О царех, бывших в Великой орде по Батые, и о Темир-Аксаке 36 страница
В ряде случаев А. И. Лызлов использовал обширные пересказы и приводил близкие к тексту переводы своих источников. Точные цитаты были, безусловно, важны при сопоставлении различных мнений. В этих случаях приемы Лызлова соответствуют принятым в современной нам исторической науке. Широко используется ныне и пересказ сообщения предшественника об определенных событиях, не противоречащий другим сочинениям и нашим собственным представлениям. Вместе с тем сравнение текста «Скифской истории» с ее иностранными источниками свидетельствует, что А. И. Лызлов часто реализовал свой критический подход к сочинениям предшественников 85 путем изменений используемого текста, не отраженных в примечаниях и не оговоренных в тексте «Скифской истории».
Среди критериев, определявших отбор материалов, на первом месте стояла научная целесообразность. В изменениях же, вносимых в приводимые тексты, отчетливо прослеживается влияние историко-патриотических взглядов Лызлова. «Скифская история» пробуждала у читателя гордость за героическое прошлое России, чувство единства со всеми славянскими народами, воспитывала на традициях борьбы с чужеземными поработителями. За пределами книги оставались те сообщения иностранных источников, в которых тенденциозно освещалось историческое прошлое России, {438} начиная с Киевской Руси, история восточнославянских народов XIV—XVI вв., очернялась внешняя политика русского правительства, история православной церкви.
Тенденциозно переданные в иностранных источниках сообщения о событиях политической истории, как легко заметить при чтении книги, часто оспаривались Лызловым открыто, но в ряде случаев они подвергались и не оговоренной переделке. Так, используя рассказ А. Гваньини о поражении русских войск на р. Оке от татарской орды Аслам-салтана, Лызлов представляет сражение победным для русских (л. 150; вероятно, поправка была внесена на основе сообщения русской летописи.— А. Б.). В другом месте автор расширяет сообщение о борьбе донских и запорожских казаков с татарами, усмотрев в лаконичном известии Гваньини замалчивание роли казачества (л. 129об.; ХСЕ, ч. 8, с. 8).
Передавая свидетельства о завоевателе Константинополя султане Махмете II, который «един сам хотящи всего света обладателем быти, не хотящи никого слышати обладателя или равнаго себе», Лызлов добавляет, что султан «с московским же великим государем князем Иоанном Васильевичем дружбу хотящи имети, слышащи о великой славе его, и мужестве, и победах над окрестными супостаты, лет 6990-го посла к нему послов своих о мире и любви с подарки немалыми» (л. 246). Если польские хронисты оправдывали действия короля Александра, заточившего в темницу своего союзника хана Шахмата, то в «Скифской истории» этот момент представлен как акт предательства польского короля (л. 30об.—51; Стрыйковский, т. 2, с. 324; и др.).
Более непримиримо относился Лызлов к религиозным оценкам. Православие русского историка и военного было связано не только с духовными, но и с политическими убеждениями. Религиозное объединение православного славянства и его политическое воссоединение под крылом «Московского орла» в XVII в. было двумя сторонами одной медали, а потребность в союзе с католической Польшей и империей Габсбургов для освобождения стонущего под османским игом славянства не заслоняла в глазах восточнославянских публицистов и политиков наступления католической реакции на Правобережной Украине и в Белоруссии. В «Скифской истории», например, отсутствуют всякие упоминания о бывшем киевском митрополите Исидоре, подписавшем в 1439 г. Флорентийскую унию церквей, несмотря на то что Исидор играл видную роль в обороне Константинополя от турецких завоевателей, о чем подробно рассказывал М. Стрыйковский (т. 2, с. 205, 235) и некоторые другие хронисты.
