Декабрь 2008 г. Про Юльку, про Подругу и пралюбофь
У телевизора.
ЮЛЬКА.А что – эта девочка сейчас заплачет, да?
МАМА. Это не девочка, а принцесса… Да. Похоже, что сейчас заплачет.
ЮЛЬКА. Большая девочка – и заплачет?
МАМА. Большие девочки тоже плачут. Видишь – она любит вот этого дядю. Но когда она его поцелует, он превратится в медведя. Тут ведь кто хочешь заплачет, правда?
ЮЛЬКА (изумлённо). Почему?
МАМА. Ну… чего ж хорошего? Представь себе: ты кого-то любишь, а он вдруг – раз! – и превращается в медведя.
ЮЛЬКА (восторженно). Вот здорово!
МАМА. По-твоему, это здорово?
ЮЛЬКА. (задумывается). Ну... Нет. Лучше - знаешь? Лучше в козлика!
МАМА (тоже задумывается). По-твоему, это лучше?
ЮЛЬКА (радостно). Мамочка, ну, конечно!
__
Читают «Денискины рассказы».
МАМА. Юль, давай подумаем вместе, как Дениска, и скажем, что мы больше всего любим…Ты вот - что больше всего любишь?
ЮЛЬКА (с раздумчивым кокетством). Так.
МАМА. Чего «так-то»? Я спрашиваю: что ты больше всего любишь, а ты – «так»…
ЮЛЬКА (возводит глаза к потолку). Так. (Пауза). Есть тут один.
МАМА (настораживается). Есть, значит, да? И кто же это, если не секрет?
ЮЛЬКА. Секрет!
МАМА (делает вид, что смирилась). Ну и ладно, пусть секрет. Не хочешь – не говори. Скажи тогда, что ты не любишь. Это-то ты можешь сказать?
ЮЛЬКА (мрачнеет и надувает щёки). Не могу!
МАМА. Почему?
ЮЛЬКА. Потому что он дурак!
МАМА. Господи… Да кто дурак-то?
ЮЛЬКА. Ну, мам.. Я же тебе сказала: секрет! А ты всё спрашиваешь и спрашиваешь…
МАМА (догадавшись наконец, что речь об одном и том же лице). А.. да-да. Конечно. Извини.
_
Рассматриваем книжку, купленную на японской выставке. Юлька показывает мне иероглифы.
— Смотри, какие снежинки…
— Это не снежинки, Юль. Это…
— Снежинки! Ты что, сама не видишь? Вот – горка. А вот – снежинки. Только это не наши снежинки. Наши – так, так и так - лучики. А тут – так и так… (Задумывается). Правда, у них красивéй снежинки, чем у нас?
____
Утром я проснулась от скрежета лопаты за окном. На лестничной площадке сидел сосед-буддист, пил пиво и пел:
Ой, невроз, невро-оз,
Не неврозь меня,
Эх – не неврозь меня..
Дальше шли красивые, но непечатные рифмы. Увидев меня, сосед смутился, поперхнулся пивом и с опасливой улыбкой осведомился:
— Ты.. того… без собачки?
— Что, Лакшми опять выгнала, да? – посочувствовала я.
— Сказала, что я козёл, - виновато подтвердил сосед. – А я ей говорю: лучше уж сейчас козёл, чем потом козёл… А она мне говорит, прикинь: ты как был козёл, так всегда и будешь. В любой реинкарнации. А я ей говорю: лучше уж козёл, чем… ну, ты понимаешь. Ведь скажи же – уж лучше козёл, да? Ну, вот – ты понимаешь! А она…
— И она поймёт. Со временем, - утешила его я и пошла на работу.
На улице было светло и морозно. С неба сыпались иероглифы, сверкая и складываясь в непонятные мне слова. Я шла сквозь них и жалела, что не понимаю по-японски. Зазвонил телефон, я кое-как раскрыла его окоченевшими пальцами, прижала к уху и стала слушать, как Подруга читает хайку:
Звонит из Хьюстона, блин,
Там – день, а у нас-то – час ночи!
