Поэту для ненаписанной книги 2 страница

X x x

Они уже здесь, телеги...

- Это сказали сосны и ветер,

крикнуло эхо, луна шепнула

и дым об этом поведал. -

Телеги тянутся в предвечерье,

вереницей, за солнцем следом,

из леса везут телеги

темные трупы деревьев.

Как они стонут, телеги,

на дороге к Пуэбло Нуэво!

Волы мечтают лениво -

под звездным сияньем бледным -

о стойле, что пахнет летом,

домашним теплом и сеном.

И за телегами следом

идут погонщики слепо:

на плече - заостренные палки,

в глазах - вечернее небо.

Как они стонут, телеги,

на дороге к Пуэбло Нуэво!

Пересекают поле телеги,

и темные трупы деревьев

запах ладана и прохлады

оставляют сердцу в наследство.

К вечерне звонят в селенье,

и плачет звон колокольный

над оголенным полем,

которое пахнет тленом.

Как они стонут, телеги,

на дороге к Пуэбло Нуэво!

X x x

Склоном земным исполин,

точно дозорный, взбирался

и далеко был заметен

лунной помятой кирасой.

Передвигая руками

скалы и сосны, огромный,

огненным гребнем срезал он

крохотные загоны.

Вглядывался: ни души

на поле... И, безразличен

людям, шагал за своей

странной и грустной добычей.

X x x

В лазури цветы граната!

Матросская слобода!

Какое легкое небо

и как листва молода!

Изменчивый ветер моря!

Матросская слобода!

Обветрена, сероглаза,

и горе ей не беда!

И женский голос заводит:

"Морской обычай такой -

мужчине море законом,

а сердцу ветер морской!"

- Святая мать кармелитов,

пошли нам ясные дни

и наши весла, мадонна,

своей рукой осени!

...Под вечер воздух мерцает,

закат - как сон наяву

и капли слез золотые

вдали кропят синеву.

- Как будто ветер вернулся

и даль морская близка -

и всех затерянных в море

нашла глазами тоска.

Изменчивый ветер моря!

Матросский родной очаг!

На сердце ладанка с пеплом

и синий холст на плечах!

В лазури цветы граната.

Веселье в ладу с тоской.

Мужчине море законом,

а сердцу - ветер морской!

X x x

Ночь и ночная дорога -

это одно и то же.

К тайне твоей любви

иду по черному бездорожью.

К тайне твоей любви -

ветром морей тревожных,

светом горных вершин,

ароматной цветочной дрожью.

X x x

Селенье. Над темноватой

черепицей покатой

плачет зеленое поле

колокольчиком и цикадой.

Время мышей летучих

и ангелов сладкоголосых.

С косой на плече и с песней

косарь идет с сенокоса.

Кротких коров мычанье,

и веселый ребячий гомон,

и небесно-белые дымы,

и запах тепла и дома!

И луна, - сквозь дальние сосны

проплыв золотистым диском, -

наводняет пустыню поля

своим хрусталем игристым.

X x x

Одним из колес небесных,

которое видит око,

на пустошь луна вкатилась

и ночь повезла с востока.

На голых холмах собаки,

в потемках еле заметны,

закинув голову, лают

на свет округлый и медный.

А воз везет сновиденья

и сам едва ли не снится.

Лишь далью звезд обозначен

его незримый возница.

ВЕСНА

А мне ни до чего нет дела,

ведь у меня все есть - душа и тело!

Вчерашнее? Не прикипело!

Сегодняшнее? Надоело!

Грядущее?..

Мне никогда добра и зла никто не делал;

и я добра и зла не стану делать, мне до других нет дела -

ведь все при мне - душа и тело.

Потеряно? Вдогонку смело!

Припрятано? Но настежь все пределы!

Загадано?..

Но мне ни до чего нет дела,

ведь у меня все есть - душа и тело!

ОСЕННИЙ ДОЖДЬ

(Плещет и плещет дождь монотонный.)

