Лекция 6. Поздний антикварианизм. 3 страница
Здесь четко сказано, что народы различны по своей культуре, что она изменяется во времени и что те и другие различия отражаются в материальных вещах, изучаемых антиквариями. Таким образом, Кейлюс уловил культурный детерминизм и показал антиквариям выход за пределы изучения памятников и находок самих по себе, выход к их рассмотрению как компонентов культуры в ее территориальном и хронологическом многообразии. Надо признать, однако, что в своих конкретных анализах автор не дал убедительных примеров такого анализа и что его свод сумбурен и лишен строгого порядка. Объясняя, почему Кейлюс менее известен, чем Винкельман, французский археолог и историограф Жорж До (Daux 1966: 30 – 31) ссылается на то, что у Кейлюса было много врагов и велась кампания его замалчивания, но признает, что Кейлюс многими особенностями уступал Винкельману: не жил в Италии и не видел многих важных античных памятников собственными глазами, в археологии занимался частными темами, увлекался не только археологией, разбрасывался – "il manque de flamme" ("ему нехватало огня").
9. Первые раскопки Геркуланума и Помпей. Но и Монфокон и Кейлюс были систематизаторами или скорее собирателями сводов материала. Полевой археологией они в основном не занимались. Большой эффект на развитие раскопочной деятельности оказали сенсационные раскопки погребенных городов – Геркуланума и Помпей. Извержение Везувия, погубившее их и похоронившее под пеплом, произошло в 79 г. н. э. Через 16 с лишним веков, в 1706 г. в Портичи крестьянин копал колодец или погреб и наткнулся на мраморные блоки. Поблизости строил виллу полковник австрийской армии князь д'Эльбёф, который нуждался в строительном материале. Услышав о находке, Эльбёф купил участок и стал прокапывать галереи от колодца, в результате выкопал великолепные статуи и надписи. Ему это не было нужно, ведь его интересовал только строительный материал. После смерти князя три из выкопанных статуй приобрел Август II, король Саксонии и Польши, а его дочь вышла замуж за Карла III Бурбона, короля Испании и Неаполитанского королевства. Этот король в 1738 г. решил проводить раскопки, расширяя колодец и галереи Эльбёфа, в которых были найдены статуи. Колодец, оказывается, угодил в самый центр театра Геркуланума, и сразу пошли богатейшие находки: бронзовые и мраморные статуи, надписи, даже фрески. Через 10 лет король решил копать и возле деревни Ресина, где перед тем случайно было найдено несколько статуй. Только в 1763 г. узнали, что это Помпеи.
Раскопками в обоих местах руководил испанский инженер Рокко Хоакин Алькубиерре (Rocco Joachim Alcubierre), который проводил строительные работы во владениях короля в Портичи. Алькубиерре знал хорошо, как копать военные траншеи, но ничего не смыслил в древностях и не знал наиболее успешных примеров полевой деятельности самых продвинутых антиквариев Швеции, Дании, Англии и Германии. Он вел раскопки в традициях кладоискательства – его интересовали только драгоценные вещи, которыми можно украсить дворцы и музеи короля. На стратиграфию, взаиморасположение вещей, контекст обнаружения не обращалось внимания, вещи, казавшиеся малоценными, выбрасывались. Была открыта надпись медными буквами на фронтоне здания. Алькубиерре велел содрать эти буквы со стены и сложить в корзину, не позаботившись предварительно скопировать надпись. Так и представили буквы королю. Что за надпись была на стене, никто сказать уже не мог. В другом случае откопали бронзовую квадригу с возницей. Ее увезли в Неаполь, где сложили в угол двора цитадели. Там часть деталей украли, из сохранившихся выплавили бюсты короля и королевы, а из оставшихся фрагментов четырех коней сложили одного коня (рис. 26), да и то пришлось некоторые детали пополнить новыми частями.
Принимались меры только против кражи уникумов и против зарисовывания или описания раскопок посторонними – это право оставлялось за людьми короля. Приезжавшие взглянуть на сенсационные раскопки антикварии и образованные люди разных стран возмущались как недоступностью раскапываемого памятника, так и методами раскопок (самые просвещенные из них знали лучшие примеры и видели здесь недостатки). Эти раскопки, с одной стороны, вызвали волну раскопок в других местах, с другой – они отражали средний уровень антикварианизма.
