Карфаген третьего Рима. Иду на вы! 1 страница

Дани. Пошлины. Пошлины. Дани.
Рынки рабьи да деньги в рост.
Пухни, пухни, казна каганья,
Мёрзни, мёрзни, шакалий хвост!

Были моросью, стали — наледью.
Пали пылью, да въелись ржой.
Не уйти, как бывало, налегке,
Дорожа своей головой.

Стены куплены, рати наняты,
Груды золота — не спасут….
Синеокая сталь язычников
Позвала каганат на суд.

За разбои. За глум над храмами.
За сведённых на торг невест.
Пламя жжёт. Но лютее пламени
Жжёт со знамени Хорсов крест.

Озар Ворон

У кормила державы

Он поднял меч, и слева, справа
Соратники поднялись строем.
Увенчанный былою славой,
Их гордый стяг взлетел над полем…

Он поднял меч, и вспышки молний
Явили их холодным взорам
Ряды мечей, знамён и копий -
Врага бесчисленные орды.

Александр Лобков

Итак, пред нами двадцатилетний князь. Возможно, уже отец, и даже не единожды. Его дальний потомок, Владимир Мономах, женился в 12 лет. Скорее всего, в Константинополь юный государь ездил ещё неженатым — даже «премудрая» Ольга не могла рассчитывать, что император Восточного Рима выдаст родственницу во вторые или третьи жёны.

Хотя… как знать, один сын нашего героя выклянчил таки принцессу-невесту, имеючи на момент сватовства пять жён и восемьсот наложниц. Но мы сейчас не о жёнах и не о сыновьях. Да и нашего героя в дни вступления на престол это заботило в последнюю очередь.

Что бы стал делать, оказавшись правителем и военным вождём огромной державы, тот гуляка-разбойник, которого рисуют нам иные историки? Начал бы налёты на соседей, выбирая позажиточней — и послабее, бандиты всегда трусливы.

На худой конец, если соседи показались бы бедноваты, пристроился б пощипать крымские владения Византии — земли богатые, но слабо защищённые, особенно от набега с моря.

Именно так, к слову, поступил его недостойный сын, коего как раз отчего-то числят в государственных умах и собирателях. Начал с грабежа соседей, выбирая послабее и побогаче. Ятвяги, радимичи, вятичи, опять вятичи, ляхи… Что жертвы набегов были братьями по языку, крови, вере, его не волновало ничуть.

Или волновало? Или он, — а может, стоявшие за ним, — как раз всё хорошо продумал и уже тогда готовил погром Новгорода и алую от крови Припять под Туровым? Уже тогда приучал дружину видеть врагов во взывавших к Перуну воинах?

Приучал рубить стариков, заслоняющихся деревянными образами щуров, за косы оттаскивать от алтарей кричащих девушек, грабить и жечь славянские храмы? Как знать…

Закончил же «государственный ум» превращением в наёмника византийцев. Никто, даже крестившийся Оскольд, даже Ольга, не опускались до такого. Подавил мятеж в богатейшем крымском городе, неплохо, надо думать, на том поживившись; а в качестве «ста бочек варенья и ста пачек печенья» получил из Царьграда «собиратель»-наёмник ошейник с крестиком и чернявую смуглянку-принцессу. Снизошли-таки «богоизбранные» императоры…

Но и здесь герой нашего повествования вступает в противоречие со «здравым смыслом» древних и нынешних робичичей. Он воин — и выбирает наиболее опасного врага, опасного настолько, что войну с ним можно уподобить поединку с драконом, исполином-людоедом или другим чудищем из древних легенд.

Он князь — и направляет оружие против смертельного, старого недруга Руси. Он жрец — и поднимает меч на воплощённую Скверну, земное подобие бесовни Кромешного мира, ожившее оскорбление Северных Богов.

На Хазарский каганат.

Но робичичи не унимаются. В последнее время всё громче, всё наглее звучат голоса, что-де Хазария была славянам другом, чуть ли не заботливой матерью. И от кочевников славян хазары защищали. И с передовой культурой знакомили. И экономику развили. И даже Киев они основали.

В общем, несли светоч просвещения дремучим славянам и полудиким русам. И всё было бы замечательно, если бы не злой, неблагодарный князь Святослав…

Менее бесстыжие — у меня нет охоты марать бумагу именами и тех, и других — смущённо признают, что хазары славянам были как бы и не совсем добрыми друзьями… мол, всякое бывало. А Святослав, стесняются робичичи, всё равно зря их бил.

