Граф М. В. Толстой Рассказы из истории Русской Церкви 58 страница
Словом приветственным на приезд в Киев Петра I, произнесенным в Софийской церкви июля 5-го 1706 года, открывается великолепный ряд торжественных и похвальных слов Феофана. Это слово замечательно как памятник первой встречи его с Петром. Несмотря на многие недостатки, нельзя не признать в нем искреннего выражения радости. Очень кстати Феофан окружил себя воспоминаниями старины и связал древнюю славу России с настоящею. В год Полтавской битвы, во время проезда Петра Великого через Киев, Феофан Прокопович произнес длинное похвальное слово или "Панигирикос о православной над войсками Свейскими победе". В этом слове, довершившем возвышение Феофана, он - первый из современных ему ораторов - стал изображать живую современность, не переводя ее в символы и аллегории.
В 1716 году уже будучи ректором академии он был вызван в Петербург и там постоянно говорил проповеди, в которых объяснял слушателям политические события и планы Петра. В 1718 году во время розысков, когда русское духовенство уличалось в связях с царевичем и отринутой царицей, когда Петр заподозрил в этом даже и Стефана Яворского [51], Феофан говорил слово о власти царской с ясными намеками на современников; тут говорилось о богословствующих невеждах, которые хотят летать, но, как "прузи, имея малые крыльца, а чревище великое", сейчас же падают на землю, о мудрецах, каким-то бесом льстимых или меланхолиею омраченных, которые считают грешным, что ни увидят чудного, славного, веселого, о видящих сония и гласы слышащих; доказывалось, что и священный чин обязан повиноваться государю, ибо этот чин не есть иное государство.
Феофан положил основание новой школе проповедников, заключавшей в себе возможность уклонения в протестантскую односторонность: он допускал совершенно свободное изъяснение текстов Писания без авторитета отцов Церкви [52]. От проповеди он требовал обличения предрассудков и суеверий и преподавания основных догматов христианства, всем доступного, ясного и подкрепленного текстами. Он особенно предостерегал против произвольных, натянутых толкований, против обычая помимо прямого смысла искать аллегорий и символов и предписывал строго держаться буквального смысла. Как основатель новой школы в богословской науке, Феофан сильно восстал против влияния католических преданий, вкравшихся в нашу Церковь, и ревностно трудился над их искоренением. В этом критическом труде он руководствовался одним Писанием и личным разумом. Понятно, что при таком образе мыслей Феофан, непримиримый враг римского католицизма, в своих воззрениях на предметы веры и церковное устройство, естественно, должен был уклоняться на сторону протестантства и в этом отношении значительно расходился с Яворским и другими киевскими учеными, которые отыскали в его богословских лекциях протестантские понятия о первородном грехе, об оправдании верою, о церковной внешности и т. п. Сверх того, местоблюстителю Стефану, строгому в жизни и твердому в правде, не могла нравиться гибкость Феофановой совести и свободное участие его в пиршествах вместе с иностранцами [53], так что, когда царь захотел возвести Феофана в сан святительский, Стефан счел за нужное противиться его поставлению [54]. Но воля Петра была исполнена, и Феофан в 1718 году сделался епископом Псковским с правом носить саккос, что тогда почиталось особенным монаршим благоволением, ибо епископы облачались в фелонь с омофором. С этой поры Прокопович становится правою рукою Петра в делах церковных, более министром, чем святителем Церкви.
