Глава 23. Инвазионизм и библейская археология 15 страница

Вот когда стало можно критиковать акад. Марра, и выяснилось, что он был неважным лингвистом, а археологом – вовсе никаким за пределами своего раскопочного опыта. Не знал даже, что металла в палеолите не было (или знал, но в пылу витийствования находило затмение).

11. Марксистский социоисторизм. Даже в антикварианистский период считалась бесспорной мысль, что древности собираются для прояснения истории. Позже это обратилось в максиму "археология – служанка истории", и в археологии постепенно складывалось отношение к материальным древностям как к потенциально историческим источникам – отрабатывались принципы стратиграфии, обращение с замкнутыми комплексами и т. п. Но даже со всеми этими особенностями археология не выглядела исторической дисциплиной – в ней не было речи о структурах общества, об идейных движениях, о причинах и законах исторического развития.

Когда в России победили большевики, всей науке стали сверху навязывать марксистские доктрины и ценности. В этой обстановке молодые археологи стали искать, какие методологические идеи могли бы быть восприняты как отличия их деятельности от "буржуазной" археологии. Одним из первых на роль такого отличия был выдвинут "комплексный метод" (Никольский 1923) – смутный конгломерат идей, который понимался то как требование рассматривать вещи в замкнутых комплексах (что для Европы, однако, не было новым), то как призыв к соединению многих источниковедческих наук для полноценной исторической реконструкции, то как принцип интеграции с естествознанием, в частности организация "комплексных" (т. е. междисциплинарных) экспедиций. Но и это было известно со времен Шлимана. Первым в СССР такую экспедицию организовал археолог и этнограф С. П. Толстов.

Археологи стали искать археологические соответствия марксистским понятиям, в частности адоптированным в марксизм понятиям Моргана. В этом особенно преуспели ленинградцы. Равдоникас разрабатывал согласование этнографической периодизации Моргана-Энгельса с археологической схемой "трех веков". Ефименко озаглавил свой большой труд о палеолите "Дородовое общество" (1934), а, кроме того, усмотрел в женских статуэтках палеолита и энеолита свидетельства матриархата (статья 1931 г.). Равдоникас (в небольшой статье 1933 г.) и Артамонов (в статье 1934 г.) увидели в парных и коллективных погребениях бронзового века отражение угнетенного положения женщин в патриархальной семье. С. А. Семенов (статья 1940 г. и книга 1957 г. "Первобытная техника") разработал метод определения следов работы на древних орудиях под бинокулярным микроскопом, назвал этот метод функционально-трасологическим и противопоставил его традиционному определению функций орудий по типологии и этнографическим аналогиям. Это рассматривалось как достижение, обусловленное марксизмом, потому что он отвергает буржуазную формальную типологию (она занимается формами вещей) и выдвигает орудия труда и следы труда, производство, на первый план.

В остальном же как бывшие московские социологизаторы, так и бывшие ленинградские стадиалисты старались, чтобы их интерпретации археологического материала не выходили за рамки марксистской исторической схемы развития – пятичленной схемы исторического прогресса. Это развитие по пяти социально-экономическим формациям - от родоплеменного и бескласового общества к формированию классов и классовой борьбы, выявлению роли орудий труда, производственных отношений и идеологии и т. п.

В проблематике этногенеза эти исследователи предпочитали автохтонизм, не расходясь в этом с концепцией Марра, а после ее дискредитации восстановили аргументацию старых русских автохтонистов Самоквасова и Забелина, соединив ее с марксистскими рассуждениями о внутренних источниках возникновения государственности в каждом обществе. Брюсов же обратился к принципам и методике Косинны (автохтониста для центра Европы и миграциониста для периферии), подставив Юг Европейской части СССР на место косинновского центра и реконструируя в бронзовом веке радиально расходящиеся миграции с территории Советского Союза на всю Европу.

Это социоисторическое течение, ближе других соответствующее советской идеологии и умело подстраивавшееся под нее, под ее зигзаги, оказалось очень живучим. В последние десятилетия советской власти с методологическими разработками в духе социологического историзма выступал и Вадим Массон в Ленинграде (статья 1974 г. и книга 1976 г.). А В. Ф. Генинг в Киеве выдвинул подробное методологическое обоснование "социологической археологии", как он ее понимает – вполне в духе 30-х годов (книги 1982, 1983 и 1989 гг.). Рекомендации Массона не выходят за пределы поиска стереотипных соответствий социальным структурам в археологических материалах, а пространные труды Генинга отличаются изрядным догматизмом и схоластикой. Так что, можно сказать, течение выдохлось.