Гораздо лучше, как умненькие-благоразумненькие византийцы, использовать одних врагов против других, вот… гораздо-гораздо лучше…

О эти змиемудрые умники… в VI веке их пращуры насоветовали бриттскому королю Вортигерну использовать против дикарей-пиктов дикарей-саксов. Саксы приехали, огляделись, и, вместо войны с пиктами, вырезали бриттских князей и захватили Британию.

Другие их предки нашептали Конраду Мазовецкому натравить на пруссов крестоносцев из Тевтонского ордена. Те охотно откликнулись — и превратились на несколько веков в проклятие всех окрестных народов, прежде всего — подданных Конрада.

И почти везде их застенчивый шепоток становился предвестником грохота рушащейся державы. Почти — потому что находились правители, без затей отправлявшие шептунишек на конюшню и сами разбиравшиеся со своими врагами.

Впрочем, читатель, если шепоток робичичей нашёл дорожку к твоему сердцу, если ты тоже считаешь, что первейший долг воина и правителя — защищать шкуры… виноват, жизни и имущество подданных, а не всякую «вредную чушь» вроде истинной Веры, славы предков и воинской чести, утешу тебя.

Политика Святослава, бывшая продолжением политики его предков, имела вполне «рациональную» сторону.

Когда-то спартанцы не строили стен вокруг городов, говоря, что их города защищены отвагой жителей. И хотя русские города окружали стены, в Ладоге даже каменные, сам дух этого обычая близок русам. Русы-язычники не укрепляли свои границы «великими стенами» или цепями городков.

Безопасность земли зависела от грозной славы князя и его победоносной дружины. Проще говоря, русы верили, что нападение — лучшая оборона. Этот дух блестяще выражен в древней былине «Богатырское слово». Мы увидим в ней подлинное отношение русов к Византии и её костянтинам боголюбовичам, прикармливавшим и науськивавшим на Русь и Киев хищных тугаринов змеевичей и идолов скоропеевичей.

На просьбу князя сидеть в Киеве и беречь город, богатыри отвечают: «Не извадились (не привыкли) мы сторожем стеречи, только мы извадились в чистом поле ездити, побивати полки татарские». Воплощением этой же мысли были походы Вещего Олега и отца Святослава.

Под стенами Царьграда они не только бились с врагами своих Богов и своего племени, но и защищали Русь — не всякий решится напасть на народ, не боящийся Нового Рима и берущий с него дань. Той же цели, помимо прочих, будут служить и походы нашего героя. Чем опаснее враг, тем славнее победа. А чем славнее победа, тем крепче безопасность родной земли победителя.

Могут заметить, что такая стратегия рискованна. Может быть. Однако, как говорил Наполеон, «сидя в крепостях, войн не выигрывают». Никого ещё не спасли Великие китайские стены и линии Мажино.

Что до тактики робичичей — мы уже видели примеры её результатов. Так же действовала Хазария. Так же действовала Византия. Что характерно, ни той, ни другой давно нет. А Русь ещё жива.

И может быть, в этом есть немалая доля заслуги нашего героя и преемников его воинского искусства — Владимира Мономаха, Дмитрия Донского, Ермака Тимофеевича, Александра Суворова и многих иных, тех, что не прятались за стенами, не норовили поссорить врагов, а «в чистом поле ездили, побивали полки татарские».

А нам с вами всё же будет полезно попристальнее взглянуть на ту державу, с войны против которой начал самостоятельное княжение наш герой. Чтобы понять, почему воевать с ней не просто стоило… впрочем, об этом позже.

Рождение каганата

Кто мне телушко изранил,
Кто мне душу замутил,
Кто утробу задурманил,
Чудо-Юдо зародил?

С. Городецкий «Юдо. Горюнья»

Когда-то славяне и хазары и впрямь не были заклятыми врагами. Они, собственно, и врагами-то не были, не из-за чего было враждовать. Полукочевое племя предгорий Северного Кавказа помышляло о далёком Поднепровье не более чем их соседи — аланы-ясы, касоги, савиры.

Об озере Ильмень, реке Волхов, о городе Ладога в те далекие поры хазары и не слыхивали, наверное. Разве что от приходивших по Волге-Итили купцов с далёкого Севера. Но купцы приходили отовсюду, и Ладога была такой же полусказкой, как Рим, Багдад или страна за каменной стеной по ту сторону Великой Степи.