По кончине Петра и особенно при Бироне Феофан стоял во главе церковного управления и действовал самовластно, нисколько не обуздывая страстей своих и мстительности против тех, кто прежде служил ему препоною. Хитрый и дальновидный, он сумел выстоять и удержать все влияние в ту страшную эпоху, когда знатнейшие деятели на поприще политическом кончали жизнь свою в снегах Сибири, когда от пыток и телесных наказаний не избавляли ни личные достоинства, ни высокий сан. Но пришел конец и его многомятежной жизни (8 сентября 1736 г.); в устрашающих образах проходили пред ним минувшие события, и, готовясь предстать суду Божию, он, приставив указательный палец ко лбу, произнес: "О, главо, главо! Разума упившись, куда ся преклонишь?" [55]
Церковные преобразования Петра коснулись и состояния духовенства, как монашествующего, так и белого. Взгляд Петра на монашество, выраженный еще при учреждении монастырского Приказа, происходит по всему его законодательству о монастырях. Руководясь своими материальными понятиями о служении обществу и раздраженный теми подметными письмами против реформы, которые из монастырских келий распространялись в народе, он смотрел на монахов, как на людей, которые "поядают чуждые труды" и от которых, кроме того, являются "забобоны, ереси и суеверия". Несмотря на значительные суммы денег, заимствованные Петром из богатых обителей [56], первою заботою его было сокращение числа монастырей и монахов. Еще с 1701 года монастырский Приказ начал перепись монастырей для составления определенного штата монашествующих. Штаты не были составлены, но принято было общим правилом число монахов и монахинь против переписи не увеличивать, постригать желающих только на свободные места. С течением времени и то число монашествующих, какое найдено по переписи, стало уменьшаться; вместо убывших монахов в монастырях помещались больные, нищие, сумасшедшие и особенно отставные солдаты. Впрочем, вскоре по основании новой столицы на берегах Невы Петр устроил там новую обитель в честь святого великого князя Александра Невского, в которую перенес и мощи его из Владимира [57]. Здесь монахи были преимущественно ученые, по выбору самого царя, который ясно понимал пользу, приносимую Церкви ученым монашеством, и указом предписал: "Во всех Российския Империи монастырях, переписав молодых ниже 30 лет монахов, для учения, кого каких наук возможно, в славяно-латинские школы собрать". В 1727 году император Петр II повторил тот же указ; в нем замечено между прочим, что целью такого распоряжения ставили то, чтобы был от ученых иноков "плод Божией Церкви".
Белое духовенство требовало еще более попечений, нежели монашествующее; реформа застала его в самом жалком положении, материальном [58] и нравственном [59]. Для улучшения материальных средств приходского духовенства правительство предпринимало сокращение числа церквей и священно-церковнослужителей. При построении новой церкви требовалось предварительное разрешение высшей духовной власти и самого государя, обращалось внимание на число приходских дворов, отводимых для новой церкви, на достаточность средств для ее содержания и на расстояние ее от соседних церквей. Но вопрос об улучшении содержания духовенства так и остался нерешенным. При Петре уменьшилось даже и то благосостояние, каким духовенство пользовалось прежде. Так еще с 1698 года всем церквам, у которых были какие-нибудь угодья и приходские дворы, прекращена была казенная руга, а тем, у которых вовсе не было ни прихода, ни угодий, эту ругу велено выдавать только наполовину. Кроме того, самые угодья церквей: мельницы, рыбные ловли, лавки, постоялые дворы и пчельники, которые были особенно любимой доходной статьей духовенства, - были объявлены теперь оброчными статьями казны и обложены оброком. Старые платежи в архиерейскую казну сделались для духовенства еще тяжелее прежнего, попав теперь в ведомство сборщиков монастырского Приказа. Чтоб усилить нравственное значение белого духовенства, решили поставлять в священники и дьяконы людей достойных и противодействовать обычаю, по которому места передавались по наследству и продавались, находясь в зависимости от домов священнослужительских. Набор детей духовенства на военную службу еще более увеличил число недостойных священников и дьяконов, потому что молодые люди бросались на места, чтоб избавиться от военной службы. Народному значению духовенства весьма много вредило еще то, что оно было притянуто к общей тогда системе полицейских доносов; оно обязано было доносить правительству о прихожанах, которые противодействовали реформе, о распространителях суеверий и расколов, о заговорах против государя даже в том случае, если узнавало о них на исповеди.