Я пошла, разогрела блин…
Я представила себе, как Подруга сидит в ночи у скайпа, завернувшись в кофту из козьей шерсти, ест блин и смотрит на него. А он сидит на другой стороны планеты, завернувшись в верблюжье одеяло, ест гамбургер и смотрит на неё. У обоих на плече по коту: у него – Рыжий Саймон, у неё – Чёрный Вася. Вася не понимает по-английски и нервничает. Саймон не понимает по-русски и ему всё равно. День сливается и перепутывается с ночью, и над Хьюстоном кружатся белые русские иероглифы, складываясь в не такие уж и непонятные, между прочим, слова…. А на ветке за окном сидят две вороны, муж и жена, и она привычно бранит его за что-то хриплым нежным голосом, а он улыбается краем клюва и топорщит перья.
Декабрь 2008 г. Плюс один
Экранизировать, как выяснилось, можно всё.
Аттракцион в Луна-парке. Инвентарную книгу. Сборник задач по аналитической геометрии Моденова и Пархоменко. Стандарт библиографического описания произведений печати (есть такой блокбастер, честное слово – в прошлом году немцы сняли… правда, прокатного успеха за рубежом он не имел, потому что только немцы и могут это смотреть).
И ЖЖ тоже можно экранизировать. Честное слово. Сама не могла такого себе представить, но оказалось – можно, и ещё как.
Женский сетевой журнал на экране. Кино под названием «Плюс один».
В жанровом отношении выдержано бесподобно, до последней детали. Я смотрелась в него, как в зеркало, в котором отражалась абсолютно не моя физиономия, почему-то вызывавшая у меня самодовольное умиление. Абсолютно не мою – и в общем-то, абсолютно не интересную мне историю кто-то взял и рассказал абсолютно моими словами. И я слушала, смотрела и удивлялась. Москва, в которую то и дело просачивается то Лондон, то Франкфурт. Собаки, выскакивающие у тебя из-под ног и пролетающие сквозь тебя с отрешённым, никак не относящимся к тебе лаем. Смешные люди в троллейбусе. Пьяный, но добрый участковый с ведром шоколадных конфет. Дети. Куклы. Любовно собранные в кулак детали, которые успевают растаять и размазаться по ладони, как шоколадка, пока ты донесёшь их до бумаги. Неумелые иносказания. Наивные повторы. Родная, лепечущая, радостная сентиментальность, от которой хочется уютно хлюпать носом, особенно после лишней – явно лишней - чашки кофе. Вдумчивая, изысканно взлелеянная жалость к самой себе, неуклюже задрапированная самоиронией. Искреннее нежелание общаться, которое все почему-то принимают за неумение. Тёплые пряничные замки внутри ореховой скорлупы. А все кругом твердят, как заведённые: неправда, неправда, так не бывает, так не умеют, так не живут…
Конечно, неправда. Всё неправда. Ну, ладно, один раз выскочили эти собаки у неё из-под ног. Ну, ладно, ещё раз выскочили. Но в третий-то раз – уже явный перебор. Проще предположить, что вообще всё это выдумка, от начала до конца – а на самом деле была чисто конкретная собачья стая, заставившая героиню не просто отшатнуться, а опрометью нестись по переулку, визжа и уворачиваясь от лязгающих клыков. И уж конечно, не было никакого участкового с ведром конфет. И восхитительно-безобразного платья с биркой на пузе. И уличных террористов-фотографов в парке. И кукольника-англичанина, кстати, тоже не было, потому что таких ведь тоже не бывает – ни людей, ни англичан. В лучшем случае был один Дигги, и вот с ним-то героиня и беседовала по-английски все свои одинокие вечера напролёт, надев его на руку. А англичанина она просто придумала себе в утешение – по образу и подобию Дигги, чтобы был с такой же безумной причёской и безумными же глазами. Или нет, - видимо, он всё-таки где-то был, этот англичанин, но где-то сбоку, мельком, и не при ней, и не для неё, и не такой лохматый, и не такой эпатажный, немного, может быть, эксцентричный, но в меру, ровно настолько, чтобы дать пищу для дневниковых фантазий. Хотя – нет, нет! Конечно, и англичанина не было. И Дигги не было – он слишком хорош для этого мрачного мира. И вообще ничего не было. Не было и нет. Потому что не бывает и не может быть никогда. А реальность – она другая. Она… какая же, она Господи, дай Бог памяти, эта реальность?
