День четвертый. Четверг. Вика.

Женщина стоит у окна, внимательно смотрит на улицу. Затем резко задёргивает плотную штору.

Раньше мы жили на втором этаже. В окно лезли ветки деревьев, за ними собачья дорожка, там собачники выгуливали своих любимцев, потом забор детского садика и снова деревья. А сейчас (снова смотрит на улицу, теперь через щель между шторами)… сейчас с двадцать второго этажа я вижу много-много-много домов, крыши, окна, подъезды, магазины, машины, пешеходы… И везде – люди. Люди-люди-люди… Господи! Как же нас тут много! А каждый человек - это мысли, проблемы, мечты, болезни, зависть, ненависть… Вокруг каждого человека всего этого столько! И таких человеков в одном доме столько! А домов во все стороны, куда ни глянь, до горизонта и дальше…

Когда я жила на втором этаже, я об этом не думала. А сейчас я ни о чём другом думать не могу (Достает пузырек с таблетками). Я мужа бедного просто измучила, он мне вот лекарство купил… от психоза. И уехал в отпуск. А я тут сама с собой разговариваю. А что? Если я такие вот лекарства должна пить, то имею право говорить хоть с господом Богом, хоть с инопланетянами, хоть с китайским императором. Вот (читает инструкцию) шизофрения, паранойя… Весело. Но я эти таблетки выбрасываю, что я больная что ли, эту гадость пить? А если про людей всё-время думаю, которых много… Так ведь их и вправду много, слишком много… На единицу объема пространства… и у каждого судьба, вещие сны там, предчувствия, внутренний мир… Космос. И каждую секунду еще кто-то рождается. Вот пока я инструкцию к лекарству читала, несколько человек наверняка где-то родилось. Да что где-то (Бежит к окну)… Вон, вон угол виден – роддом. А вон там (смотрит в другом направлении) больница и морг. В одно и то же время несколько человек вон там рождается. А вон там умирает. А я читаю про побочные явления лечения лекарством от шизофрении. А кругом – дома, дома, дома, люди, люди, люди… И удивительно, что при таком количестве людей, когда едешь в метро, обязательно знакомых встречаешь! Причём, именно тех, кого бы глаза не видели… Но в метро я теперь не езжу! Уволилась. По состоянию здоровья. И вообще я теперь на улицу не выхожу. Продукты и всё необходимое по Интернету заказываю, воздухом через форточку дышу. Зачем выходить на улицу? Ну зачем? Чтобы там, среди толпы почувствовать себя каплей в море, песчинкой в пустыне, соломинкой в стоге сена,.. почувствовать себя ничем, пустотой? Ну уж нет, спасибо, не хочу. Я когда в окно на всех смотрю, то я – это я, а все остальные – они, там… Хоть иллюзия, что я что-то значу. «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться …» Я в молодости в театры любила ходить. Тогда раньше, в зале зрители… они смеялись вместе или плакали, смотря, что показывают, и вот уже все, кто в зале мне будто друзья, мы же один спектакль смотрим… А потом… то ли спектакли стали другие, то ли зрители, но и в театре – тоже толпа. Людей много, а ты – один. Я даже термин где-то умный слышала… Нет, не вспомню. Я его даже записала где-то (роется в бумажках на столе)… Вот – «безличная анонимность». Просто диагноз болезни. Типа «почечная недостаточность», надо же – безличная анонимность… Я и в метро поэтому ездить не могу. И на концерты. И в большие магазины. И в окошко смотреть страшно, у меня есть – вот…

Раздвигает жалюзи на стене. Там большая фотография, деревянная рама крестом. Дальше деревья, дорожка, забор.

Да, да. Это вид из моего окна на втором этаже. С этим видом я жила с детства, и других мне уже не надо. Наш старый дом сломали. Хрущоба. Понятно, кухня пять метров, в коридорчике вдвоём не разойдёшься, теснота невероятная. Но… летом у подъезда дедулька один на аккордеоне играл. К нему со всей улицы бабульки на музыку сходились. Будто и не в городе вовсе, а слободка какая… Когда переезжали, радовались – в хоромы едем, нам завидовали – повезло. А я там будто жизнь оставила… Тополь мой под окном, я с ним каждое утро здоровалась… Бомжи знакомые, я им вещи отдавала старые, посуду… Собак опять-таки по кличкам знала. Они своих хозяев по часам выгуливают… А здесь… Крыши, крыши, крыши… Дома, дома, дома… Муравейник. Безличная анонимность… (Открывает коробочку с лекарствами, высыпает часть таблеток на стол) Я же их вчера выбросила, а они опять здесь. Или я их только хотела выбросить? (Наливает стакан воды, собирается выпить лекарство) Ну зачем я буду это пить? Разве я больная? Я понимаю, кто я, где я, осознаю все свои… недостатки. Меня пугает огромный город за окном. Но разве это – болезнь? Любой человек испугается, если вдруг задумается. Просто люди научились жить, не думая. И я раньше умела. Только вдруг разучилась. Наверное, всё же это болезнь.

Высыпает еще таблетки из коробочки, собирается выпить, передумывает. Набирает номер телефона, говорит деланным голосом.