Неудивительно, что при таком положении духовенства, с одной стороны, а с другой - при жестоких гонениях на раскольников со стороны правительства раскол, как отрицание Церкви, усиливался постоянно, разветвляясь на бесчисленные толки [60]. Вразумления церковного (кроме святителей, упомянутых выше) народ встречал весьма мало. Безжалостный впоследствии к неисправимым изуверам Петр в первой половине своего царствования приказывал с противниками Церкви с кротостью и разумом поступать по Апостолу: "бых беззаконным яко беззаконен, да беззаконных приобрящу", и "не так, как ныне, жестокими словами и отчуждением". Он думал, как видно из этих слов, что дело пойдет успешнее с переменою тона, ибо до тех пор духовные лица обращались к раскольникам, как строгие судьи к преступникам. Петр нашел человека, который мог быть способнее других к такой перемене обращения: то был Питирим, игумен Переяславского Никольского монастыря, сам бывший прежде в расколе и потому знавший хорошо своих прежних собратий. В 1706 году Петр поручил ему обращение раскольников увещательными средствами. Если царь не хотел преследовать своих подданных за религиозные убеждения, то, с другой стороны, смотря на раскол, как на заблуждение, он не мог позволить, чтобы заблуждения распространялись в народе. Он терпел раскол только с условием, чтобы раскольники исполняли обязанности добрых граждан и подданных: так он прямо объявил выгорецким раскольникам, что позволяет им молиться по-старому, если только они будут усердно помогать ходу железных заводов. Выгорецкие раскольники усердно работали, уверяли царя, что они за него молятся, оказывали разные знаки своей преданности и потому беспрепятственно могли молиться по-старому. Но Петр хорошо знал, что не все раскольники были похожи на выгорецких, знал, что это самые злые противники преобразования, самые ревностные распространители учений о новых временах, как о временах антихриста, знал, что эти люди толпами бегут и укрываются в лесах и пустынях, лишая государство рабочей силы и скрывась от службы. Петр не хотел преследовать безвредных раскольников; но чтоб они были безвредны, чтоб правительство могло терпеть их, как безвредных, нужно было знать, что они, где они и сколько их. В феврале 1716 года велено было переписать всех раскольников, как светских, так и чернецов и черниц; но как выгорецкие раскольники получили право молиться по-старому за усердную работу на заводах, так и все раскольники за это право должны были помочь государству в его великой денежной нужде, должны были платить двойной оклад. В течение 12 лет Питирим обратил весьма много раскольников в Юрьевецком и Балахнинском уездах. В 1716 году он послал в керженские поповщинские скиты 130 вопросов, на которые раскольники отвечали тоже вопросами (числом 240), но ответов на вопросы Питирима не прислали, уклоняясь от состязания с ним, боясь посрамления. После неоднократных требований с его стороны эти ответы присланы были в 1719 году, когда он был уже епископом Нижегородским. В селе Пафнутове, наконец, состоялся обмен этих ответов с ответами Питирима и знаменитое собеседование его с учителями керженцев Варсонофием и дьяконом Александром в присутствии многочисленной толпы раскольников, кончившееся присоединением расколоучителей к Православию [61]. Ответы святителя Питирима под именем "Пращицы" и исповедь Варсонофия напечатаны и разосланы были по церквам [62]. Питирим сам объезжал скиты раскольничьи, строил церкви, приготовлял и поставлял способных священников. К концу жизни его (умер в 1738) в его епархии едва осталось 2000 раскольников, тогда как в 1716 году их насчитывалось свыше 40000.
Для истребления раскола необходимо было просвещение духовное, и оно составляло постоянную заботу царя-преобразователя. В Киевской-Могилянской коллегии, по мере восстановления ее, учение продолжало процветать. Тишина, водворившаяся в Киеве со времени присоединения его к семейству городов русских, безопасность от всех притеснений, никогда не перестававших в местах, подвластных польской короне, привлекали в Киевское училище и других молодых людей, не принадлежавших даже державе русской. От царей Иоанна и Петра коллегия получила две грамоты: в первой из них предоставлено ей право беспрепятственно владеть вотчинами со всеми принадлежащими к ним угодьями, пожитками и доходами. Вторая грамота назначает еще в первый раз царское жалованье коллегиальному начальству [63], хотя и весьма скудное. Петр-единовластитель даровал (26 сентября 1701 года) киевским школам новую милостивую грамоту. Главное, что особенно было лестным для коллегии в этой грамоте, - это название ее Академией, равною по привилегиям "иным академиям во всех государствах иноземческих". Вместе с этим ученики в царской грамоте наименованы "студентами", с правом неподсудности никому, кроме ближайшего своего начальства. С этой поры началась новая эра существования Киево-Могилянской коллегии: возведенная в звание Академии, она год от году становилась все более достойною своего высокого имени.