Так и не додумав эту мысль, я проснулась от брюзжания будильника, собралась с духом и шагнула в реальность. Реальность была ледяной и матово-прозрачный, как камень с неблагозвучным названием «волосатик». Над Москвой плыли и пели франкфуртские колокола, в мягкой декабрьской траве копошились синицы, а прямо за домом торчало лысое мёрзлое дерево, с ног до головы усеянное спящими воронами. На самой нижней ветке сидел Питер Брейгель Старший, скрёб клочкастую бороду, дышал на руки и ругал Рембрандта за отсутствие реализма. На углу юный розовощёкий милиционер, присев на корточки перед пьяным мужиком, жалостливо спрашивал: «Ну, хоть идти-то вы можете?» Из дыры в заборе выскочила собачья стая и с гиканьем ринулась куда-то сквозь меня в утренний туман. А когда я пришла на работу и уселась за кафедру, ко мне подошёл читатель и заговорил по-французски. Кое-как подбирая мало знакомые мне слова на французском языке, я попыталась выяснить, что же ему нужно. Через пять минут выяснилось, что он говорит по-русски, но от смущения произносит слова так, что на выходе они превращаются в французские. Следующие четверть часа мы потратили на то, чтобы совместными усилиями выработать пиджин, который был бы более или менее понятен нам обоим.
А вы говорите – реальность… Вот она, реальность, чёрт побери. И никаких дневниковых фантазий. А вы как думали?
Возвращаясь домой, я поймала себя на том, что держу руку на отлёте и уже фактически разговариваю с ней – так, как будто на ней сидит Дигги. Нет, всё-таки меня нельзя пускать к телеэкрану.
Декабрь 2008 г. Инь и Ян
На выставке в Музее искусств народов Востока.
***
Димка (9 лет) и Юлька (5 лет)
ДИМКА. Смотри – видишь, у этих самураев везде свастики?
ЮЛЬКА (очень убедительно делает вид, что понимает, о чём речь). А-га. Везде прямо, да?
ДИМКА. А знаешь, почему?
ЮЛЬКА (неуверенно). Для красоты?
ДИМКА. Сама ты – «для красоты»! Это потому, что японцы во время войны были за немцев. Понятно?
ЮЛЬКА. А-га… А кто злее – немцы или японцы?
ДИМКА (гордо). Конечно, мы!
***
Костик (13 лет) и Туська (7 лет)
КОСТИК. Видала, какой лук? Мощный, да?.. Правда, к этому времени у японцев уже были не только луки, но и аркебузы. Но из аркебуз вообще стреляли только крестьяне, а самураи – никогда… Самураи, они и из луков-то не очень любили стрелять – предпочитали ближний бой… Посмотри, какое острие у копья! Это же фактически маленький меч, насаженный на древко… смотри, какой острый, как лезвие сверкает! Даже глазам больно… Я раньше думал: какая же сила нужна, чтобы насаживать головы на копьё с одного удара! А теперь вижу, что при такой остроте можно сколько угодно голов насадить, пока копья хватит…
ТУСЬКА. А что это, на лезвии?
КОСТИК. А! Это золотой дракон. Посмотри, вот здесь почти такой же, - на куби-кири. Куби-кири – это ты не путай, пожалуйста, с хара-кири, потому что куби-кири использовался не для разрезания живота, а как раз для отрезания голов…
ТУСЬКА. Золотой дракон! Смотри, он и правда золотой! И с усами… Маленький такой, да? Свернулся, как всё равно как будто кот. В траве и не заметишь, да? Только если солнце посветит, и он – раз – и весь засверкает в траве, ярко-ярко, даже глазам больно…
КОСТИК. Видишь, у куби-кири лезвие заточено с обеих сторон. А у катаны – с одной стороны.
ТУСЬКА. Угу … А знаешь, у одного императора был золотой дракон. Ручной. Небольшой такой, как кот… чуть побольше.