Гораздо больше внимание хазар привлекали частые войны с соседями, да богатства Крыма и Закавказья. Туда хазарские джигиты отправлялись в лихие молодецкие налёты

Сами хазары были обычной «варварской» державой. Правил ими священный, но при этом выборный царь-жрец каган. Войска же на врага водил военный вождь, каган-бек.

Были среди знатных хазар христиане, иные приняли религию своих заклятых врагов — мусульман-арабов, но большинство хазар, и знати, и простонародья, сохраняло верность древней вере предков, язычеству-шаманизму.

В VIII веке всё резко переменилось. Вместо большого и сильного, но, в общем-то, рядового союза полукочевых племён — империя от Арала до Днепра, от Камы до Кавказа, сжавшая все торговые артерии Евразии.

Вместо языческой терпимости — «воинствующий иудаизм». Вместо удалых набегов за добычей и славой — планомерное выжимание соседей, данников, иноземных купцов, вообще любого чужака.

А началось всё в далеком Хорезме, ещё не мусульманском. На исходе VII века его сотрясала гражданская война. К власти рвался Хурзад — родич хорезмшаха по отцу и внук старейшины общины рахдонитов — по матери.

За ним стояли все рахдониты Хорезма и секта еретика Маздака. Маздакиты говорили о равенстве всех перед богом и выводили из него необходимость равенства на земле.

А чтобы не было неравенства, следовало отнять всё у тех, кто что-нибудь имел, и поделить между теми, у кого ничего не было. И зловещим призраком — не привидением мёртвого прошлого, а тенью страшного будущего — реяло над ордами черни, дряни и сволочи, сбегавшейся отовсюду к Хурзаду, знамя Маздака.

Багрово-красное, со Щитом Соломона — пятиконечной звездой.

На словах идеи маздакитов звучали, может быть, и неплохо, но в отсталом средневековом неграмотном Хорезме было слишком мало книжников, способных предпочесть красоту теории тому, что видели глаза и слышали уши. И не было ещё газет, телеграфа, радио, способных обогнать беженцев, рассыпавшихся во все стороны из захваченных Хурзадом городов и сел.

И чернели лицом хорезмийцы, слушая рассказы уцелевших об арыках, красных от крови тех, кто не желал отдавать бандитам Хурзада нажитое потом и кровью. И о том, как кричали, стонали, хрипели, прежде чем замолчать навсегда, пущенные по кругу их дочери и жёны. Ибо женщины — тоже имущество. А имущество должно быть общим. Так завещал учитель Маздак. Так повелел вождь Хурзад.

А самые наблюдательные говорили об уцелевших в растерзанных городах домах ростовщиков и работорговцев. К ним сносили в ожидании окончательного дележа после полной победы всё отнятое у «врагов истины» имущество. Сородичи матери Хурзада богатели среди пепелищ и руин.

И по иному перехватывал рукоять тяжёлого кетменя угрюмый дехканин. И молча шёл седлать коня благородный багадур.

Хорезм поднялся. Весь. Пощады не было — мстители шли мимо пересохших арыков на мёртвых полях, мимо гниющих туш недоделенного скота и гниющих рядом осквернённых тел женщин, мимо чинар, увешанных трупами «врагов истины Маздака», и их родни, невзирая на пол и возраст.

Пощады не было — и первыми это поняли те, кто наживался в погибающих городах. С востока надвигались остервенелые хорезмийцы, с севера лежало Аральское море, а с юга уже катилась прилетевшим из аравийских пустынь самумом конница халифата. Оставался запад, благо там, на Нижней Волге и Северном Кавказе у рахдонитов были старые связи — кочевники за бесценок продавали им добычу и рабов.

Над погибающими шайками ещё мотались кровавые тряпки Маздака, когда последний караван, тяжело нагруженный сундуками с их добычей, пересёк западную границу Хорезма Отребье Хурзада сделало своё дело и больше не интересовало тех, кто был их истинными хозяевами.

На новой родине хорезмийские рахдониты и не вспомнили об уравнительных идеях Маздака. Побрякушка для дураков — и если кто-то из них побежал за ней и сейчас кормил вороньё в дымящемся Хорезме, так тем лучше для племени.

Племени? Корпорация ростовщиков и работорговцев, раскинувшая метастазы от иранских нагорий до Альбиона, не была ни племенем, — хотя в неё входили только евреи, — ни религией, — хотя основывалась она на законах Талмуда.

