У войны не женское лицо» с. алексиевич

(Инсценировка В.Б.Лымарева)

АВТОР - Деревня моего детства после войны была женская. Бабья. Мужских голосов не помню. Так у меня это и осталось: о войне рассказывают бабы. А мне осталось лишь записать их рассказы… И я записала сотни, десятки сотен рассказов – исповедей. Но не о том, о чём мы привыкли читать или слышать: как одни люди героически убивали других и победили. Какая была техника, какие генералы… Женские рассказы о другом… Хочу написать историю этой войны. Женскую историю…

(Звучит женский голос акапелла)

Плачут. Поют, как плачут. Когда женщины говорят о войне, в их рассказах проглядывает чудовищный оскал таинственного... Там нет героев и невероятных подвигов, там есть просто люди, которые заняты нечеловеческим человеческим делом.

ПЕРВАЯ – Я такая маленькая пошла на фронт, что за войну даже подросла! Мама померила. На десять сантиметров!

АВТОР – Война слишком интимное переживание. И такое же бесконечное, как человеческая жизнь… Один раз женщина (лётчица) отказалась со мной встретиться. Сказала по телефону -

ВТОРАЯ – Не могу… Не хочу вспоминать. Я была три года на войне… И три года не чувствовала себя женщиной. Мой организм омертвел. Менструации не было, почти никаких женских желаний. А я была красивая… Когда мой будущий муж сделал мне предложение… Это уже в Берлине, у рейхстага… Он сказал:

ПЕРВЫЙ - Война кончилась. Мы остались живы. Нам повезло. Выходи за меня замуж.

ВТОРАЯ - Я хотела заплакать. Закричать. Ударить его! Как это замуж? Сейчас? Среди всего этого – замуж? Среди чёрной сажи и чёрных кирпичей… Ты посмотри на меня… Посмотри – какая я! Ты сначала сделай из меня женщину: дари цветы, ухаживай, говори красивые слова. Я так этого хочу! Так жду! Я чуть его не ударила… Хотела ударить… А у него была обожжённая, багровая одна щека, и я вижу: он всё понял, у него текут слёзы по этой щеке. По ещё свежим рубцам… И сама не верю тому, что говорю: «Да, я выйду за тебя замуж!». У меня нет сил ещё раз это вспоминать…

(ОН и ОНА танцуют вальс)

АВТОР – Я её поняла… И понимаю теперь одиночество человека, вернувшегося оттуда. Как с иной планеты или с того света. У него есть знание, которого у других нет. Это рассказ не о войне, а о человеке на войне. Не об истории войны, а об истории чувств…

Написать бы такую книгу о войне, чтобы от войны тошнило, и сама мысль о ней была бы противна. Безумна. Самих генералов бы тошнило! «Женская» война страшнее чем «мужская». Это другой мир. С запахом, цветом, с подробным миром.

(Девчонки танцуют кадриль.)

ТРЕТЬЯ - …дали нам вещмешки, а мы пошили из них юбочки… вот крику то было! Старшина жаловался командиру: « ЧП! Я им вещмешки выдал, а они сами туда залезли!»

ЧЕТВЁРТАЯ - …в военкомате в одну дверь зашла в платье, а в другую вышла в брюках , и гимнастёрке, косу отрезали, на голове остался один чубчик!

ПЕРВАЯ - Я окончила медучилище. Получила диплом. А тут война! Вызвали в военкомат и приказ: «Вам два часа времени. Соберитесь! Отправляем на фронт». Я сложила всё в один маленький чемоданчик. На пункте спрашивают: «Что вы взяли с собой на войну?»

- Конфеты.

- Как?

- Целый чемодан конфет. Я получила подъёмные… А на войне мне деньги не понадобятся!

Командир как-то странно посмотрел на меня и даже не улыбнулся

ПЯТАЯ - …немцы расстреляли деревню и уехали (танец обрывается)

Мы пришли на то место: утоптанный жёлтый песок, а поверху – один детский ботиночек…

(Каждая из шестерых девушек достают из карманов по ботиночку.)

