Часть вторая. тональ и нагваль. 6 страница

Ужаснейшее возбуждение начало охватывать меня. Я не мог себя сдержать. Мои кишки судорожно двигались. Я абсолютно точно мог чувствовать, что ощущал Паблито, когда он увидел сомбреро дона Хуана. Я испытал такое кишечное расстройство, что вынужден был вскочить и помчаться в кусты. Я слышал, как они взвыли от смеха.

Я не смел вернуться туда, где они находились. Некоторое время я колебался, размышляя о том, что очарование должно было быть разорвано моей внезапной выходкой. Однако мне не пришлось размышлять слишком долго. Дон Хуан и дон Хенаро пришли туда, где я находился. Они зажали меня с боков, и мы пошли на другое место в поле. Мы остановились в самом центре, и я узнал то место, на котором мы были утром.

Дон Хуан заговорил со мной. Он сказал, что я должен быть текучим и молчаливым и должен прекратить свой внутренний диалог. Я слушал внимательно. Дон Хенаро, должно быть, осознавал, что мое внимание было приковано к наставлениям дона Хуана, и он воспользовался этим моментом, чтобы сделать то, что он делал утром. Он опять издал свой с ума сводящий вопль. Он застал меня врасплох, но не неподготовленным. Я почти немедленно восстановил свое равновесие дыханием. Потрясение было ужасающим, однако оно не имело на меня того длительного эффекта, и я смог проследить за движениями дона Хенаро глазами. Я видел, как он прыгнул на нижнюю ветку дерева. Я проследил за его прыжком на расстояние двадцати пяти-тридцати метров и испытал странное зрительное расстройство. Не то, чтобы он прыгнул посредством пружинящего действия своих мышц. Он скорее скользнул по воздуху, частично катапультированный своим ужасным криком и притянутый какими-то смутными линиями, эманированными из дерева. Казалось, дерево втянуло его своими линиями.

Дон Хенаро оставался на нижней ветке какую-то секунду. Он был повернут ко мне левым профилем. Затем он стал выполнять серию странных движений. Его голова болталась, тело дрожало. Несколько раз он засовывал голову между колен. Чем больше он двигался и елозил, тем труднее мне было фокусировать глаза на его теле. Он, казалось, растворялся, я мигнул в отчаянии, а затем сместил свою линию зрения, поворачивая голову направо и налево, как научил меня дон Хуан. Из левой перспективы я увидел тело дона Хенаро так, как я никогда его не видел. Казалось, он, переодевшись, переменил свою внешность. На нем был меховой костюм. Окраска меха была как у сиамской кошки: светло-дымчато-коричневая со слегка темно-шоколадно-коричневым на ногах и спине. У него был длинный толстый хвост. Костюм дона Хенаро делал его похожим на мохнатого коричневого длинноногого крокодила. Я не мог различить его головы и очертаний лица.

Я выпрямил голову в ее нормальное положение. Вид переодетого Хенаро остался неизмененным.

Руки дона Хенаро задрожали. Он встал на ветке, вроде как бы переступил и прыгнул к земле. Ветка находилась в трех-четырех метрах от земли. Насколько я мог судить, это был обычный прыжок человека, одетого в костюм. Я видел, как тело дона Хенаро почти коснулось земли, а затем толстый хвост его костюма завибрировал, и вместо того, чтобы приземлиться, он взлетел вверх, как бы под действием беззвучного реактивного двигателя. Он делал это вновь и вновь. Временами он хватался за ветку и крутился вокруг дерева или как угорь извивался между ветвей. А затем он скользнул вниз и кружился вокруг нас или хлопал в ладоши, касаясь верхушек деревьев животом.

Пилотаж дона Хенаро наполнил меня испугом. Мои глаза следили за ним, и два-три раза я ясно различил, что он пользуется какими-то сверкающими нитями, как если бы они были тяжами для того, чтобы переносить его с места на место. Затем он промчался над вершинами деревьев к югу и исчез за ними. Я попытался предугадать то место, откуда он появится вновь, но он не появился совсем.

