Глава 16 Серебряная гильотина 2 страница

Миссис Кольтер бережно уложила девочку на кровать. Из последних сил Лира дрожащими руками отчаянно прижимала к себе Пантелеймона.

Мягкая душистая ладонь легла ей на лоб.

– Деточка, деточка моя, – тихонько прошептал нежный женский голос. – Как же ты здесь оказалась, деточка моя?

Глава 17 Ведуньи

Лира застонала. Ее бил озноб, словно мгновение назад кто-то вытащил ее за волосы из ледяной проруби, такой холодной, что сердце чуть не застыло. Пантелеймон ничком распластался у нее на груди, под пижамкой, всем телом прильнув к ее коже, и она чувствовала исходящую от него любовь, но вместе с этим ее альм ощущал, что совсем рядом по комнате ходит миссис Кольтер, а самое главное – ее золотистый тамарин, чьи цепкие черные пальчики уже успели в один только Пану ведомый миг обшарить безвольное Лирино тело и нащупать у нее на поясе клеенчатую сумочку.

Миссис Кольтер хлопотала, приготовляя какое-то питье.

– Давай, моя дорогая, я тебе помогу, – тихонько сказала она, подходя к кровати. Ее нежная рука скользнула Лире под спину, чтобы помочь девочке сесть. – Это надо выпить, солнышко.

Лира судорожно сжалась, но в тот же миг обмякла, ведь Пантелеймон успел подумать с ней вместе: “Не выдавай себя, иначе нам конец”.

Она открыла глаза и вдруг, к своему стыду и изумлению, поняла, что они полны слез и она плачет, да так горько, так отчаянно.

Миссис Кольтер журчала что-то успокоительное. Она сунула чашку с питьем тамарину, а сама принялась утирать Лире слезы своим надушенным носовым платочком.

– Поплачь, поплачь, моя деточка, – тихонько приговаривала она, и Лире тут же захотелось перестать плакать. Закусив губы, она изо всех сил пыталась загнать глупые слезы назад и унять всхлипы, сотрясающие все ее существо.

Пантелеймон хорошо запомнил правила, по которым им предстояло играть: обмани их! Обдури!

Робким мышонком он выполз из-под Лириного локтя и осторожно понюхал кружку, которую сжимал тамарин. Кажется, ничего страшного, безобидный настой ромашки. Шмыгнув Лире на плечо, он шепнул:

– Пей, не бойся.

Она села, взяла чашку обеими руками, поднесла к губам, осторожно дуя на горячее питье. Главное сейчас – не поднимать глаз. Притворяться надо мастерски, так, как ей еще ни разу в жизни не приходилось.

– Лирочка, дорогая, – журчала миссис Кольтер, ласково гладя девочку по голове. – Ну куда же ты пропала? Я уже боялась, что мы тебя никогда не найдем. Как же так получилось? Тебя что, кто-то выманил из квартиры на улицу, и ты заблудилась?

– Да, – прошептала Лира.

– Но кто же тебя выманил?

– Дяденька и тетенька.

– Какие дяденька и тетенька? Ты их видела на приеме?

– Кажется, видела. Они сказали, что вы просили меня что-то снизу принести, я спустилась по лестнице, а они меня – хвать! И в машину, и повезли куда-то. А когда машина остановилась, я выскочила и побежала, чтоб они меня не догнали. Только я ведь не знала, куда они меня завезли…

Лира снова почувствовала, что плачет, но на этот раз уже не так отчаянно. Можно даже попробовать сделать вид, что она плачет, вспоминая о своих злоключениях.

– И я все ходила, ходила, хотела назад дорогу найти, а тут меня мертвяки поймали. Посадили в свой фургон вместе с другими ребятами и повезли, а куда – сама не знаю. В какой-то дом большой…

С каждой секундой, с каждым сказанным словом Лира чувствовала, как к ней возвращаются силы. Сейчас она была занята пусть очень трудным, пусть весьма непредсказуемым, но зато хорошо ей знакомым делом – она врала и, сознавая собственную виртуозность, испытывала при этом то же чувство, какое доселе знала, лишь читая по веритометру: пусть все хитро и запутано, но ей подвластно. Главное, не сорваться и не брякнуть какую-то очевидную нелепицу. Где-то можно туману напустить, где-то, наоборот, живописную детальку добавить – словом, подойти к вранью творчески, а на это она мастерица.

