, просто побыл у Рамси. Позвольте представить вам, леди Барбри, законного лорда Железных островов, Теона из дома Грейджоев.

«Нет-нет, не произносите этого имени! Рамси услышит и будет мучить меня!»

– Я не того ожидала, – поджала губы хозяйка замка.

– Придется обойтись тем, что есть.

– Что ваш бастард с ним делал?

– Снимал кожу, я полагаю. Пару клочков там и сям, ничего существенного.

– Он в здравом уме?

– Не уверен. Разве это столь важно?

– Млорд, мледи, – не выдержал Вонючка, – вы ошибаетесь. – Он упал на колени, дрожа как лист, по щекам покатились слезы. – Я не он. Переметчивый погиб в Винтерфелле, а я Вонючка, рифма Жучка.

ТИРИОН

На седьмой день пути Пенни, словно пугливый зверек после зимней спячки, выползла наконец из каюты.

Смеркалось. Красный жрец зажег свой костер в большой железной корзине, и команда собралась на молитву.

– Благодарим тебя за солнце, которое нас согревает, – возгласил Мокорро басом, идущим из глубины его массивного торса. – Благодарим за звезды, указывающие нам путь через холодное черное море. – Красный жрец выше лорда Джораха и вдвое толще; алое одеяние по рукавам, подолу и вороту вышито огненным шелком. Кожа черна как смола, волосы белее снега, на лбу и щеках желто-оранжевые наколки. Железный посох ростом с него самого увенчан драконьей головой; когда жрец бьет им о палубу, дракон изрыгает зеленое пламя.

Его охрана, пятеро Огненноруких, подхватывали за ним. Пели они на языке Старого Волантиса, но Тирион уже знал эту молитву и суть улавливал. «Храни наш огонь и защити нас от тьмы, ла-ла-ла, освети наш путь и не дай остыть, ночь темна и полна ужасов», – ну и так далее.

Вслух он, само собой, этого не высказывал. Тирион Ланнистер не признает никаких богов, но красному Рглору на этом корабле разумнее выказывать уважение. Сир Джорах снял с Тириона оковы, и карлик совсем не желал снова в них оказаться.

«Селасори Кхорун» – настоящее корыто водоизмещением пятьсот тонн. Глубокая осадка, высокие надстройки на носу и корме, одинокая мачта посередине. Нос украшает деревянный, источенный червями муж; судя по лицу, он страдает запором, под мышкой у него свиток. Столь безобразного судна Тирион еще не встречал, да и команда не лучше. Капитан, пузатый сквернослов с жадными глазками, в кайвассу играет плохо, а проигрывать совсем не умеет. Под началом у него четверо помощников-вольноотпущенников и пятьдесят рабов с носовой фигурой корабля на щеках. Тириона они все кличут Безносым, сколько ни повторяй им, что зовут его Хутор Хилл.

Трое помощников и три четверти команды – рьяные приверженцы Владыки Света, с капитаном все не столь ясно. Он выходит вечером на молитву, но сам не молится. Мокорро, вот кто властвует на борту, – по крайней мере во время этого перехода.

– Владыка Света, благослови раба твоего Мокорро и освети ему путь в темных местах этого мира, – гудел жрец. – Сохрани верного раба твоего Бенерро. Даруй ему мужество, даруй ему мудрость, наполни пламенем его сердце.

Тут-то Тирион и заметил Пенни. Она смотрела на представление с нижней ступеньки крутой деревянной лесенки, ведущей на ют, и видна была только ее голова в капюшоне. Белки глаз блестели при свете костра. Ее сопровождала большая серая собака, служившая ей конем на потешных турнирах.

– Миледи, – тихо позвал Тирион. Леди она, конечно, не была, но ее дурацкое имя ему произносить не хотелось, а как ее еще называть? Девушкой, карлицей?

– Я вас не видела, – вздрогнула она.

– Неудивительно, я ведь так мал.

– Мне… нездоровилось.

«Горе, как видно, замучило».

– Могу я чем-то помочь?

– Нет, – отрезала она и тут же ушла обратно в каюту, которую делила со свиньей и собакой.

Тирион ее не винил. Его присутствие на борту мореходов вполне устраивало, ведь карлики приносят удачу. По голове его трепали так, что того гляди лысина будет, а вот с Пенни все было сложнее. С одной стороны, она карлица, с другой – женщина, а женщина на корабле – дурная примета. На каждого, кто пытался и ее погладить по голове, приходились трое, бормотавших проклятия при каждом ее появлении.

Тирион ей, конечно, как соль на рану. Ее брату отрубили голову вместо него, а он сидит себе и бормочет глупые утешения. На ее месте Тирион ничего бы так не хотел, как скинуть зловредного карлика в море.

Сам он очень ее жалел. Ни она, ни тем более ее брат не заслужили того, что случилось с ними в Волантисе. Перед самым отплытием у нее глаза так распухли от слез, что смотреть было страшно. Как только подняли парус, она заперлась со своими животными у себя, но по ночам все слышали, как она плачет. Вчера один помощник предложил другому выбросить ее за борт, пока она не залила весь корабль, и Тирион не был уверен, что это шутка.

После молитвы все разошлись – кто на вахту, кто поужинать, выпить рому и завалиться в гамак. У костра, как всегда, остался один Мокорро. Спал он днем, а в темные часы бдил и поддерживал священный огонь, чтобы солнце утром снова вернулось в мир.

Тирион, присев напротив, протянул к огню руки. Жрец, неотрывно смотревший в пламя, некоторое время не замечал его. Неужели он и вправду видит там будущее? Страшный у него дар, если так.

– Хутор Хилл, – промолвил он наконец, подняв глаза, – ты пришел помолиться со мной?

– Ночь, как-никак, темна и полна ужасов. Что ты видишь в этом огне?

– Драконов. – На общем языке Мокорро говорил бегло, почти без акцента – поэтому верховный жрец Бенерро, несомненно, и отправил его просвещать Дейенерис Таргариен. – Старых и молодых, ложных и подлинных, темных и светлых. И тебя, в самой гуще всего – маленького человечка с предлинной тенью. Ты скалишь зубы.

– Я? Такой безобидный крошка? – Тириону сделалось лестно – жрец, конечно, того и хотел. Всякому дураку приятно услышать, что он что-нибудь значит. – Может, ты Пенни видел? Мы с ней одного роста.

– Нет, друг. Не ее.

Давно ли он стал жрецу другом?

– А не видел ты, часом, когда мы в Миэрин попадем?

– Не терпится увидеть спасительницу?

Как сказать. Спасительница может снять с него голову или драконам его скормить.

– Нет, тут все дело в маслинах – боюсь, что так и умру, не отведав их. Я плаваю быстрее, чем этот корабль идет. Кстати, кто такой Селасори Кхорун – триарх или черепаха?