АВТОР – О чём бы женщины не говорили, всегда присутствует главная мысль: война – это прежде всего убийства. А женщине невыносимо убивать, потому что женщина даёт жизнь.

(Идёт пантомима с ботиночками. Они шагают. Окружают АВТОРА. Прыгают.)

Дарит. Долго носит в себе, вынянчивает. Женщинам труднее убивать.

ПЕРВАЯ - Я служила санитаркой… Так вот после войны не могла ходить на базар и смотреть на красные мясные ряды… Даже на красный ситец…

Сколько лет прошло, а в моём доме ты не найдёшь ничего красного. Я ненавижу красный цвет…

ШЕСТАЯ - Я воевала в партизанском отряде. Однажды моя группа (я старшая и двое подростков) пошли в разведку и случайно захватили в плен четверых немцев. Долго кружили с ними по лесу. Но к вечеру третьего дня нас окружили. Ясно, что с пленными мы уже не прорвёмся, не уйдём. И у меня созрело решение – их надо убить. Подростки убить не смогут: уже три дня они ходят по лесу вместе, а если три дня ты рядом с человеком, даже с чужим, всё равно к нему привыкаешь, он становится близок – уже знаешь, как он ест, как он спит, какие у него глаза, руки. Нет, подростки не смогут. Это мне понятно. Значит, убить должна я. Пришлось обманывать и тех, и других. С одним немцем я пошла якобы за водой и выстрелила сзади. В затылок. Другого за хворостом повела…

ТРЕТЬЯ - Я ночью сейчас проснусь… Как будто кто-то ну… плачет рядом… И опять я на войне…

Мы отступаем… За Смоленском какая-то женщина выносит мне своё платье, я успеваю переодеться. Иду одна… Одна среди мужчин… То я была в брюках, а то иду в летнем платье. У меня вдруг начались эти дела… Женские… Раньше начались, наверное, от волнений. От переживаний, от обиды. Где ты тут что найдёшь? Под кустами, в канавах, в лесу на пнях спали. Столько нас было, что места в лесу всем не хватало. Шли мы растерянные, обманутые, никому уже не верящие… Где наша авиация, где наши танки? То, что летает, ползает, гремит – всё немецкое.

Такая я попала в плен… В последний день перед пленом перебило ещё обе ноги…

Лежала и под себя мочилась… Не знаю какими силами уползла ночью. Уползла к партизанам…

ПЯТАЯ – У меня было ночное дежурство… Зашла в палату тяжелораненых. Лежит капитан… Врачи предупредили меня перед дежурством, что ночью он умрёт… Не дотянет до утра… Спрашиваю его: « Ну, как? Чем тебе помочь?» Никогда не забуду… Он вдруг улыбнулся, такая светлая улыбка на измученном лице:

ВТОРОЙ – Расстегни халат… Покажи мне свою грудь… Я давно не видел жену…

ПЯТАЯ – Мне стало стыдно, я что-то там ему отвечала. Ушла и вернулась через час. Он лежит мёртвый. И та улыбка у него на лице…

ПЕРВЫЙ – Выходили из окружения… Куда ни кинемся – везде немцы. Решаем – утром будем прорываться с боем. Всё равно погибнем, так лучше погибнем достойно. В бою. У нас было три девушки. Они приходили ночью к каждому, кто мог… Не все, конечно, были способны. Нервы, вы сами понимаете. Такое дело… Каждый готовился умереть…

Вырвались утром единицы… Мало… Ну, человек семь, а было пятьдесят. Посекли немцы пулемётами… Я вспоминаю тех девчонок с благодарностью. Ни одной утром не нашёл среди живых… Никогда не встретил…

ЦЕНЗОР - Кто пойдёт после таких книг воевать? Вы унижаете женщину примитивным натурализмом. Женщину-героиню! Развенчиваете. Делаете её обыкновенной женщиной. Самкой. А они у нас святые.

АВТОР– Наш героизм стерильный. Он не хочет считаться ни с физиологией, ни с биологией. Ему не веришь. А испытывался не только дух, но и тело. Материальная оболочка.