В последнее время, однако, аналогичные интересы стали проявляться и на Западе ("социологическая археология" Ренфру и др.), так что российские археологи этого плана явились застрельщиками общемирового движения. Но не только в этом. Руководимый своей марксистской ориентацией, отдельные достижения ранней советской археологии признал и решил заимствовать Чайлд, а через его влиятельность это стало достоянием мировой археологии. Некоторые принципы как московских социологизаторов, так и ленинградских стадиалистов были выдвинуты заново американскими и английскими инициаторами "новой археологии" в 60-е годы ХХ века (это теоретизм и презрение к эмпиризму, отвержение миграций и трансмиссий, внимание к социально-экономической сфере и предпочтение внутренних стимулов развития, стремление обойтись без этнографии и реконструировать весь процесс развития на археологических данных). "Новые археологи" повторяли не только плодотворные идеи ранних советских археологов, но и их слабости и ошибки.

Вопросы для продумывания:

1. В какой мере можно говорить о научной революции в археологии применительно к ее послереволюционной перестройке, к методу восхождения и теории стадиальности?

2. Почему марксизм не смог сформировать своего соответствия в археологии без воздействия политической власти?

3. Сталин в 1950 г. расценил учение Марра о языке как антимарксистское. Антимарксистским оно вряд ли было, скорее немарксистским. Но можно ли расценить его как антинаучное и если можно, то по каким основаниям?

4. В общем, работы, выполненные в семинаре Фриче молодыми археологами, несомненно, были попытками применить к археологии марксистское понимание истории, и их авторы продвигались в том же направлении, что позже западные инициаторы "социальной археологии". Было ли что-либо негативное в этих попытках и что именно?

5. Что порочного в "методе восхождения"?

6. Можно ли в принципе сделать археологию марксистской?

7. Негативный эффект знаменитой брошюры Равдоникаса несомненен – нигилизм по отношению к научному наследию дореволюционной археологии, несправедливая критика заслуженных археологов, грозившая им вполне реальными гонениями. А было ли нечто ценное в его критике и что именно?

8. Что археология - не совпадает с историей материальной культуры, это ясно. Но чем именно они различаются и чем опасна подмена одной другою?

9. Современные защитники "теории стадиальности" нередко трактуют ее как простое выделение стадий развития или резких рубежей между стадиями, скачков. Чем теория стадиальности отличалась от простого выделения стадий и скачков?

10. Что общего между ленинградскими стадиалистами, и московскими социологизаторами и что их разделяло?

Литература:

Алексеев В. М. 1935. Н. Я. Марр. К характеристике ученого и университетского деятеля. – Проблемы истории докапиталистических обществ, 1935, № 3 – 4, с. 62 – 69.

Алпатов В. М. 1991. История одного мифа: Марр и марризм. М, Наука, 240 с.

Аникович М. В. 1994. В. И. Равдоникас о предмете и задачах истории материальной культуры. – Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения профессора В. И. Равдоникаса. Тезисы докладов. СПб, Гос. Эрмитаж, с. 15 – 17.

Арциховский А. В. 1953. Пути преодоления влияния Н. Я. Марра в археологии. – Против вульгаризации марксизма в археологии. М – Л, АН СССР, с. 51 – 69.

Беридзе В. 1935. Детство и гимназические годы Николая Яковлевича. – Проблемы истории докапиталистических обществ, № 3 – 4:135 – 151.

Бочкарев В. С. 1994. В. И. Равдоникас и революция в советской археологии. – Международная конференция..., с. 13 – 15.

Генинг В. Ф. 1982. Очерки по истории советской археологии. Киев, Наукова Думка.

Длужневская Г. В. 1991. Деятельность РАИМК – ГАИМК: 1919 – 1937. – Материалы конференции "Археология и социальный прогресс. Вып. 1. М, Инст. археол. АН СССР: 31 – 44.

Иоффе А. Ф. 1935. Ученый исключительной трудоспособности. – Проблемы истории докапиталистических обществ, № 3 – 4, с. 212.

