Отношения с немусульманами 13 страница

Видимо, действия «за полтора днища» от Стамбула опи­саны 12 (2) июля Ф. де Сези. «Казаки, — говорится в его до­несении королю, — появились в пятнадцати лье отсюда(в 83,3 км, если лье сухопутные. — В. К.) на тридцати лодках, чтобы взять один город, именуемый Кодриа, в пяти лье от Черного моря в

Анатолии; они оставили свои следы и увели более тысячи пленных на карамуссалах, взятых ими». Под Кодриа, несом­ненно, подразумевалась Кандыра, расположенная в азиатс­кой части прилегающего к Босфору черноморского побере­жья, в некотором удалении от моря (впрочем, гораздо ближе, чем напять лье)⁴⁷.

Число и судьба уведенных карамюрселей неизвестны. С уче­том множества взятых пленников можно было бы предположить, что захваченных судов насчитывалось 10, и тогда флотилия уве­личилась бы как раз с 30 до 40 судов, а первоначальные экипажи были бы больше указанных ранее (1150 : 30 = 38,3 человека). Однако это слишком вольное допущение, и к тому же все суда флотилии в источнике названы именно стругами («ходило... на море... 40 стругов»)⁴⁸.

Живые и яркие впечатления от последствий налета казаков на Кандыру и другие селения Прибосфорского района остались у И. Кондырева и второго посла дьяка Тихона Бормосова. По­сольское судно по пересечении Черного моря неподалеку от Босфора попало в шторм и долго носилось по волнам, пока с трудом не пристало у «городка Легры» (по-видимому, Эрегли). Селение оказалось пустым, поскольку все его жители разбежа­лись от казачьих наездов. Подождав там ослабления ветра пять дней, судно снова отправилось в путь, но опять попало в шторм. 28 сентября пришлось выйти на берег в лимане, расположен­ном у Кандыры⁴⁹.

В этом лимане укрывалось «от погоды кораблей с десять; а которые турские люди были на тех кораблех, и те, увидя их (по­слов. — В.К.), учали с кораблей метаться на берег и корабли по­кинули, и побежали по селом и по деревням для того — почаяли приходу донских казаков, что преже сего... в июле приходили на те места донские казаки и село Кандру и иные села и деревни пожгли, и людей в полон поймали».

«А как пришли (послы. — В.К.) в село в Кандру, — расска­зывает статейный список, — и то село вызжено все, а в селе было дворов с 500 и больши; и к ним (послам. — В.К.) в село в Кандру приходили кадый (кади, обычно глава казы, административно-судебного округа. — В. К.) и тутошные торговые жилецкие и уез­дные люди челов[ек] с 300 и больши и говорили, что село Канд­ру и иные села и деревни нынешнего лета повоевали и пожгли государя вашего донские казаки и людей многих побили, а иных живых поймали, и мы де зато ныне хотим учинить над вами то же, что донские казаки над нами учинили»⁵⁰.

Состоялся жаркий разговор: «И Иван и Тихон им говорили, чтобы они над ними никоторого дурна не учинили: идут они от великого государя царя и в[еликого] князя Михаила Федорови­ча веса Русии к в[еликому] государю их к Мустафе, салтанову величеству, о их государских великих делех⁵¹. А донским каза­ком от в[еликого] государя нашего заказ о том крепкой, что на море им ходить не ведено, а ходят на море и корабли и каторги громят литовского короля запорожские черкасы, а не донские казаки.

И села Кандры всякие люди говорили, что они донских ка­заков с черкасы знают (т.е. различают. — В.К.). Нынешнего де лета приходили к ним в село в Кандру и выжгли донские казаки, а не черкасы; и будет де донским казаком вперед на море ходить не ведено, и мы де за то над вами никоторого дурна не учиним». По всей вероятности, в перепалке на стороне московских по­слов выступал и возвращавшийся с ними из Москвы султанский посол Фома Кантакузин. В конце концов, поддавшись на угово­ры, жители перестали прямо препятствовать продолжению пути.