ЦЕНЗОР – Откуда у вас эти мысли? Чужие мысли. Не советские. Советская женщина – не животное!

ШЕСТАЯ - Кто-то нас выдал… Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда. Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она затягивала намертво. По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде. С нами была радистка, она недавно родила. Ребёнок голодный… Просит грудь… Но мама сама голодная, молока нет, и ребёнок плачет. Каратели рядом… С собаками… Собаки услышат, все погибнем. Вся группа – человек тридцать… Вам понятно? Принимаем решение…

Никто не решается передать приказ командира, но мать сама догадывается. Опускает свёрток с ребёнком в воду и долго там держит… Ребёнок больше не кричит… Ни звука… А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга…

ЧЕТВЁРТАЯ – Под Сталинградом было столько убитых, что даже лошади их уже не боялись. Обычно боятся. Лошадь никогда не наступит на мёртвого человека. Своих убитых мы собрали, а немцы валялись всюду. Замёрзшие… Ледяные… Я – шофёр, возила ящики с боеприпасами, я слышала, как под колёсами трещали их черепа… Кости… И я была счастлива…

ЦЕНЗОР – Да, нам тяжело далась Победа, но вы должны искать героические примеры. Их сотни. А вы показываете грязь войны. Нижнее бельё. У вас наша Победа страшная… Чего вы добиваетесь?

АВТОР – Правды!

ЦЕНЗОР - А вы думаете, что правда – это то, что в жизни?! То, что на улице? Под ногами? Нет, правда – это то, о чём мы мечтаем. Какими мы хотим быть!

ВТОРОЙ -Наступаем… Первые немецкие города… Мы – молодые. Сильные. Четыре года без женщин. В погребах – вино. Закуска. Бывало ловили немецких девушек и… Я сейчас не понимаю, как я мог… Мальчик из интеллигентной семьи… Но это был я…

Единственное, чего мы боялись, чтобы наши девушки об этом не узнали. Наши медсёстры. Перед ними было стыдно…

ЦЕНЗОР - Это ложь! Это клевета на нашего солдата, освободившего пол-Европы! На наших партизан. На наш народ-герой! На наши великие идеи!

АВТОР - Да, я не люблю великие идеи. Я люблю маленького человека.

ПЕРВАЯ - Я была пулеметчицей. Я столько убила… После войны боялась долго рожать. Родила, когда успокоилась. Через семь лет… Но я до сих пор ничего не простила. И не прощу… Я радовалась, когда видела пленных немцев. Я радовалась, когда на них было жалко смотреть: на ногах портянки вместо сапогов, на голове портянки… Их ведут через деревню, они просят: «Мать, дай хлэба… Хлэба!» Меня поражало, что крестьяне выходили из хат и давали им, кто кусок хлеба, кто картошину. Мальчишки бежали за колонной и бросали камни… А женщины плакали…

ВТОРАЯ -"Я до Берлина с армией дошла... Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями. Пожила три дня, а на четвертый мама поднимает меня с постели и говорит: "Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи... Уходи... У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами... "

Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах..."

ЧЕТВЁРТАЯ - Наши разведчики взяли в плен одного немецкого офицера, и он был крайне удивлен, что в его расположении выбито много солдат и все ранения только в

голову. Почти в одно и то же место. Простой, повторял он, стрелок не

способен сделать столько попаданий в голову. "Покажите, - попросил, - мне этого стрелка, который столько моих солдат убил. Я большое пополнение получал, и каждый день до десяти человек выбывало". Командир полка отвечает: "К сожалению, не могу показать, это была девушка-снайпер, но она погибла". Это была Саша Шляхова. Она погибла в снайперском поединке. И что ее подвело - это красный шарф. Она очень любила этот шарф. А красный шарф на снегу заметен, демаскировка. И вот когда немецкий офицер услышал, что это девушка, он был потрясен, не знал, как реагировать. Он долго молчал. На последнем допросе перед тем, как его отправили в Москву (оказалось - важная птица!) не скрыл: "Мне никогда не приходилось воевать с женщинами. Вы все красивые... А наша пропаганда утверждает, что в Красной армии воюют не женщины, а гермафродиты..." Так ничего и не понял. Да...