В «Хронике всего света» М. Бельского было презрительно сказано, что во время осады Константинополя султаном Баозитом II посольство императора Мануила прибыло в Рим и во Францию «źebrac pomocy», выпрашивать помощи, словно нищие (Указ. соч., л. 177). Лызлов, напротив, был склонен защитить православного {439} императора и обвинить католическую сторону: «Царь же Мануил, видев таковое бедство, принудися сам ити из Константинополя во Италию, в Рим к папе, и во Францию, просящи помощи ко избавлению Константинополя. Но ничтоже от них обрете помощи»,— заключает автор, вопреки тому, что именно действия западноевропейских государств воспрепятствовали тогда падению Царьграда (л. 200об.) 86. Зато, продолжает «Скифская история» на основе известия СК, денежную помощь единоверцам оказал великий князь московский Василий Дмитриевич, и московский митрополит Киприан, «и многи князи уделныя, и чин духовный».
Передавая рассказ М. Кромера о судьбе претендента на стамбульский престол Джема, скончавшегося в Италии, возможно, вследствие отравления его римским папой Александром VI Борджиа, Лызлов нисколько не сомневается, что именно папа приказал отравить Джема, приписывает это преступление Иннокентию VIII (л. 248) и, вольно толкуя известие М. Бельского, подчеркивает, что убийство произошло в папской резиденции.
В соответствии со своими взглядами А. И. Лызлов заостряет антитурецкую и антимусульманскую направленность источников. Пополняя заимствованные у разных авторов характеристики турецких султанов, он называет Махмета II «кровопийственным зверем», а Баозита II — «хитрым лисом», язвительно замечает, что «зело возгорде Амурат» (л. 213, 249, 211) и т. п. Турецких завоевателей Лызлов упорно называет «нечестивыми безверниками», а пророка Мухаммеда именует «проклятым прелестником диавольским». Имея в виду разорение Руси монголо-татарскими завоевателями, он говорит о них как о «мучительном народе». Нейтральное наименование «tatarowie» из хроники А. Гваньини в «Скифской истории» нередко переводится как «нечестивые». Примером усиления обличительной направленности текста является характеристика Батыя в рассказе о походе монголо-татар в Центральную Европу: «... нечестивый Батый не удоволися толикими безчисленными христианскими кровми, яко кровопийственный зверь, дыша убийством христиан верных... иде в Венгерскую землю» (л. 18об.).
А. И. Лызлов использовал в своем труде и точно переведенные цитаты, и даже сообщения от первого лица в случае, если они соответствовали его задачам и взглядам. Он разделял, например, склонность некоторых хронистов к рациональному объяснению «загадочных» явлений. «Мню, яко некою водкою учинено» 87,— писал Лызлов об изображении имени Мухаммеда на груди одного из мусульманских фанатиков, передавая слова Ботеро: «wodka jakai mocna rozumiem, abo czym innym podobnym» (л. 178; Д. Ботеро, ч. 4, с. 147—148). {440}
В цитировании автор «Скифской истории» стремился выделить главное, удалив второстепенное. Если А. Гваньини писал, что «кони татарские, которых они зовут лошаками, невелики», то Лызлов переводил: «...кони татарския невелики суть» (л. 131 об.; ХСЕ, ч. 8, с. 11). Описание образа жизни и обычаев татар, заимствованное из хроники Гваньини, является типичным примером использования Лызловым иностранного источника близко к тексту (л. 129—135; ХСЕ, ч. 8, с. 8—12). В то же время помещенные в хронике Гваньини и «Скифской истории» стихотворные отрывки из сочинений Публия Овидия Назона, как показывает современное исследование, заимствованы не из этого, «ближайшего» в данном случае источника, а из Хроники Стрыйковского.