«И Иван и Тихон, — говорится далее в списке, — и турские посланники греченин Фома и чеуши (чавуши — слуги для осо­бых поручений. — В.К.), дождавшись ночи, из села из Кандры пошли к Царюгороду сухим путем и шли дорогою до морские протоки (до Босфора. — В.К.) четыре дни с великою боязнию, чтоб над ними в дороге уездные люди за казачьи погромы кото­рого дурна не учинили; а которыми месты ехали, и в тех местех по селом и по деревням всякие люди розбежались от казаков и живут по лесом».

Вот такую поразительную картину увидели московские по­слы под боком у великой столицы. Результат казачьего набега, по их наблюдениям, был весьма значительным: нападение, про­изведенное в середине лета, еще живо ощущалось в середине осени, причем на большом пространстве Прибосфорского рай­она.

«А на морскую протоку, — заключает список, — пришли октября в 12 день и стали, не доходя Царягорода за 10 верст, в селе в Бейкусе (Бейкозе. — В.К.); а корабль их пришел к ним на завтрея их приходу, октября в 13 день». В тот же день посоль­ство прибыло в Стамбул. Везир, естественно, делал И. Кондыреву упреки за набеги донцов и требовал их унять. Посол в ответ заявлял, что они «воры» и на море ходят самовольством, и в свою очередь требовал запретить азовцам грабить русские украины.

Согласно Т. Роу, казаки не ограничились нападением на Морское побережье, но действовали и в самом Босфоре. В письме сэру Фрэнсису Нэзерсейлу в Гейдельберг, отправленном после 1 июля 1622 г.⁵², говорилось что казаки «тревожили нас в "нашем порту (т.е. в Золотом Роге. — В.К.)⁵³ в течение нескольких дней». «Каково же мужество нашего города, — восклицал Т. Роу, — если страшатся толпы безоружных приграничных жи­телей?» Это была, конечно, неверная характеристика казачьей «вооруженности», но вполне понятная при сравнении сил «куч­ки» казаков с формальными возможностями Османской импе­рии. «Они (турки. — В.К.), — продолжал посол, — теперь гото­вятся выслать против них несколько фрегатов (фыркат. — В.К.), причем с большим трудом, и они так плохо снаряжены, что едва годятся лишь для демонстрации. У них (турок. — В.К.) нет при­пасов на складах, и заставили послать ко мне за двумя бочонка­ми пороха, в которых я отказал; и они оставались на нашем ко­рабле (британском, стоявшем в порту. — В.К.) под разными предлогами до тех пор, пока я не был вынужден сделать такой неподходящий подарок».

В тот же день Т. Роу отправил депешу в Лондон Д. Кэлверту, где без подробностей сообщал о вторжении татар в Польшу, а казаков на Черное море и захвате ими «большой добычи». Неко­торые меры Турции по улучшению ее отношений с Польшей, указывал посол, «я думаю, не обеспечат спокойствия... И вот в чем трудность: турки и поляки в любом случае заключили бы мир, но они не знают, что делать с этими разбойниками, кото­рые теперь никого не боятся».

Казачье «тревоженье» турок в столичном порту, по Т. Роу, следует понимать не в расширительном смысле, а в самом пря­мом: порт находился в тревоге не потому, что казаки находи­лись относительно недалеко, а потому, что они были буквально рядом, плавая у входа в Золотой Рог. Более того, на этот раз казаки выходили и в Мраморное море, о чем повествуют два современника.

В 1622 г. азовский татарин, взятый в плен донцами, «сказы­вал, что казаки на Белом море повоевали многие места и з Бело­ве... моря перешли на Чорное море». «Трудно сказать, — коммен­тирует это известие Н. А. Мининков, — в самом ли деле выходили казаки за пределы Черного моря, поскольку сообщивший об этом язык — азовский татарин не был в то время в Царьграде и не мог точно знать обстоятельств этого казачьего похода. Характерно, однако, то, что в Азове вполне допускали такую возможность».