Тут я заметил, что лежу на спине, хотя я и не осознавал перемены перспективы. Мне все время казалось, что я смотрел на дона Хенаро из стоячего положения.

Дон Хуан помог мне сесть, а затем я увидел дона Хенаро, который шел к нам с безразличным видом. Он игриво улыбнулся и спросил меня, как мне понравились его полеты. Я попытался что-нибудь сказать, но был бессловесен.

Дон Хенаро обменялся странным взглядом с доном Хуаном и опять сел на корточки. Он наклонился и зашептал мне что-то в левое ухо. Я слышал, как он говорит мне: «почему ты не пойдешь полетать со мной?» Он повторил это пять или шесть раз. Дон Хуан подошел ко мне и зашептал в мое правое ухо: «не разговаривай, просто следуй за Хенаро».

Дон Хенаро заставил меня сесть на корточки и зашептал мне опять. Я слышал его с кристально ясной точностью. Он повторял свои слова раз десять. Он сказал: «доверься нагвалю. Нагваль возьмет тебя».

Затем дон Хуан зашептал мне на правое ухо другую фразу. Он сказал: «перемени свои чувства».

Я мог слышать, как оба они говорят мне сразу, но я мог слышать их также и индивидуально. Каждое из заявлений дона Хенаро имело отношение к общему контексту скольжения по воздуху. Фразы, которые он повторил десятки раз, казалось, были фразами, выгравированными в моей памяти. Слова дона Хуана, с другой стороны, имели отношение к особым командам бесчисленное количество раз. Эффект такого двойного нашептывания был совершенно необычным. Казалось, звук их индивидуальных слов расщеплял меня пополам. В конце концов бездна между двумя моими глазами стала настолько велика, что я потерял чувство единства. Было что-то, что являлось несомненно мною, но оно не было твердым. Оно было скорее светящимся туманом, темно-желтой дымкой, которая имела ощущения.

Дон Хуан сказал мне, что он собирается склеить меня для летания. Ощущение, которое я тогда имел, было похоже но то, что слова эти, как щипцы, скручивали и скрепляли мои «ощущения».

Слова дона Хенаро были приглашением последовать за ним. Я чувствовал, что хотел, но не мог. Расщепление было настолько большим, что я был лишен всех возможностей. Затем я услышал то же самое короткое заявление, бесконечно повторяемое или обоими: «взгляни на эту прекрасную летающую форму. Прыгай, прыгай! Твои ноги достигнут вершин деревьев, эвкалипты похожи на зеленые точки. Черви — это свет».

В какой-то момент что-то во мне, должно быть, исчезло. Может быть, мое осознание того, что мне говорят. Я ощущал, что дон Хенаро все еще со мной, однако с точки зрения своего восприятия, я мог только различать огромную массу совершенно необычных источников света. По временам их сияние уменьшалось, а по временам источники света становились интенсивными. Я испытывал также движение. Эффект был похож на то, что меня втягивает вакуум, и я несусь без всякой остановки. Когда мое движение, казалось, спадало, и я мог действительно сфокусировать свое сознание на источниках света, вакуум опять уносил меня прочь.

В какой-то момент, будучи между двумя рывками туда и сюда, я испытал крайнее замешательство. Мир вокруг меня, чем бы он ни был, приближался и удалялся в одно и то же время. Отсюда и вакуумподобный эффект. Я мог видеть два отдельных мира: один, который уходил от меня, а другой, который приближался ко мне. Я не осознавал этого, так как осознаешь обычно, то есть я не понял это так, как это было бы ранее скрытым. Скорее у меня были два осознания без объединяющего заключения.

