Часть III Комическая война 26 страница
– Но не собирался.
– Не-а.
– А она расстроилась.
– Самую малость. Убежала в свою спальню и захлопнула дверь. Но сперва, ясное дело, по морде мне влепила.
– И правильно сделала.
– Эта дрянь кулаком мне влепила.
– Ого. – Что-то в этом рассказе Сэмми не на шутку возбуждало. Или даже не в рассказе, а в сцене, как он воссоздавал ее у себя в голове. В Сэмми зашевелилось старое желание, которое он нередко испытывал… нет, не в отношении Трейси Бэкона, а скорее его жизни, его стати, его прекрасной и темпераментной подружки и его воли разбить ей сердце. Тогда как у самого Сэмми по сути был только бинокль, планшет и самое одинокое гнездо в городе по три ночи в неделю. – И тогда ты забрал ее еду.
– Ну, она просто там стояла.
– И притащил ее сюда.
– Ну, ты просто тут сидел.
Затишье, что наступило в их разговоре после этого замечания, внезапно заполнилось темно-лиловым шевелением в небе, протяжным и басовым летним звуком, одновременно и угрожающим и до боли знакомым. Последовал ответный колокольный перезвон от составленных на стойке бокалов.
– Черт, – выругался Бэкон, вставая из-за столика. – Гром.
Он подошел к окнам и стал вглядываться в небо. Сэмми последовал за ним.
– Вон оттуда идет, – сказал он, кладя руку Бэкону на плечи. – С юго-востока.
Они стояли бок о бок, прижимаясь друг к другу плечами и наблюдая за медленным цеппелином черной тучи, что наползала на Нью-Йорк, волоча за собой длинные белые тросы молний. Гром налетал на здание точно гончая, задевая своей потрескивающей шкурой несущие стены и средники, обнюхивая оконные рамы.
– Похоже, мы ему нравимся. – Перышко смеха затрепетало в голосе Бэкона, и Сэмми понял, что он боится.
– Ага, – отозвался Сэмми, доставая сигарету. – Мы его любимцы. – При вспышке зажигалки Бэкон аж подскочил. – Успокойся. Грозы весь месяц приходили. И все лето будут приходить.
– Угу, – отозвался Бэкон. Глотнув из бутылки бургундского, он облизнулся. – Между прочим, я спокоен.
– Извини.
– Ведь в здание эти ерундовины никогда не ударяют.
– Почти никогда. В этом году пока что всего раз пять долбанули.
– Боже мой.
– Успокойся.
– Заткнись.
– Были зарегистрированы удары силой свыше двадцати двух тысяч ампер.
– В это самое здание?
– Десять миллионов вольт или что-то вроде того.
– Господи.
– Не волнуйся, – сказал Сэмми. – Все здание действует как один гигантский… ох-х. – Дыхание Бэкона было кислым от вина, но одна сладкая капелька так и осталась у него на губах, когда он прижал их к губам Сэмми. Щетина на их подбородках стала издавать негромкий электрический скрежет. Сэмми был так ошарашен, что к тому времени, как его мозгу, затаренному славным запасом иудейско-христианских запретов и понятий, наконец удалось начать рассылать в соответствующие участки его тела резко-обвинительные сообщения, было слишком поздно. Он уже целовал Трейси Бэкона в ответ. Они слегка согнулись навстречу друг другу. Бутылка вина звякнула об оконное стекло. Ощутив, как жгучий самоцвет с крошечным гало жжет ему пальцы, Сэмми выронил сигарету. А потом небо за окном пошло прожилками огня, и они услышали почти влажное шипение, точно от капельки масла на раскаленной сковороде. Наконец раскат грома поймал их в глубокие черные пещеры своих ладоней.