Историк рассматривает данное сообщение как отражение слухов, ходивших среди азовских татар, и в одной и той же рабо­те относит эти слухи к походу 1621 г., затем к набегу 1622 г. (под командованием Шила), замечая, что слухи возникли неслучай­но, так как в последнем упомянутом году казаки «воевали» за полднища от Стамбула, но что по возвращении на Дон сами участники экспедиции не говорили о своем выходе в Белое море. Думается, что причины такого умолчания перед московски­ми представителями понятны, как и то, что вряд ли в Азове морским набегом казаков на Босфор интересовались в первую очередь татары: азовец, попавший в казачьи руки и оказавший­ся татарином, очевидно, пересказал известие, ходившее вообще по городу. Оно относится совершенно точно к походу 1622 г., поскольку источник, рассказав о возвращении на Дон из этой экспедиции отряда запорожцев, далее сообщает, что когда ос­новная ее часть с моря еще не вернулась, «из Войска посылали для языков под Азов и под Азовом... взяли татарина и роспрашивали про казаков, которые на море». Пленник, сказав о выхо­де донцов в Белое море и их возвращении в Черное, добавил, что казаки «на Дону будут вскоре».

Сообщение азовца о казачьем заходе в Мраморное море на­ходит подтверждение и в материалах английского посольства в Стамбуле. Еще И.В. Цинкайзен со ссылкой на депеши Т. Роу писал о том, что в 1622 г. казаки «своим появлением в устье Гел­леспонта даже столицу наполнили страхом и ужасом». Но это замечание оставалось для нас несколько неопределенным до не­посредственного изучения бумаг посла, которое показало, что британский дипломат прямо и недвусмысленно говорит о крейсировании казаков в Мраморном море и при входе в Дарданеллы. Через две недели после упоминавшегося письма Ф. Нэзерсейлу от 1 июля, где сообщалось о действиях казаков у столич­ного порта, в депеше от 14 июля посол доносил Д. Кэлверту, что трудность в развитии мирных отношений Турции и Польши будет заключаться в обуздании татар и казаков и что последние продолжают свои набеги и «на прошлой неделе были в устье Геллеспонта». «Мы, — добавлял Т. Роу, — еще не слишком уве­рены в своем спокойствии здесь, так что я был бы очень рад получить распоряжение его величества, что делать в случае не­обходимости». Донесения посла показывают, что, используя древнегреческое название Дарданелл, он имел в виду именно этот пролив, а не Босфор; в других сообщениях Т. Роу упоминал и второе устье Геллеспонта — эгейское.

14 июля 1622 г. приходилось на воскресенье, и следователь­но, «эта» неделя была с 8 по 14, а «прошлая» с 1 по 7 июля, что вполне соотносится с действиями казаков у Золотого Рога.

Таким образом, по данным двух независимых друг от друга источников, получается, что казаки в ходе этой экспедиции про­шли весь Босфор, в частности мимо входа в Золотой Рог и сул­танского Сераля, обитатели которого могли прямо под своими окнами лицезреть донские струги, вышли в Мраморное море, пересекли его и появились в устье Дарданелл, а затем проделали обратный путь. Это первый известный случай такого рода, и приходится только сожалеть, что Т. Роу не описал его подробно и что не обнаружены другие источники, которые бы рассказыва­ли о деталях знаменательного плавания.

Пребывание донцов на Босфоре, наделавшее столько пани­ки, завершилось, однако, их неудачей. Турецкому военно-мор­скому командованию все-таки удалось собрать в Стамбуле эс­кадру и направить ее против казаков. Сражение произошло в половине дня пути от столицы, у какой-то босфорской «жидов­ской деревни», которую трудно идентифицировать. В принци­пе это могли быть Арнавуткёй, Куручешме, Ортакёй или Бешикташ, все имевшие значительное еврейское население, но являвшиеся фактическими пригородами Стамбула. Может быть, речь шла об Арнавучкёе, расположенном дальше от столицы, чем остальные.

Большой полон, захваченный казаками, и отсюда попытка продать его «на месте» сыграли для них отрицательную роль, а турки прибегли к коварству и обману, в целом не характерным при обычном «окупе»- пленников.