– И сколько же они продержали тебя в этом здании? – встревоженно спросила миссис Кольтер.

Лира не спешила с ответом. Ее плаванье на лодке семейства Коста и пребывание на Мшистых Болотах длилось не одну неделю. Значит… Значит, надо рассказать, как мертвяки перевезли ее в Тролльзунд, как она сбежала от них, как поступила в услужение к Эйнарссону, владельцу питейного заведения (тут удивительно кстати пришлись колоритные детали, которые она успела подметить, когда была в городе), как делала там самую черную работу, как потом нанялась на ферму где-то в глубине материка, как стала там добычей охотников-самоедов, которые поймали ее и привезли в Больвангар.

– И они… они хотели разрезать меня…

– Ш-ш-ш, – шептала миссис Кольтер, – я все улажу, я все у них сама спрошу…

– Но почему? За что они нас так? Ведь я же ничего плохого не сделала! Все ребята знают, что с нами хотят сделать что-то страшное. Все очень боятся. Только на самом деле это ведь еще страшнее. Страшнее ничего и быть не может… Миссис Кольтер, но почему… почему они так… Зачем они это делают? Они что, звери?

– Успокойся, дорогая, успокойся. Теперь ты со мной, тебе ничто не грозит. Никто и никогда не сможет сделать тебе ничего дурного. Теперь ты нашлась, мы вместе, и эти люди не посмеют тебя и пальцем тронуть. Я не дам тебя в обиду…

– А как же другие? Как же все остальные ребята? Ведь их…

– Полно, солнышко, полно.

– Это все из-за Серебристой Пыли?

– Откуда ты знаешь? Тебе что, доктор сказал?

– Да все ребята знают. Об этом все говорят, только никто точно не знает, что там на самом деле… А со мной это уже почти сделали! Миссис Кольтер, вы должны, должны мне все объяснить! Вы не имеете права от меня скрывать!

– Лира, – негромко перебила девочку прелестная дама, – никто не собирается от тебя ничего скрывать. Это просто все такие сложные, взрослые вещи: и Серебристая Пыль, и научные исследования… Поверь мне, это не детского ума дело. А доктора… Ну разве доктор может сделать ребенку что-то плохое, а, солнышко? Ну зачем вам эта Пыль? От нее же одно зло. Но взрослые и их альмы заражены ею так глубоко, что им уже ничем не поможешь. Слишком поздно! А вот если сделать операцию ребенку – совсем маленькую, коротенькую, – то его еще можно спасти, и эта Пыль никогда к нему не пристанет. И он будет здоров и счастлив, всегда-всегда.

У Лиры перед глазами стоял маленький Тони Макариос. Она почувствовала, что ее сейчас вырвет, и резко наклонилась вперед. Миссис Кольтер вздрогнула и отпрянула назад.

– Что с тобой, деточка, может быть, тебе нужно в ванную? Отвести тебя?

Лира мучительно сглотнула и подняла голову, медленно утирая тыльной стороной ладони глаза.

– Зачем же вы с нами это делаете? – Она медленно подбирала слова. – Ведь вас никто не принуждает, вы же сами… Вы же запросто можете нас оставить в покое… Если бы лорд Азриел узнал, что вы делаете, он бы никому не позволил! Ведь эта Пыль, она есть и в нем, и в вас, и в магистре колледжа Вод Иорданских. Если она есть в каждом взрослом, значит, никакая она не вредная! И я всем про это расскажу, я молчать не буду! Если эта операция такая уж замечательная, что же вы не дали им ее закончить? Пусть бы разделили нас, раз это так хорошо, а? А вы бы радовались. Почему же вы им помешали?!

Миссис Кольтер с печальной мудрой улыбкой смотрела на взъерошенную Лиру.