– Молния ударила, – сказал Сэмми, отстраняясь. И, словно бы вопреки всему, что не далее как на прошлой неделе поведал ему вежливый и обнадеживающий доктор Карл Б. Макичрон из «Дженерал Электрик», досконально изучивший все атмосферные явления, связанные с Эмпайр-стейт-билдинг, от огней святого Эльма до «обратной молнии». Сэмми вдруг испугался. Отшатнувшись еще дальше от Трейси Бэкона и подобрав горящую сигарету, он стал искать прибежища в бессознательном использовании сухой манеры того самого доктора Макичрона. – «Стальная структура этого здания вначале привлекает, но затем полностью рассеивает разряд…»
– Извини, – сказал Бэкон.
– Ничего. Все нормально.
– Вообще-то я не хотел… ой, ты только глянь!
Бэкон указывал на пустынный променад за окнами. По его перилам словно бы текла ярко-голубая жидкость, вязкая и турбулентная. Сэмми открыл дверь и протянул руку в колкую от озона тьму, а затем Бэкон тоже туда подошел, встал рядом и протянул руку. Какое-то время они там стояли, наблюдая за тем, как двухдюймовые искры пробегают между кончиков их растопыренных пальцев.
Среди фокусников, что регулярно навещали «Магическую лавку» Луиса Таннена, была группа любителей, известная как «Колдуны». Эти мужчины, чьи занятия были более-менее связаны с литературой, два раза в месяц встречались в баре отеля «Эдисон», чтобы угощать друг друга выпивкой, потчевать неправдоподобными историями и озадачивать свежими измышлениями. Специально для Джо понятие «литература» было там так расширено, чтобы в него вошла работа над комиксами. Именно благодаря своему членству в «Колдунах», куда помимо прочих входил великий Уолтер Б. Гибсон, биограф Гудини и изобретатель «Тени», Джо узнал Орсона Уэллса, не слишком регулярного посетителя посиделок в «Эдисоне». Как выяснилось, Уэллс также был другом Трейси Бэкона, который свою первую нью-йоркскую работу получил в театре «Меркюри», где сыграл роль Элджернона в радиопостановке Уэллса «Как важно быть серьезным». На двоих Джо и Бэкон сумели заполучить четыре билета на премьеру первого фильма Орсона Уэллса.
– Так какой же он все-таки? – захотел узнать Сэмми.
– Он черт знает что за парень, – сказала Роза. Однажды днем, зайдя в бар отеля «Эдисон», чтобы встретиться там с Джо, она шапочно познакомилась с высоким актером с лицом младенца и вроде бы почуяла в нем родственную романтическую душу. Розе показалось, что усилия этого человека шокировать других более всего остального являются выражением некого оптимизма на свой собственный счет, желания вырваться из ограничений благопристойно-респектабельного дома. Еще в средней школе она с одним своим другом ездила на окраину города посмотреть гулкого, вудуистского «Макбета» и страшно его полюбила. – По-моему, он настоящий гений.
– По-твоему, все гении. По-твоему, вот этот парень гений, – сказал Сэмми, коротким и толстым указательным пальцем тыча Джо в коленку.
– Нет, не все, – сахарным тоном возразила Роза. – Вот ты, к примеру, не гений.
– Настоящих гениев никогда при жизни не признают.
– Если они только сами себя не признают, – вмешался Бэкон. – А у Орсона на этот счет никаких сомнений.
Вжавшись на заднее сиденье такси, все четверо направлялись на окраину города. Сэмми с Розой заняли откидные сиденья, и Роза крепко держалась за руку Сэмми. Прибыв прямо из конторы ТСА, она была с очень болезненным для себя безвкусием одета в подпоясанный костюм коричневого твида, смутно армейского покроя. В прошлый раз, когда Орсон Уэллс ее видел. Роза тоже была одета как школьная училка. Теперь этот выдающийся человек наверняка подумает, что обаяния у подружки Джо Кавалера примерно как у мешка репчатого лука. Сэмми напялил одно из своих широкоплечих чудовищ в тонкую полоску из фильма Джорджа Рафта. Бэкон, как всегда, нарядился пингвином – на вкус Розы, он слишком всерьез играл роль светского льва. Впрочем, к его чести, это была единственная роль, которую он играл всерьез. А Джо, понятное дело, выглядел так, словно только что выпал из окна в мусорный бачок. В волосах у него была белая краска. Концом своего галстука он явно вытер пролитую тушь.