О ходе сражения мы знаем из расспросных речей Л. Черны­шева и К. Ильина, слышавших на Дону от азовца Мустафы Кар­тавого, что казаки «взяли было деревню жидовскую, в которые жили жиды, атаде деревня от Царягорода всего полднища; и на техде казаков под ту деревню ходило турских людей 16 катарг, и тое деревню взяли у них назад и казаков побили с половину; а побили де их Оманом: заслали к ним наперед о том, чтоб казаки дали им полон, что оне поймали, на окуп, и будто их (пленни­ков. — В.К.) хотели окупать дорогою ценою, и манили им оку­пом три дни, и, собрався в те дни, пришед на них безвестно, и их побили, и полон свой отгромили, а половина де казаков ушли на море в стругех и полону с собою увезли немало ж».

В.М. Пудавов справедливо замечает, что «казаки потерпели большую потерю в собратах чрез лукавый обман неприятелей», которые во время переговоров, «улучив минуты расплоха казац­кого, напали нечаянно на струги». По Н.А. Мининкову, турки произвели нападение на казаков, когда те привели пленных. Ю. П. Тушин считает, что казаки после предложения выкупа «причалили к берегу и три дня вели переговоры», хотя источник гово­рит, что донцы сначала взяли селение, а потом уже к нему прибы­ли турецкие корабли и последовало предложение о выкупе.

Что касается казачьих потерь, то половина ⁵⁴ от 1150 человек должна была составлять 575. Но есть и другие данные — и боль­ше, и меньше названной цифры. Те же Л. Чернышев и К. Ильин передавали, что на Дону еще до возвращения флотилии ходили слухи о полной ее гибели: «А... донские атаманы и казаки гово­рили при них в розговорех и ясыри многие сказывали, что де тех атаманов и казаков побили на море турские люди всех». Ниже мы увидим, что, по турецким сведениям, Реджеб-паша, вероят­но, после босфорского боя привел в Стамбул 18 захваченных казачьих судов и 500 пленников. Однако К. Збараский, ведя в конце 1622 или начале 1623 г. переговоры с великим везиром Хедимом Гюрджю Мехмед-пашой, может быть, с иронией, так оценивал результаты османской антиказачьей борьбы 1622 г.: «... возмездие по отношению к казакам вы осуществили, пой­мав три челна с разбойниками...»

Верные цифры казачьих потерь сохранил статейный список И. Кондырева и Т. Бормосова, при которых флотилия вернулась на родину: на казаков «из Царягорода приходили каторги и уби­ли у них казаков челов[ек] с 400 и больши». Поскольку же из 40 стругов домой возвратились 25, значит, 15 было потеряно⁵⁵. С.З. Щелкунов считает, что набег едва не кончился для дон­цов «таким же разгромом, как в прошлый раз под Ризою» — в 1621 г. во время похода на Ризе. Но это набеги, несравнимые по результатам. В экспедиции к Ризе потери казаков составляли несколько более четырех пятых от числа участников, в босфор­ском походе — несколько более четверти; первый закончился полной неудачей, а второй, несмотря на значительный казачий урон, в целом оказался успешным и имел большое морально-политическое воздействие на воинов и население Стамбула и Босфора, равно как и сугубо экономический результат в виде разоренных селений, добычи и пленных. Уже по возвращении флотилии, 18 (8) сентября, Ф.деСези писал Людовику XIII, что «слух о четырех казачьих лодках на Черном море их (турок. — В.К.) здесь больше волнует, чем чума из Морей или Барбарии (Берберии. — А К.), так они перепуганы в этом отношении».

В отписке И. Кондырева в Москву сообщалось, что казаки флотилии «с моря... со многою добычею идут назад, а в Войско... еще августа по 5 число не бывали; а казаки... нам говорят, что у товарищей их срок положен с моря быть в Войско после Семеня дни (после 1 сентября. — В.К.)⁵⁶, как морской ход учнет миноваться; а вам де до тех мест в Азове не бывать (т.е. мира с I Азовом не будет и послов не передадут туркам, пока не вернется флотилия. — В.К.)».