– Дружочек, – она покачала головой, – иногда даже благо может причинить боль, пусть небольшую, но боль. И когда больно тебе, больно мне. Но ты зря испугалась. Это же совсем не означает, что у человека отбирают его альма. Нет-нет, они по-прежнему вместе. Да вот, пожалуйста, здесь на станции полно людей, которым сделали такие операции. Ты же видела здешних медсестер? Они что, плохо себя чувствуют? По-моему, они совершенно счастливы.

Лира внезапно поняла, чем объяснялось деловитое равнодушие сестры Клары и ее коллег, почему их альмы семенили себе, как лунатики, безразличные решительно ко всему.

Только бы не сказать ни слова в ответ! Лучше язык себе откусить.

– Пойми, деточка, никто и никогда не станет делать ребенку операцию, не опробовав ее многократно. И конечно же, никто и никогда даже в мыслях представить себе не сможет, что ребенка и альма нужно разлучить. Какой вздор! Ведь это даже не операция, а всего лишь маленький аккуратный разрез. Чик – и все. Спору нет, альм для ребенка – лучший и самый верный друг, лучший товарищ для игр и забав. Но ребенок взрослеет, и, рано или поздно, он достигает того возраста, который мы называем отрочеством. И ты, моя радость, скоро перестанешь быть маленькой девочкой. Тогда-то альм становится для человека источником различных мыслей и чувств, которые бередят разум и сердце. Они-то и притягивают Серебристую Пыль. Если сделать ребенку операцию, пока он не достиг отрочества, то его можно уберечь от всех этих неприятностей. А его альм, безусловно, останется с ним… как… как прелестная собачка или котенок. Ты же любишь котят, правда?

Лгунья, изворотливая, омерзительная лгунья! Во всех ее речах не было ни слова правды! И даже если бы Лира своими глазами не видела доказательств этой лжи – несчастного Тони Макариоса, осиротевших альмов в стеклянных ящиках, – то все равно самое естество девочки восстало бы против этой кощунственной идеи. Как же это можно представить себе, что кто-то берет твою душу, прекрасную живую душу, отсекает от тела и она превращается в жалкую, виляющую хвостом собачку? Или котенка? Задыхаясь от ярости, Лира прижала к себе Пантелеймона, который вдруг обернулся хорьком – самым страшным и злобным из всех своих обличий – и оскалил зубы.

Но оба они не проронили ни слова. Вцепившись альму в шерсть, Лира даже дала миссис Кольтер погладить себя по волосам.

– Допивай свою ромашку, моя милая, – ласково сказала прелестная дама, – и ложись. Давай-ка постелим тебе прямо здесь. Я думаю, тебе незачем возвращаться в палату к девочкам. Я так соскучилась по тебе, мое солнышко, моя помощница. Самая лучшая помощница на свете! Если бы ты только знала, как мы тебя искали! Мы весь Лондон вверх дном перевернули, а потом полиция обыскала каждый дом, каждый уголок во всей Англии. Ну где же ты была? Я так стосковалась по тебе. Боже мой, какое счастье, что ты снова со мной!

Все это время золотистый тамарин не знал ни минуты покоя. Он то ерзал на краешке стола, возбужденно поводя хвостом, то вдруг бросался к миссис Кольтер и что-то нашептывал ей на ухо, то нервно метался по комнате, задрав хвост, как кошка. Его поведение выдавало миссис Кольтер с головой, и, наконец, мадам не выдержала.

– Лира, деточка, – произнесла она и сглотнула, – я знаю, что магистр колледжа Вод Иорданских перед самым твоим отъездом дал тебе одну вещицу, верно? Магистр дал тебе веритометр, но, к сожалению, он не имел никакого права распоряжаться им по своему усмотрению. Веритометр ему не принадлежал, а был лишь вверен его заботам. Вещь эта представляет огромную ценность. Я не знаю, говорил ли тебе магистр, что во всем мире веритометров осталось два, ну, может быть, три, так что посуди сама, разве можно просто таскать его с собой, а? Тебе дали этот прибор для того, чтобы ты передала его лорду Азриелу, да? И наверняка предупредили, что мне ты ни в коем случае ничего не должна говорить. Я права, Лира?