Хлещет по окнам ливень осенний;

брызжут осколки струй на ступени,

вымыв до глянца листья сирени.

В сердце, как в поле, льет с небосклона...

Плещет и плещет дождь монотонно.

Тонут в тумане мутные дали,

тонет округа в смутной печали.

Луч розоватой диагональю

льется по мокрой раме оконной...

Плещет и плещет дождь монотонный.

В сердце и в поле так нелюдимо!

Рядом ни друга нет, ни любимой...

Юность проходит тщетно и мимо...

Лоб ощущает холод ладони.

Ливень осенний все монотонней.

Ливень, как слезы... Вечер и ливень...

Как не присниться сердцу и ниве,

будто их доля станет счастливей,

если прольется свет с небосклона?

Плещет и плачет дождь монотонно.

КОМНАТА

До чего же спокойны вещи!

Рядом с ними всегда уютно.

Их руки и наши руки

встречаются поминутно.

Они не мешают мыслить,

тактично-ласковы с нами;

сами мечтать не умеют,

но грезят нашими снами.

Им любо все, что нам любо;

они нас ждут терпеливо

и всегда встречают улыбкой,

застенчивой и счастливой.

Вещи - любовницы, сестры,

подруги... Из дней вчерашних

вы нам возвращаете щедро

падучие звезды наши!

X x x

Мы думали, что все на свете

забвенье, щебень и зола...

А в сердце правда улыбалась

и часа своего ждала.

Слеза - горячею кровинкой

на белом инее стекла...

А в сердце правда улыбалась

и часа своего ждала.

Холодной слякотью покрылся

день черный, выжженный дотла.

А в сердце правда улыбалась

и часа своего ждала.

КРЕСТНОЕ УТРО

Бог голубеет. Флейты и тамбурины

возвестили - свой крест подняла весна.

Пусть розы любви расцветают в долине,

пусть будет под солнцем земля зелена!

В поле пойдем, нарвем розмарина,

ветка любви

в розмарин, в розмарин вплетена.

"Полюби!" - я сказал ей под небом синим.

"Полюблю! - горячо шепнула она. -

Полюблю, когда срок прорастанья минет

и цветами свой крест оденет весна".

В поле пойдем, нарвем розмарина,

ветка любви

в розмарин, в розмарин вплетена.

"Крест уже зацветает под небом синим...

Весна... Крест любви... Лепестков белизна!"

А она: "Без любви мое сердце стынет!.."

И меня захлестнула света волна!

В поле пойдем, нарвем розмарина,

ветка любви

в розмарин, в розмарин вплетена.

Лента флейты, легкий флажок тамбурина.

Фантастических бабочек новизна...

Невеста моя, по-вешнему ты невинна

и в меня по-рассветному влюблена!

ИДУ НЕУСТАННО

Иду неустанно;

и слушаю голос стеклянный

растоптанной мною равнины песчаной.

Иду неустанно;

седлать скакуна я не стану,

пускай я от прочих отстану, -

иду неустанно, -

отдам свою душу песчинкам стеклянным

растоптанной мною равнины песчаной.

Иду неустанно.

По дальним и ближним полянам

огромная ночь разлилась океаном.

Иду неустанно.

На сердце и сладко и странно;

со всем, что встречаю, сливаюсь нежданно -

иду неустанно! -

и ноги купаются в травах туманных,

и весь я наполнен теплынью медвяной.

Иду неустанно,

чтоб видеть все слезы и раны

дорог, о которых пою постоянно!

ПОЭТ НА КОНЕ

Сон сиреневого цвета

над вечернею тропою!

Конь уносит в ночь поэта...

Сон сиреневого цвета!

Чистый час речной прохлады.

Влажный запах камышовый

проникает за ограды...

Тихий час речной прохлады.

Конь уносит в ночь поэта...

Сон сиреневого цвета!

А душа моя томится -

так тревожно и дурманно

душу бередит душица...

И душа моя томится.

Конь уносит в ночь поэта...