Переводы «Скорбных элегий» и «Писем с Понта» в «Скифской истории» составляют исключение в практике Лызлова, обращавшего внимание лишь на наиболее существенное с исторической точки зрения содержание источника. Не только содержание, но и форма произведений Овидия бережно перенесена автором в русский текст. Это объясняется той славой «первого славянского поэта», которую великий римлянин получил в русской литературе XVII в. с легкой руки М. Стрыйковского. Для нас важно отметить, что среди многих русских переводов Овидия в XVII в. перевод А. И. Лызлова — лучший. «Отрывки в „Скифской истории“ Андрея Лызлова оказались наиболее плодотворными в исторической перспективе, и в дальнейшем практика стихотворного перевода развивала, как раз те принципы соответствий, которые воплотил он. Для конца XVII века его переводы могут быть названы адекватными 88».
Лызлов пользовался не только письменными материалами, но и собственными, довольно обширными знаниями. Приведенное им описание днепровских порогов и их окрестностей отражает личное знакомство автора с местностью. Оно отличается от множества подобных описаний, начиная с Константина Багрянородного 89. Специальные знания военного проявились в описаниях Очакова, Шах-Кермена и других турецких городов, крепостей, прикрывавших Азов. Лызлов еще не видел их, но явно готовился к новым (Азовским) походам (л. 139—140об.).
Краткими известиями топографического характера дополнены в «Скифской истории» сведения иностранных источников о Бахчисарае и Перекопе, подробнее перечислены города Крыма, сделан ряд мелких историко-географических дополнений. Так, рассказывая легенду Гваньини о змее, жившем в Крыму под некоей скалой, Лызлов точно указывает, где — «в горах» (л. 125—126, 127; ХСЕ, ч. 8, с. 27) и т. д. {441}
Лызлов учитывал, что историко-географическая информация его источников частично устарела. Например, Гваньини при описании границ «Татарии» отмечал, что на севере они соприкасаются «с землей русской польского короля» (ХСЕ, ч. 8, с. 29). После воссоединения Украины с Россией и особенно Вечного мира 1686 г. Лызлов должен был написать, что границы «полагаются с полунощныя страны — области московских великих государей, Малороссийское и прочие... от запада, мало от полунощи наклоняяся — земля русская, иже под областию кралевства Полскаго» (л. 127об.). К упоминанию о Черкассах автор добавляет: «... город малороссийский» и т. д.
Поновления требовали и другие иностранные сведения. Так, Гваньини, совершенно справедливо для XVI в., писал о неупотреблении хлеба татарами, за исключением живших на тогдашнем пограничье с украинскими землями (ХСЕ, ч. 8, с. 11—12). Лызлов же отметил, что татары «прежде мало хлеба знали. Ныне, обаче, паче же крымские, от пленников российских зело изучишася земледелству. Сами обаче не пашут, но пленники их. Идеже хлеба ...зело много родится. Сих же пленников употребляют они ко всякому домостройству» (л. 134об.). Достоверность этой информации подтверждается свидетельством шведского дипломата И. Майзера, побывавшего в Крыму в 1651 г., и другими источниками 90. Используя дополнительные сведения, Лызлов указал, что белгородские и очаковские татары «домостройство имеют лучше крымских», сообщил о вывозимых из Приазовья в Стамбул продуктах питания (л. 125об.).
Оригинальны приведенные в «Скифской истории» свидетельства о мужестве татар в бою (л. 133об., «мужественны обаче и смелы об за собою неприятеля взяти»); об их обычае кланяться, не снимая шапок (л. 134, «и не снемлющи их ¥ без шапки кланятися безчестно»); о способе форсирования рек вплавь (л. 132— 132об.) 91; об отличной выучке татарских коней (л. 132, «иныя же от них ¥ в самом тесном месте»). Сознанием дела А. И. Лызлов пишет о тяжких обозах турок и «легкости» татарских войск, окружающих обычно эти обозы (л. 141). Представляет ценность сообщение «Скифской истории» о совместной борьбе донских и запорожских казаков с татарскими набегами (л. 129об. и др.).