– Он умный малый, – сказал Джо. – Но фокусник очень посредственный.
– А правда, что он встречается с Долорес дель Рио? – спросил Бэкон. – Я как раз это хотел узнать.
– Мне самому интересно, – тоном полной незаинтересованности в этом вопросе отозвался Джо. Сегодня вечером он, знала Роза, не на шутку грустил. Корабль Гофмана, несколько недель тому назад наконец-то добравшийся до Лиссабона, теперь уже должен был отчалить обратно в Нью-Йорк. Однако позавчера пришла телеграмма от миссис Курцвейль, сотрудницы ТСА в Португалии. Трое детей прибыли с корью; один из них умер. А сегодня была получена весть о том, что на весь монастырь «Носса Сеньора де Монте-Кармело» португальские власти наложили «полный, но неопределенный карантин».
– А я думал, Бэк, это ты с Долорес дель Рио встречаешься, – сказал Сэмми. – У Эда Салливана было про это написано.
– У Лупе Белеса.
– Черт, вечно этих двоих путаю.
– И все-таки обычно ты знаешь, чему в этих газетах верить, а чему нет.
– Это ты, в частности, про планы «Парнас Пикчерс» перенести того силача по имени Эскапист на серебряный экран? Чтобы его там знаменитая радиозвезда по имени Трейси Бэкон сыграла?
– А что, они правда собираются? – спросила Роза.
– Должен получиться всего лишь один из тех сериалов, – ответил Бэкон. – Да уж, «Парнас». Это они с голодухи.
– Джо, – недовольно сказала Роза, – ты мне ничего про это не говорил.
– А мне без разницы, – отозвался Джо, по-прежнему разглядывая неоново-паровой спектакль Бродвея, что разворачивался за окнами такси. У одной из прошедших мимо женщин с плеч свисал по меньшей мере десяток хвостов мертвых горностайчиков. – Мы с Сэмми все равно ни цента не получим.
Взглянув на Розу, Сэмми вопросительно поднял бровь – «Что его гложет?» Роза в ответ лишь еще крепче сжала его ладонь. У нее не было возможности рассказать Сэмми про последнюю телеграмму из Лиссабона.
– Возможно, Джо, тебе сейчас не до этого, – продолжил Сэмми, – но послушай. Трейси говорит, что если он и впрямь получит роль, он намерен замолвить за нас словечко на киностудии. Сказать там, чтобы нас наняли написать всю эту ерундовину.
– Это вполне естественно, – сказал Бэкон. – Иначе они там точно все завалят.
– Мы могли бы перебраться в Голливуд, Джо. Все это могло бы к чему-то привести. Могло бы стать началом чего-то по-настоящему серьезного.
– Чего-то серьезного. – Джо так энергично кивнул, как будто Сэмми уладил вопрос, который весь день его волновал. Затем он снова отвернулся к окну. – Да, я знаю, для тебя это важно.
– Вот он, – сказал Бэкон. – «Палас».
– «Палас», – со странной хрипотцой в голосе повторил Сэмми.
Подкатив к фасаду того, что теперь стало известно как РКО «Палас», в свое время вершина и столица американского варьете, они оказались в самом конце длинного ряда такси и других машин. Колоссальное изображение Орсона Уэллса, с дикими глазами и взъерошенными волосами, нависало с шатра. Весь фасад театра полыхал фотовспышками и оглашался громкими криками. Создавалось общее впечатление скорой катастрофы и переизбытка красной губной помады. Сэмми побелел как полотно.
– Сэм? – спросила Роза. – Ты словно призрака узрел.
– Он просто боится, что мы заставим его заплатить за проезд, – сказал Бэкон, доставая бумажник.