После этого мое восприятие стало смутным. В нем или не было точности, или же восприятий было слишком много, и я не мог их рассортировать. Следующим набором различимых восприятий была серия звуков, которая имела место в конце длинного трубовидного образования. Трубой был я сам, а звуками были слова дона Хенаро и дона Хуана, которые опять говорили мне в уши. Чем более они говорили, тем короче становилась труба, пока звуки не оказались в тех границах, которые я понимал. Иначе говоря, звуки слов дона Хуана и дона Хенаро достигли моего нормального спектра восприятий. Сначала звуки осознавались как шумы, затем как слова, которые выкрикивают, и, наконец, как слова, которые мне шепчут на уши.

Затем я заметил предметы знакомого мира. Очевидно я лежал лицом вниз. Я мог различить комочки почвы, маленькие камешки и сухие листья, а затем я осознал поле с эвкалиптами.

Дон Хуан и дон Хенаро стояли рядом со мной. Было еще светло. Я чувствовал что мне нужно забраться в воду, чтобы стать самим собой. Я дошел до реки, разделся и оставался в холодной воде достаточно долго, чтобы восстановить равновесие в своих ощущениях.

Дон Хенаро ушел, как только мы добрались до его дома. Он небрежно потрепал меня по плечу, когда уходил, я отскочил, как рефлекторная реакция. Я думал, что его прикосновение будет болезненным. К моему изумлению, это было просто мягкое похлопывание по плечу.

Дон Хуан и дон Хенаро смеялись как два ребенка, празднующие шалость.

— Не будь таким прыгучим, — сказал дон Хенаро, — нагваль не все время преследует тебя.

Он чмокнул губами, как бы не одобряя мою повышенную реакцию, и с видом доброжелательства и товарищества протянул свои руки. Я обнял его. Он похлопал меня по спине очень дружеским теплым жестом.

— Твое внимание должно быть на нагвале только в определенные моменты. Все остальное время мы такие же люди, как все остальные на этой земле.

Он повернулся к дону Хуану и улыбнулся ему.

— Разве это не так, Хуанчо? — спросил он, подчеркивая слово Хуанчо — забавное уменьшительное имя от Хуан.

— Это так, Хенарчо, — ответил дон Хуан, образовывая слово Хенарчо.

Они оба расхохотались.

— Должен предупредить тебя, — сказал мне дон Хуан, — ты должен развить совершеннейшую бдительность, чтобы быть уверенным, когда человек это нагваль, а когда человек это просто человек. Ты можешь умереть, если придешь в прямой физический контакт с нагвалем.

Дон Хуан повернулся к дону Хенаро и с сияющей улыбкой спросил: «разве это не так, Хенарчо?

— Это так, абсолютно так, Хуанчо, — ответил дон Хенаро, и они оба засмеялись.

Их ребячество очень трогало меня. События дня были утомительными, и я был очень эмоционален. Волна жалости к самому себе охватывала меня. Я уже готов был заплакать, повторяя самому себе, что то, что они со мной сделали, было необратимым и скорее всего вредным. Дон Хуан, казалось, читал мои мысли и покачал головой с жестом недоверия. Он усмехнулся. Я сделал попытку остановить свой внутренний диалог, и моя жалость к самому себе исчезла.

— Хенаро очень теплый, — заметил дон Хуан, когда дон Хенаро ушел, — планом силы было, что ты нашел мягкого бенефактора.

Я не знал, что сказать. Мысль о том, что дон Хенаро являлся моим бенефактором, интриговала меня до бесконечности. Я хотел, чтобы дон Хуан побольше рассказал мне об этом. Он, казалось, не был расположен к разговору. Он посмотрел на небо и на вершины темных силуэтов деревьев сбоку от дома. Он уселся, прислонившись к толстому раздвоенному столбу, вкопанному почти перед дверью, и сказал, чтобы я сел рядом с ним слева. Я сел рядом. Он пододвинул меня за руку поближе, пока я не коснулся его. Он сказал, что это время ночи опасно для меня, особенно в данном случае. Очень спокойным голосом он дал мне ряд наставлений. Мы не должны были сдвигаться с этого места, пока он не увидит, что это сделать можно. Мы должны были поддерживать разговор без перерывов. И я должен дышать и моргать, как если бы я видел перед собой нагваль.