Важным элементом работы Лызлова с текстами иностранных источников было приведение всех используемых терминов и понятий в соответствие с принятыми в России второй половины XVII в. При указании расстояний польские мили регулярно переводились автором в московские версты (1 миля = 5 верстам). Автор уверенно пользуется летосчислением как от Рождества Христова (приня-{442}тым на Западе), так и от Сотворения мира, как январским, так и официальным в России сентябрьским годом, но в интересах своих читателей переводит даты на московскую систему. Сохраняя турецкий денежный счет (было бы странно, если бы турки исчисляли деньги по-русски), Лызлов неоднократно поясняет, что одна стамбульская аспра равна «трем деньгам нашим». Турецкий «król» польских хроник в «Скифской истории» правильно именуется султаном, «hetman» — воеводой, «gospodarstwo» — домостройством и т. д. 92 Пояснение дано слову «тимар» и другим специальным терминам 93.
Переводы Лызлова, как правило, очень точны. Тем важнее отметить выявленные нами ошибки «Скифской истории» в переводах. Автор неверно прочитал слова А. Гваньини о численности войска Тимура: цифра в 120 000 превратилась у него в 1 200 000 (л. 29об.; ХСЕ, ч. 8, с. 17). Ближневосточный город Арсарет («Arsaret») назван Лызловым Арсатер (л. 2; Д. Ботеро, Ч. 1, КН. 2, с. 165), а хорошо известное по русским летописям племя хазар — в источнике «gazarowie» — газарами (л. 185; Ц. Бароний, с. 563). Сообщение Гваньини о торговле Крыма «с Москвой, Турцией и прочими татарами» Лызлов переиначил: «...с Москвой и персами» (л. 53об.; ХСЕ, ч. 8, с. 12). Слово «Plinius» в издании Хроники А. Гваньини было приведено с опечаткой — «Phlidius»; в результате вместо Плиния Старшего в «Скифской истории» появился древний ученый Филидий (л. 14; ХСЕ, ч. 8, с. 5—6).
Помимо польской и итальянской историографии, Лызлов обращался в своем труде к античным сочинениям. Он использовал тексты «Истории греко-персидских войн» Геродота и «Истории Александра Великого» Квинта Курция. Однако в целом греко-римская историография оказала влияние на «Скифскую историю» через посредство польских авторов. В литературе указывалось, что и вошедшую в ХР «Повесть о Махмете» А. И. Лызлов привлек в польском, а не отечественном варианте. Об этом свидетельствует более полный, нежели в ХР 94, текст славянской песни о турецкой неволе (л. 300—301 об.) 95. Речь идет, как показывает сравнение, о стихотворении Варшевицкого, помещенном в Хронике Гваньини 96, откуда и заимствован переработанный в «Скифской истории» текст «Повести».
В разделе о турках Лызлов использовал также повесть «Туркия, или Тракия, или Сарацинея», причем привлек более полный, чем в ХР, текст, восходящий к польской литературе 97. Наконец, отражение князем П. С. Серебрянным-Оболенским похода турец-{443}ких войск на Астрахань в 1569 г. описано автором на основе сочинения польского посла к Оттоманской Порте Андрея Тарановского Белины «О приходе турецкого и татарского воинства под Астрахань», текст которого был полностью включен в Хронику другого участника посольства — Матвея Стрыйковского 98.
В последней, четвертой, части книги А. И. Лызлов знакомит читателя с собственным переводом знаменитой книги Симона Старовольского «Двор цесаря турецкаго и жительство его в Константинограде». Впервые изданное в Кракове в 1646 г., это сочинение вскоре завоевало широчайшую популярность в Восточной Европе. За полстолетия оно выдержало пять изданий. Уже первое из них немедленно стало известно в России. В реестре № 2 Турецкого двора Посольского приказа за 1646 г. (ЦГАДА) Н. А. Смирнов нашел упоминание о незаконченном переводе первых 16-ти глав книги С. Старовольского. В 1649 г. печатный текст нового издания был привезен в Россию дьяком Г. Кунаковым. А всего во второй половине XVII в. появилось 8 русских переводов книги 99.