Джо выбрался из такси, поправил шляпу и придержал дверцу для Розы. Выбравшись из машины, она обняла его за шею. Джо оторвал ее от земли и крепко сжал, почти лишая дыхания. Роза чувствовала, что все окружающие вовсю на них пялятся, недоумевая, кто они такие и кем себя возомнили. Серая шляпа Джо начала сползать с его макушки, но он одной рукой ее поймал, а затем поставил Розу обратно на землю.
– Все с ним будет отлично, – сказала она ему. – Ведь у него уже была корь. Просто небольшая задержка, правда?
Роза уже на собственном горьком опыте убедилась, что Джо терпеть не может, когда его утешают. Однако на сей раз, когда Джо снова ее отпустил, на лице у него сияла улыбка. Джо оглядел фотографов, толпу, ослепительные «солнечные» прожекторы, длинные черные лимузины у тротуара, и Роза поняла, что все это его восхищает. «И впрямь восхитительно», – подумала она.
– Томасу здесь страшно понравится, – сказал Джо.
– «Палас». – Сэмми уже к ним присоединился и теперь вовсю глазел на пять гигантских букв на самом верху сверкающего шатра. Затем достал из бумажника пятидолларовую купюру. – Вот тебе, корешок, – сказал Сэмми, вручая купюру Бэкону. – Такси за мой счет.
– Классная вещь этот ваш Эскапист, – сказал Сэмми Орсон Уэллс. Режиссер казался страшно высок и поразительно молод, а пах совсем как Долорес дель Рио. В 1941 году среди определенного толкового народа модно было признаваться в своем более чем поверхностном знакомстве с Бэтменом, капитаном Марвелом или Синим Жуком.
– Спасибо, – поблагодарил Сэм.
Хотя в более поздние годы Сэмми никогда не забывал всячески эту сцену приукрашивать, этим его общение с Орсоном Уэллсом по сути и ограничилось. На последовавшей после сеанса вечеринке в «Пенсильвания Руф» Джо танцевал с Долорес дель Рио, а Роза – с Джозефом Коттоном и Эдвардом Эвереттом Хортоном, причем последний был в то время лучшим танцором из них двоих. Играл оркестр Томми Дорси. Сэмми сидел, полузакрыв глаза, слушал и наблюдал, как и все поклонники свинга биг-бэндов в 1941 году сознавая, что ему выпала великая привилегия жить в ту самую пору, когда исполнители его любимой музыки были на абсолютном пике своего мастерства, в момент, непревзойденный во всем двадцатом столетии в плане подъема, романтизма, блеска и странного, обильного разнообразия соула. Джо с Долорес дель Рио сперва танцевали фокстрот, а затем, естественно, румбу Этим, по сути, и ограничилось общение Джо с Долорес дель Рио, хотя с Орсоном Уэллсом они продолжали время от времени видеться в баре отеля «Эдисон».
Однако куда более важным, нежели все остальное, случившееся с кузенами в тот первый день мая 1941 года, был фильм, который они приехали посмотреть.