— Разве нагваль поблизости? — спросил я.

— Конечно, — сказал он и усмехнулся.

Я практически навалился на дона Хуана. Он начал говорить и практически вытягивал из меня каждый вопрос. Он даже вручил мне блокнот и карандаш, как если бы я мог писать в темноте. Он заметил, что я должен быть настолько спокоен и нормален, насколько это возможно, и нет лучшего способа укрепить мой тональ, как делая заметки. Все это дело он повернул на особый уровень. Он сказал, что делать заметки — мое предрасположение, а раз так, то я должен быть способен их делать в полной темноте. В его голосе был оттенок вызова, когда он сказал, что я могу превратить делание заметок в задачу воина, а в этом случае темнота никак не будет препятствием.

Каким-то образом он, должно быть, убедил меня, потому что я ухитрился записать часть нашего разговора. Основной темой был дон Хенаро как мой бенефактор. Мне было любопытно узнать, когда дон Хенаро стал моим бенефактором. И дон Хуан предложил мне вспомнить предположительно необычное событие, которое произошло в тот день, когда я встретил дона Хенаро, и которое послужило правильным знаком. Я ничего не мог вспомнить подобного рода. Я начал пересказывать события. Насколько я мог помнить, это была ничем не замечательная и случайная встреча, которая произошла весной 1968 года. Дон Хуан прервал меня.

— Если ты достаточно туп, чтобы не вспомнить, мы лучше оставим все так. Воин следует указаниям силы. Ты вспомнишь это, когда придет необходимость.

Дон Хуан сказал, что иметь бенефактора это очень трудное дело. Он использовал как пример случай своего собственного ученика Элихио, который был с ним много лет. Он сказал, что Элихио не смог найти бенефактора. Я спросил, найдет ли Элихио когда-нибудь, и он ответил, что нет возможности предсказывать повороты силы. Он заметил мне, что однажды, несколькими годами ранее, мы встретились с группой молодых индейцев, бродящих по пустыне северной Мексики. Он сказал, что видел, что никто из них не имел бенефактора, и что общая обстановка и настроение момента были совершенно правильными для того, чтобы протянуть им руку и показать им нагваль. Он говорил об одной ночи, когда четверо юношей сидели у огня в то время, как дон Хуан, по моему мнению, показал интересное представление, в котором он явно виделся каждому из нас в различной одежде.

— Эти парни знали очень много, — сказал он, — ты был единственным новичком среди них.

— Что случилось с ними потом? — спросил я.

— Некоторые из них нашли бенефактора, — ответил он.

Дон Хуан сказал, что долгом бенефактора является отдать долг силе, и что бенефактор передает новичку свое личное прикосновение в той же мере, если не в большей, чем учитель.

Во время короткой паузы в нашем разговоре я услышал странный шуршащий звук позади дома. Дон Хуан прижал меня книзу. Я почти встал, как реакция на него. Прежде чем раздался шум, наш разговор был обычным для меня. Но когда произошла пауза и последовал момент молчания, странный звук прыгнул сквозь него. В этот момент у меня была уверенность, что наш разговор является необычным событием. У меня было ощущение, что звук слов моих и дона Хуана был подобен листу, который разорвался, и что шуршащий звук намеренно ожидал удобного шанса, чтобы прорваться сквозь этот лист.

Дон Хуан скомандовал мне сидеть неподвижно и не обращать внимания на окружающее. Шуршащий звук напомнил мне звук, который производит суслик, копая сухую землю. Как только я подумал о похожести, у меня сразу возникло зрительное изображение грызуна вроде того, которого мне дон Хуан показал на ладони. Я как бы заснул и мои мысли превращались в видение снов.