В помощь Алькубиерре король нанял швейцарского архитектора Карла Вебера. Архитектор решил, что нужно делать планы каждого раскопанного дома и всего города. Алькубиерре заявил, что это лишняя трата времени. Между обоими руководителями начались трения, и Алькубиерре даже велел своим землекопам убрать бревенчатые подпорки из шахт Вебера - в надежде, что они обрушатся. Именно Вебер в 1750 г. обнаружил и зафиксировал величайшую коллекцию бронзовых статуй античности. И ему же принадлежит честь снятия первых планов и измерений обоих городов.
В 1766 г. из-за толщины слоя раскопки в Геркулануме приостановили и все силы сосредоточили на Помпеях. Но и там все раскопанные дома, унеся из них всё, что можно для музея, засыпали снова. Раскопки пресеклись в последнем десятилетии XIX века, когда в страну вторглись революционные французские войска.
10. Заключение. В преддверии археологии. Движение, объединенное под названием антикварианизма, охватывает три исторические эпохи, из которых одна, Реформация, является поздним этапом Возрождения, а две, Век Разума и Век Просвещения, перетекающие одна в другую и имеющие много общего, резко от нее отличаются. Там еще средневековье, здесь – Новое время. Получается, что всё-таки периодизация истории формирования археологии не совпадает с общей периодизацией истории. Впрочем, некоторые историографы распространяют Возрождение и на Век Разума и даже на эпоху Просвещения, называя антиквариев даже последних генераций (XVII и XVIII веков) талантами Возрождения, людьми Ренессанса. Но уж средневековыми деятелями точно не называют.
Даже деление антикварианизма на этапы предпринимают не по какому-либо рубежу между этими охваченными им эпохами, а посередине одной из эпох: Аден Шнапс видит такой рубеж в середине XVII века. До середины XVII века антикварии представляли собой еще типичных людей эпохи Возрождения, универсалов, занимавшихся антиквитетами наряду с другими занятиями – медициной, астрономией, географией, а вот после этого рубежа – "В середине XVII века новая фигура появилась в мире Европейской учености: антикварий". Позвольте, антикварии ведь работали уже несколько веков! Да, но "во второй половине XVII века существуют уже люди, которые выступили очень определенно, чтобы построить науку о древностях как дисциплину самодостаточную" (Schnapp 1996: 179). Действительно, во второй половине века профессор Рудбек в Швеции имел уже кафедру древностей, а в Англии Лойд был хранителем Эшмолеанского музея…
Но Рудбек был одновременно и врачом, и ботаником, и историком, и фольклористом, а Обри был также врачом, фольклористом, натуралистом и писателем, Лойд – геологом, Стъюкли – врачом, лингвистом и викарием, Мабийон – палеографом, филологом и монахом, Кейлюс – офицером, гравером и человеком высшего света. Если взглянуть на коллекции и музеи, то окажется, что вплоть до XVIII века не существовало отдельных археологических коллекций и музеев (Sklenař 1983: 32)! Так что и традиции Возрождения еще не угасли, и занятия материальными древностями еще не вполне выделились из круга ученых занятий, точнее из нескольких очень широких и частично взаимоперекрывающихся кругов: землеописания, краеведения, учения о древностях всех видов.
Тем не менее, я также делю антикварианизм на два этапа, но основания для этого у меня другие.
Прежде всего, сместились к отечественным древностям и в глубину объекты основных интересов антиквариев. Верелиус проверял саги раскопами курганов в Швеции, а Обри и Стъюкли вскрыли доримскую Британию. Рудбек в XVII веке и Стъюкли в XVIII применяли стратиграфию, В XVII веке Шиффле выстроил типологический ряд (серию постепеных изменений одного вида находок), Обри устанавливал хронологически развернутую типологию, а в XVIII веке Кейлюс предположил возможность этнического и хронологического определения находок в зависимости от изменений их облика (от типологии).
Это передвижка интереса с краеведческих и географических аспектов древностей на их хронологические аспекты, на способы установления позиции во времени. Если там у лучших представителей этого цеха появлялась археологическая карта, то здесь у самых продвинутых появляются стратиграфия и хронологическая типология. Если там лучшие из лучших видели в глубине времен только классические древности (Кэмден – только римскую Британию), а все прочие принимали за современное римлянам варварское окружение, то здесь лучшие из лучших за римскими древностями различают гораздо более древние отечественные памятники. Поэтому если ранний антикварианизм можно было бы условно именовать географическим антикварианизмом, то поздний можно было бы назвать антикварионизмом историческим.