Возвращение состоялось через два дня, задолго до ожидав­шегося срока. «Августа в 8 день, — сказано в статейном списке того же посольства, — пришли на Дон с моря донских атаманов и казаков и черкас 25 стругов, атаман черкаской Шило с товари­щи, челов[ек] их с 700 и больши...»

Полтора месяца спустя, 21 сентября, в Стамбул с Черного моря прибыл имперский флот под командованием султанского зятя адмирала Реджеб-паши ⁵⁷. Триумфально, под гром орудий и ружей он вошел в Золотой Рог с 18 захваченными казачьими судами и 500 пленными казаками. Еще Д.И. Эварницкий пола­гал, что этот успех адмирала, вероятно, относился к упомянуто­му сражению на Босфоре⁵⁸. Присоединяемся к данному мне­нию, поскольку не знаем для 1622 г. других случаев, когда бы османы на море захватили у казаков столь значительные трофеи и большое число пленников. В Турции Реджеб-паша получил прозвание «Победитель казаков», и И. фон Хаммер пишет, что к 1622 г. казаки уже 10 лет беспокоили побережье Черного моря, но никто не добился в борьбе с ними такого успеха, как этот флотоводец⁵⁹, с чем нельзя согласиться ни в отношении хроно­логии, ни по части, результатов (мы только что говорили о не­удачном казачьем походе к Ризе). Реджеб-паша был допущен к целованию руки у султана, пожалован богатым почетным плать­ем и вскоре же должностью капудан-паши, а впоследствии яв­лялся и великим везиром.

Войско Донское в царской грамоте от 20 сентября 1622 г. получило выговор: «А которые гонцы приезжают к Москве и в наши украинные городы с Дону, и те все сказывают, что вы на море товарищей своих посылали после нашего государского указу и неодинова... и то есте учинили негораздо, мимо наше­го царского повеленья, а наш указ послан к вам и не один. Да с вашими ж... товарищи ходили вместе запорожские черкасы, которые к вам пришли из Литвы, из Запорог, и ныне у вас на Дону черкасы многие и, будучи у вас на Дону, с турскими и с крымскими людьми чинят задоры многие; а по нашему указу запорожских черкас принимать вам к себе не велено, потому что они приходят к вам по наученью польского короля для того, чем бы меж нас и турского салтана и крымского царя ссо­ру учинити и война всчать».

Понимая, что казаки, как и раньше, будут совершать мор­ские набеги и что союз донцов и запорожцев не разорвать, по­скольку для них собственные интересы были важнее политичес­ких замыслов Москвы и Варшавы, царское правительство тем не менее выступало с очередным предупреждением: «А учнете де­лать против нашего указу и под турского и под крымского (госу­дарей. — В. К.) городы и улусы учнете ходити войною, и корабли и каторги громить, и черкас запорожских учнете к себе прини-мати, а что в том учинится меж нас и турского и крымского (го­сударей. — В.К.) ссора и война, и то все будет от вас, и вы б в том на себя нашего государского гнева не наводили и нашие к себе милости не теряли...»

Г.П. Пингирян говорит и о нападении запорожцев на Бос­фор, произошедшем осенью 1622 г., т.е. уже после рассмотрен­ного нами похода. По словам историка, «близко подъехавшие к Стамбулу по сухопутной дороге участники посольства К. Збаражского (Збараского. — В.К.) не решились въехать в столицу, ибо наблюдали полыхавшие на горизонте вдоль черноморского побережья Турции зарева пожаров — результат нападения укра­инских казаков, дошедших вплоть до Еникёя». Эти обстоятель­ства в совокупности с волнениями в Стамбуле, не связанными с казачьими действиями, привели к тому, что посольство долго отсиживалось вне столицы. Г.П. Пингирян ссылается на поэму-хронику С. Твардовского, участника этой миссии, и одну из ра­бот на армянском языке.