Скорее она была исполинской мафиозной «семьёй». В случае необходимости она жертвовала и «соплеменниками», и «единоверцами». Её земной святыней были Выгода и Власть. В Хазарии ещё не было толп полуголодного рванья и заевшихся богачей.

Идеи Маздака здесь не вели к Власти, не давали Выгоды. Здесь ценились отвага и знатный род. Что ж, нашлись и удальцы, отличившиеся в боях с арабами, и красавицы-жёны для племенных князей.

По законам Талмуда сын еврейки считался евреем, от кого бы ни был зачат. И росли маленькие княжичи, которых все вокруг считали хазарами, а матери воспитывали, как сынов Израиля.

Вскоре очередной военный вождь хазар, Булан, принял иудаизм и женился на Серах, дочери рахдонитского старейшины. Так же поступил его сын, Рас-Тархан. Внук уже носил иудейское имя Обадия.

Спустя века каган-бек Иосиф, потомок Обадии, напишет испанскому единоверцу Хасдаю ибн Шафруту, придворному Кордовского эмира: «Обадия обновил царство и укрепил веру согласно закону и правилу. Он выстроил дома собраний (синагоги) и дома учения (хедеры) и собрал мудрецов израильских».

Византийские и армянские летописцы и, в особенности, сама земля, сохранили свидетельства, позволяющие, скажем так, существенно дополнить эту мирную картину.

Теперь не в Хорезме, но в самом каганате полыхала гражданская война. Старая языческая знать не смирились с превращением иудаизма в государственную религию. И дело тут не в каком-то особом «антисемитизме» знатных хазар.

Скорее уж дело в ненависти рахдонитов-иудеев к язычеству, ненависти, основанной на запретах Ветхого Завета, его непримиримых требованиях не поклоняться «идолам», сокрушать «кумиры», ниспровергать «столбы», вырубать священные рощи и опрокидывать жертвенники.

«Волхвов» и «ворожей» должно было изгонять, побивать камнями, разрубать на куски. Рахдониты не стремились обратить в свою веру весь хазарский народ, но наверняка требовали исполнения этих заветов от своих хазарских внуков. И вряд ли жрецы и не породнившиеся с рахдонитами хазары пришли в восторг, увидев, что те, кого они считали братьями, стали избегать обрядов хазарских богов, уничтожать изваяния предков.

Война была беспощадной, потери несли и те, и другие. Обадия потерял и сына Езекию, и внука Манассию, так что престол перешёл после войны к его брату, Ханукке. Но противники Обадии были обречены.

Новые хозяева страны плотной стеной стояли вокруг престола уже принявшего иудаизм кагана, — и их враги становились в глазах большинства хазар врагами кагана и каган-бека, изменниками и мятежниками. У них за спиной не было опыта гражданской войны.

Язычники, чтившие род, они видели в новой знати хоть и неполноценных, но соплеменников. Откуда им было знать, что принесенный чужаками закон не позволял «соплеменникам» видеть в них хотя бы людей?

Они пытались договориться, приносили клятвы. Откуда им было знать, что новая вера прямо вменяет в обязанность обмануть язычника, а раз в год, в весёлый праздник Йом-Кипур, освобождает от любых обещаний и клятв?

Они не имели представления о изощрённейшем искусстве интриги, виртуозное владение которым позволит потомкам их врагов натравливать друг на друга племена данников каганата.

Но всё это было неважно.

Гораздо важнее, — и гораздо страшнее — был новый, незнакомый степнякам метод ведения войны.

До сих пор пределом жестокости в степной войне было вырезать всех мужчин в племени, что не переросли высокой оси огромных, почти двухметровых колёс кочевых кибиток. Такие свирепые расправы врезались в память степняков, о них пели у ночного костра, в промежутках между рассказами об одноглазых людоедах и кровожадных мертвецах… но даже в этом случае оставляли в живых малышей и женщин, пополнявших гаремы победителей.

И ни у каких костров в самые темные ночи не пели такого:

«И сказал им Моисей: для чего вы оставили в живых всех женщин? Итак, убейте всех детей мужеского пола и всех женщин…»(Чис. 31: 15,17),

«А в городах сих народов, которых Господь бог твой даёт тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души» (Втор. 20:16),

«И взяли город. И… всё, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом» (Ис. Нав. 6:19-20),

«опустошал Давид ту страну, и не оставлял в живых ни мужчины, ни женщины»(1 Цар. 27:9).