Девочка прикусила задрожавшую губу.

Миссис Кольтер продолжала:

– Вижу, что права. Не тревожься, дорогая, твоей вины тут нет, никаких клятв ты не нарушала, ведь я все узнала сама. Однако прибор этот вещь настолько хрупкая и ценная, что мы не имеем права рисковать. С веритометром должно обращаться очень бережно.

Лира сидела, не шевелясь, и слушала.

– А почему нельзя передать его лорду Азриелу? – спросила она.

– Потому что лорд Азриел занимается страшными делами. То, что он затеял, не только безнравственно, но и опасно для всех остальных; опасно настолько, что этого человека пришлось отправить в ссылку. Он хочет заполучить веритометр, чтобы привести свои кощунственные планы в исполнение. Но поверь мне, дорогая, отдать ему этот прибор было бы непоправимой ошибкой. Магистр колледжа Вод Иорданских трагически заблуждался. Теперь ты знаешь правду и понимаешь, что разумнее всего было бы оставить веритометр у меня. Подумай сама, разве это дело – всюду носить его с собой, не знать ни минуты покоя… Да и вообще, на что она тебе сдалась, эта старая железяка? Тем более что ты не знаешь, что с ней делать…

Лира смотрела на миссис Кольтер, искренне не понимая, каким образом эта женщина еще недавно казалась ей такой умной, такой замечательной…

– Он ведь у тебя, лапонька, да? – лихорадочно тараторила миссис Кольтер. – В сумочке на поясе… Как же ты ловко придумала, какая ты умница. Давай оставим его у меня, солнышко.

Руки ее скользнули Лире под пижамку и безошибочно нащупали заскорузлую клеенку. Девочка замерла. Золотистый тамарин, дрожа от нетерпения, еле сидел на месте. Его цепкие черные лапки застыли возле рта, шея напряженно вытянулась вперед. Вот клеенчатый пояс уже у миссис Кольтер, вздрагивающие пальцы расстегивают сумочку. Девочка слышит ее прерывистое дыхание, когда на свет Божий появляется замотанная в черный бархат коробочка, искусно сработанная Йореком Бьернисоном.

Пантелеймон, обернувшийся котом, напружинился перед прыжком. Лира осторожно отодвинулась от сидящей рядом миссис Кольтер и медленно спустила ноги с кровати на пол. Теперь она тоже готова бежать. Сейчас, еще немного…

– Что бы это могло быть? – с наигранным оживлением щебетала миссис Кольтер, не сводя глаз с коробочки. – Какая смешная шкатулочка! Ты что, положила веритометр внутрь, чтобы не повредить его, да? Какая ты умница, обо всем подумала. Боже мой, а там еще одна коробочка, запаянная. Кто же тебе помогал, солнышко?

На самом деле Лирины ответы ее вовсе не занимали. Сейчас миссис Кольтер хотелось только одного: как можно быстрее открыть коробочку. Лихорадочно порывшись у себя в ридикюле, она вынула оттуда складной нож со множеством лезвий. Раскрыв его, она поддела острием край крышки.

Комнату заполнило свирепое жужжание. Лира и Пантелеймон напружинились. Миссис Кольтер, изнывая от нетерпения и любопытства, потянула тугую крышку вверх. Золотистый тамарин низко наклонился над коробочкой.

И в ту же секунду из металлического плена вырвался черный силуэт. Жук-шпион яростно впился тамарину в самую морду.

Обезьяныш пронзительно заверещал и опрокинулся навзничь. Воплем боли и ужаса ответила ему миссис Кольтер. Цепкие механические лапки уже ползли по ее груди, горлу, чтобы, наконец, вцепиться в прелестное лицо.

Медлить больше было нельзя. Пантелеймон одним прыжком оказался у двери. Лира рванулась следом за ним и помчалась вниз по коридору. Никогда в жизни ей не приходилось бегать так быстро.

