Раздача провинций и энкомьенд 5 страница

Кортес энергично готовился к отъезду: заботу о своих владениях и доходах он передоверил лицен­циату Хуану Альтамирано, собрал множество птиц, неизвестных в Испании, двух ягуаров, разные дру­гие диковины, ловких индейцев-акробатов, несколько карликов и уродов. А тут еще пришли письма от друзей из Испании с печальным известием о смерти его отца, Мартина Кортеса, а также о новых наветах и клеветах, так что личное его прибытие становилось все более необходимым.

Кортес сильно опечалился: к трауру по жене прибавился еще траур по отцу. Но это не сломило его рвения — так как не было достаточно кораблей на месте, он велел скупить вновь прибывшие, роскошно обставил их всем, что необходимо для столь высокого и богатого путешественника. Кстати, он объявил, что охотно и безвозмездно возьмет с собой в Испанию всякого, кто пожелает, и будет считать его своим гостем на все время переезда. Так, кроме Сандоваля и Тапии, с ним отправилось много народа.

Переезд был отличный, и уже на 42-ой день показался берег Испании. То было в декабре 1527 года. Якорь бросили близ Палоса, около монастыря Нашей Сеньоры де ла Рабиды. Все, возблагодарив Бога, были вне се­бя от радости, но она скоро омрачилась печальным событием: Сандоваль, верный соратник Кортеса, захво­рал уже в дороге, а ныне лежал при смерти в Палосе, в домике позументщика. О таком его печальном состоянии известили Кортеса, но пока слуги были в монастыре Нашей Сеньоры де ла Рабиды, хозяин дома из ларя, подле самой кровати умирающего, взял 13 слитков золота и сейчас же пустился наутек. Сандоваль все отлич­но видел, но не в силах был помешать, да и опасался, как бы негодяй его не прикончил; когда же прибыл Кор­тес и послана была погоня, того уже и след простыл, и он благополучно, говорят, перебрался в Португалию.

Сандовалю становилось все хуже, твердо и по-христиански принял он смерть, распределив оставшееся свое добро между сестрой, бедняками и церковью. Душеприказчиком стал Кортес и похоронил его в мона­стыре Нашей Сеньоры де ла Рабиды с великой честью и искренним плачем. Да простит его Бог. Аминь.

Сандоваль был храбрым, решительным и осмотрительным капитаном. В Новую Испанию он прибыл 22 лет от роду, но скоро, как мы знаем, забрался высоко-высоко, вплоть до одиннадцатимесячного пребывания в роли губернатора совместно с Эстрадой. Росту он был высокого, крепкого сложения, с высокой грудью, широкими плечами, очень пропорциональный, и только ноги его были несколько искривлены. Волосы и борода вились и были русы. Голос имел неприятный: слегка сиповатый, да иногда и шепелявил. Науки он ведал ровно столько, сколько нужно было; завистью, скупостью и жадностью никогда не страдал. От солдат требовал строгой дисциплины, но всегда заступался за них и в походах хорошо о них заботился. Платье носил всегда скромное, солдатское; зато лошадь его была таких качеств, каких я ни до, ни после не видал ни в Hoвом Свете, ни в Испании, все знали его "Мотилью", караковой масти с белой отметиной на лбу и на бабках...

Похоронив Сандоваля, Кортес сейчас же известил Его Величество, герцога де Бехара, графа Карлоса де Арельяну и прочих знатных друзей о своем прибытии и о горестной утрате. В докладе Его Величеству он достойным образом описал Сандоваля, его выдающиеся таланты и заслуги как природного вождя и командира.