В 1710 году Киев, пораженный тяжким бедствием - чумою [64], был свидетелем чуда, явленного Богом, дивным во святых Своих. Только один Михайловский монастырь, в котором почивают мощи святой великомученицы Варвары, был сохранен вместе с подгорным скитом своим от губительной болезни. Желая увековечить сие великое знамение молитвенного ходатайства св. великомученицы, митрополит Иоасаф сочинил ей акафист и установил прочитывать его еженедельно по вторникам, что исполняется доныне.
Конечно, и академия не могла не разделять бедствий своего края. В одних имениях, принадлежавших коллегиальному братству, произвели страшное опустошение моровая язва и саранча, а другие отошли за границу, под владычество Польши, по Прутскому договору, при котором Украина правой стороны Днепра досталась Польше. Но внутреннее состояние академии день ото дня возвышалось. Особенно ректор ее Феофан Прокопович, отрешившись от уз схоластики, приобрел своими богословскими трактатами такую славу, какой никогда не имели его предместники. Сверх того, высокое значение его, приобретенное милостивым вниманием государя и могущественного любимца его Меншикова, связи с другими вельможами двора не могли не быть благодетельными и для училища; в аудитории стали слышны знатнейшие фамилии, и все лучшие помещики малороссийские, зная о любви монарха к просвещению, наперерыв спешили отдать детей своих в единственное тогда училище. Граждане, купцы и мещане киевские за честь себе поставляли быть в числе воспитанников академии, заключавшей в себе до 1100 слушателей.
Академия пользовалась покровительством гетманов Мазепы и Скоропадского и имела постоянных попечителей в лице митрополитов Киевских: Варлаама Ясинского (1690-1707) и Иоасафа Кроковского (1707-1718), который после измены Мазепы был вызван Петром на Собор в Глухов вместе с другими святителями, чтобы предать проклятию коварного изменника и ненасытного честолюбца. Болезненно отзывалась в сердце Иоасафа анафема тому, кого за несколько дней перед сим почитал он охранителем Православия и благодетелем просвещения; но, скорбя о человеке, он поражал клятвою изменника вере, царю-благодетелю и родному краю. Немедленно по прибытии в Киев митрополит обнародовал акт проклятия печатными листами с увещанием ко всему народу пребывать в верности к государю. В 1718 году, когда начался суд над царевичем Алексеем, Иоасаф был вызван в Петербург, но остановлен в Твери, и между тем, как свите его приказано было следовать в обратный путь, митрополит был заточен в Тверском Архангельском монастыре, где 1 июля 1718 года и скончался [65]. Он был последним первосвятителем киевским на праве избирательном; преемники его назначались уже по общему порядку.
Положение Московской Академии в начале царствования Петра было весьма неблагоприятно. Наступило время переходное: влияние греческого языка сменяется латинским, круг ученой деятельности расширяется, наставников берет академия не из Греции, но из единоплеменной Руси юго-западной. Замечательно, что в это время рушилась последняя опора ученых из греков: последний Патриарх Московский, стоявший за идеи царя Феодора и Софии, до самой смерти заботившейся о вызове новых ученых из греков, скончался, оставив Академию в опасности совершенного упадка. Действительно, непрестанная смена наставников в Академии после Лихудов, дошедшая, наконец, до того, что некому стало учить, сокращение предметов учения, открытое гонение на язык греческий не могли обещать академии прочного существования, и это продолжалось до тех пор, пока не вступился за ее участь преобразователь России.