И он жил у императора в саду, под сливой…
КОСТИК. Угу. А длинные мечи – вот такие, видишь? – они носили не на поясе, а за спиной. Потому что они же невысокие, японцы, им за спиной было удобнее. А катану, наоборот, носили за поясом, причём лезвием вперёд.. А лезвие у хорошей катаны такое острое, что при любом неосторожном прикосновении можно все пальцы напрочь отхватить. Здорово, да?
ТУСЬКА. Угу. А у этого дракона, знаешь, - было перламуторное дыхание. Он, когда лежал под сливой, то дышал, и тогда в воздух шёл пар такой перламуторный.. красивый-красивый… И от этого пара сливы тоже все делались переламуторные и жу-утко сладкие. Можно все пальцы облизать. Вот, видишь – сам дракон золотой нарисован, а здесь он как будто плюнул – и это всё перламуторное…. и сладкое. Здорово, да?
***
КОСТИК. Конечно, всё это по большому счёту фигня. Сплошной восемнадцатый век! Я ждал, что будет что-нибудь такое… ну, не до нашей эры, конечно, но хотя бы век двенадцатый-тринадцатый!
ЮЛЬКА. До нашей – чего?
КОСТИК. До нашей эры. Ну, типа, до рождества Христова
ЮЛЬКА. А оно и есть до рождества. Рождество ещё во-он когда.. целый месяц ещё..
КОСТИК. Да я не про то! До нашей эры – это значит: до того ещё, как Христос родился. Они родились, а Христос ещё не родился.
ЮЛЬКА. Они родились, а Христос ещё не родился?
КОСТИК. Ну, да.
ЮЛЬКА. А кто же их тогда родил?
***
ДИМКА. Главный у японцев был сёгун. А император – он был так себе…
ЮЛЬКА. Для красоты?
ДИМКА. Сама ты – «для красоты»! Хотя да… Вообще-то, да. Для красоты.
***
КОСТИК. Видишь – это меч работы мастера Мурамасы. Это был чёрный мастер. Он делал мечи и запрятывал туда духов войны. А мастер Масамунэ был белый мастер, он делал мечи не для нападения, а для защиты жизни. Тот, кто имел его меч, мог вообще не вынимать его из ножен, потому что и так был в безопасности…
ТУСЬКА. Почему?
КОСТИК. Потому. Такая… ну, типа такая магия. Их мечи взяли и для проверки вонзили в дно ручья. А по ручью плыли водоросли. И вот – все водоросли, которые прикасались к мечу Мурамаса, меч разрезал надвое. А к мечу Масамунэ ни одна водоросля так и не прикоснулась. Они все обплывали его и плыли дальше. Связываться не хотели… И вот – видишь: меч Мурамасы сохранился, а меч Масамунэ – почему-то нет.
ТУСЬКА. А может, он там так и остался?
КОСТИК. Где?
ТУСЬКА. В ручье. Так и стоит, воткнутый. А водоросли его всё обплывают и обплывают… Связываться не хотят.
КОСТИК. Ты ничего не поняла. Масамунэ же сделал не один меч. Он, как и Мурамаса, сделал много мечей.
ТУСЬКА. Откуда ты знаешь?
КОСТИК. То есть как – откуда? Он же был оружейный мастер. Это его профессия была – мечи ковать.
ТУСЬКА. А может, он только рукоятки ковал. Всё равно же их из ножнов не надо было вынимать. А все думали, что это мечи.
КОСТИК. Хм….
***
ЮЛЬКА. А где мечи-то? Ни одного же нету!
КОСТИК. Как – нету? Целый зал одних только мечей.
ЮЛЬКА. Что ты врёшь? Это ножики какие-то… дурацкие!
КОСТИК. Ни фига себе. Какие тебе ещё нужны мечи?
ЮЛЬКА. Ну….всякие… Красные, зелёные. Чтобы прыгали!
***
ЮЛЬКИНА МАМА (на выходе). Юля, что тебе больше всего понравилось на выставке?
ЮЛЬКА (радостно). Мужчины!
ЮЛЬКИНА МАМА (сдерживая смех). Почему?
ЮЛЬКА. А у них всё время какие-то свои дела...