Виктор Николаич, наконец-то я дозвонилась до вас. Кто говорит? Виктория. Прекрасная незнакомка. Виктор и Виктория – должно быть это судьба. (Своим голосом). Да расслабься, Витюш. Я это, Вика – жена твоя законная, в Москве оставленная… Да шучу я, ничего не случилось, просто контрольный звонок, чтобы ты был уверен, что у меня все хорошо. Да… Ну обычно ты звонишь, а тут я, не дождалась… Таблетки выпила… Ладно, больше не буду. Загорай. Купайся. Развлекайся… И я тебя целую.

Пауза.

Разумеется, у него кто-то есть, ну не один же он там развлекается. Я в принципе, даже знаю, кто. В его возрасте просто не прилично не иметь любовницу. Особенно, если жена не первой молодости. Да я не ревную, правда, не ревную. Да вообще об этом не думаю. Вот о том, что людей много, думаю. Особенно в Китае проблема перенаселённости, ограничение рождаемости… Вот о том, сколько китайцев на земле, думаю. А о том, сколько любовниц у мужа, и что он с ними делает – не думаю.

Прибавляет к таблеткам на столе еще, пересчитывает общее количество.

Когда я была маленькой, у нас все мальчишки в классе хотели быть космонавтами. Люди вообще тогда как-то всерьёз собирались летать к звёздам, Луну осваивать, потом Марс… Сейчас не собираются. Да и правильно, чего там, в космосе делать? Тут бы с Землёй разобраться. Хотя сейчас в целом все-таки лучше. Точно лучше,.. чем при Иване Грозном. Теперь на кол не сажают. Это ведь уму непостижимо – живого человека насквозь… Да еще так аккуратненько, чтобы сердце не задеть, чтобы он не умер сразу, а всё чувствовал и мучился… Я читала, что плюс ко всему этому кошмару еще и близких его заставляли на это смотреть… И если это… любимый… муж, отец или сын… Ой… (Высыпает все оставшиеся таблетки, сгребает их в горсть.) А женщин на кол, кажется, не сажали. Им глаза выкалывали… У-у… Вот зачем? Зачем, зачем, зачем я про всё это думаю? Как с этим жить?.. А ещё - инквизиция, пытки, гестапо… Как, зная про всё это, думать про любовниц мужа? Это же такая мелочь… А может, на этом самом месте, где наш дом стоит, был какой-нибудь пыточный сарай,.. а я тут, на этом самом месте, буду из-за мужа переживать? Ха! Да у нас вообще фантазии не хватит, чтобы представить, что чувствует человек, которого сажают на кол. И хорошо, хорошо, хорошо, что не хватит. Иначе бы всем пришлось вот эти таблетки пить. Всю жизнь.

Пересыпает таблетки из руки в руку. Играет ими, как бусинами.

Он каждый день звонит и спрашивает, выпила ли я лекарство. Раньше, когда у него не было этих любовниц, я и про Ивана Грозного не думала, и про увеличение рождаемости в Китае,.. а потом дети выросли и разъехались,.. у мужа началась активная личная жизнь… А я… Я стала чувствовать, как гудит воздух от трения человеческих мыслей, я стала переживать за умерших много лет назад… Короче, я… сошла с ума.

Неожиданно берет в рот всю горсть таблеток. Какое-то время держит их во рту, потом убегает. Слышен шум воды. Возвращается с полотенцем.

Нет, нет. Не буду я их пить! Не дождётесь! Не буду. Во всяком случае, не сегодня. Как бы он обрадовался, если бы я это сделала. Как бы он был мне благодарен. Я ведь понимаю, что мешаю ему. Я его не держу, но разводиться ему по статусу не положено… Вот если бы несчастный случай… вдовец – это так трогательно, так романтично. И престиж сохранён, и руки развязаны. Я просто обязана ему помочь.

Достаёт еще одну, новую упаковку лекарства, подходит к окну. Смотрит через щель в шторе вниз.

Когда люди такие крошечные, то кажется, что убивать их просто. Одного человека в упор – трудно. А кучу, вон хоть ту, у маршрутки… да плёвое дело. И это всего 22-й этаж. А Бог – он же еще выше. Как он нас оттуда, с такой высоты, любить умудряется?

Высыпает на стол таблетки из новой упаковки. Неожиданно замирает, от пришедшей мысли.

А что если я ему нужна? Не Богу, разумеется, а мужу?! Как только я умру, его любовницы между собой начнут ссориться. Каждая захочет стать женой. И как ему неловко будет выбирать. И как ему потом заводить новых любовниц при молодой жене? А он уже привык… Ой-ёй-ёй… А пока есть я, у него этих проблем нет. Значит, я ему нужна! (Сметает решительным жестом все таблетки со стола на пол.) Я ему полезна. А полезность гораздо надёжнее любви. (Энергично раскрывает шторы на окне, закрывает жалюзи на стене.) Но если я ему нужна, то зачем он столько лекарств накупил?

Из разных мест в квартире достает упаковки всё того же лекарства, ставит их на стол. Что-то распаковывает, высыпает, что-то оставляет в коробочках.

Сколько я их уже выбросила. А они на каждом шагу… Он, наверное, все аптеки скупил… Но я не буду их пить! Не буду! Не буду!.. Во всяком случае, не сегодня…

Уходит.