Можно длить и длить цитаты, но зачем? Кому в радость дикое смакование кровавейших сцен насилия и резни? Чьи души ублажит сладострастный рефрен: «ни осталось в живых ни одной души, никого не оставил, кто бы уцелел и избежал, всё дышащее предал мечу»?

Если найдётся таковой, пусть перечитает то, что мы уже цитировали — про землю обетованную, про кроткого царя Давида.

На несчастной хазарской земле вновь облачались в истекающую кровью плоть чудовищные предания Ветхого Завета. О, новая власть Хазарии помнила, хорошо помнила и не повторяла ошибок прадедов.

Из восставших городов, захваченных войсками Обадии, беженцев не было. Спустя тысячу с лишним лет археологи раскопали их руины — так называемые Семикаракорское и Правобережное Цимлянское городища. И груды костей.

Чего ожидали семьи защитников, когда победители сквозь проломы в стенах ринулись внутрь? Плена, грабежа, унижений? Оплакивали близких, собирались искать их среди тел у стен и мечтали найти лишь раненными?..

Они не знали, что им не придётся никого искать…

«Так что истребили всех их, не оставили не одной души».

Кости, кости, кости… Не только у стен. Не только на улицах. В каждом дворе. В каждом доме. Кости детей. Кости женщин. Кости стариков.

«И истребишь все народы, которые Господь, бог твой, даёт тебе; да не пощадит их глаз твой» (Втор. 7:16).

Вот «закон и правило», согласно которым Обадия «обновил царство и укрепил веру». И «мудрецы израильские» в «домах собраний» с удовольствием повторяли древние строки книги пророка Наума: «Несётся конница, сверкает меч и блестят копья, и убитых множество, и груды трупов; нет конца трупам, спотыкаются о трупы их… даже младенцы их разбиты на перекрёстках всех улиц»(3:3-16) и завершали победоносным: «Празднуй, Иудея, праздники твои,.. ибо не будет более проходить по тебе нечестивый: он совсем уничтожен!» (1:15).

В двадцатом веке это назовут тотальной войной. Дрезден, превращённый в чудовищную печь бомбардировками союзников. Ядерные грибы над Хиросимой и Нагасаки. На крыльях бомбардировщиков ХХ столетия красовался тот же символ, что и на знамёнах новых хозяев каганата: Щит Соломона. Пятиконечная звезда.

Но у каган-бека Обадии не было ни самолётов, ни ядерных бомб. Кто же исполнял чудовищные приказы?

Это было второе «оружие победы» новых владык. Арабские путешественники особо отмечают, как диковину, что в земле хазар войско «получает жалование», то есть состоит из одних наёмников. Чужаки или разбойничьи шайки изгоев.

Что им была Хазария, её обычаи, ее древние боги? Новые хозяева платили им. И они делали свою работу — чужаки равнодушно, изгои, пожалуй, и с удовольствием.

Ужас охватил уцелевших. Большинство не выдержало — и покорно склонилось под тяжёлую длань новых владык. Непокорные бежали, уходили целыми родами — к венграм, к болгарам. В Болгарии долго ещё рассказывали про страшных людоедов-«джидовинов». Возможно, кто-то уходил и на Русь. Велимир Хлебников видел потомка хазарских язычников — хабаров — в русском землепроходце Хабарове.

Нам на Русь возвращаться рано. Присмотримся — какова она, держава, родившаяся в чаду и крови гражданской войны 90-х годов VIII века.

Логово прогресса

Обложной, многолетний кошмар…
Рынок адским прибоем хлещет.
Превращаются люди в товар,
С молотка продаются, как вещи.

Светобор

Верховным и абсолютным владыкой каганата считался по-прежнему каган. По-прежнему его выбирали, и арабский путешественник видел будущего владыку Хазарии, ещё до избрания, на базаре. Юноша торговал лепёшками.

Так что хазары могли гордиться — и наверняка гордились — одним из самых демократичных устройств в мире. Подумать только — простой торговец мог стать владыкой державы! И ведь возносил его не заговор придворных, не карьера интригана и честолюбца, нет — свободное волеизъявление всего хазарского народа.

К избранному кагану приходил каган-бек (в их роду выборных не было, как писал каган-бек Иосиф, «чужой не может сидеть на престоле моих предков, но только сын садится на место отца»), накидывал на шею удавку и требовал назвать число — не более сорока. Цифра, выдавленная задыхающимся избранником, и становилась сроком его правления.