Двор с величайшим интересом ждал прибытия героя. Герцог де Бехар и граф де Арельяна бросились к королю и так много и восторженно рассказывали о Кортесе, что Его Величество сменил гнев на милость и издал приказ, чтоб Кортесу всюду по дороге оказывались подобающие почести, торжественные встречи и приемы. Сам герцог де Медина Сидония с великой охотой зазвал Кортеса к себе и лишь через два дня от­пустил его на паломничество к Нашей Сеньоре де Гуадалупе[464]. Вот тут-то Кортес и встретился с сеньорой доньей Марией де Мендосой, супругой главного командора [Ордена] де Леона, дона Франсиско де лос Кобоса, которая пребывала в Гуадалупе с большой свитой изящных сеньор, среди которых особенно выделялась ее се­стра, редкая красавица. Столь чудесная встреча пришлась по серд­цу Кортесу; справив все обязанности паломника, он, несмотря на тройной траур, по жене, отцу и Сандовалю, охотно пребывал в кругу дам, тонким своим обращением и великой своей славой за­воевывая все сердца. Да и понятно, где найти второго, столь же образованного, известного, веселого, щедрого и речистого. Мно­го он роздал изящных подарков, разные вещицы из золота, сереб­ра, жемчуга, перьев, лучшие же дары он подносил донье Марии и ее сестре: даже золото в слитках он просил их принять, дабы они могли заказать себе украшения по собственному вкусу. С ними же он из Гуадалупы прибыл ко двору, который в ту пору был в Толе­до. А по дороге он устраивал всевозможные празднества и торже­ства, и столь расположил к себе донью Марию, что она охотно по­женила бы его на своей сестре и тогда Кортес без всякого сомне­ния сейчас же был бы назначен губернатором Новой Испании, но — увы! Кортес уже был помолвлен с доньей Хуаной де Суньигой, племянницей герцога де Бехара.

Донья Мария в своих письмах к мужу без устали расхваливала Кортеса и требовала, чтобы тот всячески повлиял на Его Величест­во: отменный рыцарь и благородный человек не может не быть са­мым преданным слугой; пусть король не только не гневается, но вознаградит его по заслу­гам. Впрочем, и сам ко­роль все больше горел нетерпением увидеть, наконец, того, кто за­воевал для него обшир­нейшие страны, кто был предметом стольких по­хвал и нареканий.

Когда поэтому Кортес прибыл, он, по приказанию короля, был торжественно встречен, и герцог де Бехар, граф де Арельяна, главный командор [Ордена] де Леона и прочие сановники про­водили его на аудиен­цию. Кортес преклонил колено, но Его Величество сейчас же его под­нял, и наш вождь в простой и свободной речи стал повествовать о своем тяжком походе в Гондурас и о пре­дательстве Саласара и Чириноса. Затем он передал королю особо на сей счет составленную меморию.

Король отпустил его очень милостиво и вскоре, разобрав дело, не поскупился на отличия: Кортес был воз­веден в маркизы дель Валье Оашаки, получил богатые поместья, большой крест Ордена Сантьяго и патент на чин генерал-капитана Новой Испании. Содержание ему, впрочем, установлено не было, почему — не знаю.

Кортес испросил вторичную аудиенцию для принесения благодарности. Но уже через несколько дней он так опасно занемог, что его считали погибшим, и его друзья, особенно герцог де Бехар, уговорили го­сударя посетить умирающего. Столь исключительная милость вызвала немалую зависть, и когда Кортес поправился, многие постарались отвратить от него короля. Они в этом преуспели, ибо сам Кортес стал несколько зазнаваться. Он забыл, что сделали для него главный командор [Ордена] де Леона и его суп­руга, донья Мария, и признавал как бы одного лишь [герцога] де Бехара. При его посредстве он бомбар­дировал короля просьбами о назначении его губернатором Новой Испании. Но король не соглашался, будь то по наущению Совета по делам Индий или по совету обиженного главного командора [Ордена] де Леона — во всяком случае, расположение короля все более исчезало, и когда поступила еще новая просьба подобного рода, было велено раз и навсегда покончить с такими домогательствами.

После сего король отбыл в Барселону, а Кортес занялся брачными делами. Свадьба его с доньей Хуаной де Суньигой была отпразднована с такой пышностью, что многие уверяли, будто подобной никогда еще не было в Испании. При сем случае, как мне рассказывали, королева узнала, что драгоценные кам­ни, поднесенные ей Кортесом по приезде, куда хуже, нежели его подарок невесте, и она, уже раньше рас­холоженная неблагодарностью Кортеса к прежним его покровителям, главному командору [Ордена] де Леона и его жене донье Марии де Мендосе, теперь окончательно отвернулась от него...