В более позднее время, уже в других руках, Эскаписта делали смеха ради. Вкусы изменились, авторам стало скучно, а все обычные сюжеты капитальным образом иссякли. Позднейшие авторы текста и художники при полном попустительстве Джорджа Дизи превратили комикс в особую разновидность извращенной пародии на весь жанр костюмированного героя. Подбородок Эскаписта становился все крупнее, а ямочка на нем все выразительней. Мышцы гипертрофировались, пока, согласно достопамятному сравнению доктора Магмы, его главного послевоенного противника, герой не стал напоминать «полный мешок жирных котов». Всегда готовая иголка мисс Розы Сакуры активно задействовалась для обеспечения Эскаписта либерасеанским набором специализированных нарядов борца с преступностью, а Омар и Большой Эл начали открыто ворчать на предмет счетов, накопленных их боссом в результате экстравагантных расходов на супермашины, суперсамолеты и даже на «ручной работы костыль из слоновой кости», которым Том Мейфлауэр пользовался во время помпезных ночных свиданий. Эскапист был страшно кичлив – порой читатели ловили его за тем, как прямо на пути борьбы со злом он останавливается, чтобы взглянуть на свое отражение в оконном стекле или пригладить волосы перед зеркалом в витрине аптеки. В перерывах между подвигами спасения Земли от злобных Всеядцев – в одном из поздних выпусков, #130 (март 1955 года) – Эскапист едва не сходит на мыло, при содействии шепелявого декоратора пытаясь подновить Замочную Скважину, тайное убежище под сценой «Империум-Паласа». Продолжая, как и всегда, надежно защищать слабых и опекать беспомощных. Эскапист, похоже, никогда не принимал своих приключений очень всерьез. Он проводил отпуска на Кубе, на Гавайях, в Лас-Вегасе, где однажды поделил сцену в отеле «Сэндс» не с кем иным, как с самим Владзиу Либерасе. Порой, никуда особенно не спеша, Эскапист позволял Большому Элу взять на себя управление Ключелетом, а сам тем временем листал глянцевый киножурнал с собственной фотографией на обложке. Фирменным знаком этого персонажа стали так называемые сюжеты Руби Голдберга – когда Эскапист, не меньше всех прочих утомленный тупой рутиной обламывания всевозможных преступников, намеренно ставил самому себе препятствия и вводил гандикапы, дабы с меньшей скукой отвращать угрозу со стороны очень большого, но все же конечного количества уродов с манией величия, натуральных демонов и рядового хулиганья, с которым он бился в послевоенные годы. Порой он заблаговременно договаривался сам с собой, скажем, разобраться с конкретной бандой преступников «голыми руками», а своей ныне непомерно возросшей физической силой воспользоваться лишь в том случае, если один из подонков произнесет какую-нибудь случайную фразу вроде «ледяной воды». Впрочем, если его уже чуть ли не размазывали по стенке, а погода стояла слишком холодная, чтобы хоть кто-то попросил стакан ледяной воды. Эскапист так лихо все организовывал, что бандиты в итоге неизбежно оказывались в грузовике, полном репчатого лука. В общем, он был сверхмощным, обвешанным мышцами клоуном.
Однако тот Эскапист, что царил среди гигантов планеты Земля в 1941 году, являл собой совсем иной тип личности. Он был серьезен, порой до абсурда. Худое лицо, плотно сжатые губы, глаза как холодные стальные заклепки, поблескивающие сквозь дырки в головном платке. Тот Эскапист был силен, но далек от неуязвимости. В принципе его можно было послать в нокаут, оглушить дубинкой, утопить, сжечь, забить до смерти, пристрелить. И его миссии были именно миссиями – в общем и целом он занимался только делом спасения. Ранние истории, со всеми кулачными драками и ревущими «штуками», по сути представляют собой рассказы о запуганных сиротах, обиженных крестьянах, нищих фабричных рабочих, которых обращают в слюнявых зомби их хозяева, производители оружия. Даже после того, как Эскапист пошел на войну, он проводил не меньше времени, заступаясь за невинных жертв из народов Европы, чем голыми руками связывая линкоры в морские узлы. Он служил живым щитом беженцам и не давал бомбам падать на малых детей. А всякий раз, как Эскапист стирал в порошок гнездо фашистских шпионов здесь, в США (например, компанию Диверсанта), он выдавал реплики, посредством которых Сэм Клей пытался помочь своему кузену вести войну. Скажем, вскрывая очередного винторылого «бронированного крота», полного немецких дуболомов, который пытался подкопаться под Форт-Нокс, он восклицал: «Интересно, что сказали бы те страусиные стратеги с головами в песках, если бы они такое увидели!» Сочетая в себе серьезность, совестливую сознательность и неистребимое желание убирать мусор, Эскапист был идеальным героем 1941 года, когда Америка проходила скрипучий и трудоемкий процесс вползания задом-наперед в ужасную войну.