Какие же явления исторического антикварианизма свидетельствуют о продвижении от антикварианизма в сторону археологии, о грядущем превращении антикварианизма в археологию, и каково значение этих явлений?
Обри и Стъюкли проводили разведки и съемку местности, в сущности, продолжая усилия Кэмдена по созданию археологической карты Британии, но этим дело не ограничивалось. Роде сменял лопату на нож и совок, Стъюкли вел полевой дневник. Верелиус в XVII веке выдвигал гипотезу и осуществлял ее проверку раскопками. Если еще учесть первые опыты стратиграфии, то это всё это сугубо научно и близко к полевой археологии, если не полевая археология.
О типологических прозрениях XVII и XVIII веков я уже сказал. В XVIII веке Монфокон и Кейлюс создали громадные своды материала, а Кейлюс нацеливал свою работу на включение древностей в древнюю культуру, если и не в историю. Это близко к археологической интерпретации, к кабинетной археологии, если еще не она.
В середине XVII была создана Коллегия антиквариев и кафедра древностей в Швеции, и Верелиус стал ее первым профессором. В XVIII веке было восстановлено общество антиквариев в Лондоне. Роде выпускал археологический журнал. Так что за эти три века сложились и организационные структуры науки о древностях, хотя еще и очень мелкие, так сказать, редкие.
Вроде бы есть достаточно компонентов для констатации прорастания археологии. Даниел даже поправил Стрейчи, указав, что не только Обри, но и Лойд и Стъюкли заслуживают названия "первых британских археологов" (Daniel 1966: 14). Но есть одно существенное обстоятельство, которое препятствует аттестации деятельности антиквариев, даже исторических, как археологии: все эти компоненты археологии появляются пока порознь, изолированно, редкими вкраплениями в традиционную деятельность антиквариев. Они не образуют системы, не перестраивают всю эту деятельность, за малыми исключениями не закрепляются в ней, не имеют преемственного продолжения. Все эти прогрессивные новации не считаются обязательными, не служат правилом. Поэтому можно сказать, что за три века антикварианистская ученость вплотную подошла к возникновению археологии, появились ее ростки, но археологии как науки еще нет. И королевские раскопки Геркуланума и Помпей лучше всего это показывают. Они еще носят кладоискательский характер.
А если рассматривать в истории формирования археологии период антикварианизма в целом, то, что его характеризует?
Для антикварианизма характерен интерес, и активный интерес, к древностям самим по себе – их разыскивают, опознают, коллекционируют, осматривают, описывают и изучают уже не потому, что видят в них святыни, но еще и не потому, что ценят в них незаменимые источники информации о прошлом, о плохо освещенной истории или о бесписьменной преистории, а в известном смысле ради них самих. Всё это проделывают с ними потому, что они сами являются частью этого таинственного, но привлекательного прошлого, свидетельствуют о его наличии, обладают его шармом.
Что же произошло за время, рассмотренное в двух последних главах, за эти три века? В чем историческая роль периода антикварианизма? За это время образованные слои освоили идею, что древности интересны, что они – прямые свидетели прошлого, связанные с историей отечества и мировой историей, и что кроме нередкой материальной ценности они представляют всегда ценность духовную. Произошло опознание материальных древностей как таковых. Этому сопутствовали два схожих процесса: а) отделение их от наивных суеверных представлений – дискредитация "народной археологии" (начиная с века Реформации) и б) отделение светских древностей от церковных – сильное сужение сакральной археологии (стабилизация фонда мощей и практическое прекращение поиска новых). За эти же три века шло в рамках антикварианизма наращивание компонентов новой науки – археологии.
Вопросы для продумывания:
31. Как по-Вашему, имела ли деятельность Ла Пейрера какое-либо отношение к занятиям антиквариев в то время или значение ее могло сказаться на их тематике только в последующем?
32. Чем отразились в деятельности антиквариев эпоха Просвещения и ее идеи?
33. Какова роль аристократии в развитии антикварианизма?
34. Можно ли найти в трудах антиквариев проявления растущего веса буржуазии?
35. Почему рост национальных государств в Англии и Скандинавии резко подтолкнул в этих странах науку о древностях, тогда как расцвет абсолютной монархии во Франции не очень способствовал антикварным занятиям?