– Пожарная сигнализация! – обернувшись, прокричал Пантелеймон, который был чуть впереди.

Точно! Вот она, на стене! Разбив стекло отчаянным ударом кулачка, Лира нажала кнопку сигнала и помчалась дальше. Она неслась по направлению к спальням. Вот одна кнопка. И еще одна. Завыла сирена. В коридор высыпали люди, спрашивая друг друга, где пожар.

В этот момент Лира уже была возле кухни. У Пантелеймона молнией мелькнула одна мысль, и девочка тут же ворвалась внутрь. Она повернула краны у всех газовых горелок и швырнула горящую спичку в сторону ближайшей конфорки. Потом стащила с верхней полки мешок с мукой и вывалила все его содержимое на стол рядом с плитой. Ей кто-то говорил, что мука от печного жара начинает взрываться. Вот и пусть себе взорвется и повиснет в воздухе сплошной завесой.

Снова выскочив в коридор, где уже было не протолкнуться, Лира понеслась к своей спальне. Вокруг возбужденно галдели дети, и слово “побег” носилось в воздухе. Те, кто постарше, мчались к бельевым, где хранилась верхняя одежда, увлекая за собой малышей. Взрослые сотрудники станции пытались как-то организовать ребят, но никто из них не понимал, что происходит. Всюду кричали, вопили, толкались и теснились люди.

Лира и Пан, как две юрких рыбки, нырнули в этот водоворот, упрямо стремясь к спальне. Не успели они добежать до дверей, как все здание потряс глухой взрыв.

Спальня была пуста, девчонки уже убежали. Лихорадочно подвинув тумбочку в угол, Лира вскочила на нее, вытащила из отверстия на потолке свои теплые вещи и первым делом нащупала в складках меха веритометр. На месте! Быстро натянув на себя шубейку и сапоги, девочка надвинула капюшон пониже, и тут Пантелеймон, воробьем притаившийся на косяке, чирикнул:

– По-р-р-ра!

Лира выскочила в коридор. К счастью, мимо мчалась стайка детей, уже одетых в теплые куртки. Они направлялись к центральному входу. Лира замешалась в их группку. Лицо ее заливал пот, сердце бешено стучало где-то в горле. Надо бежать что есть силы, иначе конец.

Дальше пути не было. В кухне вовсю бушевал огонь, и пожар распространялся с неимоверной быстротой. То ли газ рванул, то ли мука, но прогремевшим взрывом снесло часть крыши. Люди карабкались наружу по искореженным балкам и стропилам, только бы вырваться на обжигающе холодный воздух. Всюду чувствовался сильный запах газа. Вот грянул еще один взрыв, на этот раз куда ближе и громче, чем первый. Несколько человек, отброшенные взрывной волной, упали как подкошенные. Воздух разрывался от криков боли и ужаса.

Лира пробивалась наверх. Над заполошными воплями альмов и общим смятением звенел голос Пантелеймона, который звал:

– Сюда! Сюда! За мной!

Отчаянно упираясь руками, она выползла на ледяной накат крыши и жадно хватала ртом воздух. Только бы всем детям удалось найти теплые куртки, иначе стоило бежать со станции, чтобы насмерть замерзнуть в снегах.

Внизу полыхал настоящий пожар. Лежа на кровле, Лира видела, как сквозь огромный пролом в стене вырываются в ночную тьму жадные языки пламени. У центрального входа беспорядочно толкались взрослые и дети, совсем, как давеча, во время учебной пожарной тревоги, только на лицах взрослых теперь было написано неподдельное беспокойство, а дети казались до смерти напуганными.

– Роджер! Роджер! – закричала Лира. Филин-Пантелеймон негромко ухнул, заметив мальчика в толпе своими зоркими глазами.

Не прошло и секунды, как дети были рядом.

– Скажи всем, чтоб шли за мной! – проорала она ему в ухо.

– Не пойдут! – Роджер едва различал свой голос в общем гвалте. – Им очень страшно!