Став маркизом, Кортес послал, между прочим, идальго Хуана де Эрраду в Рим к папе Клименту VII[465], предыдущий — Адриан VI — уже скончался 3 или 4 года назад, с богатыми подарками, подробным доне­сением об открытых и завоеванных землях и просьбой об уменьшении десятины. Подарки приняты бы­ли милостиво, особенно понравились индейцы-акробаты; увлекались также реляциями о наших победах и страданиях, прислано было особое благословение за усердное и удачное искоренение язычества, но... сбавки десятины не получилось!

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

В Мешико между тем прибыла назначенная Его Величеством Королевская Аудьенсия во главе с Нуньо Гусманом, прежним наместником в Пануко. Двое из четырех прибывших с ним аудиторов вско­ре заболели и умерли, и будь Кортес в Мешико, его бы, разумеется, обвинили в их кончине. Но остав­шиеся весьма энергично принялись за дело. В один момент, например, они скрутили Эстраду, который не сумел им противиться, хотя условия были благоприятны. Впрочем, у Аудьенсии было куда больше власти, чем у любого наместника: она, например, могла раздавать энкомьенды не на время, а на веч­ные времена, причем конкистадоры "первого призыва" должны были идти в первую голову. Вот и съе­хались они со всех концов Мешико[466] и, в общем, они получили недурные куски, но... о вечном владе­нии речь как-то заглохла, так как Аудьенсия боялась слишком большой их независимости. Говорят, что такой оборот дел получился по наущению Саласара; может быть, во всяком случае, он был у них излюбленным советчиком.

Посыпались опять обвинения и выдумки против Кортеса. Напрасны были старания поверенного Кор­теса, лиценциата Хуана Альтамирано, горячего и преданного человека, напрасно было и наше заступниче­ство — нам не верили и немало нам за это причинили притеснений. Вообще, произвол все рос и рос; между прочим, клеймение рабов[467] достигло небывалых размеров, так что провинция Пануко совершенно обезлю­дела. Но это и переполнило чашу: король узнал о бесчинствах Гусмана и отозвал всю Аудьенсию.

Аудьенсия пыталась бороться, послала поверенного в Испанию, оправдывалась, просила, чтоб Кор­теса отнюдь не посылали вновь в Новый Свет. Но и мы не отставали. Только что вернулся из Испании Педро де Альварадо, который был там возведен в наместники Гватемалы, и мы вместе с ним составили убедительную бумагу с точным изложением всех козней Аудьенсии, осмелившейся вновь очернить Корте­са. В силу этого, преж­нее решение о роспуске Аудьенсии не было отменено, но Нуньо Гусман уже по-своему вознаградил себя за потерю власти. Он предпринял поход в провинцию Халиско[468], где нахватал уйму зо­лота, действуя гадкой хитростью и небыва­лым насилием.

Между тем, в Мешико из Испании прибыла новая Аудьенсия опять из четырех аудиторов с президен­том доном Себастья­ном Рамиресом де Фуенлеалом, все люди великой честности и редкой справедливо­сти. Когда они через четыре года отпросились на заслуженный покой, их провожали похвалы и благословения. Действительно, они — я сам это испы­тал не раз — работали, не покладая рук, забо­тились об индейцах и их просвещении, со­вершенно запретили клеймение, творили суд праведный. Толь­ко с Гусманом они не смогли справиться: он все еще был в дальнем походе и смеялся над их законными требованиями. Уда­лось лишь добиться присылки из Испании особого уполномоченного, лиценциата Диего Переса де ла Торре, которому поручено было отыскать Гусмана и арестовать его.

Впрочем, это случилось лишь при вице-короле доне Антонио де Мендосе[469], который был прислан после отбытия Себастьяна Рамиреса де Фуенлеала и оказался столь же деятельным и неподкупным. Но бедняга Диего Перес де ла Торре так и не воспользовался плодами своих забот: вернувшись из Халиско, он скоропостижно скончался...