36. Чем интересна идея Спона об аналогичности книг и надписей?
37. Чем можно объяснить предложение Спона восстановить термин "археология", если практически почти ничего в содержании занятий антиквариев не изменилось с римского времени? Или всё-таки изменилось?
38. Вклады каких смежных отраслей знания можно выявить в развитии антикварианизма? Какие отрасли в это время больше всего воздействовали на антикварные занятия?
39. Можно ли увидеть в вехах развития деятельности антиквариев не только результат воздействия внешних факторов (социально-политических, смежных наук), но и внутреннюю логику и последовательность научного развития? В чем это видно?
40. Согласны ли вы с тем, что антикварианизм нельзя считать первым этапом археологии, а лишь ее подготовительной базой? Каковы аргументы?
41. Почему, по-Вашему, археология не появилась в XVI – XVIII веках, если все нужные ее компоненты уже существовали, уже были возможны? Или не все?
Литература (Поздний антикварианизм):
Aubrey J. 1980 – 82. Monumenta Britannica, ed. R. Legg and J. Fowles. Milborne Port, Dorset Publ. Co., Kno-Na-Cre.
Bahn P. G. (ed.). The Cambridge illustrated history of archaeology. Cambridge, Cambridge University Press.
Browne Th. 1966. Hydriotaphia, Urn buriall, or, A discourse of the sepulcrall urnes lately foubd in Norfolk. New York, F. L. Huntley Meredith (orig. London, 1658).
Clark L. K. 1961. Pioneers of prehistory in England. London, Sheed and Ward.
Collier J. 1931. The scandal and credulities of John Aubrey. ?????????????????.
Cunnington R. H. 1975. From antiquary to archaeologist. Princes Rinsborough, Shire Publications.
Daniel G. E. 1966. Man discovers his past. London, Duckworth.
Daniel G. E. 1975. A hundred and fifty years of archaeology. London, Duckworth.
Emery F. 1971. Edward Lhuyd, F. R. S., 1660 – 1709. Cardiff – Cerdydd, Gwasg Prifysgol Cymru.
Ferguson Arth. B. 1993. Utter antiquity perceptions of prehistory in Renaissance England. Durham and London, Duke University Press.
Gassendi P. 1641. Viri illustris Nicolai Claudii Fabricii de Peiresc Senatoris Aquisextiensis Vita. Paris.
Gunter R. T. 1945. Life and letters of Edward Lhwyd. Oxford, ????????????.
Hunter M. 1975. John Aubrey and the realm of learning. London, Science History Publications.
Jensen O. W. 1999. From divine missiles to human implements. The shift in the perception of antiquities during the second half of the 17 century. – Gustafson A. and Karlsson H. (rde.). Glyfter och arkeologiska rum – en vänbock till Jarl Nordhbladh (GOTARC Ser. A, vol. 3). Göteborg, Göteborgs universitet: 553 - 567.
Jensen O. W. 2000. The many faces of stone artifacts. A case study of the shift in the perception of thunderbolts in the late 17th and early 18th centuries. - Jensen O. W. and Karlsson H. (red.). Archaseological conditions. Examples of epistemology and ontology (GOTARC Ser. C, no. 40). Göteborg, Göteborgs universitet and Univers. of Latvija, Fac. of hist. and philos.): 129 - 143.
Kendrick Th. D. 1950. British antiquity. London, Methuen (2d ed. 1970).
Klindt-Jensen O. 1975. A history of Scandinavian archaeology. London, Thames & Hudson.
Murray T. (ed.). 1999. Encyclopedia of archaeology. The Great archaeologists. Vol. I. Santa Barbara – Denver – Oxford, ABC-CLIO.
Parry G. 1995. The trophies of time: English antiquarians of the Seventieth-century. Oxford and New York, Oxford University Press.
Parry G. 1999b. John Aubrey. – Murray 1999: 15 – 26.
Parry G. 1999c. Edward Lhwyd. – Murray 1999: 27 – 37.
Parry G. 1999d. William Stukely. – Murray 1999: 39 – 49.
Piggott S. 1937. Prehistory and the Romantic movement. – Antiquity, 11: 31 – 38.
Piggott S. 1950. William Stukely: An eighteenth-century antiquary. Oxford, Oxford University Press (new ed. London, Thames & Hudson, 1985).