Сон сиреневого цвета!

Золотыми стали плесы...

За последним вздохом солнца

сон нисходит на откосы...

Золотыми стали плесы...

Сон сиреневого цвета

над вечернею тропою!

Конь уносит в ночь поэта...

Сон сиреневого цвета!

ЗЕЛЕНАЯ ЗЕЛЕНУШКА

Зеленушка моя!

Солнце ушло в ночные края!

Сосняк на закате -

страна колдовская -

из горьких объятий

речку не выпускает.

Там, где хвоя густая,

живет зеленушка моя.

Зеленушка моя,

солнце ушло в ночные края!

Дыхание бриза

печально и чисто;

солнце - радужной ризой

над сосною смолистой.

Час ленивый и мглистый,

о зеленушка моя!

Зеленушка моя,

солнце ушло в ночные края!

Час тишины великой,

спокойствия и забвенья;

сердце творит молитву,

сжимаясь от умиленья.

Внезапно - о, наважденье! -

поет зеленушка моя.

Зеленушка моя,

солнце ушло в ночные края!

Всколыхнула округу.

- Ветер околдовала? -

Изумленному лугу

счастья наобещала...

Мальва - слезинкой малой;

лист - зеленушка моя.

Зеленушка моя!

Солнце ушло в ночные края!

X x x

Люблю зеленый берег с деревьями на кромке,

где солнце заблудилось и кажется вечерним

и смутные раздумья, душевные потемки,

плывут среди кувшинок, гонимые теченьем.

К закату? К морю? К миру? В иные ли пределы?

В реке звезда плеснула, и путь ее неведом...

Задумчив соловей... Печаль помолодела,

и в горечи улыбка мерцает первоцветом.

X x x

Этой смутной порой, когда воздух темнеет,

задыхается сердце и рвется на волю...

Лег туман, отзвонили, звезда леденеет

над почтовой каретой семичасовою...

А закат, колокольня и ветви над домом

наполняются смыслом забытым и странным,

словно я заблудился в саду незнакомом,

как ребенок во сне, и смешался с туманом.

Развернется карета, застонут вагоны

и потянутся вдаль... если есть еще дали!..

Я стою одиноко и завороженно,

не достигший отчизны паломник печали.

X x x

Холодные радуги в зарослях сада,

размокшие листья в затопленной яме,

и сонный ручей под дождем листопада,

и черные бабочки над пустырями...

Больная трава на развалинах давних,

на старых могилах, на мусорных кучах,

фасады на север и плесень на ставнях,

агония роз, и доныне пахучих...

Тоска о несбыточном, о непонятном,

о том, что исчезло, да вряд ли и было,

и темные знаки на небе закатном,

и тот, кому горько, и та, что забыла...

X x x

Детство! Луг, колокольня, зеленые ветки,

разноцветные стекла высоких террас.

Как огромная бабочка смутной расцветки,

вечер ранней весны опускался и гас.

И в саду, золотом от вечернего света,

птичье пенье росло, чтобы вдруг онеметь,

а прохладные волны приморского ветра

доносили из цирка плакучую медь...

И еще до того, как возник безымянно

и застыл во мне горечью привкус беды,

я любил, соловьенок, в безлюдье тумана

затихание мира и голос воды.

X x x

Чем он был изначально, твой напев соловьиный, -

родником, или розой, или ранней звездою?

Вспомни, лунная птица, - за какой луговиной

он поил первоцветы водой золотою?

И твои ль это в небе самоцветные трели?

Или бог в тебе плачет, что ни миг - сиротливей?

Или сам не припомнишь, у какого апреля

ты украл, соловей, свои звезды в разливе?

X x x

Чуть желтеет луна за седой пеленою,

и сырой полумрак, как аквариум, зелен.

В золотистую муть под размытой луною

призрак сада плывет, как туман из расселин.

И цветы незнакомы, и горечь туманна.

И что было родного - утрачено снова.

И бессонный хрусталик в тумане фонтана

плачет мертвым напевом из мира иного.