Удавку снимали и каган… исчезал для всех. Его лицо не дозволялось видеть даже гвардейцам-мусульманам, даже наложницам из гарема, куда в обязательном порядке отбирали дочерей вассальных правителей. Лишь каган-бек и верховный судья каганата, кундур-каган, смели входить пред лицо кагана, разговаривать с ним, заглядывать ему в глаза.

В остальное время каган закрывал лицо особым покрывалом. Когда он покидал дворец, все встречные под страхом смерти должны были падать ниц, и не поднимать голов, пока каган, окружённый свитой и гвардией, не скрывался из глаз.

Впрочем, каган не так уж часто покидал краснокирпичную, со щитами Соломона на башнях, цитадель на острове в дельте Волги, именовавшуюся Камлык — Дом Царя. Там он жил, там он и умирал, когда истекал срок его правления или в стране начинались бедствия — вражье нашествие, эпидемия, голод.

Разъярённый народ требовал смерти кагана. В обоих случаях к нему снова являлся с удавкой и доводил до конца когда-то начатое каган-бек, иудей, который, по словам Ибн-Русте, «не давал отчёта никому над собою».

Выборный владыка каганата оказывался просто символом, куклой в руках каган-бека, а вся хазарская демократия — бутафорией, фарсом, ширмой, за которой вершили дела подлинные хозяева страны. Просто контора «Рога и копыта» с «зитц-председателем» каганом, за всё отвечающим и не решающим ничего, и всевластным и безответственным «Бендером» — каган-беком.

Кроме демократии, был в Хазарии плюрализм или политкорректность, называйте, как больше нравится. В верховном суде кундур-кагана сидело 9 судей, представлявших все религии каганата. Чем не светоч терпимости среди тьмы средневекового фанатизма?!

Только в суде этом делами монолитной иудейской общины — придворных и верхушки купечества — занимались трое судей. Ещё трое вели дела мусульман — наёмников из дворцовой гвардии и части горожан. Делами христиан, армян-григорианцев, готов-ариан, кипчаков-несториан, ромеев и осетин — православных, занималось двое судей.

Наконец, делами абсолютного большинства населения каганата, язычников, со всеми их бесчисленными культами, обычаями, законами, занимался один-единственный судья. Тут уж вспоминается другое произведение двадцатого века, «Скотный двор» Оруэлла: «Все животные равны, но некоторые из них — равнее».

Сам хазарский народ разделился на две неравные части. Принявшая иудаизм знать — «белые хазары» — пожинала все блага управления сильным и богатым государством. Остальные хазары — «чёрные» — были в большинстве христианами, мусульманами или язычниками.

«Чёрные» и «белые» — это не просто социальная символика, вроде нашей «чёрной» или «белой» кости. «Белые» действительно отличались внешне от земляков — отчасти из-за примеси еврейской крови, скрадывавшей грубые, рубленые черты степняков; отчасти из-за того, что в тени дворцов, садов и паланкинов лица и впрямь оставались светлее, чем обветренные, смуглые лица пастухов и охотников.

Иногда лица «чёрных» хазар чернели от голода. На рынках Хазарии видели матерей, продающих своих детей. Так жили не рабы, не данники — свои, хазары!

Ещё любопытнее такая черта: кроме «белых» хазар, их слуг и наёмной охраны,никто не мог войти в каменные цитадели городов — по сведениям Баварского географа, их в Хазарии была целая сотня! — обновлённого каганата.

Могучие стены защищали дворцы и просторные сады. А снаружи лезли друг на дружку глинобитные сакли, теснились юрты и мазанки, опоясанные лишь земляным валом над неглубоким рвом — единственным заслоном в случае нападения врага. В крепость не впускали даже стражу!

Хазария была, пожалуй, единственной страной, где патрули городской стражи обходили цитадель снаружи. И здесь опять придётся обратиться к словарю ХХ века. Потому что именно тогда получили имя такие порядки, и имя это — апартеид.

Податные племена — двадцать пять народов, плативших дань кагану, — за людей не почитались в принципе. Ибн Фадлан пишет, что хазары все соседние народы считают своими рабами. Каган-бек Иосиф в письме Хасдаю ибн Шафруту ещё откровеннее: народы-данники «как песок». Песком, пылью под ногами виделись хазарам окрестные племена.