Я начал дыхательные упражнения и удерживал эго сцепленными руками. Дон Хуан продолжал говорить, но я его не слушал. Мое внимание было приковано к мягкому шуршанию чего-то змееподобного, скользящего по сухой листве. Я испытал момент паники и физического отвращения при мысли, что ко мне подкрадывается змея. Невольно я запихал свои ноги под дона Хуана и стал отчаянно дышать и моргать.

Я услышал звук так близко, что он, казалось, находился в полуметре от меня. Моя паника росла. Дон Хуан спокойно сказал, что единственный способ отразить нагваль — это остаться неизменным. Он приказал мне вытянуть ноги и не концентрировать внимания на звуке. Повелительно он потребовал, чтобы я писал или задавал вопросы и не делал никаких попыток поддаться страху.

После большой борьбы я спросил его, дон Хенаро ли это делает звук. Он сказал, что это нагваль, и я не должен их смешивать. Хенаро был именем тоналя. Затем он сказал что-то еще, но я не понял его. Что-то кружило вокруг дома, и я не мог сконцентрироваться на нашем разговоре. Он скомандовал мне сделать высшее усилие. В какой-то момент я обнаружил, что бормочу какие-то идиотские фразы о своей непригодности. Я ощутил толчок страха и вырвался в состояние огромной ясности. Затем дон Хуан сказал мне, что теперь можно слушать. Но звуков больше не было.

— Нагваль ушел, — сказал дон Хуан и, поднявшись, пошел внутрь дома.

Он зажег керосиновую лампу дона Хенаро и приготовил еду. Мы поели в тишине. Я спросил его, не вернется ли нагваль.

— Нет, — сказал он с серьезным выражением, — он просто испытывает тебя. В это время ночи, сразу после сумерек, ты всегда должен вовлекать себя в занятие чем-нибудь. Подойдет все, что угодно. Это только короткий период, один час, может быть. Но в твоем случае, самый опасный час.

Сегодня нагваль старался заставить тебя споткнуться, но ты был достаточно силен, чтобы отразить его нападения. Однажды ты поддался ему, и я вынужден был поливать воду на твое тело. На этот раз ты прошел отлично.

Я заметил, что слово «нападение» дает всему этому событию очень опасное звучание.

— Опасное звучание? Это неправильный способ выражаться, — сказал он. — Я не стараюсь испугать тебя. Действия нагваля смертельно опасны. Я уже говорил тебе об этом, и это не означает, что дон Хенаро старается повредить тебе. Наоборот, его забота о тебе неуязвима. Но если у тебя достаточно силы, чтобы отразить нападение нагваля вне зависимости от моей помощи или участия Хенаро.

После того, как мы закончили еду, дон Хуан сел рядом со мной и заглянул через мое плечо в блокнот. Я заметил, что мне пожалуй потребуются годы, чтобы рассортировать все то, что произошло со мной в течение этого дня. Я знал, что был захлестнут восприятиями, которые я даже не могу надеяться понять.

— Если ты не можешь понять, то ты в прекрасной форме, — сказал он, — это когда ты понимаешь, ты находишься в каше. Конечно, это точка зрения мага. С точки зрения среднего человека, если ты не можешь понять, то ты идешь ко дну. В твоем случае я сказал бы, что средний человек подумал бы, что ты распался или что ты начинаешь распадаться.

Я засмеялся его выбору слов. Я знал, что он бросает концепцию распада мне назад. Когда-то я упоминал ее в связи с моими страхами. Я заверил его, что на этот раз я не собираюсь ничего спрашивать о том, через что я прошел.