Piggott S. 1981. 'Vast perennial memorials': the first antiquaries look at megapits. – Evans J. D., Cunliffe B., Renfrew C. (eds.). Antiquity and man. London, Thames & Hudson: 19 – 25.
Piggott S. 1989. Ancient Britons and the antiquarian imagination: Ideas from the Renaissance to the Regency. London, Thames & Hudson.
Powell Anth. 1963. John Aubrey and his friends. London, Mercury (1st ed. 1948).
Schnapp A. 1993a. La méthode archéologiques au XVIII siécle: De l'anatomie du sol au relevé systématique des monuments. – Evtopia 2 (2): 3 – 21.
Schnapp A. 1993b. La conquête du passé. Aux origines de l'archéologie. Paris, Carré.
Schnapp A. 1996. The discovery of the past. The origins of archaeology. Transl. fr. French (origin. 1993).
Sklenář K. 1983. Archaeology in Central Europe: the first 500 years. Leicester, Leicester University Press – St.Martin's, New York.
Svenska 8, 1955 = Svenska män och kvinnor. Biografisk uppslagsbok. Stockholm, Albert bonniers förlag.
Verelius O. 1664. Gothrici et Rolfi Westrogothicae regum. Uppsala.
Weiss R. 1969. The Renaissance discovery of classical antiquity. Oxford, Basil Blackwell (new ed. 1988).
Welcker F. G. 1844 - 1867. Kleine Schriften zur griechischen Litteraturgeschichte. Bonn, Eduard Weber.
Иллюстрации
Рис. 1. Монетный состав комплекса гробницы Хильдериха (Eggers 1959: рис. 16).
Рис. 2. Превращения золотой пчелы в королевские лилии – рисунок из книги Жана-Жакоба Шиффле "Ananstasis Childerici", 1655 г. (Schnap 1996: 203).
Рис. 3. Портрет Олофа Верелиуса работы Э. Йетше (Svenska 1955, 8: 269).
Рис. 4. Портрет Йохана Хадорфа (Klindt-Jensen 1975: 26).
Рис. 5. Портрет Олофа Рудбека (Klindt-Jensen 1975: 29).
Рис. 6. Стратиграфические разрезы кургана, из "Атлантики" Рудбека, 1697 г. (Schnapp 1996: 200).
Рис. 7. Профиль со стратиграфией, из "Атлантики" Рудбека, 1697 г. (Schnapp 1996: 201).
Рис. 8. Принципы измерения абсолютной хронологии по Рудбеку. На профилях показаны отложения, а сбоку измерительная рейка (Schnapp 1996: 202).
Рис. 9. Портрет Джона Обри, из картинной галлереи Анны Ронан (Murray 2001: 112) или из Воспоминания об Обри Джона Бриттона, опубликованного в 1841 г. (Murray 1999: 16).
Рис. 10. Изменение средневековых окон (в современом обозначении романский и готический стили) – рисунок из "Британских памятников" Джона Обри, написанного в 1670 г. (Schnapp 1996: 191).
Рис. 11. Портрет Эдварда Лойда (Murray 1999: 28).
Рис. 12. Чарлз Таунли со своей коллекцией, картина художника Йоганна Цоффани (Bahn 1996: 61).
Рис. 13. Автопортрет Уильяма Стъюкли (Murray 1999: 40).
Рис. 14. Полевой дневник Стъюкли, описание местности Эйвбери, заметки 13 мая 1724 года (Schnapp 1996: 215).
Рис. 15. Кроки Уильяма Стъюкли в районе Стоунхенджа 7 августа 1723 г. (Schnap 1996: 214).
Рис. 16. Общий вид Эйвбери, набросанный Стъюкли в 1723 г. (Schnapp 1996: 216 – 217).
Рис. 17. Портрет Эрика Понтопидана (Klindt-Jensen 1975: 35, fig. 29).
Рис. 18. "Курган Юлианы" в Егерсприсе, Зеландия (Klindt-Jensen 1975: 42, fig. 35).
Рис. 19. Два кремневых кинжала и каменный ящик из книги Стобэуса 1738 г. (Klindt-Jensen 1975, 38, fig. 31).
Рис. 20. Каменный ящик с лицевыми урнами под Гданьском, открытый в 1656 г., опубликован в 1724 (Sklenář 1983: 40, fig. 7).