И все же, несмотря на тот факт, что «Радиокомикс» продавался миллионными тиражами, какое-то время то поднимался, то тонул в народном сознании Америки, если бы после весны 1941 года Сэмми больше не написал, а Джо не нарисовал ни одного выпуска, Эскапист вне всяких сомнений выпал бы из национальной памяти и воображения подобно «Кэтмену и Киттену», «Палачу» и «Черному Террору», комиксам, которые на своем пике продавались не хуже «Радио». Хранители культа – фанаты и коллекционеры – не тратили бы сумасшедших сумм и не писали бы сотни тысяч банальных слов, посвященных раннему сотрудничеству Кавалера и Клея. Если бы после «Радиокомикса #18» (июнь 1941-го Сэмми вообще больше не написал ни слова, его в лучшем случае помнили бы лишь самые фанатичные поклонники комиксов как создателя нескольких не самого большого калибра «звезд» начала сороковых (в худшем случае его бы просто забыли). А если бы Взрывающийся Трезубец Эблинга все-таки убил бы Джо Кавалера тем вечером в отеле «Пьер», его в лучшем случае помнили бы как потрясающего рисовальщика обложек, создателя энергичных и трудоемких батальных сцен, а также вдохновенного фантазера «Лунной Бабочки». Тогда Джо не считался бы некоторыми знатоками одним из величайших новаторов использования формата или революционных стратегий изложения в искусстве комикса. Но в июле 1941 года по лоткам ударил «Радио #19», и девять миллионов ничего не подозревающих двенадцатилетних граждан Америки, которые хотели вырасти и сами стать авторами комиксов, чуть не упали замертво от изумления.
Причиной тому стал «Гражданин Кейн». Разместив между собой Розу и Бэкона, кузены уселись на балконе безвкусного «Паласа» с его новомодной люстрой в педерастическом стиле, а также со свежей припаркой бархата и позолоты на почтенных старых костях. Свет погас. Джо закурил сигарету. Сэмми откинулся на спинку сиденья и поудобней пристроил ноги, которые в кино всегда склонны были затекать. Картина пошла. Джо отметил, что Орсон Уэллс было единственным именем помимо названия. Камера перепрыгнула через шипастую железную ограду, вороной воспарила над зловещим, изломанным склоном холма с его мартышками, гондолами и миниатюрным полем для гольфа, после чего, точно зная, что она ищет, ворвалась в окно и зумировала прямиком на пару чудовищных губ в тот самый миг, когда с них хрипло слетело то последнее слово.
– Должно быть неплохо, – сказал Джо.
Фильм его потряс. Уничтожил. Когда в зале зажегся свет, Сэмми подался вперед и мимо Розы взглянул на Джо, страстно желая увидеть, что он подумал о картине. А Джо смотрел прямо перед собой, отчаянно моргая, снова прокручивая увиденное у себя в голове. Оказалось, что все разочарования, пережитые им за время разработки той художественной формы, на которую он случайно наткнулся в первую же неделю своего пребывания в Америке, дешевые договоры, низкие ожидания среди издателей, читателей, родителей и воспитателей, пространственные ограничения, с которыми он боролся на страницах «Лунной Бабочки», можно полностью преодолеть и осилить. Из жестких рамок можно было совершить эскейп. Удивительный Кавалери твердо намеревался раз и навсегда вырваться на свободу из девяти маленьких коробочек.
– Хочу, чтобы мы сделали что-то подобное, – сказал Джо.