– Надо сказать им про пропавших детей! Я знаю, что с ними делают! Их альмов отсекают огромным страшным ножом! Ты же сам видел днем в этой лаборатории, когда мы альмов выпустили, какие они! Скажи им! Скажи, что с ними будет то же самое, если они останутся здесь!

Роджер судорожно глотнул. Глаза его расширились от ужаса. Потом, словно очнувшись, он рванулся к ближайшей кучке растерянных детишек. Лира помчалась к другим, и вот уже страшная правда распространялась подобно пожару, и вот уже кто-то тоненько закричал, прижимая к груди своего альма.

– Идите со мной! – бешено выкрикивала Лира. – Помощь идет! Нам надо вырваться за ограждение! Не ждите, бегите за мной!

Заслышав ее голос, они мчались следом, через огороженный двор и дальше, где горели два ряда фонарей. В ночной тьме раздавался легкий топот детских ног и скрип плотно утоптанного снега под сапогами.

Где-то позади остались крики взрослых. Внезапно со страшным грохотом обрушилась еще одна часть корпуса. Вверх взметнулись снопы искр, языки пламени вырвались наружу, воздух заполнил сухой звук, похожий на треск рвущегося полотна, но, постепенно перекрывая его, все нарастая и нарастая, к этому звуку примешивался другой, леденящий душу и пугающе близкий. Лира никогда прежде его не слышала. Но сразу же поняла, что это. Так выли волчицы, альмы тартар-охранников. И от этого воя все ее тело становилось слабым и безвольным. Дети в ужасе поворачивали головы и, не в силах бежать, застывали на месте, потому что длинными скользящими скачками, пугающими в своей неутомимости, к ним приближался первый охранник с ружьем на изготовку, а следом тенью стлалась по снегу могучая серая волчица – его альм.

И за ним еще один воин, и еще, и еще… На них были толстые войлочные панцири, а на головах шлемы с узкими прорезями для глаз, так что казалось, что глаз у них вообще нет. На детей смотрели лишь черные зрачки ружейных стволов да горящие желтым огнем глаза волчиц над оскаленными, исходящими жадной слюной пастями.

У Лиры подкосились ноги. Она ведь даже и помыслить не могла, насколько страшны эти звери.

Боже мой, но ведь здесь, в Больвангаре, для людей не существует великого табу, значит… Она содрогнулась, представив себе, как эти острые влажные клыки…

Тартары выстроились цепью, перегородив выход с центральной площадки на подъездную аллею, освещенную двумя рядами фонарей. Рядом с каждым воином застыла его волчица-альм, такая же вымуштрованная и вышколенная, как ее человек. Еще мгновение, и за первой цепью вырастет вторая, тартары все прибывали и прибывали. Лира в ужасе зажмурилась. Все пропало. Детям с солдатами не сладить. Это вам не глиной друг в друга лупиться, как тогда, на глиняном карьере в Оксфорде.

А может… Девочка вдруг ясно увидела себя в разгар той славной битвы, когда, зацепив пригоршню сырой глины, она яростно швырнула ее прямо в рожу одному карьерскому мальчишке, который пер на нее, как медведь. Он еще остановился, затряс головой, пытаясь продрать залепленные глиной глаза, и тут “городские” его мигом скрутили.

Тогда она стояла по колено в глине. Сейчас кругом был снег.

И вот совсем как давеча, только на этот раз без тени баловства, потому что речь шла о жизни и смерти, Лира метнула горсть снега в лицо тартарского воина.

– В глаза! Цельтесь им в глаза! – закричала она что было силы, продолжая швырять пригоршню за пригоршней.

Дети не заставили себя долго упрашивать. Вдруг чей-то находчивый альм, обернувшись стрижом, ухитрился направлять летящий в воздухе снежок таким образом, что он попал точнехонько в вырез глазниц на тартарском шлеме. Теперь другие альмы знали, что делать. Не прошло и секунды, как цепь охранников рассыпалась. Они отплевывались и бешено трясли головами, пытаясь выцарапать плотно скатанный в детских ладонях снег из узких глазниц шлемов.

– За мной! – закричала Лира, бросаясь к заветному выходу на освещенную аллею.