X x x

Под ветром растаяла туча сырая,

деревья подобны искрящимся кладам,

и первые птицы вернулись из рая -

и вырос закат заколдованным садом.

Зажги, о закат, мою душу и тело,

чтоб сердце, как ты, пламенело и крепло,

и жарче любило, и ярче горело

... а ветер забвенья избавит от пепла...

ОДИНОКАЯ ЛУНА

Отзвучала сирена, и луна все печальней.

Потянуло с востока дорассветным туманом.

Лай собак замирает на окраине дальней,

и весь мир исчезает, потонув в безымянном.

Свет луны разольется по кладбищенским ивам...

Вспыхнет мох под луною на старинном соборе...

Заблестят ее слезы в роднике торопливом...

И земля опустеет. И останется море...

X x x

Что хоронишь ты, птица, в соловьиной гортани

и серебряной розой роняешь на плиты?

Отголосками звона, подобного тайне,

словно синей гирляндой, сады перевиты.

В одинокой ночи, среди смутных жасминов,

над садами, над белой метелью июня,

сердце, полное слез, высоко запрокинув,

ты кропишь серебром тишину полнолунья.

И другой соловей, у меня в заточенье,

как во сне к тебе тянется взглядом незрячим...

Раскрываются окна, врывается пенье -

и еще одно сердце откликается плачем.

И понять невозможно в серебре и дремоте,

кто кого окликает в ожидании чуда...

или, дружные струны, об одном вы поете...

из-за гроба ваш голос... или он ниоткуда...

X x x

Не знаю, кем она забыта...

Подняв ее с травы лесной,

я ощутил смущенье - словно

следила женщина за мной...

И в тот же миг поверхность флейты

покинул пряный аромат -

осталась память сновиденья,

благоуханного стократ.

Я заиграл на ней: так странно

мне подарил певучий звук

весеннюю зарю, девчушек

и розами покрытый луг,

нежданную печаль и нежность,

стеснившую смущеньем грудь,

как будто беглая улыбка

спешит во вздохе потонуть...

Грусть и веселье, смех и стоны

лились, как будто в полусне, -

так, словно женщина внимала

неведомо откуда мне...

X x x

Я розу грустную в тот вечер

в задумчивую флейту вдел,

чтоб музыкой и ароматом

озвучила сырой предел.

Пусть оживет в ней женский голос,

растерянность и доброта,

хрусталь печали и улыбки,

мед взгляда нежного и рта.

Пусть темнота и трепет пальцев

перебирают неспеша

ленивые уста, в которых

очнулась песня камыша -

точь-в-точь напев неразличимый,

слетающий с вечерних крон,

когда, едва коснувшись слуха,

меж листьев ускользает он...

И вот я розу к ней приставил,

чтоб не могли ее унесть, -

пусть музыкой и ароматом,

рыдая, подает мне весть.

X x x

(Двое)

Происходило это летом. На машине старой

друзья поехали домой... Спокойна и легка,

в поля явилась ночь, угас последний луч янтарный

под бормотанье сосняка, под жалобы гудка.

На повороте сонного песчаного проселка

мелькнул автомобиль, борзые с лаем пронеслись,

средь бубенцов, гудков и лая "до свиданья" смолкло.

Остались мы с тобой вдвоем и с тишиной слились.

Затишье в нас вошло. И руки, полные покоя,

белели, как луна, обуздывая страсть луны,

и выросли глаза - в тени густой сосновой хвои -

до океанской, до космической величины.

КОНЕЦ ОСЕНИ

Это дерево с ветхой листвою

стало солнечным шаром литым, -

это дерево скорбное стало

склепом мертвенным... и золотым.

Приготовилось к смерти спокойно,

примирилось уже, что мертво...

Два томительных месяца муки

позлатили страданья его.

ЗЕЛЕНАЯ ПТАХА

Память мне изменила...

Где он, тот рудокоп,

отрывший некогда эту жилу.

Память мне изменила...