Та же самая мысль сидела в голове у Сэмми с того самого момента, как он уловил структуру картины, когда пародийный выпуск новостей про Кейна закончился, и свет переместился на людей, которые по фильму работали на информационную компанию «Марш Времени». Но тогда как для Джо в этой мысли содержалось выражение его чувства вдохновения, принятия вызова, для Сэмми там было всего лишь выражение его зависти к Уэллсу заодно с отчаянным желанием хоть когда-нибудь выбраться из этого прибыльного надувательства с корнями в дешевой романистике. Вернувшись домой из «Пенсильвании», все четверо сидели далеко за полночь, пили кофе, ставили пластинки на «панамуз», припоминали фрагменты, кадры, строчки диалога и передавали их друг другу. Они никак не могли избавиться от долгого восхождения камеры сквозь аппаратуру и тени оперного театра к паре рабочих сцены, что зажимали себе носы во время дебюта Сьюзен Александер. И никогда не смогли бы забыть того, как камера нырнула сквозь застекленную крышу вшивого ночного клуба, обрушиваясь на несчастную Сьюзи во всем ее бесчестье. Все четверо дружно обсуждали взаимосвязанные кусочки, подобные составной картинке портрета Кейна, споря о том, как кто-то узнал его последнее слово, когда в комнате больше никого не было, и никто не мог услышать его хриплый шепот. Джо силился выразить, сформулировать революцию своих амбиций относительно той сырой и шероховатой формы искусства, к которой благие намерения и удача их привели. Здесь, сказал он Сэмми, все дело было не просто в некой адаптации мешка кинематографических фокусов, продемонстрированных в фильме: предельно крупных планов, странных углов, причудливых подач переднего плана и заднего. На самом деле Джо и несколько других художников уже какое-то время с чем-то подобным экспериментировали. Дело было в том, что «Гражданин Кейн» больше любого другого фильма, когда-либо виденного Джо, выражал полное смешение сюжета с образом, а это смешение – разве Сэмми этого не понял? – являлось фундаментальным принципом повествования в комиксе, а также минимальным ядром их партнерства. Без остроумного, мощного диалога и озадачивающей формы рассказа «Гражданин Кейн» стал бы просто американской версией того задумчивого, полного теней экспрессионистского материала, который Джо еще подростком смотрел в Праге. А без задумчивых теней и отважных авантюр камеры, без театрального освещения и рискованных углов он стал бы всего-навсего неглупым фильмом о богатом ублюдке. На самом деле это было больше, гораздо больше того, что любому фильму реально требовалось. И в этом единственном решающем отношении – безвыходном переплетении образа и сюжета – «Гражданин Кейн» оказывался подобен комиксу.
– Не знаю, Длю, – сказал Сэмми. – Мне бы хотелось думать, что мы способны сделать что-то подобное. Но давай дальше. Это же просто… то есть ведь мы о комиксах говорим.
– А почему ты, Сэмми, так на них смотришь? – спросила Роза. – В своей основе ни одна форма ничем не хуже любой другой. – Вера в этот постулат была едва ли не условием проживания в доме ее отца. – Вся суть в том, что ты с ней делаешь.
– Нет, это не так. Комиксы действительно второстепенны, – возразил Сэмми. – Я правда так считаю. Они… они просто встроены в материал. Ведь мы о чем говорим. Мы говорим всего лишь о компании парней – и о девушке, – которые носятся по всей округе, раздавая народу тумаки. Так? Если эти деятели из «Парнаса» все-таки сварганят сериал про Эскаписта, ручаюсь, никакого «Гражданина Кейна» там не получится. Даже Орсон Уэллс не смог бы с этим справиться.
– Ты просто ищешь себе оправданий, Клей, – вдруг вставил Бэкон, заставая врасплох всех, но больше всего – Сэмми. Еще ни разу его друг не высказывался с такой серьезностью. – Второстепенны вовсе не комиксы, а ты.
Джо, потягивая кофе, вежливо отвернулся.
– Угу, – вскоре сказала Роза.
– Угу, – согласился Сэмми.
Сэмми и Джо пришли в контору ровно в семь, розовощекие, с гудящими от недосыпа головами, то и дело покашливающие, трезвые и малоразговорчивые. В кожаной папке под рукой у Джо лежали новые страницы, которые он только что набросал, а также заметки Сэмми для «Кейн-стрит», первого из так называемых модернистских или призматических историй про Эскаписта. А в голове у Сэмми уже имелись идеи для доброй дюжины других историй – и не только про Эскаписта, но также про Лунную Бабочку, Монитора и Четыре Свободы. Кузены пошли по коридору, ища Анаполя.