ТРЕТЬЯ - Ночью у нас, конечно, разговоры. О чем мы говорили? Конечно, о доме,

каждый о маме своей рассказывал, у кого отец или братья воевали. И о том,

кем мы будем после войны. Как выйдем замуж, и будут ли мужья нас любить.

Командир смеялся:

- Эх, девки! Всем вы хороши, но после войны побоятся на вас жениться.

Рука меткая, тарелкой пустишь в лоб и убьешь.

ПЯТАЯ - В вагоне, когда ехали... Возвращались уже из Германии домой...

Мышь у кого-то из рюкзака выскочила, так все наши девчонки как повскакивают,

те, что на верхних полках, кубарем оттуда, пищат. А был с нами капитан, он

удивлялся: "У каждой орден, а мышей боитесь".

ШЕСТАЯ - Вернулась, и все надо было начинать сначала. В туфлях училась ходить,

на фронте же три года в сапогах. Привыкли к ремням, всегда подтянутые,

казалось, что теперь одежда на нас мешком висит, неловко как-то себя

чувствуешь. С ужасом смотрела на юбку... На платье... Мы же все время на

фронте в брюках, вечером их постираешь, под себя положишь, ляжешь, считай,

выутюженные. Правда, не совсем сухие, и на морозе коркой покрывались. Как в

юбке научиться ходить? Ноги как будто спутанные. Идешь в гражданском платье,

в туфлях, встретишь офицера, невольно рука тянется, чтобы честь отдать.

Привыкли: паек, на всем государственном, и приходишь в хлебный магазин,

берешь хлеб, сколько тебе нужно, и забываешь расплатиться. Продавщица, она

уже тебя знает, понимает, в чем дело, и стесняется напомнить, а ты не

заплатила, взяла и пошла. Потом тебе уже совестно, на другой день

извиняешься, берешь что-то другое и расплачиваешься за все сразу. Надо было

наново учиться всему обычному...

АВТОР - Девчонки сорок первого... Первое, о чем хочу спросить: откуда они

такие? Почему их было так много? Как решились наравне с мужчинами взять

оружие в руки? Стрелять, минировать, подрывать, бомбить - убивать?

Этим же вопросом еще в девятнадцатом веке задался Пушкин, публикуя в

журнале "Современник" отрывок из записок кавалерист-девицы Надежды Дуровой,

участвовавшей в войне с Наполеоном: "Какие причины заставили молодую девушку

хорошей дворянской фамилии оставить отеческий дом, отречься от своего пола,

принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин, и явиться на

поле сражений - и каких еще! Наполеоновских. Что побудило ее? Тайные

сердечные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная неукротимая

склонность? Любовь?"

Так все-таки - что?! Через сто с лишним лет тот же вопрос...

ПЕРВАЯ - Я просила маму... Я ее умоляла: только не надо плакать... Это

происходило не ночью, но было темно, и стоял сплошной вой. Они не плакали,

наши матери, провожавшие своих дочерей, они выли. Моя мама стояла, как

каменная. Она держалась, она боялась, чтобы я не заревела. Я же была

маменькина дочка, меня дома баловали. А тут постригли под мальчика, только

маленький чубчик оставили. Они с отцом меня не пускали, а я только одним

жила: на фронт, на фронт! На фронт! Вот эти плакаты, которые сейчас висят в

музее: "Родина-мать зовет!", "Что ты сделал для фронта?" - на меня,

например, очень действовали. Все время были перед глазами. А песни? (Звучит «Вставай, страна огромная!)

"Вставай, страна огромная... Вставай на смертный бой..."

Когда мы ехали, нас поразило, что прямо на перронах лежали убитые. Это

уже была война... Но молодость брала свое, и мы пели. Даже что-то веселое.

Какие-то частушки.

(Поют частушки.)