Рудник пластами веков,

пластами песков завалило.

Память мне изменила...

Света конец недалек.

Эту тайну время сокрыло.

ПРЕДВЕСЕННЕЕ

Капли над водою...

По речным затонам

камыши пригнуло

к берегам зеленым.

Как запахло странно

стылыми цветами!

Льет над омутами...

О челнок мой утлый -

в беспросветном мире,

как надежда, смутный!

Над рекой седою

сердце сиротою!..

Капли над водою...

СНЫ

То, что я на земле,

то, что я - это темная, узкая улица,

это скользкий холодный чулан,

вечно запертая тюрьма, -

не сможет никто отрицать.

То, что ты в небесах,

то, что ты - это тихое пестрое облачко,

это вольная странница птица,

легкий ветер последних минут, -

не сможет никто отрицать.

ОКРУГА

Приютил кипарис воробьиную стаю.

Спелым яблоком солнце в воде раскололось.

День, как дерево, стих. И в полях, отлетая,

перекликнулся с ангелом девичий голос.

С виноградных холмов по зеленым террасам

катит розовой пылью бубенчик повозки

и журчит, как серебряный след за баркасом,

зыбью женского смеха дрожа в отголоске.

Звезды смотрят на мир. Обитатели в сборе.

Грустно руки мужские легли на колени.

И в задумчивый час только ветер, как море,

набегает на каменный остров селенья.

ВЕСНА

Возник тишайший щебет ласточки-простушки,

и в нем - долина, бриз, голубизна ручья...

Как будто дремлешь наяву, а на подушке, -

твоя слеза дрожит, улыбка ли твоя?

Сполохи красок ослепят в рассветной дали

любовь дремотную...

Волшебница-весна,

твой свет блеснет, рассеяв скорбные эмали,

едва душа моя пробудится от сна!

Роди на свет, весна, в моем гнезде тоскливом,

как молодая мать, божественный цветок!

Чтобы, как ласточка, в беспамятстве счастливом,

я в новом - старое гнездо узнать не мог!

КОНЕЧНЫЙ ПУТЬ

...И я уйду. А птица будет петь,

как пела,

и будет сад, и дерево в саду,

и мой колодец белый.

На склоне дня, прозрачен и спокоен,

замрет закат, и вспомнят про меня

колокола окрестных колоколен.

С годами будет улица иной;

кого любил я, тех уже не станет,

и в сад мой за беленою стеной,

тоскуя, только тень моя заглянет...

И я уйду; один - без никого,

без вечеров, без утренней капели

и белого колодца моего...

А птицы будут петь и петь, как пели.

X x x

Я погрузился в рощу.

Как роща благоухала!

Благоухала - непостижимо!

Я погрузился в речку.

Как она убегала!

Как убегала - непостижимо!

ВОЗВРАТ

Бесчисленные башни стоят как на котурнах,

в закатной позолоте передо мной маяча.

И в каменном экстазе красот архитектурных

душа бредет по свету, безмолвна и незряча.

Последний луч ложится на плечи пилигрима.

Мой мир необитаем и полон тишиною.

На вечном горизонте светло и нелюдимо,

и что ни шаг - пустыня смыкается за мною.

И странно... смутный ветер охватывает тело

и стершиеся даты ясней и достоверней...

сегодня понедельник... сентябрь... уже стемнело...

и плачет над селеньем... убогий звон... вечерний...

К АНТОНИО МАЧАДО

Как в зеркало, в дружбу

глядят наши души...

А на закате стало небо

еще спокойней и бездонней.

Сегодня вечером повсюду

тебя я чувствую, Антонио.

А этот Аполлонов вечер,

он пахнет музыкой и раем,

и наши лиры мотыльками

в закатном пламени сгорают.

Ах, наши лиры на закате,

где струны - огненные струи!

Не к ним ли завтра эти розы

прильнут бессмертным поцелуем?

А ты - в дали, где солнце тонет, -

ты помнишь обо мне, Антонио?