Согласно отчету о посольстве, К. Збараский со свитой въе­хал в Стамбул 9 ноября (30 октября), а в Молдавию, по пути к османской столице, прибыл после 21 (11) сентября, и следова­тельно, казачий набег должен был состояться в октябре или в крайнем случае в сентябре по старому стилю. Однако в упомя­нутом отчете не говорится ни о зареве пожаров, ни о слишком длительной задержке перед Стамбулом, хотя и сказано, что ве­ликий везир держал К. Збараского «пять дней за 2 мили от Кон­стантинополя». С учетом того, что и нападение 30 казачьих су­дов на Кандыру Г.П. Пингирян относит к осени, полагаем осен­ний набег на Босфор 1622 г. нереальным.

Но как бы то ни было, события этого и предшествующих лет показали, что Босфорская война казачества разгоралась, и Ватикан был прав, когда в инструкции от 14 (4) декабря 1622 г. для епископа Джана Ланцелотти, назначенного нунцием в Польшу, констатировал, что к этому времени «горстка казаков на неболь­ших судах не раз могла... грабить или стращать» турецкую сто­лицу.

«Следует отметить, — пишет Ю.П. Тушин, — что походы казаков на Азовское и Черное моря в 1623 г. до настоящего вре­мени остаются наименее изученными». Это замечание вообще справедливо и особенно в отношении казачьих действий у Босфора. Далее мы увидим, что Эвлия Челеби, В.М. Истрин, Д.И. Эварницкий, Б.В. Лунин, М.А. Алекберли и другие оши­бочно относят к указанному году операции, осуществленные казаками в следующем 1624 г. При этом отечественные авторы ничего не говорят о подлинных казачьих действиях, относящих­ся именно к 1623 г. «Сопоставление различных источников по­зволяет восстановить картину событий», — утверждает Ю.П. Тушин, нотутже повторяет ошибку своих предшественников⁶⁰. В зиму 1622—1623 гг. османские власти были уверены, что с началом навигации последуют новые набеги казаков, в том чис­ле на Босфор. «И теперь я знаю, — заявлял Хедим Гюрджю Мехмед-паша К. Збараскому, — казаки готовятся и будут здесь (бе­седа происходила в Стамбуле. — В.К.). У нас прекрасные места, и они не задержатся (прийти. — В.К.)». «Если вскоре появят­ся, — отвечал посол, разыгрывая "казачью карту", —... мой го­сударь предпримет по отношению к ним справедливые меры, смотря по тому, чего они заслуживают. Сделайте и вы так, как обещали (относительно прекращения татарских набегов на Польшу. — В.К.). А им (казакам. — В.К.) готовиться и не нужно, они готовы. Если меня так долго будешь держать... безусловно, дождешься их».

Переговоры о заключении мирного договора затягивались. «Везиры, — по словам К. Збараского, — опасались за свою участь: если бы оформили со мной договор, а потом вторглись бы [к ним] казаки, то гнев войска обратился бы на них, отпустив­ших меня».

После мюшавере — совещания у великого везира с участием крупных феодалов — создалась невыносимая обстановка для посольства, и речь шла уже о жизни посла. «Зачем пугаешь меня толпами разъяренных янычар? — спрашивал К. Збараский у аги. — Если погибну... то каким это будет... позором для вас! Повсюду разнесется весть, что убили посла. Весть о том дойдет до Польши, стократно усилит жажду мести шляхетской молоде- жи. Она двинется на вас по суше, поплывет по Черному морю на тысяче вооруженных чаек к берегам Азии, к Босфору, к самим стенам Сераля принесет смерть и опустошение». Разумеется, эта угроза была мифической: Польша не имела возможности начать широкое наступление на Турцию, а попасть на Босфор шляхтичи могли лишь вместе с запорожцами и на их судах61, но характерна сама форма заявления, которая могла возникнуть только в связи с казачьими набегами к проливу.