Первый из учеников Лихудов и почти последний в ряду наставников, вышедших из их школы, Палладий Роговский, не мог напоминать собою Лихудов: заграничное образование не оставило в нем и следов греческого образования, полученного им в Москве, так что он не знал даже языка греческого. Слушая полтора года Лихудов еще в школе Богоявленского монастыря, Палладий, "желая совершенного учения", удалился из Москвы, снял иноческое платье и учился год в Вильне в иезуитской школе; потом в силезском городе Нейссе провел еще год, "учася пиитическому разуму"; отсюда перешел в Ольмюц для слушания риторики. Но ольмюцкие иезуиты не соглашались допустить его в школу, если он не примет унии, и Палладий решился из любви к науке на временное, впрочем, и только наружное отступление от Православия. Это открыло ему дорогу в Рим, где семь лет изучал он философию и богословие в греко-униатской коллегии, был здесь посвящен в пресвитера униатским митрополитом Онуфрием и, по окончании учения получив степень доктора философских и богословских наук, тайно уехал в Россию, исповедал Патриарху Адриану свое невольное отступничество, написал пространное исповедание своей веры в духе Православия и проклял учения, мудрствования, догматы и толкования западные, несогласные с учением Восточной Церкви. В 1699 году Патриарх принял Палладия в недра Православной Церкви, а на следующий год поручил ему должность наставника в Академии и поставил его игуменом Заиконоспасского монастыря [66].
Между тем по смерти Патриарха Адриана во главе управления делами Церкви стал митрополит Стефан Яворский. В 1701 году царь вверил его непосредственному надзору и попечению Московскую Академию, и Яворский первый принял звание протектора академии. Выбор, сделанный Петром, оправдался как нельзя лучше: просвещенному вниманию Яворского обязана академия своим восстановлением и распространением. Лучший из тогдашних воспитанников Киевской Академии, докончивший свое образование за границею, Стефан внушил царю, что лучшим образцом для устройства Академии Московской может быть Киевская, уже засвидетельствовавшая долговременными опытами доброе направление введенного в ней образования и даровавшая Церкви многих архипастырей и ученых, и Петр, еще прежде указывавший Патриарху Адриану на киевских ученых [67], повелел "завесть в академии учения латинские". Сличая это распоряжение Петра с распоряжениями царя Феодора Алексеевича и Патриархов Восточных, имевшими место при основании академии и позднее при - Лихудах, находим, что тогда отдавали преимущество и даже исключительное господство образованию греческому, а теперь вводится образование латинское. Царь Петр в свое путешествие по Европе видел одни рассадники латинского образования и потому, внося преобразование во внешнюю жизнь народа, желал и науку облечь в общепринятые на Западе формы. Стефан Яворский, питомец школ киевской, львовской и познанской, очевидно, не мог не сочувствовать порядку, введенному в этих школах. Потому в силу указа царского Яворский обратился за учителями к Академии Киевской и после смерти Палладия устроил Академию Московскую по образцу Киевской. Есть основание думать, что все уроки читались и сочинения были писаны на одном латинском языке, Академия утратила прежнее название школ греческих и именовалась славяно-латинскими школами [68].
Мы уже видели, что царь-преобразователь тяготился последним Патриархом. Хотя Адриан вовсе не походил на Никона и только безмолвием протестовал против реформ и нововведений, но пред глазами Петра всегда носился призрак прежнего "властительного" великого государя [69]. Не надеясь найти Адриану преемника просвещенного, достойного уважения по благочестию, и вместе с тем усердного сподвижника в деле преобразования государства, Петр давно уже решился уничтожить патриаршество в России и заменить его соборным управлением.
По воле царя, в 1720 г. собран был Собор пастырей Церкви Русской. Под председательством самого царя Собор рассуждал о высшем духовном правительстве. Признано было полезным поручить управление Церковью, вместо Патриарха, постоянному Собору пастырей. Причины обнародованы были следующие: а) тогда как занятия одного лица могут останавливаться то болезнями, то смертию его, Собор имеет возможность вести дела безостановочно, и ответы на возможные сомнения могут быть всегда готовы, б) легче дознаться правды Собору многих, чем одному лицу, в) в решениях собора более может быть беспристрастия, чем в решениях одного лица, г) решения Собора более имеют важности и твердости и потому охотнее будут исполняемы, чем решения одного лица, и д) влияние сильных не столько может препятствовать правильным определениям Собора, чем решениям одного лица. Вследствие сего, положено было, не изменяя ничего в отношениях церковного правления, открыть постоянный духовный собор, который назывался сначала духовною коллегиею, а потом получил наименование "святейшего Правительствующего Всероссийского Синода".