— Я никогда не ставил запрета на разговор, — сказал он, — мы можем говорить о нагвале, сколько душе угодно. Если ты точно помнишь, я сказал, что нагваль только для того, чтобы свидетельствовать его. Поэтому мы можем говорить о том, чему мы были свидетели, и о том, как мы это свидетельствовали. Однако ты хочешь найти объяснение тому, как это все возможно, а это отвратительно. Ты хочешь объяснить нагваль при помощи тоналя, а это глупо, особенно в твоем случае, поскольку ты больше не прячешься за своим невежеством. Ты очень хорошо знаешь, что в нашем разговоре есть смысл только потому, что мы остаемся в определенных границах, а эти границы неприложимы к нагвалю.

Я попытался объяснить свою точку зрения. Я не просто хотел объяснить все с разумной точки зрения, но моя необходимость объяснить проистекала из необходимости поддерживать порядок при проходе через все эти поразительные и громадные хаотические стимулы восприятия, которые у меня были.

Дон Хуан заметил, что я пытаюсь защитить точку зрения, с которой не согласен.

— Ты чертовски хорошо знаешь, что ты индульгируешь, — сказал он, — поддерживать порядок — значит быть совершенным тоналем, а быть совершенным тоналем означает осознавать все, что происходит на острове тоналя. Но ты им не являешься. Поэтому твое возражение насчет поддержания порядка не имеет внутри истины. Ты пользуешься им только для того, чтобы отвоевать довод.

Я не знал, что сказать. Дон Хуан вроде бы как успокоил меня, сказав, что требуется гигантская борьба, чтобы очистить остров тональ. Затем он попросил пересказать меня все то, что я ощутил во время своей второй встречи с нагвалем. Когда я закончил, он сказал, что то, что я наблюдал как мохнатого крокодила было вершиной чувства юмора дона Хенаро.

— Жалко, что ты такой тяжелый, — сказал он, — тебя всегда останавливает ошеломление, и ты не видишь настоящего искусства Хенаро.

— А ты осознавал его внешний вид, дон Хуан?

— Нет. Представление было только для тебя.

— Что ты видел?

— Сегодня все, что я видел, было движением нагваля, скользящим между деревьями и кружащим вокруг нас. Любой, кто видит, может быть свидетелем этого.

— А как насчет того, кто не видит?

— Он не заметит ничего. Может быть, только что деревья сотрясаются бешеным ветром. Мы истолковываем неизвестное проявление нагваля как что-то такое, что мы знаем. В этом случае нагваль может быть истолкован как ветер, потрясающий листья, или даже как какой-то непонятный свет, может быть светящийся жук необычных размеров. Если на человека, который не видит, поднажать, то он скажет, что, по его мнению, он видел что-то, но не может вспомнить, что. И это естественно. Человек будет хвататься за смысл. В конце концов его глаза не могут заметить ничего необычного. Будучи глазами тоналя, они должны быть ограничены миром тоналя, а в этом мире нет ничего поразительного нового, ничего такого, что глаза могли бы воспринять, а тональ не мог бы объяснить.

Я спросил его о непонятных восприятиях, которые произошли в результате того, что они шептали мне в уши.

— Это было лучшей частью всего события, — сказал он, — остальное можно опустить, но это было венцом дня. Закон требует, чтобы бенефактор и учитель сделали эту последнюю настройку. Самое трудное из всех искусств. Оба — и учитель, и бенефактор, должны быть неуязвимыми воинами даже для того, чтобы попытаться расщепить человека. Ты не знаешь этого потому, что это все еще за границами твоего царства, но сила опять была благосклонна к тебе. Хенаро самый безупречный воин из всех, какие тут есть.

— Почему расщепление человека такая большая задача?

— Потому что это опасно. Ты можешь умереть, как маленький жучок. Или еще хуже. Мы могли не смочь собрать тебя опять, и ты так бы и остался на том плато чувства.

— Зачем нужно было это делать со мной, дон Хуан?

— Есть определенный момент, когда нагваль должен шептать в ухо ученика и расщепить его.

— Что это значит, дон Хуан?