На новом мюшавере под председательством нового велико­го везира Мере Хюсейн-паши все-таки было решено подписать мирный договор с условием удержания татарских и казачьих вторжений. «Чтобы от короля польского, от его старост и капи­танов, от разбойников-казаков, от находящихся в его поддан­стве своевольных людей, — говорилось в первом пункте догово­ра 1623 г., — нашим (турецким. — В.К.) державам, погранич­ным замкам, селам, местечкам и всем другим моим (султана. — В. К.) владениям никоим образом не причиняли никаких беспо­койств и ущерба, чтобы на Черном море и слова «казак» слышно не было. К тому же, если от разбойников-казаков будут какие-либо потери, чтобы не было отговорок, будто нанесли их мос­ковские казаки. Не следует позволять казакам московским с ка­заками польскими соединяться, помогать друг другу. Следует силой их сдерживать, а непослушных тотчас карать».

Обе стороны, польская и турецкая, договаривались, игно­рируя интересы и мнение казачества и будучи не в силах конт­ролировать его поведение. Впрочем, в действенность договора в Стамбуле мало кто верил. 19 (9) марта Ф. де Сези сообщал, что турки продолжают готовить «на Дунае и вдоль берегов Черного моря» корабли, «чтобы противостоять казакам, ибо эти люди, как здесь полагают, должны прийти в этом году с войной не­смотря на мир с поляками».

Запорожцы в самом деле готовились с наступлением весны продолжить военные действия, хотя старшина под давлением Варшавы пыталась сдерживать казаков.

Первое сообщение о выходе сечевиков В4море мы имеем в депеше Т. Роу Д. Кэлверту от 5 апреля. Гетман Войска Запорож­ского Михаиле Дорошенко 20 мая (стиль неясен) писал киев­скому воеводе Т. Замойскому, что часть казаков, воспользовав­шись смертью прежнего гетмана Богдана Конши, самовольно отправилась в морской поход. Воевода выразил недовольство этим обстоятельством, и М. Дорошенко послал гонцов вдогон­ку за ослушниками, но те категорически отказались подчиниться королевскому приказу: «позабыв, видимо, о каре господней, вышли в море, не пожелав вернуться». Гетман выражал сожале­ние в связи с этим «проступком» запорожцев. Под 10 июня (31 мая) выход казачьих судов в море отметил и шляхтич Кра-совский, ведший «Дневник значительных событий, произошед­ших в Крыму в 1623 году». Трудно сказать, о несколькихли вы­ходах идет речь или о запаздывавшей информации, связанной с одним выходом.

Флотилия, которая нас интересует, была небольшой: Е. Зба-раскому сначала донесли о 22 ее чайках, а потом о 13. И хотя казаки ходили только на 13 судах, замечал этот сановник, но натворили они «столько, словно было их гораздо больше». К со­жалению, сведения о действиях флотилии неконкретны и отры­вочны. И.В. Цинкайзен говорит, что в 1623 г. казаки дерзнули распространить свои действия до устьев Босфора⁶² и угрожали отрезать столицу от подвоза со стороны Черного моря. «Экспе­диция, — пишет М.С.Грушевский, — не отличалась значитель­ными размерами, но турецкий флот стоял тогда в Кафе, заня­тый водворением на ханстве Мехмет-Гирея, и козацкие чайки, появившись вблизи беззащитного Стамбула, нагнали здесь боль­шого страху».

Однако, кажется, поход к Босфору состоялся раньше, чем думает М.С. Грушевский, или же набег в этом году был не один. Новый крымский хан Мухаммед-Гирей III прибыл в Кафу из Стамбула с турецкой эскадрой, состоявшей из 12 галер, 9 мая, а Т. Роу еще 5 апреля сообщал Д. Кэлверту: «Чтобы отомстить им (татарам. — В.К.), казаки вышли в Черное море и захватили тро­феи, и атаковали город...» По словам посла, «в этот день Совет пришел в ярость» и поспешил разослать повеления для предот­вращения дальнейших казачьих вторжений. «Не знаю, — заме­чал Т. Роу, — будет ли разорван мир с Польшей или, если ни одна из сторон не перейдет к открытой войне, они будут кивать на своих вольных вассалов, чтобы вредить друг другу, что со вре­менем навлечет на обоих еще большие неприятности».