В 1721 году царь Петр уведомил посланием Константинопольского Патриарха, а через него и прочих первосвятителей восточных об учреждении соборного правления Русской Церкви. Патриарх Иеремия в ответ на царское послание, писал к Святейшему Синоду, признавая его братом во Христе восточных патриархов, с равною им церковною властью. Такое же послание было получено от Патриарха Антиохийского Афанасия; Патриархи Александрийский и Иерусалимский не прислали от себя отзыва, потому что первый скончался, а второй лежал на смертном одре.
Так утвердился новый вид высшего управления Церкви Русской!
Духовный Регламент, написанный Феофаном Прокоповичем, пересмотренный Собором и утвержденный государем, как применение древних церковных правил к состоянию Русской Церкви, стал церковным правилом. Впрочем, самим Регламентом как оставлены в неприкосновенности и прежней силе древние правила Соборов, так предоставлено и Синоду вводить новые постановления по нуждам Святой Церкви, по руководству Священного Писания и правил Церкви вселенской по утверждении их самодержавною властью [70].
Президентом Святейшего Синода был назначен Стефан, митрополит Рязанский; за ним по старшинству следовали члены: Феодосий (Яновский), архиепископ Новгородский, Феофан, архиепископ Псковский, Петр, архимандрит Симоновский, Леонид, архимандрит Петровский, Филофей, архимандрит Донской, греческий священник Анастасий Кондоиди, Иоанн, протопоп Троицкий, Петр, протопоп Петропавловский, иеромонах Варлаам Овсянников.
В сущности, постоянный собор, или Синод, остался тем же для Русской Церкви, чем было патриаршее правление, как и писали Патриархи. Заменив собою патриаршество, он принял на себя и занятие патриаршего правления. Священным долгом его, долгом пред Господом и Церковью, служит следующее: наблюдать за чистотою учения и благолепием богослужения, противодействовать ересям и расколу, поверять сказания о святых и искоренять всякое суеверие, наблюдать за проповеданием слова Божия, избирать и поставлять достойных архипастырей, преподавать наставление архипастырям в случае недоумения их, принимать и разрешать жалобы недовольных решениями церковных правителей. Преимущественному надзору его подлежат все духовные училища и все лица духовного звания, а равно цензура духовных книг, освидетельствование мощей и чудес и сопричисление к лику святых. Ему принадлежит окончательное решение дел о сомнительных браках или о браках в недозволенных степенях родства и о расторжении брака. Вообще же, все, что может иметь влияние на состояние отечественной Церкви по отношению к догматам веры или к богослужению и правлению, составляет предмет забот и рассуждении Святейшего Синода [71].
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] "История России" Соловьева, XIV, 154. Маркелл, родом из южных славян, служил прежде в посольском Приказе переводчиком греческого, латинского, немецкого, польского и татарского языков; по пострижении в монашество, был в патриаршем дворе судьею в тиунской палате; потом архимандритом брянского Свенского монастыря; в 1680 году посвящен в сан архиепископа Суздальского; 6 сентября 1682 г. назначен митрополитом в Псков, а 8 сентября 1691 года переведен в Казань ("Святыни и древности Пскова", стр. 15).
[2] Гордон II, 309-311.
[3] В сильном послании против брадобрития "еретического безобразия, уподобляющего человека котам и псам", Патриарх стращал русских людей вопросом: "если они обреют бороды, то где станут на страшном суде: с праведниками ли, украшенными брадою, или с обритыми еретиками?" - Устрялов, 111, 193.
[4] В одной проповеди. Патриарх Адриан жаловался на то, что многие "от пипок табацких и злоглагольств люторских, и прочих еретиков объюродели. Совратясь со стезей отцов своих, говорят: для чего это в церкви так делается? Нет в этом пользы, человек это выдумал... Едва только св. книгам узнает имя или склад словесный, и уже учит архиереев и священников, монастыри править, устрояет чин церковный". Патриарх требовал, чтобы все по-старому учились у своих духовных отцов.