Рис. 21. Способ раскопок курганов, по Й. Д. Майору, 1692 г.: А – траншеей, В – сегментом (Schnapp 1996: 207, fig. 3).
Рис. 22. Вещи в комплексах и большей частью in situ, по Л. Д. Херману, 1711 г. (Schnapp 1996: 207, fig. 2).
Рис. 23. Рисунок "приподнятого камня" из Пуатье, выполненный для графа Кейлюс инженером Дюшенем. Ср. с рисунком 1600 г.
Рис. 24. Таблица из "Свода" графа Кейлюс: две архаические бронзовые фигурки охотника из Сардинии (Schnapp 1996: 241).
Рис. 25. Бретонский мегалит в трех проекциях и план его, опубликованный К.-П. Робианом
(Schnapp 1996: 255).
Рис. 26. Бронзовый конь из Геркуланума, составленный из фрагментов четырех коней квадриги (Ceram 1958: 26).
Лекция 7. Винкельман
1. Загадочное убийство. Если мы перенесемся в XVIII век – век Просвещения и абсолютных монархий, - то застанем на европейском континенте мир, управляемый королями и императорами, нередко еще католическими. События, о которых пойдет речь, произошли в 1768 г., за 23 года до Французской буржуазной революции, на побережье Адриатики, в красивом захолустье Австрийской империи – в городе Триесте. Публика, обитавшая в городском отеле Локанда Гранде и состоявшая из проезжающих, была внезапно напугана чрезвычайным событием.
Утром 8 июня в номере 10 на втором этаже послышался шум и грохот. Встревоженный официант Хартхабер поднялся и открыл дверь номера. На полу он увидел двух человек в драке - тот, кто сверху, яростно ударял ножом поверженного. Как только дверь открылась, он тотчас вскочил и отбросил нож. С силой оттолкнув обеими руками официанта, он пустился бежать со всех ног. Поверженный поднялся, он был весь залит кровью, а с шеи свисала удавка. Это был огромного роста господин в черных кожаных штанах и белой льняной рубашке, теперь в крови, с золотыми пуговицами, инкрустированными бирюзой. «Смотрите, что он со мною сделал!» – воскликнул раненный. Официант с криком "Доктора! Доктора!" убежал. Из своей комнаты выбежала служанка Тереза, дико закричала и убежала на улицу. Раненный, шатаясь, спустился по лестнице, но обеденный зал был заперт. Он задыхался и тщетно пытался распустить удавку.
Наконец, на крик Терезы сбежались люди. Помогли раненному снять удавку, послали за доктором и священником. Доктор Бенедикт Флеге разорвал рубашку раненного и перевязал его раны. "Они смертельны?" - спросил раненный. Доктор ответствовал, что две раны на руках и в левой стороне груди - нет, но четыре раны в брюшину - наверняка. Умирающий исповедался монаху, продиктовал слабеющим языком завещание нотариусу и не успел сказать ничего существенного спешно прибывшей следственной комиссии.
На глазах у потрясенной публики умер.
В отеле он жил уже неделю, но ни с кем не знался. Служители звали его «синьор Джованни», а его подлинное имя и фамилия никому не были известны. Не были они известны и убийце, Франческо Арканджели, которого поймали через две недели в порту. Начались допросы (их было шесть). Убийца, рябой повар 38 лет, лишь недавно выпущенный из тюрьмы (сидел за воровство), говорил, что познакомился с «синьором Джованни» здесь, в Триесте, как с попутчиком, и провел с ним неделю в дружеских беседах и прогулках. Они вместе обедали обычно в номере Арканджели. Арканджели сначала признал, что планировал убийство и ограбление ради уплаты за кольцо для жены. Потом уверял, что не собирался убивать «синьора Джованни», что была внезапная ссора, но не мог объяснить, зачем же он тогда за день до убийства купил нож и веревку, которую петлей накинул на несчастного. Он говорил, что мог бы его легко убить, если бы хотел, во время посещения театра или на совместных прогулках, а не выбирать самое людное место. Это резонно, но убийство вообще вещь нерезонная. Кто такой «синьор Джованни», Арканджели не знал. Он подозревал, что убитый – шпик, еврей или лютеранин, поскольку видел у него книгу со странными буковками (это была греческая книга), а, кроме того, этот богатый господин не снимал шапки перед храмом и не посещал мессы.