Маркс К. 1846/1962. Письмо П. В. Анненкову. – Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., изд. 2. Москва, Госполитиздат, т. 27: 401 – 412.

Маркс К. 1847/1955. Нищета философии. – Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., изд. 2. Москва, Госполитиздат, т. 4: 65 – 185.

Марр Н. Я. 1892. Отчет... Н. Марра об археологической поездке в русскую Армению летом 1892 г. – Архив ИИМК, ф. 1, 1892, д. 33, с. 115 – 120, 146 – 240.

Марр Н. Я. 1922. Батум, Ардаган, Карс – исторический узел межнациональных отношений Кавказа. Петроград.

Марр Н. Я. 1926/1936. Абхазский аналитический алфавит. Л, Институт живых вост. языков (цит. по перепеч. в: Избранные труды, т. II, с. 321 – 351).

Марр Н. Я. 1931/1933. Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык (Уч. записки НИИ народов Советского Востока при ЦИК СССР, вып. 1, М, Центральн. издат.). – (цит. по перепеч. в: Избранные труды, т. I, 273 – 289).

Марр Н. Я. 1934/1936. Маркс и проблемы языка. – Карл Маркс и проблемы истории докапиталистических формаций (Известия ГАИМК 90: 3 – 21). – (цит. по перепеч. в: Избранные труды, т. II, с. 444 – 459).

Миханкова В. А. 1949. Н. Я. Марр. Изд. 3-е. М - Л, АН СССР, 451 с.

Никольский 1923. Комплексный метод в доистории. – Вестник Социалистической академии, 4: 309 – 349.

Пескарева К. М. 1980. К истории создания Российской академии истории материальной культуры. – КСИА 163: 26 – 28.

Платонова Н. И. 1989. РАИМК – этапы становления 1918 – 1919. – Советская археология, 4: 5 – 16.

Савинов Д. Г. 1994. Перечитывая учебник Равдоникаса. – Международная конференция.., с. 81 – 83.

Столяр А. Д. 1988. Деятельность Владислава Иосифовича Равдоникаса. – Тихвинский сборник. Вып. 1. Тихвин, б. и., с. 8 – 25.

Столяр А. Д. 1994. Предисловие. – Памятники древнего и средневекового искусства. Сборник памяти В. И. Равдоникаса (Проблемы археологии. Вып. 3). СПб, изд. С.-Петербургск. университета, с.5 – 11.

Столяр А. Д. и Белановская Т. Д. 1977. Памяти В. И. Равдоникаса. – Вестник Ленинградского университета, № 14 (сер. ист. 3), с. 156 – 158.

Формозов А. А. 1995. Русские археологи до и после революции. Москва, б. и.

Формозов А. А. 2004. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. Москва, Знак.

Яковлев Н. Ф. 1949. Академик Н. Я. Марр как гражданин и ученый (к 15-летию смерти). – Ученые записки Кабардинского научно-исследовательского института (Нальчик), т. V, с. 17 – 50.

Янин В. Л. 1973. Краткий очерк научной, научно-организационной, педагогической и общественной деятельности. – Артемий Владимирович Арциховский (Академия наук СССР, Материалы к биобиблиографии ученых СССР. Сер. истор., вып. 12). Москва, Наука: ???.

Klejn L. S. 1997. Dаs Phänomen der Sowjetischen Archäologie: Geschichte, Schulen, Protagonisten. Übersetzt von D. Schorkowitz unter Mitwirkung von W. Kulik. Berlin, Peter Lang.

Иллюстрации:

1. Портреты Н. Я.Марра

2. А. В. Арциховский в молодости.

3. В. И. Равдоникас.

4. А. В. Арциховский в старости.

Глава 28. Неоэволюционизм

1. Неоэволюционизм как направление.К рубежу XIX и XX веков эволюционизм в археологии уступил лидерство другим направлениям, а в 20-е годы еще изредка проявлялся, но воспринимался как архаизм. В культурной антропологии он тоже в начале ХХ века был в состоянии кризиса и ревизии, а в 20-е годы появлялись только труды эпигонов, и то редко. Заметно отшатнуло от него европейскую интеллигенцию то, что его схемы были использованы Марксом и Энгельсом, а после превращения России в 1917 г. в марксистское государство обострившаяся идейная вражда с марксизмом отразилась и на отношении к эволюционизму.