[5] При Адриане попался в отступничестве от православных один московский дьякон, Петр Артемьев, который ездил учиться в Венецию; этот болезненный и нервный человек попал там в руки иезуитов и был доведен ими до такого фанатизма, что по возвращении в Россию начал горячо отстаивать и проповедовать свои латинские убеждения даже с церковной кафедры. В 1698 году он был расстрижен и сослан в крепкое заточение на Соловки. Из допросов ему узнали, как русские ученые отрекались на Западе от Православия, писали против него сочинения на ученые степени, как иезуитское воспитание приучало их ко лжи, укрывательству своих убеждений, ложным клятвам. Вследствие этого в Москве не стали верить заграничным воспитанникам даже и в том случае, когда они с клятвою отрекались от латинства и просили присоединения к Церкви.
[6] Впрочем, Адриан, в письме к Досифею, старался защитить Лихудов, ссылаясь на прежние похвалы им самого Досифея. Досифей отвечал ему: "говорят, что я прежде хвалил их (Лихудов), зачем же теперь порицаю их? Но говорить так не благоразумно. Христос Сердцеведец избрал Иуду и сделал его апостолом, как доброго, а когда он стал зол, отринул его. Так и нам учителя показались на вид смиренными, и мы думали, что у них сердце доброе, а они оказались после злыми и лукавыми, и мы писали о их злобе и лукавстве, которые вы и сами видели; и не было нужды писать об этом много грамот, но следовало бы вам после первой же грамоты сослать их куда-нибудь дальше, чтобы они не оставались в Москве и не писали, что им вздумается; они смиряться не умеют и пишут сюда всякую ложь, от чего может произойти зло" (История Московской Академии, С. К. Смирнова, с. 70 и 71). Впрочем, Лихуды были сосланы в Кострому уже в 1701 г., по кончине Патриарха Адриана.
[7] Царица Наталья Кирилловна так ненавидела иностранцев, что никогда не допускала их целовать ее руку.
[8] Царь Иоанн "скорбный главою", умер незаметно, как и жил, 29 января 1696 года.
[9] Здесь не место говорить о всех великих делах Петра; мы постараемся ограничиться взглядом на отношение его к Церкви и духовенству, пользуясь с благодарностью превосходною речью г. профессора Киевской Духовной Академии Ф. А. Терновского (Труды Киевской Духовной Академии, 1874 г. октябрь).
[10] "А о Петре ведайте, - говорил он перед Полтавскою битвою, - что ему жизнь не дорога: жила бы только Россия во славе и благоденствии".
[11] "Европа, - писал Петр, - нужна нам только на несколько десятков лет, а после того мы можем обернуться к ней задом".
[12] Ярость царя не пощадила и его семейства: царевны Софья и Марфа, мутившие стрельцов, и супруга царя, Евдокия Лопухина, державшаяся старинной партии, были пострижены, последняя в том самом Покровском-Суздальском монастыре, который принял некогда в свои стены другую невольную постриженицу, великую княгиню Соломонию, супругу Василия Иоанновича.
[13] По случаю взятия Азова царь писал Шереметьеву: "Письмо ваше о пресчастливой победе с превеликою радостью приняли и Господу Богу сердечно благодарили; ибо таковые случаи Ему Единому приписывать достоит". При известии о заключении мира со шведами, царь писал: "Николи наша Россия такого полезного мира не получала. Правда, долго ждали, да дождались. За еже все да будет Богу, всех благ виновнику, выну хвала".
[14] После неудачи на берегах Прута, Петр писал в Сенат: "Так воля Божия благоволила и грехи христианские допустили... Но мню, что праведный Бог может к лучшему сделать".
[15] Духовным лицам царь между прочим писал следующее: "Хотя довольно власти над сыном, по божественным и гражданским правам имею, однако ж боюсь Бога, дабы не погрешить. Ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в их. Тако ж и врачи, хотя б и всех искуснее который был, то не отважится свою болезнь сам лечить, но призывает других. Подобным образом сию болезнь свою вручаем вам, прося лечения оной, бояся вечной смерти. Да взыщете и покажете от св. писания истинное наставление и рассуждение... дабы мы, из того усмотря, неотягченную совесть в сем деле имели". Светским лицам увещание от царя было в том же роде: "Не влаттируя, сиречь похлебствуя мне и, несмотря на лицо, сделайте правду и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты в день страшного испытания".