Неясно, какой именно атакованный город имел в виду анг­лийский посол, но обычно просто «городом» он называл Стам­бул. Но даже если в данном случае подразумевались не осман­ская столица и ее босфорские пригороды, то все равно весной 1623 г. казаки действовали где-то неподалеку⁶³. Только по этой причине могло быть ограничено судоходство в Золотом Роге, о чем докладывал дипломат. В его сообщении, отправленном Д. Кэлверту 3 мая, отмечалось, что закрытие «дальнего порта» в целях предосторожности от казаков принесло «много убытков» и что турки не могут отомстить этому народу, который «разъе­диняет их морское войско», вынужденное «отправить часть га­лер на защиту торговли»⁶⁴.

В конце мая Стамбул охватила новая волна тревоги и страха перед казаками. 30 мая Т. Роу писал своему коллеге, послу в Гааге лорду Дадли Карлтону: «Казаки вторглись в Черное море, и тревога в городе была огромной...» Не исключено, что казачьи суда и в этом случае появлялись поблизости от Босфора⁶⁵.

В. Гюзелев, ссылаясь на неопубликованную надпись на сте­не монастыря «Христос Акрополит», пишет, что в 1623 г. казаки на 17 чайках напали на Несебыр (Мисиври) и захватили много церковной утвари. С этим известием перекликается сообщение прессы, согласно которому болгарские ученые нашли запись на полях богослужебной книги, сделанную иноком из монастыря Св. Анастасия и повествующую об интересующих нас событиях. Согласно этой записи, в июне того же 1623 г. казаки на 17 чай­ках опустошили город Агатополь (Ахтеболы), а затем поплыли к Сизеболы, высадились на близлежащем острове и взяли распо­лагавшийся там монастырь. Речь идет об уже упоминавшихся острове Манастыре напротив Сизеболы и обители Иоанна Пред­течи. Взяв в плен монахов, нападавшие увезли их с собой в Си­зеболы, где также собрали добычу. Наконец они пустились в плавание к Мисиври, но были застигнуты сильным штормом. Все суда перевернулись, казаки утонули, и спасся только их ата­ман, который сумел добраться вплавь до мыса Емоны (сейчас Емине), к северу от Мисиври.

Не имея полных текстов ни надписи на стене, ни книжной записи и располагая в отношении последней лишь газетной публикацией, мы, к сожалению, не имеем возможности обстоя­тельно проанализировать эти сообщения, противоречия между которыми бросаются в глаза. Разумеется, удивляет нападение казаков на православный монастырь. Хотя журналист уверен, что «казаки-разбойники» «подчас не старались отличать хрис­тиан от мусульман» и что отсюда и проистекали «нападения на болгарские монастыри», в действительности дело обстояло по-другому. Источники, рассказывающие о казачьих морских по­ходах, практически не знают даже конкретных случаев разгрома мечетей, а здесь набегу подверглась православная обитель⁶⁶.

Обращает на себя внимание, что информация записи похо­жа на заявление турецкой дипломатии о другом, более позднем и сомнительном казачьем разгроме того же самого монастыря, о чем мы поговорим в главе X. Непонятно, зачем нападавшим понадобилось увозить монахов в Сизеболы — разве в качестве проводников? Наконец, география набега говорит о том, что флотилия двигалась не с севера на юг, а наоборот, с юга на север, и, следовательно, дело происходило при возвращении из набе­га, первоначальный объект которого неизвестен, но им вполне мог быть Босфор.

Как увидим далее, П.А. Кулиш считал некоторые походы запорожцев «безначальными», т.е. проводившимися казачьей «разбойной» молодежью «без старших». Может быть, в данном случае, если запись о нападении на монастырь имеет реальную основу, мы встречаемся с таким походом молодежи? Возможно, она имела и какой-то конкретный повод для действий в обите­ли, не упомянутый информатором? Быть может, в таком случае одной из причин гибели казачьей флотилии, что случилось пер­вый и единственный раз в истории Босфорской войны, могли стать отсутствие или недостаток на судах опытных мореходов? Но все это одни «голые» догадки.