Но к середине 30-х годов Советский Союз утвердил свое положение как европейская держава, в ряде европейских стран компартии и социализм привлекли много сторонников, а Вторая мировая война, в которой Советский Союз оказался сильным союзником Англии, Франции и США, обеспечила уважительное отношение к его идейным опорам. Поэтому когда диффузионистские концепции исчерпали возможности роста и были в значительной мере дискредитированы, эволюционизм снова поднял голову. В 30-е годы в этом направлении двинулись только наиболее смелые и сильные лидеры, а после Второй мировой войны это стало уже заметным направлением в науке (Schott 1961; Horton 1971; Wagar 1972).

Но это был уже не тот эволюционизм. На его облике сказались не только сдвиги в обществе, но и изменения в важной сфере его бытования – биологии. Учение Дарвина покоилось на опыте селекционеров и на аналогиях с социальными процессами капитализма (конкуренции). Дарвин был убежден в постепенности эволюции, и его последователи в основном были озабочены построением филогенетичских древес.

Биология ХХ века прежде всего расширилась за счет возникновения новых отраслей – биофизики, биохимии с ее открытием энзимов, гормонов, витаминов, вирусов. Открытые еще в 1869 г. математические законы Г. Менделя были тогда не приняты и забыты, но в начале ХХ века оценены Бетсоном и де Фризом и воскрешены. В 1894 г. У. Бетсон признал скачкообразные изменения более важными, чем постепенные. В 1901 г. А. де Фриз открыл мутации. Начав в 1910 г. исследования изменений плодовой мушки дрозофилы, американец Т. Морган обнаружил, что внешним изменениям соответствуют изменения видных под микроскопом хромосом, и связал совместные изменения признаков с привязкой их к определенным местам хромосом, что позволило ему предположить, что изменению каждого признака соответствует в хромосоме особая материальная частица – ген (впоследствии и гены были обнаружены под электронным микроскопом). Возникла генетика как наука о материальной основе наследственности.

Это подвигло и социологов к поискам материальной основы эволюции общества и культуры. Эволюционизм в изучении культуры тоже изменился. Каким он оказался, станет ясно после ознакомления с трудами основных его представителей.

2. Чайлд как марксист.Основоположником этого направления в археологии можно считать Гордона Чайлда, избравшего новые ориентиры, когда его диффузионистские построения зашатались. Стимул к формированию нового направления дали марксистские убеждения Чайлда. Американский археолог Марк Лиони (Marc Leone) заявил это весьма категорично: "Одна из причин, по которой Гордон Чайлд является лучшим археологом из всех, каких наше поприще производило, это то, что он обладал могущественной парадигмой – марксовым материализмом" (Leone 1972: 18).

Это утверждение оспаривается по разным основаниям. Английский археолог Крофорд заметил: "Хоть он и объявлял себя марксистом, он был слишком великим человеком и слишком оригинальным мыслителем, чтобы носить ярлычок какой-либо секты" (Crawford 1957: 13) Другой английский археолог Глин Даниел пояснил эту идею более пространно:

"Великая загадка Чайлда на все времена оставалась: в какой мере он был марксистом (или марристом) и в какой мере он отдавал лишь словесные почести философии аутсайдеров? Он имел обыкновение публично жаловаться на завтраках в отеле, что нет под рукой и нельзя почитать "Дейли Уоркер" (газету английской компартии. – Л. К.), хотя "Таймс" ему доставляли в номер с утренним чаем. В какой мере его прокламируемая любовь к России и его интеллектуальные вывихи в "Шотландии до шотландцев" были позой? … Скорее всего, это не была сознательная поза" (Daniel 1958: 126 – 66?).

Грэйем Кларк в статье "Преистория со времени Чайлда" (Clark 1976: 4) высказался резко и скептически:

"С точки зрения внешнего поведения… самая буржуазная персона в мире. Пусть он даже пришел на конференцию Преисторического общества с "Дейли Уоркер" под мышкой, будьте уверены, он провел ночь в самом лучшем отеле. Его любимое местечко в Лондоне – "The Athenaeum" (клуб с дорогими номерами. – Л. К.), где официант приносил ему его usual (обычное, излюбленное. – Л. К.) без специального заказа. В "Who's who" не отмечено ничего более революционного, чем: бридж, пешие прогулки, автомобилизм".