Но вернемся к Кортесу. Пробыв ряд лет в Испании, он стосковался но Новому Свету и в качестве ге­нерал-капитана и маркиза решил переехать море и поселится в своем маркизате. Встретили его с подобающими почестями, но да­леко не так, как прежде, и он, пробыв некоторое вре­мя в Куаунауаке, каковой город принадлежал к его маркизату, отправился в Мешико к вице-королю, чтоб с ним точнее догово­риться насчет подданных и генерал-капитанстве на Южном море[470].

Переговоры эти шли не­удовлетворительно. Число подданных было, правда, заранее определено, но Кор­тес за единицу считал се­мью, а вице-король — каждо­го взрослого индейца в от­дельности. Так они и разо­шлись, и Кортес поссорился не только с Аудьенсией, но и с самим вице-королем. Апеллировали в Испанию, а пока Кортес взимал подати по своему усмотрению и собственному расчету.

Впрочем, в это же время Кортес снаряжал экспеди­цию в Южное море, ибо к этому его обязывал особый договор, заключенный с Его Величеством в городе Гра­наде 22 июня 1526 года, в бытность Кортеса в Испа­нии. Ведь уже до своего отъезда Кортес построил и от­лично снарядил 4 корабля в провинции Сакатуле, ко­мандующим которых по­ставил идальго Альваро де Сааведру Серона. Заданием было: идти на Молукки или в Китай, чтоб выяснить пря­мой путь на родину гвоздики и других специй. В декабре 1527 года корабли двинулись в путь и действительно дошли до Молукк, хо­тя и сильно пострадали от бурь, голода и болезней. Молуккские острова оказались во власти Португалии. Это и многое другое, достойное удивления, рассказал мне года через три один матрос, участник плавания[471]. Теперь Кортес направил уже вторую экспедицию. А случилось это в мае 1532 года. На сей раз шли лишь два корабля под командой некоего Диего Уртадо де Мендосы. Продвигался он все вдоль берега, чем экипаж остался недоволен, и один корабль взбунтовался и отделился от него; правда, потом они сообщали, что по­ступили так с его разрешения, но в этом можно вполне усомниться. Впрочем, ушли они недалеко: вскоре ко­рабль разбился, и лишь немногие смогли спастись в Халиско. Что же касается другого корабля и самого Диего Уртадо де Мендосы, то они исчезли бесследно. Потери эти весьма огорчили Кортеса, но он все же снарядил два новых корабля во главе с идальго Диего Бесеррой де Мендосой; капитан другого корабля Эрнандо де Грихальва был подчинен Бесерре. Сперва они должны были отправиться на поиски Диего Уртадо де Мендосы, а затем двинуться на открытие новых зе­мель. Сильная буря разъединила их в первую же ночь. Один корабль, на котором был Эрнандо де Грихальва, нашел какой-то необитаемый остров, названный Сан Томе, на расстоянии более 200 легуа пути, да с тем и вернул­ся. На другом вспыхнул бунт во главе с пилотом Ортуньо Хименесом, Бесерра был убит, а экипаж продолжал путь. Открыт ими был остров, про­званный Санта Крус, с большим якобы изобилием жемчуга; но туземцы бы­ли столь свирепы, что убили Хименеса и всех, кто высадился с ним, а немно­гие остальные вернулись в Халиско, чрезмерно восхваляя богатства новоот­крытой земли[472].

Вторая неудача нисколько не охладила Кортеса. Прежний свой план он изменил лишь в том смысле, что решил сам пойти на поиски великих но­вых земель, которые, по его убеждению, должны были находиться в Юж­ном море. Для этой экспедиции он назначил три корабля, только что от­строенных в Теуантепеке.