Уворачиваясь от оскаленных волчьих пастей, дети ринулись за ней. Они мчались что было духу между двумя рядами фонарей, туда, где начиналось чистое поле и спасительная темнота.

Сзади раздался хриплый окрик. Тартарский офицер пролаял приказ, лязгнули ружейные затворы, офицер гаркнул что-то еще, а потом наступила гнетущая тишина. Дети слышали только топот собственных ног да свое прерывистое дыхание.

Тартары молча целились. Теперь они не промахнутся.

Но прежде чем прозвучала команда: “Пли!” – один солдат вдруг захрипел, а другой в страхе отступил назад и вскрикнул.

Заслышав этот вопль, Лира непроизвольно оглянулась и увидела ничком лежащего на снегу тартарина, у которого из спины торчала стрела с серым оперением. Он еще бился и корчился, харкая кровью, а остальные охранники в панике оглядывались по сторонам, не понимая, где же этот невидимый лучник.

И тут еще одна стрела упала с небес и вонзилась тартарину прямо в шею.

Он рухнул замертво. Офицер что-то гаркнул, и охранники, запрокинув головы, посмотрели вверх. Лира тоже подняла глаза.

– Ведуньи! – выдохнул Пантелеймон.

Он не ошибся. В темном ночном небе, высоко-высоко, метались грациозные черные тени в развевающихся одеждах. Ветер с воем и свистом рвал их лохмотья и запутывался в иглах заоблачных сосен, верхом на ветвях которых они летели. Лира видела, как одна из них вдруг резко пошла вниз и, заложив вираж, натянула тетиву своего лука. Запела стрела, и еще один тартарин упал.

Охранники, словно очнувшись, принялись стрелять вверх, палить наугад, не целясь, в пустоту, в облака, в мечущиеся тени, а ведуньи с небес осыпали и осыпали их дождем стрел.

Но тут офицер, заметив, что дети уже почти добежали до конца аллеи, отдал новый приказ, и тартары пустились в погоню. Кто-то из ребят в ужасе закричал, потом еще один, еще один. Внезапно бегущие впереди замедлили шаг и в панике повернули назад, потому что из ночной тьмы, расстилавшейся за освещенной фонарями аллеей, на них надвигалась гигантская косматая тень.

– Йорек! – завопила Лира, чувствуя, что сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди от восторга. – Йорек Бьернисон!

Медведь мчался вперед с таким проворством, словно над исполинской его тушей вообще не властно земное тяготение. Он пронесся мимо девочки сплошным белым вихрем и врезался в строй тартар, разметав по сторонам людей с ружьями и их альмов. Тут он остановился и завертелся на месте волчком, подобравшись всем своим гибким могучим телом, а потом распрямился и двумя ударами мощных лап, правой и левой, сокрушил головы тех, кто оказался рядом.

Волчица-альм бросилась на медведя, но панцербьорн полоснул по ней когтями, и, зависнув в прыжке, она вдруг вспыхнула, как бенгальский огонь, и рухнула на снег, шипя и воя, покуда не истаяла. Ее человек тут же испустил дух.

Офицер-тартарин мгновенно понял, что драться теперь предстоит на два фронта. Вот как удар хлыста прозвучала команда, и солдаты разделились на две неравные группы: та, что поменьше, отражала удары ведуний, та, что побольше, билась с медведем. Тартары дрались с отчаянной храбростью. Разбившись на четверки, стрелки хладнокровно целились, упав на одно колено, словно они не на поле брани, а на учениях. Ни один из них не дрогнул и не отступил ни на шаг, когда Йорек всей своей звериной мощью ринулся на них. Не прошло и секунды, как все они были мертвы.

Йорек ударил снова. Теперь он, подобно стрелке часов, вертелся в одну сторону, разя, круша и сметая все на своем пути. Злые пули свистели вокруг, но вреда от них было не больше, чем от осиных укусов. Медведь был неуязвим.

Лира мчалась по освещенной алее, увлекая за собой детей все дальше и дальше в спасительную темноту. Только бы успеть, только бы выбраться, ведь, кроме охранников-тартар, в Больвангаре есть еще врачи, которые куда опаснее.