В Советском Союзе знали, что Чайлд – марксист, удовлетворенно подчеркивали это, но полностью своим не считали. Своими западных деятелей там считали, только если они из компартий, а вольных опасались: мало ли чего им взбредет в голову наговорить! Лучше было считать Чайлда близким к марксизму, движущимся к марксизму, но еще не вполне марксистом. Монгайт в своем некрологе писал:

"Будущий историк археологии в своем очерке европейской археологии второй четверти ХХ в., несомненно, уделит значительное место Чайлду, его взглядам, его влиянию на науку, его открытиям и его ошибкам. Сам научный путь Чайлда, его постепенное приближение к марксизму символичны для развития общественных наук в наши дни" (Монгайт 1958: 287).

Газеркоул на Шеффилдском симпозиуме 1971 г. уточнил: "Его обращение к марксизму не было постоянным и прогрессирующим. Оно имело подъем и спад" (Gathercoul 1971). По этому вопросу Грэйем Кларк высказался опять достаточно резко:

"Марксизм, однажды метнув его, так сказать, рикошетом в археологию, оказал серьёзное тормозящее воздействие на его период среднего возраста. Это объясняет, почему после 1930 г. творческий период Чайлда окончился, а в конце жизни Чайлд осознал, что его пророк наврал ему. Как извлекать историю из археологии? Чайлд решил для себя этот вопрос в 1922 – 25 гг. и больше уже ничего нового и важного в археологическую науку не внес. К 1930 г. всё было кончено. Since Childe (Со времени Чайлда – из названия этой статьи Кларка. – Л. К.) – означает: с 1930 года" (Clark 1976: 8).

Но сам Чайлд писал незадолго до смерти о своих взглядах первого периода своей жизни, до 1930 года: "This was childish, not Childeish" ("Это было детским, а не Чайлдовским". – Retrospect: 79). То есть взрослый, серьёзный Чайлд только с 1930 г. начался.

3. От диффузии к эволюции: экономика первобытного общества. Социализмом Чайлд увлекался с юности (дружба с Палмом Даттом, участие в лейбористском движении). Это предполагало, по крайней мере, знакомство с марксизмом. Но приложить марксистские идеи к науке вначале не приходило ему в голову. Еще в начале 1930-х он называл себя не марксистом, а крочеанцем. Энгельса и Моргана он тогда считал "ужасающе старомодными" (Trigger 1984a: 4; 1984b: 71). Немецкий переводчик одной его книги Г. Кнеплер в 1949 г. писал в предисловии:

"Несколько лет тому назад в одной лекции профессор Чайлд – он был тогда уже на шестом десятке – рассказывал, что в юности прочел однажды одну книгу, которая тогда не произвела на него особого впечатления, Теперь, в зрелом возрасте, он снова взялся за эту книгу, и теперь только из этого возник в нем ряд побуждений и мыслей… Книга эта – "Происхождение семьи, частной собственности и государства" Энгельса. Она побудила профессора Чайлда поближе заняться идеями научного марксизма" (Knepler in Childe 1949: 8).

Судя по приведенным данным, лекция с этим высказыванием состоялась где-то около конца войны. Новое прочтение Энгельса, значит, было незадолго до этого. Но и раньше, в 30-е годы, учет марксистских идей и некоторое внимание к ним для человека с социалистическими убеждениями естественны. Возможно, первым следствием этого для исследовательских занятий Чайлда преисторией было самое общее извлечение из марксизма – придание серьёзного значения экономике. Еще в некоторых книгах до 1930 г. он заинтересовался экономикой первобытных обществ (Trigger 1980).

В книге "Древнейший Восток" (1928 год), в которой он обратился к исходному очагу диффузии, встал вопрос том, что же вызывает развитие в самом исходном очаге. В заимствующих землях народы, испытывающие влияние, развиваются под воздействием этих влияний – как первотолчков. Но что же толкает к развитию само население, от которого исходят влияния? Это также вопрос о причинах экспансии – что побуждает его расселяться и распространять влияния? Несмотря на свою убежденность в особой талантливости индоевропейцев Чайлд не мог объяснять исходные импульсы расовым превосходством – и в силу своих либеральных и интернационалистических взглядов и просто потому, что на Ближнем Востоке речь не могла идти об индоевропейцах. Это были народы, обогнавшие индоевропейцев и давшие им основные культурные блага!