Вот лишь один пример тому. Вождь вассального племени венгров, Арпад, по приказу кагана ушёл в поход со всеми мужчинами племени. Заклятые враги венгров, печенеги, нагрянули в беззащитные кочевья и вырезали всех, кто там оставался — стариков, женщин, детей.

Вернувшийся из похода на пепелища Арпад со своими овдовевшими, осиротевшими воинами ушёл из каганата и поселился аж на Дунае.

Так рассказывает эту историю наш старый знакомый, Константин Багрянородный. Но он оставил в ней множество тёмных мест. Почему кочевники-венгры не двинулись в поход вместе с семьями, как то было в обычае у кочевников? Почему Арпад оставил свой народ беззащитным, если вражда печенегов к венграм была столь свирепа?

Знакомство с русскими летописями порождает новые вопросы. Дважды печенеги осаждали русские города — Киев и обязательно Белгород, — и оба раза осаждённые вполне серьёзно собирались отпереть ворота кочевникам. Значит, печенеги далеко не со всяким врагом обходились так беспощадно. Наконец, почему Арпад ушёл из каганата?

В ХХ веке археологи обнаружили, что кочевья орды Арпада соседствовали с цепью хазарских крепостей… Вы ещё не догадались, читатель? Арпад считал себя союзником хазар, и полагал, что оставляет жён, детей, стариков под надёжной защитой. Что полагали хазары, сказано выше. В крепостях избранного богом народа не было и не могло быть места для грязных язычниц и их отродья.

«Я ничего не могу доказать, но я вижу — это гораздо важнее», говорил патер Браун в «Сломанной шпаге». Вижу и я, хотя предпочёл бы не видеть. Не видеть лиц мадьярок в тот миг, когда они поняли: ворота не откроют. Не видеть волчьей усмешки, проступающей на медноскулых чернобородых лицах печенежских вожаков, понявших это.

И глаз какой-нибудь венгерской девочки: ведь это не может быть правдой, эти равнодушные стены, и накатывающаяся сзади воющая стая; сейчас что-нибудь случится, распахнутся ворота или блеснёт кольчугами и шлемами на горизонте дружина отца, что-нибудь обязательно должно произойти!..

И не видеть пытливых, умных, больших карих глаз, пристально взирающих со стен. Ахающих и взвизгивающих женщин. Мужчин — горячие южные люди! — бьющих об руку, делающих ставки: сколько ещё будет уворачиваться от кривых печенежских сабель вон та женщина; кто из печенежских лучников первым подстрелит прячущегося в овраг мальчонку; оторвётся ли голова у старика, которого волокут за конём на аркане…

Седобородых книжников, важно поучающих кудрявых смуглых учеников: помните, в Книге сказано: «язычники — лишь животные, принявшие человеческий облик»? Вот, смотрите: животные. Звери!

Что ж, может быть. Можно, наверно, назвать животным мадьярку, недавно униженно вывшую «Детей, господин, хотя бы детей! Вот дочка, она будет хорошей рабыней!», а потом с безрассудной яростью самки отстаивающей какие-то жалкие секунды жизни своим детёнышам…

И можно, наверно, назвать зверем печенега, в угаре кровной вражды творившего над слугами кагана то, что наёмники кагана делали во взятых городах и становьях.

Но какое слово мы найдём для этих — умных, весёлых, спокойных хозяев каменных стен?!

Неизвестно, искал ли Арпад суда и справедливости у владык каганата. Или всё понял уже там — над грудами обглоданных лисами-корсаками костей, небрежно сваленных в ров, чтоб не валялись на торговой дороге.

Известно одно — пути каганата и его бывших вассалов больше не пересекались. Никогда. А потомок Арпада стал союзником нашего героя.

Может показаться невероятным, что при таком отношении вассальные племена всё же служили каганату, платили ему дань, воевали за него. Но его новые хозяева были непревзойдёнными мастерами интриги. Они холили и лелеяли, по временам разжигая до прямой резни, кровную вражду горных и степных племён, оставаясь при том в роли беспристрастных судей, справедливых защитников слабых.

В IX веке взбунтовались гузы. Их подавили с помощью «чёрных булгар». Потом восстали «чёрные булгары», но власти каганата натравили на бунтовщиков алан. Через двадцать лет подняться против кагана решили уже аланы, но теперь каган превратил в карателей гузов — недавних бунтовщиков. Каганат берёг недёшево обходившихся ему наёмников.