Весть о том, что собирается сам Кортес, мгновенно привлекла множе­ство народа — все были заранее уверены в удаче; вскоре набралось 320 че­ловек, среди которых было лишь 30 семейных. Снаряжение закончилось быстро, и без особых приключений дошли до острова Санта Крус. Отсюда Кортес послал корабли обратно за колонистами и их женами; но исход был печален: два судна пропали, и лишь одно вернулось в Санта Крус, где на­стала тяжкая нужда. Съестные припасы истощились, туземцы не имели ни маиса, ни овощей, а промышляли лишь рыболовством да сбором диких растений. Начались болезни, и многие поумирали. Но Кортес все же, дви­жимый человеколюбием, отправился на поиски пропавших двух кораблей. После долгих поисков их, наконец, нашли в отчаянном положении — на ме­лях и острых рифах, тем не менее, их удалось снять и счастливо привести на Санта Крус со всем грузом, особенно съестными припасами. Оставшиеся на острове набросились на сытную еду с таким остервенением, что сразу за­хворали, а многие и померли. Избегая этого печального зрелища, Кортес вновь пустился по морю вдоль побережья, открывая другие земли, соединенные между собой, это была Калифорния. Но тут он захворал, вернуться же в Новую Испанию ни за что не соглашался, так как опасался насмешек и издевательств ввиду безрезультатности экспедиции[473].

Между тем супруга Кортеса пребывала в великой заботе, тем более, что прослышала, будто один из кораблей погиб около Халиско. Она снарядила два корабля на поиски, послав с ними трогательное пись­мо, зовя вернуться к семье, ибо геройских дел и без того совершено было достаточно. Подобное же письмо присовокупил и вице-король дон Антонио де Мендоса. Письма подействовали: Кортес передал команду Франсиско де Ульоа, а сам устремился домой, в Куаунауак, к донье Хуане. Ра­дость домашних трудно описать, но довольны были также вице-король и вообще все население Мешико, опасавшиеся, что при отсутствии Кортеса все касики могут поднять восстание.

Наконец, через несколько месяцев Кортес послал еще одну, четвертую, флотилию. Семь месяцев носилась она по морю, но вернулась ни с чем.

На все эти морские предприятия Кортес потратил из собственного кармана более 300 000 песо. Вполне понятно его желание, чтобы король возместил хотя бы часть этих издержек; не менее необходимо было убе­дить испанские власти в правильности учета Кортесом подданных. Вот почему он и стремился вновь поехать в Испанию. Но еще до отъезда он сумел дать ряд очаровательных и пышных празднеств — турниров, представлений, процессий, маскарадов, боев быков и про­чее — в честь только что состоявшегося ми­ра между Испанией и Францией. В празд­нествах этих принимали участие как сам вице-король, так и члены Королевской Аудьенсии, с которыми Кортес опять близко сошелся.

Незадолго до отъезда Кортес пригла­сил меня поехать с ним вместе, тем более, что в Испании он мне мог быть очень по­лезен. Я согласился, и на целых два меся­ца опередил его, так как он задержался — это было в 1540 году — ввиду траура по ко­ролеве Изабелле.

В Мадриде Кортеса приняли привет­ливо, с почестями, предоставив ему весь­ма видную квартиру; ежели же он, по де­лу, направлялся в Совет по делам Индий, его всегда приглашали на эстраду, где по­мещался президиум. Тем не менее, хлопо­ты его не увенчались успехом, и государь не отпускал его в Мешико!

Что касается меня, то я вернулся в Новый Свет, где меня ждала печальная новость: туземцы горной части Халиско возмутились, и при их усмирении пал Педро де Альварадо.

Альварадо, еще в 1537 году построил в Гватемале, где он был наместником, на самом западном краю Нового Света, в гавани Акахутлы, большой флот из 13 кораблей. Целью было: найти путь в Китай. На это предприятие Альварадо потратил почти все свое состояние, все те громадные богатства, какие он вы­вез из Перу[474]. Но вице-король, узнав об этом и предвидя успех, непременно захотел участвовать в деле. Альварадо согласился и в 1538 году прибыл в Мешико, чтоб совместно с вице-королем избрать началь­ника экспедиции, так как сам он не мог оставить Гватемалу в виду сильного брожения.

Вот тут-то и случилось восстание в Халиско. Альварадо поспешил на помощь весьма вовремя, так как кучка испанцев была близка к истощению. Неприятель отпрянул, но продолжал отбиваться в го­рах; Альварадо наступал. И случилось так, что на горной тропе лошадь одного из солдат оступилась, затем опрокинулась и так сильно подмяла Педро де Альварадо, что он впал в беспамятство. Его уло­жили в носилки, он несколько раз приходил в себя, но вскоре умер, так как не было настоящего ухо­да и покоя.