X x x

Щемящие сумерки позднего лета

и дом по-осеннему пахнет мимозой...

а память хоронит, не выдав секрета,

неведомый отзвук, уже безголосый...

Вдоль белых оград, как закатные пятна,

последние розы тускнеют лилово,

и слышится плач - далеко и невнятно

...забытые тени зовут из былого...

И чье-то мерещится нам приближенье,

а сердце сжимается вдруг поневоле,

и в зеркале смотрит на нас отраженье

глазами чужими и полными боли...

X x x

Увядшие фиалки... О запах издалека!

Откуда он донесся, уже потусторонний?

Из юности забытой, ушедшей без упрека?

Из женского ли сердца, из женских ли ладоней?

А, может, залетел он по прихоти случайной

рассеянного ветра, затихшего за лугом?

Или в стране забвенья, зеленой и печальной,

он вторит отголоском надеждам и разлукам?..

Но по-девичьи пахнет весенними ночами

и старыми стихами и первыми слезами -

серебряным апрелем, померкшим от печали,

...безоблачной печали, смеявшейся над нами...

X x x

...Черепицы

в дожде

и цветах.

X. Р. X.

Бродят души цветов под вечерним дождем.

О ростки желтоцвета по кровельным скатам,

вы опять отогрели заброшенный дом

нездоровым и стойким своим ароматом!

Он как голос, который заплакать готов,

пли сказка лесная, с лачугой в низине,

где невеселы краски, и много цветов,

и большие глаза нелюдимы и сини...

Привкус горя навек с этим запахом слит

и возник в незапамятно-давние годы...

Крыша пахнет цветами, а сердце болит,

словно эти цветы - его желтые всходы.

ПОЭТУ ДЛЯ НЕНАПИСАННОЙ КНИГИ

Да сотворим имена.

Нам недолгая жизнь дана.

Жизнь вещей - и та коротка.

Остаются навеки одни имена:

не любовь - о любви строка,

не цветок - названье цветка.

У любви и цветка

жизнь - бессмертье, когда км даны имена.

Да сотворим имена!

БЕДНЫЙ МАЛЬЧИК

Напялили на мальчугана

одежку, смешного смешней:

там узко, здесь длинно, - так странно

заплаты пестреют на ней.

Он, гордость свою не скрывая,

себя теребит без конца,

ручонки в карманы вдевая, -

и смех разбирает мальца.

Сестра его (глазки как угли,

а нос точно клюв у грача),

взбивая бесцветные букли,

у зеркала вьется, ворча:

"Совсем как сынок богача!"

Палящее солнце, - и сонно

сопит половина села.

А мальчику нет угомона,

он кружится, словно юла...

На ярмарке сникли от зноя

флажки... Залегли под кустом

наседки... А чадо смешное

тайком пробирается в дом.

С ногами на стуле, голодный,

дрожит, как под ветром свеча, -

и сердится мать: "Вот негодный!" -

и щиплет его сгоряча:

"Совсем как сынок богача!"

Пять вечера. Солнце остыло.

Прохлада с реки натекла.

Процессия, - свечи, кадила.

Далекие колокола.

Прозрачность серебряных звонов.

Закатные блещут лучи,

святые реликвии тронув...

А мальчик, среди толчеи,

щебечет... Подпивший священник,

из глазок заплывших соча

умильные слезки, - "Мошенник!", -

кричит ему вслед, гогоча:

"Совсем как сынок богача!"

Сиреневая позолота

на звонницах... Вечер померк.

Фонарики у поворота

на площадь. Свистки. Фейерверк

на фоне последней зарницы...

С игрушками и при деньгах,

причесаны, розоволицы,

в нарядных своих сюртучках

резвятся сынки богатеев...

В одежке с чужого плеча,

так мил и смешно незатейлив,

он ходит вокруг, лепеча:

"Я тоже... сынок богача!"

ПИРЕНЕИ

(Воскресная ностальгия)

Над испанской границей вечерняя тишь...