— Для того, чтобы быть средним тоналем, человек должен иметь единство. Все его существо должно принадлежать к острову тоналя. Без этого единства человек взбесится. Маг, однако, должен разорвать это единство. Но при этом не подвергнуть опасности его бытие. Задача мага в том, чтобы ждать. То есть он не предпринимает ненужного риска. Поэтому он тратит годы на то, чтобы вымести свой остров до тех пор, пока не приходит момент, когда он может, образно говоря, ускользнуть с него. Расщепление человека надвое является воротами для такого побега.

Расщепление, которое является самой опасной вещью из всего, через что ты прошел, прошло гладко и просто. Нагваль мастерски руководит тобой. Поверь мне, только неуязвимый воин может сделать это. Я очень рад за тебя.

Дон Хуан положил мне руку на плечо, и у меня появилось гигантское желание заплакать.

— Подхожу ли я к той точке, когда ты не увидишь меня больше? — спросил я.

Он засмеялся и покачал головой.

— Ты индульгируешь, как сукин сын. Однако мы все это делаем. Мы все это делаем по-разному, только и всего. Иногда я индульгирую тоже. Мой способ состоит в том, что я ощущаю, будто я избаловал тебя и сделал тебя слабым.

Я знаю, что Хенаро думает точно также о Паблито. Он балует его как ребенка. Но так все разметила сила. Хенаро дает Паблито все, что он способен дать, и нельзя желать, чтобы он делал что-то еще. Нельзя критиковать вина за то, что он неуязвимо делает лучшее, что может.

Он минуту молчал.

Я был слишком нервен, чтобы сидеть в молчании.

— Что по твоему мнению происходило со мной, когда я ощущал, что меня засасывает вакуум? — спросил я.

— Ты летал, — сказал он как само собой разумеющееся.

— По воздуху?

— Нет, для нагваля нет ни земли, ни воздуха, и воды. С этим ты можешь согласиться сам. Дважды ты был в этом состоянии, а ты был только у двери нагваля. Ты мне сказал, что все, с чем ты встретился, нельзя нанести на карту. Поэтому нагваль скользит или летает или делает то, что он может делать во времени нагваля, которое не имеет ничего общего со временем тоналя. Эти две вещи не перехлестываются.

Пока дон Хуан говорил, я почувствовал дрожь в своем теле. Моя челюсть отвисла, и рот невольно раскрылся. Из ушей моих как бы вынули вату, и я мог слышать даже едва ощутимые оттенки вибрации. Пока я описывал свои ощущения дону Хуану, я заметил, что, когда я говорю, это звучит так, как если бы говорил кто-то еще. Это было сложным ощущением, проистекавшим из моего слуха, из того, что я слышал то, что я собираюсь сказать прежде, чем я говорил это.

Мое левое ухо было источником необычайных ощущений. Я чувствовал, что оно более сильно и более точно, чем мое правое ухо. Было в нем что-то, чего в нем не было раньше. Когда я повернулся, чтобы посмотреть на дона Хуана, который находился справа, я осознал, что у меня есть район ясного слухового восприятия вокруг этого уха. Это было физическое пространство. Сектор, в котором я мог слышать все с невероятной достоверностью. Поворачивая голову, я мог сканировать окружающее своим ухом.

— Шепот нагваля сделал это с тобой, — сказал дон Хуан, когда я описал ему свои ощущения, — временами это приходит и затем исчезает. Не бойся этого, а также любых других необычных ощущений, которые могут появиться с этого времени. Но превыше всего не индульгируй и не становись в тупик перед этими ощущениями. Я знаю, что ты добьешься успеха. Время для твоего расщепления было правильным. Сила установила все это. Теперь все зависит от тебя. Если ты достаточно силен, то ты выстоишь огромное потрясение от того, что ты был расщеплен. Но если ты не сможешь удержаться, то пропадешь. Ты начнешь сохнуть, терять вес, становиться бледным, рассеянным, раздражительным, застывшим.

— Может быть, если бы ты сказал мне это несколько лет назад, — сказал я, — что ты и дон Хенаро делаете, то у меня было достаточно...