Так скончался один из виднейших наших товарищей, подлинный конкистадор "первого призыва". Многочисленная его семья горько плакала, больше всего убивалась его жена, донья Беатрис де ла Куева. Все мы, старые его товарищи, старались ее утешить, но напрасно. И вот, неисповедимым образом слу­чилось, что и она вскоре покинула сию юдоль печали при необычных совершенно условиях.

А именно: соседний с городом Сантьяго де Гватемала вулкан, бушевавший уже трое суток, изрыгнул такой поток лавы, камней и кипящей воды, что по пути вырывались столетние деревья и пробивались са­мые толстые стены. Все смешалось, никто не знал, что делает сосед, отец не смел помочь сыну. Было это 11 сентября[475] 1541 года, в воскресенье, под вечер. Почти половина Сантьяго де Гватемалы погибла, раз­рушен был и дом, где жила вдова Альварадо. Она с дочерьми и прислужницами спасалась в крепкой ча­совне, но ворвался горячий вал и всех истребил, спаслись лишь дочь и две служанки, их вытащили из-под развалин со слабыми признаками жизни. Дочь эта и осталась единственным отпрыском Педро де Альва­радо, ибо сыновья тоже умерли в молодости.

Что же касается большого флота, то его участь была плачевна. Экипаж почти весь разбрелся, узнав о гибели Альварадо. Лишь через год с лишним вице-король куда-то послал несколько кораблей. Что они сделали — не знаю; знаю лишь, что никогда никто не думал вернуть семье Педро де Альварадо хотя бы малую часть громадных его затрат...

Что касается Кортеса, то он все еще задерживался в Испа­нии. Его Величество в то время предпринял поход на Алжир[476] огромной армадой. Кортес — маркиз дель Валье тоже предло­жил свои услуги и выступил вместе со своим старшим сыном, наследником майората, взяв также дона Мартина Кортеса, ко­торый был от доньи Марины, и множество оруженосцев, слуг и лошадей, отплыв на отличной галере в компании с доном Энрике Энрикуесом. Но такова была воля Бога, что по прибы­тии страшная буря, как известно, уничтожила почти всю коро­левскую армаду; разбилась и галера Кортеса, при чем он, его сыновья и его присные с великим трудом спасли жизнь, зато потеряли все богатое имущество. Военный совет — все маэстре де кампо и капитаны, — рекомендовал Его Величеству, ввиду громадности потерь среди рыцарей и солдат, прервать поход. Но Кортес был иного мнения: с оставшимися немногими силами он ручался атаковать и взять Алжир, если командование передано будет ему. Предложение это принято не было, и Кортесу окончательно опротивел двор; остатки армады Его Ве­личества отплыли от Бужи, что около Алжира. А Кортеса постигла и иная досада: брак старшей его дочери доньи Марии Кортес с Альваро Пересом Осорио, сыном маркиза де Асторга, разбился, хотя в приданое Кортес давал 100 000 дукатов золотом и множество драгоценностей. Все эти обиды сильно расстроили Кор­теса, стали сказываться и годы, и последствия великих его военных тягот. Окончательно подорвали его си­лы внезапный взрыв лихорадки и дизентерия. Он решил уехать из Севильи, где вокруг него всегда толпилось множество людей и попрошаек, и поселился в тиши, в Кастильехе де ла Куесте. Здесь он готовился к смер­ти: написал завещание, распределил имущество, выделил крупные суммы на дела благотворительности. Умер он 2 декабря[477] 1547 года. Останки его с великой помпой похоронены были в усыпальнице герцогов Медины-Сидонии, но впоследствии, в силу последней его воли, перевезены в Новую Испанию, где они по­коятся в Койоакане или Тескоко, точно не помню. Умер он, по моим расчетам, на 62-ом году жизни, по­скольку в год, когда Кортес отправился с нами с острова Куба в Новую Испанию — 1519-й, ему было 34 года. Из его дочерей и сыновей законнорожденными были — дон Мар­тин Кортес, унаследовавший маркизат, донья Мария Кор­тес, о которой я уже говорил, вначале была в браке с до­ном Альваро Пересом Осорио, после с графом Луна де Ле­оном, на донье Хуане женился дон Эрнан Энрикуес, унас­ледовавший де Тарифа, а донья Каталина де Арельяно умерла юной девой в Севилье; супруга Кортеса сеньора маркиза донья Хуана де Суньига переехала в Испанию... И было два незаконнорожденных сына, одного звали дон Мартин Кортес, командор [Ордена] Сантьяго, от перево­дчицы доньи Марины, и дон Луис Кортес, также коман­дор — Сантьяго, от другой сеньоры доньи де Эрмосильи; и трое дочерей от других цветных женщин; все они вышли в люди, и Кортес щедро обеспечил их в своем завещании.