Издатель «Эмпайр Комикс» забросил свой хромированный кабинет, который ни в какую его не устраивал, и нашел себе пристанище в большом платяном шкафу-кладовой, куда он сумел запихнуть стол, стул, портрет сочинителя «Песен влюбленного муэдзина» и два телефона. Со времени переезда Анаполь то и дело заявлял, что в шкафу ему гораздо удобней, и сообщал, что теперь он гораздо лучше спит по ночам. Сэмми и Джо прошли прямиком к двери кабинета-шкафа. Как только Анаполь туда входил, места для кого-то еще там практически не оставалось. Издатель строчил письмо. Он поднял палец, сигнализируя о том, что обдумывает очень важную мысль и что сейчас его никак нельзя отрывать.
Сэмми заметил, что Анаполь пишет на почтовой бумаге с шапкой общества Шимановски. В самом верху стояло «Дорогой брат». Рука Анаполя парила над бумагой, пока он перечитывал строчку, шевеля мясистыми лиловыми губами. Наконец он поднял взгляд. И мрачно улыбнулся.
– Почему мне вдруг захотелось чековую книжку куда подальше запрятать? – спросил он.
– Босс, нам нужно с вами поговорить.
– Вижу.
– Итак, прежде всего. – Сэмми откашлялся. – Все, что мы здесь до сих пор сделали, было в целом хорошо, насколько это возможно. Не знаю, смотрели вы когда-нибудь, чем занимаются конкуренты, но мы были лучше подавляющего их большинства и не хуже лучших из них. Однако все это ничто… да, ничто по сравнению с тем, что мы с Джо разработали для Эскаписта в дальнейшем, хотя я не волен разглашать, что именно это будет. На данный момент.
– Это прежде всего, – уточнил Анаполь.
– Верно.
Анаполь кивнул.
– Прежде всего вам следовало бы меня поздравить. – Он откинулся на спинку стула, самодовольно сцепив ладони на пузе, и стал дожидаться, пока до них дойдет.
– Они его купили, – сказал Сэмми. – «Парнас».
– Вчера вечером я узнал об этом от моего адвоката. Производство должно начаться в конце этого года, если не раньше. Деньги, безусловно, не то чтобы колоссальные – мы все-таки не про «МГМ» речь ведем, – но даже так все довольно неплохо. Очень даже неплохо.
– Разумеется, мы просто обязаны попросить у вас половину от всего этого дела, – сказал Джо.
– Разумеется, – с улыбкой согласился Анаполь. – А теперь скажите мне, что вы там такое разработали.
– Ну, в целом это совершенно новый подход к нашей игре. Мы поняли…
– А зачем нам нужен совершенно новый подход? Старый подход прекрасно работал.
– Этот лучше.
– Лучше в данной связи может значить только одно, – сказал Анаполь. – Больше денег. Даст ли этот ваш новый подход больше денег мне и моему партнеру?
Сэмми взглянул на Джо. Вообще-то он по-прежнему не был в этом убежден. Но все еще испытывал укол резкого обвинения Бэкона прошлой ночью. А самое главное, Сэмми знал Шелдона Анаполя. Деньги не были для издателя самым главным на свете. Или были, но далеко не всегда. Когда-то давным-давно Анаполь лелеял надежду сыграть на скрипке в нью-йоркском филармоническом оркестре, и в нем было нечто, пусть даже глубоко погребенное, никогда не подчинявшееся жизни торговца «атас-подушками». Пока тиражи «Эмпайр Комикс» все росли, а неистовые черные циклоны денег задували из самого сердца страны, движимый остатками амбиций вкупе с извращенным чувством вины за ту безмозглую легкость, с какой был достигнут колоссальный успех, Анаполь становился все щепетильнее в отношении дурной репутации комиксов среди всевозможных «фи-бета-капп» и литературных совместителей, чьи мнения так много для него значили. Издатель даже возложил на Дизи обязанность сочинять письма в «Нью-Йорк таймс» и «Американ сколар», которые он подписывал своим именем. В этих письмах выражался протест против несправедливого обращения, которому, как считал Анаполь, упомянутые издания подвергали на своих страницах его скромный продукт.