Убитый хвастал повару, что является приближенным папы римского, что в Риме, если Арканджели приедет, он примет его в вилле кардинала Альбани. Что в Вене он имел аудиенцию у императрицы Марии-Терезии и везет ее секретное поручение для передачи его святейшеству. Показывал подаренные ею золотые медали. Это всё выглядело неправдоподобным, но при обыске у покойного нашли бумаги, удостоверяющие, что он действительно лицо, приближенное к папе римскому – его «префект древностей», управляющий всеми музеями и библиотеками Ватикана, немец Йоган-Иоахим Винкельман, известнейший писатель и ученый. Из Вены сообщили, что он действительно имел аудиенцию у ее величества.
Тут австрийские чиновники сделали большие глаза, все заседания комиссии, созданной для расследования дела, стали проводиться в обстановке глубочайшей тайны, а затем протоколы этой комиссии были практически засекречены на 200 лет. Только в ХХ веке акты комиссии были опубликованы (Mordakte 1965).
Но тайна убийства так и осталась не вполне разгаданной. Никому не было понятно, почему Винкельман не известил городские власти о своем прибытии – его бы соответственно встретили, облегчили все формальности, ускорили его отбытие на корабле в Италию. Почему жил в Триесте инкогнито? Почему он не спешил в Италию, а вместо этого потратил неделю своего драгоценного времени на беседы и прогулки с абсолютным ничтожеством, тосканским поваром, только недавно и напрасно выпущенным из тюрьмы? Даже если принять во внимание его гомосексуальные склонности, то чем ему приглянулся этот рябой итальянец не первой свежести?
Полицейские чиновники не зря всполошились. Винкельман – это было очень громкое имя, хорошо известное всем королям (рис. 1).
2. Прусское прозябание. Между тем, он не имел родового имения и титула. Он не был рожден знатным. Взлет его – результат тяжелого труда (Leppmann 1986; Kunze 1999).
Родился он в 1717 г. в маленьком городке Стендале в границах Прусского королевства. Сын мелкого ремесленника, сапожника, он был отдан в школу, рассчитанную на более зажиточных учеников, и с малых лет зарабатывал на обучение участием в куренде – бродячем хоре, выступавшем на похоронах. Служил также чтецом ослепшему ректору школы и по этой причине освоился в ректорской библиотеке, где запоем читал древних авторов, в том числе и не предназначенных для детей. По протекции ректора 18-летний юноша был принят в "кёльнскую гимназию" в Берлине, где получил неплохое по тому времени среднее образование, а высшее – в лучшем немецкой университете тех лет, в Галле (теология), а затем в Йене (медицина и естественные науки). Университет в Галле был центром пиетизма – лютеранского учения о том, что искренность веры важнее обрядов. Пиетисты отличались слащавыми речами о любви к ближнему и готовностью сомневаться в церковных установлениях. Тогда говорили: "Поступишь в Галле, выйдешь либо пиетистом, либо атеистом". Как мы увидим, кое-что из этой программы Винкельман усвоил. В университете он не был на хорошем счету. "Человек слабый и непостоянный", – характеризует его один из профессоров.
По окончании университета зарабатывал на жизнь библиотекарем, репетитором. В 1740, как раз в год воцарения Фридриха II, 23-летний Винкельман стал репетитором Петера Лампрехта, сына настоятеля Магдебургского собора. Лампрехт отправился с Винкельманом в Зеегаузен, где Винкельман получил место учителя и конректора (помощника ректора) гимназии. Тут он прослужил пять с лишним лет.
Зеегаузен был маленьким типично прусским городком. Новый свет, едва забрезживший в Берлине, сюда и вовсе не доходил. Молодого учителя, увлекавшегося языческой греческой культурой и безуспешно пытавшегося привить свои увлечения гимназистам, в городке не любили и не уважали – его никогда не звали в крестные отцы, не без основания подозревая, что его дружба с некоторыми гимназистами носит чересчур интимный характер. В конце концов его перевели преподавать в младшие классы. В затхлой и тяжелой обстановке, сложившейся вокруг него, он видел отражение общей давящей атмосферы прусского государства. "Дрожь пробегает мое тело с головы до ног, когда я думаю о прусском деспотизме, – вспоминает он позже. – "Лучше бы мне быть обрезанным турком, чем пруссаком". Странным образом в турке он отметил не чалму, не халат, не другое какое-либо отличие, а именно обрезанность. Внимание его было специфически ориентированным.