Герб Кортеса представлял семь голов сеньоров: все-побежденных им индейских владык: Мотекусомы, великого сеньора Мешико; Какамацина, племянника Мотекусомы, который был великим сеньором Тескоко; и Куитлауака, сеньора Истапалапана; сеньора Тлакопана; сеньора Койоакана; и великого касика, сеньора двух провинций — Тулапы и Матлацинко; и влады­ки Куаутемока, который воевал с нами во время завоевания великого города Мешико и его про­винций — соединенных цепью; внизу был девиз, весьма вырази­тельный, но передать его не могу, так как латыни не знаю.

Внешность Кортеса была вы­сокоприятна[478]: статное тело, хо­роших пропорций; лицо красиво, но слишком округлое; цвет лица — сероватый; глаза серьезные, час­то печальные, но нередко полные ласки и привета; борода редкая, черная; волосы черные, не слиш­ком жесткие; грудь могучая, пле­чи широкие; ноги несколько ис­кривлены; под старость стал за­метно полнеть. Ездок он был пре­восходный, боец удивительный, в конном ли, в пешем ли строю, с каким угодно оружием. За ним, в молодости, было немало интриг с женщинами и по сему поводу ду­элей с мужчинами; от одного та­кого случая осталась и пометка — рубец под самыми губами, глубо­кий и заметный, несмотря на бо­роду. По способу держать себя, походке, разговору, одежде и прочему всякий бы понял, что это — человек воспитанный, родо­витый. Одевался он по моде, но всегда скромно, предпочитая раз­ным шелкам и бархатам изящную простоту. Никогда он не навью­чивал на себя огромных золотых цепей и прочих украшений. На нем всегда была лишь одна и та же тоненькая шейная цепочка с золотым медальоном; на пальце был один лишь перстень, но с большим и весь­ма ценным алмазом; на его бархатном берете лишь один медальон, да и то он впоследствии носил лишь суконные береты без всяких украшений.

Жил он гранд-сеньором: его домом заведывал майордом, его столом и кухней — два метрдотеля; все­гда было много пажей; кушал на серебре и золоте. Обедал он в полдень, довольно плотно, запивал еду большим кубком вина, размешенного водой; ежедневно был и ужин; но никогда он не стремился к дели­катесам и редким вещам, разве что при торжественных банкетах из уважения к гостям.

К своим капитанам и солдатам, особенно к тем из нас, которые с ним вместе прибыли с Кубы, Кортес все­гда относился сердечно и приветливо. Он знал латинский и, говорят, был бакалавром права; с учеными людь­ми он всегда говорил на этом языке. Он был также немного поэтом и охотно и легко писал прозой и стиха­ми. Говорил он сдержанно, но с большой убедительностью. Излюбленной своей защитницей считал он На­шу Сеньору Деву Санта Марию, но премного почитал также святых: Педро, Яго и Хуана; и щедро раздавал милостыню. Клялся он просто: "Пору­кой совесть моя!" А коль разгневается, скажет: "Ах, чтоб вас чума!'' В гневе на шее и на лбу у него раздувались жилы; иногда он сбрасывал с себя плащ, но никогда не изощрялся в брани, да и во­обще был терпелив с людьми; часто мы, разгорячившись, ляпнем что-ни­будь неладное, обидное, а он лишь скажет: "Замолчите" и: "Отправляй­тесь и пораздумайте! Как бы мне не пришлось Вас наказать!"