Обратившись к причинам достижений в исходном очаге, Чайлд невольно оказался перед эволюционистскими задачами. Видимо, знакомство с Морганом и марксизмом сказалось в том, что Чайлд стал искать исходные стимулы в хозяйственных достижениях, успехах в развитии производства. Это не было исключительно марксистским подходом, ведь экономикой интересовались и другие исследователи.

Следом за некоторыми другими учеными (Эллиот Смит в 1915 г., Гаролд Пик и Герберт Флёр в 1927) он объявил появление земледелия решающим событием в человеческой истории и ключевым в определении неолита (а не появление керамики или шлифованного камня). От Пика и Флёра Чайлд видимо впервые узнал об оазисной гипотезе одомашнивания животных и культивации растений, выдвинутой в 1904 г. американцем Рафаэлом Пампелли (Raphael Pumpelli) и принял ее. В книге "Бронзовый век" (1930 г.) детально исследована технология ранней металлургии и специализация ремесел, выделение ремесленников. По Чайлду, выплавка металла требовала полной специализации на металлургии, полного выделения из сельской общины, а малый размер тогдашних общин означал ограниченность потребностей одной общины в металлических изделиях своего мастера. Плавильщики и кузнецы вынуждены были переходить от общины к общине, становится бродячими мастерами, а это приводило к распространению техники металлургии и типов изделий на всё новые территории.

4. Функционализм и эволюция: хозяйственно-культурные революции. Таким образом, в начале 30-х годов у Чайлда наметился некий идейный кризис, связанный с общим кризисом диффузионизма. Чайлд много размышлял о том, нужна ли археология обществу - есть его статья 1934 года "Is archaeology practical?". К 1935 г. для Чайлда, как можно судить по его "Президентскому обращению", археологические культуры перестали быть скоплениями музейных экспонатов и превратились в отражения функционировавших социальных систем - он заинтересовался функционализмом культурной антропологии, стал читать Малиновского и Рэдклиф-Брауна. В "Ретроспекте" Чайлд писал: "Из марксизма я взял идею экономики как интегрирующей силы в обществе, но я находился столь же под влиянием функционализма Малиновского и старался склеить археологические кусочки, имея в виду их возможную роль в работающем организме". Возможно, под впечатлением функционализма (тезис Малиновского о биологических потребностях в основе культуры) Чайлд выдвинул положение о культуре как инструмента адаптации человека к природе.

Чайлд сильно переработал свою книгу "Древнейший Восток" и выпустил ее в 1935 г. под названием "Новый свет на древнейший Восток" (русский перевод вышел под названием "Древнейший Восток в свете новых раскопок"). К этому времени диффузионизм в глазах Чайлда приобрел особое значение, так как наглядно противостоял расовой теории германских нацистов: "нордические арийцы" не являются культуртрегерами, культурные блага в Европу идут как раз с Востока, от восточных народов. Диффузия с Востока в этой книге сохраняется, констатация ее четко выражена и интерес к археологии Востока объяснен так:

"Археология доисторического и протоисторического периодов Древнего Востока является ключом к правильному толкованию европейской предистории. Последняя в начальной стадии является главным образом историей подражания восточным достижениям или, в лучшем случае, их усвоения. О самих же достижениях мы узнаем из археологии Востока" (Чайлд 1954: 24 – 25).

Но достижения эти излагаются не только не так, как это делали диффузионисты, но и не так, как это делали старые эволюционисты – у Чайлда постулировался не постепенный, плавный переход от старых форм к новым, а резкое, разовое введение новых достижений. В этом тоже сказывается воздействие марксизма. Даже термины подобраны с марксистским звучанием – "революции". Это "словарь революционных изменений", - как выразился один исследователь (Greene 1999). Правда, это революции хозяйственные, того же рода, что Промышленная революция XVII века. Две революции выявил Чайлд в развитии первобытного общества – неолитическую и городскую. Первая ввела производство пищи вместо собирательства, вторая – городские центры в среду деревенских общин. Революции эти происходят на хронологических рубежах, разделяющих большие эпохи Моргана – Энгельса: дикость, варварство и цивилизацию. На стыке дикости и варварства происходит неолитическая революция, на стыке варварства и цивилизации – городская.