Из последних сил она подбадривала, подталкивала, подгоняла, только бы дети не стояли на месте. Огни фонарей оставались за спиной, на снегу плясали длинные тени, и Лира чувствовала, как стремится ее сердце навстречу бездонной черноте полярной ночи с ее чистым леденящим дыханием, как рвется из груди сердце, готовое запрыгать от счастья, совсем как Пан, который зайчонком самозабвенно скакал по снегу, наслаждаясь кульбитами да петлями.

– Куда мы бежим? – пискнул кто-то из детей.

– Здесь же ничего нет, снег один!

– К нам уже идет помощь, – успокаивала малышню Лира. – Большой цаганский отряд, человек, наверное, пятьдесят. Наверняка там родственники ваши есть, потому что каждая цаганская семья, в которой пропал ребенок, отрядила одного воина.

– А если я не цаган? – захныкал какой-то паренек.

– Ну и что? Какая разница? Все равно тебя уведут.

– Куда? – испуганно спросил кто-то.

– Домой, – твердо ответила Лира. – Вас всех отведут домой. Я же нарочно для этого приехала, чтоб вас вызволить. Для того и цаган с собой привела. Нам только чуть-чуть надо пройти, и мы их найдем. Это недалеко, ведь медведь пришел с ними, так что они уже где-нибудь совсем рядом.

– А помните, как он по волчице ка-а-ак даст лапой, – заговорил один из мальчишек, – и прям все брюхо ей распорол. А человек ее, раз – и сразу умер, будто у него сердце из груди вырвали, помните?

– А я думала, что альма убить нельзя, – вставила девочка.

Теперь все говорили хором, не слушая друг друга. Языки развязались, причиной тому было лихорадочное возбуждение и чувство облегчения, которое они испытывали.

“Ничего, – подумала Лира, – пусть поговорят, только бы не стояли на месте”.

– А они там, на станции, правда это все делали? – спросила незнакомая девчушка.

– Правда, – горько ответила Лира. – Я раньше тоже никогда не думала, что бывает человек без альма. А по дороге сюда мы мальчика подобрали, и он остался совсем один, а альма с ним не было. Он ее все звал, все спрашивал, как она его найдет, так ее ждал. Его Тони звали. Тони Макариос.

– А я его знаю, – задумчиво сказал кто-то из детей.

– И я, – присоединились к разговору сразу несколько голосов. – Его на прошлой неделе забрали.

– Да, забрали, – сказала Лира с нажимом, – забрали, чтобы отрезать его альма. – Она знала, какой эффект произведут на детей ее слова, и лихорадочно продолжала: – Он умер. Сразу же после того, как мы его подобрали в тундре. Только он такой не один был. Они там, на станции, всех альмов, которых отрезали, держали в специальных ящиках, как все равно в клетках, в маленьком таком домике за главным корпусом.

– Правда, правда, – подтвердил Роджер. – Лира их всех на волю выпустила во время пожарной тревоги.

– Точно, – вставил Билли Коста, – я сам видел. Я сперва даже не понял, что это, только заметил, как они за диким гусем летели.

– Я только все равно не понял, зачем они это делают? – упрямо спрашивал какой-то мальчик. – Как же так можно – отрезать альма? Это же мучительство! Зачем они так?

– Может, из-за Серебристой Пыли, – нерешительно предположил кто-то из детей.

– Из-за Пыли, как же! – Мальчишка пренебрежительно хмыкнул. – Держи карман шире. Кто ее видел-то, Пыль эту? Чепуха одна! Они все это нарочно выдумали.

– Смотрите, смотрите! – воскликнул кто-то, показывая рукой вверх. – Смотрите, что с дирижаблем стало!

Все головы мгновенно повернулись назад. Над освещенной аллеей, где все еще кипела битва, вздымалась мощная причальная мачта, но дирижабль миссис Кольтер уже не парил подле нее, как раньше. Напротив, один конец его скукожился и обвис, а рядом мало-помалу расправлялся и вырастал…