Он поднял руку и не дал мне закончить.

— Это бессмысленное заявление, — сказал он, — ты когда-то говорил мне, что если бы не тот факт, что ты упрям и цепляешься за разумные объяснения, то ты был бы уже магом к этому времени. Но быть магом в твоем случае означает, что ты должен преодолеть упрямство и необходимость в разумных объяснениях, которые стоят на твоем пути. Более того, эти недостатки являются твоей дорогой к силе. Ты не можешь сказать, что сила потекла бы к тебе, если бы твоя жизнь была бы другой.

Хенаро и я должны действовать точно так же, как ты, в определенных границах. Сила ставит эти границы, и воин является, скажем, пленником силы. Пленником, у которого есть один свободный выбор. Действовать или как неуязвимый воин, или как осел. В конечном счете может быть воин и не пленник, а раб силы, потому что этот выбор уже не выбор для него. Хенаро не может действовать каким-либо другим образом, а только неуязвимо. Действовать как осел для него будет равносильно смерти. Это вызовет его опустошение и конец.

Причина, по которой ты боишься Хенаро, состоит в том, что ты должен использовать проспект страха, чтобы сжимать твой тональ. Твое тело знает это, хотя твой разум может быть и не знает. Но поэтому твое тело и хочет каждый раз убежать, когда Хенаро поблизости.

Я заметил, что мне любопытно узнать, намеренно ли дон Хенаро взялся пугать меня он сказал, что нагваль делает странные вещи, которые нельзя предвидеть. Он привел в пример то, что случилось между нами в то утро, когда он не дал мне повернуться налево и посмотреть на дона Хенаро и на дерево. Он сказал, что осознавал то, что делал его нагваль. Хотя он никак не мог предвидеть этого заранее. Он объяснил все это событие так, что мой внезапный поворот налево был шагом к моей смерти, который мой тональ сделал намеренно, как рывок к самоубийству. Это движение выпустило его нагваль, и в результате какая-то часть его самого упала на меня.

Я сделал невольный жест замешательства.

— Твой разум опять говорит тебе, что ты бессмертен.

— Что ты этим хочешь сказать, дон Хуан?

— Бессмертное существо имеет все время в мире для сомнений, замешательства и страхов. Воин, с другой стороны, не может цепляться за значения, сделанные во владениях тоналя, потому что он знает как факт, что целостность самого себя имеет очень мало времени на земле.

Я хотел выдвинуть серьезный довод. Мои страхи, сомнения и замешательства находились не на сознательном уровне. И вне зависимости от того, как усердно я старался контролировать их каждый раз, когда я встречался с доном Хуаном и доном Хенаро, я ощущал себя беспомощным.

Воин не может быть беспомощным, — сказал он, — или в замешательстве, или испуганным ни при каких обстоятельствах. Воин имеет время только для своей неуязвимости. Все остальное вытягивает его силу. Неуязвимость восполняет ее.

— Мы опять возвращаемся к моему старому вопросу, дон Хуан. Что такое неуязвимость?

— Да, мы опять возвращаемся к твоему старому вопросу, и следовательно мы опять возвращаемся к моему старому ответу. Неуязвимость означает делать лучшее, что можешь во всем, во что ты вовлечен.

— Но, дон Хуан, я считаю, что я всегда делаю самое лучшее, что я могу, и очевидно, что это не так.

— Это не так сложно, каким ты заставляешь это казаться. Ключом ко всем этим делам неуязвимости является чувство того, имеешь ты время или ты не имеешь времени. Как правило большого пальца, когда ты чувствуешь и действуешь подобно бессмертному существу, в распоряжении которого все время н земле, ты не являешься неуязвимым. В это время ты должен повернуться, осмотреться вокруг, и тогда ты поймешь, что твое ощущение, будто у тебя есть время — идиотизм. Нет бессмертных на этой земле!