Неолитическая революция названа так потому, что, состоя в одомашнении животных, культивации растений и создании земледелия и скотоводства, она ввела, по Чайлду, важнейший признак неолита и тем самым с нее начинается неолит. Керамика явилась следствием этого развития (потребовались надёжные ёмкости для хранения продуктов), а усовершенствование кремнёвых орудий (шлифовка камня и т. п.) была нужна для успешного ведения сельского хозяйства (кремнёвые серпы, ножи для обработки кожи).

Городская революция наступала с появлением городов, отделением ремесла от земледелия, накоплением излишков труда, концентрацией торговли и управления в укрепленных центрах. А для этого понадобились счёт и письменность, что означало возникновение цивилизации.

Каждая революция означала большую производительность экономики и резкий рост народонаселения, перенаселенность, а это вызывало миграции излишнего населения, а также увеличение сбыта произведенных благ, распространение орудий и навыков их производства. Но эту эволюцию (если ее можно так назвать), это развитие Чайлд видел не однолинейным, а многовариантным, многолинейным – в Европе развитие шло иначе, чем на Востоке.

Концепция хозяйственно-культурных революций имела огромную влиятельность в археологии: после инициативы Чайлда началось умножение революций. Для начала в 1968 и 1973 гг. Фойстель (Feustel) из ГДР различил две революции в палеолите: "охотничью" и "верхнепалеолитическую", потом к ним прибавилась еще одна, самая ранняя – "человеческая" (скачок от обезьяны), которую ввели в 1989 г. Мелларс и Стрингер (Mellars and Stringer) в Англии. Жак де Морган (Jeaqcue de Morgan) еще в 1924 г. считал "революционными" мезолитические нововведения, и Бинфорд в 1968 г. в общем поддержал оценку этих изменений как драматических, хотя революцией их и не называл. Но уже Кент Флэннери (Kent Flannery) в 1969 г. предложил и название: "революция широкого спектра" (Broad Spectrum Revolution), имея в виду расширение диапазона используемых в мезолите дичи и полезных растений. Совсем недавно, в 1994 он ввел еще одну революцию – "революцию рангов" (Rank Revolution) между неолитической и городской. Термин "энеолитическая революция" еще в печати не объявился, но соответствующий ему этап давно намечен (Пиотровский 1961: 18; Массон 1966: 165). Близко к этому месту на шкале революций находится установленная в 1981 г. Эндрю Шерратом (Sherratt) "революция вторичных продуктов" – он имеет в виду начало использования молока, шерсти и тягловой силы животных, а не только их мяса и шерсти (опубликовано в сборнике памяти Дэвида Кларка). Итого уже семь революций. Полагаю, счет не закрыт...

5. Советские влияния: марксизм и возрождение Моргана. В 1933 г. Гитлер пришел к власти в Германии, и это толкнуло Чайлда к сближению с коммунистами, которых в это время в Англии возглавил его приятель студенческих лет Палм Датт.

В 1935 г. Чайлд впервые побывал в Советском Союзе, осмотрел музеи, встретился с советскими археологами, получил некоторое количество советских книг. Это было как раз в конце теоретического десятилетия, когда советские археологи внедряли марксизм в археологию. Чайлд увёз новаторские работы, в которых изучение экономики вело к изменению методов раскопок (поселения широкой площадью), а культурные изменения возводились не только и не столько к техническим новациям, сколько к воздействию социальных и политических структур – к производственным отношениям, их социально-политическому оформлению. Это было отличие ленинизма от экономического марксизма социал-демократов (кстати, в схожем направлении двигались и западные неомарксисты, но в резко отличном варианте: к первенству идеологии и большей революционности интеллигенции и студентов по сравнению с рабочим классом). Чайлд был весьма увлечен этим советским сдвигом акцентов. Сталинских репрессий этих лет он то ли не заметил (как многие иностранцы), то ли не стал о них говорить при виде более для него страшного врага – гитлеровского нацизма. Но в отличие от обязательного оптимизма советской науки он был пессимистом: успехи нацизма страшно тревожили его, прогресс и автоматическое восхождение по формациям (к коммунизму) он не считал гарантированным и опасался, что Европу ждет возвращение в средневековье.