Воля его была непреклонна, осо­бенно насчет военных дел. Повеления его должны были исполняться во что бы то ни стало, какой угодно ценой. Порицать его за это легко, но пусть не забывают, что он сам никогда и ни в чем не уклонялся, всюду был первым. Впрочем, весь мой рассказ дает достаточно свидетельств[479]... Конечно, без нас, своих сотоварищей, не свер­шить ему всех подвигов, но он был нашим сердцем и головой, он нас направлял и объединял.

Игру в карты и кости он очень любил, при проигрыше не сер­дился, при выигрыше не кичился. Всякое дело исполнял охотно и до точности; ночные обходы делал сам, проверяя лично, как спят солдаты — в полном ли снаряжении, не раздеваясь, как было приказано, или раздевшись, в преступной беспечности. Во время по­хода в Гондурас он и сам ложился на часок после еды; раньше это­го никогда не было, но годы и остальное сделали свое; расстилали коврик, и он на него валился, будь дождь или палящая жара — без­различно. С этого же времени он стал немного грузен, да и боро­ду стал подкрашивать. А еще позже его, всегда столь щедрого, тронула какая-то непонятная скупость, и в 1540 году один из его слуг подал даже в суд за невыплату жалованья. Впрочем, не нужно забывать, что все его последние предприятия не удавались — ни Гондурас, ни Калифорния, ни все остальное. И все же он был великолепным человеком. Наш Сеньор Иисус Христос поможет ему, и Бог простит дону Эрнану Кортесу его грехи. Это гораздо важнее всего, всех наших завоеваний и побед!..[480] Ежели же читатель спросит: "Что же сделали вы, все эти конкистадоры, в Новом Свете?" Я отвечу так. Прежде всего, мы ввели здесь христианство, освободив страну от прежних ужасов: достаточно указать, что в одном лишь Мешико ежегодно приносилось в жертву не менее 2 500 людей! Вот что мы изменили! Переделали мы, в связи с этим, и нравы, и всю жизнь. Множество городов и селений по­строено заново; введено скотоводство и плодоводство на европейский манер; туземцы научились многим новым ремеслам, и новая работа закипела в новых мастерских. Возникло немало художественных зданий, а ребята обучаются даже в правильных школах; что же касается самого Мешико, то там учреждена Уни­версальная коллегия, где изучают грамматику, богословие, риторику, логику, философию, и где раздают­ся ученые степени лиценциата и доктора. Книг там множество, и на всех языках. Всюду устроены добрые суды и поддерживается полная безопасность; индейцы привыкли уже выбирать себе свое самоуправление, и все мелкие дела решаются по их праву и обычаю. Касики по-прежнему богаты, окружают себя множест­вом пажей и слуг, имеют знатную конюшню, зачастую владеют конскими заводами и стадами мулов, пус­кая их с большой выгодой под торговые караваны. Индейцы ловки, удачливы, сметливы, легко все перени­мают. Словом, и страна, и люди улучшаются.

Но что стало с теми, которые совершили все эти великие деяния? От 550 товарищей, направившихся вместе с Кортесом с острова Куба, ныне, в 1568 году, в Новой Испании ос­талось не более пяти! Все остальные погибли: на полях сра­жений, на жертвенных алтарях, на одре болезни. Где памят­ник их славы? Золотыми буквами должны быть высечены их имена, ибо они приняли смерть за великое дело. Но нет! Мы пятеро согбены годами, ранами, болезнями, и влачим мы ос­таток своей жизни в скромных, почти убогих условиях. Не­сметное богатство доставили мы Испании, но сами остались бедны. Нас не представляли королю, нас не украшали титу­лами, не отягощали замками и землями. Нас, подлинных конкистадоров, людей "первого призыва", даже забыли: писатель Гомара много и красиво говорит о Кортесе, о нас же не упоминает.

Но довольно! Пусть никто не посмеет злоключать на ос­новании моих слов... Что нам осталось, и что от нас осталось? Все! В 119 битвах и сражениях я участвовал; я участвовал в приобретении Новой Испании; в этом — мои сила и слава.