Интерес славянского читателя к книге, подробно рассказывающей о Константинополе и его достопримечательностях, укреплениях и торговле, городском и общеимперском бюджете, турецком праве и сословиях, дворцах и всем обиходе турецкого султана, вполне понятен. Знание этих обстоятельств позволяло лучше разобраться в причинах внутриполитических катаклизмов, потрясавших в XVII в. главного неприятеля славян — Османскую империю. В условиях мощного турецкого наступления в Центральной и Восточной Европе первостепенную важность приобрели детальные сообщения Старовольского о турецких арсеналах и цейхгаузах, об организации производства военного снаряжения и мощности судостроительных мастерских. Не меньшую, чем пушки, роль в войнах 2-й пол. XVII-в. играли «золотые солдаты» — драгоценные металлы, монета. Старовольский не из праздного любопытства описывал «утехи» и «милости» султанов, их гарем и шутов, каждый раз отмечая, во что обходится казне то или иное развлечение, даже поломничества в Мекку и церковные праздники. В сочетании с описанием основных доходов, сведения о расходах имели стратегическое значение, характеризуя бюджет империи. Наконец, немаловажное значение имели сведения о традициях, связанные со сменой султанов (когда в Стамбуле обычно разгоралась «смута»), и о мусульманской религии — идеологической основе османской агрессии в Европе.
Перевод книги Старовольского в «Скифской истории» был про-{444}анализирован Е. В. Чистяковой 100. Во многих отношениях он был точен, чем даже работа профессиональных переводчиков, сделанная для царя Федора Алексеевича в 1678 г.
Помимо ряда мелких сокращений текста источника в книге Лызлова, обращает на себя внимание крупный пропуск: 3 листа главы 5 и начало главы 6 в «Скифской истории» опущены, в результате чего после 4-й главы сразу идет 6-я (л. 308об.; ср. ГИМ, Синод, собр., 439, л. 26—29). В отличие от перевода 1678 г., Лызлов часто отходил от текста источника, давая собственные объяснения отдельным фактам, дополнял текст новой информацией и справками.
Уже в первой фразе текста (л. 305) к словам «двор султана турецкаго» Лызлов добавляет: «... с ним же мы, россиане и поляки, ближнее соседство имеем». Свои комментарии автор часто выделяет квадратными скобками, например: «сарай [то есть дом]»; «акведуктум [то есть привод воды подземными трубами]»; «по пяти аспр турецких [аспра — 3 денги российских] » (тут автор не удержался от добавления прямо в текст: «Аспру суть денги серебряныя, подобны денгам Московским»); четыренадесять миль италийских [такожде и верст российских]»; «дыван [то есть общее слушание]»; «цекауз или арсенал султанский [то есть двор различных припасов]»; «цекинов [или червонных золотых]»; «к началнику сарая султанского [или по нашему к казначею двора его] »; и т. п. (л. 305об.—306; 313об., 322об.—333, 338—338об.).
Множество пояснений, отражающих кругозор и исследовательскую работу автора, сделано на полях перевода: «Фонтана — сусуд, из него же вода емлема, нимало убывает»; «Суть то пирамиды яко башни или паче градки деланы над гробами царей Египетских»; «милион — тысяча тысящей»; «копуля (купол.— А. Б.) — свод или сень». Лызлов объясняет слова «фрамуга», «мозаика», «прокуратор», «ковалер», «алхимия», «завой („чалма“)», «библиотека», «латерна», «станца», «перспектива», «миниция» («денежный двор»); автор знает, что «ликтвор» — это «согревательное», а «елексир» — «проносное», что турецкий «алтан» есть «чердак или зрелна», а «яглы» есть «крупы просяны» (л. 306— 307об., 308об.—309об., 320, 321, 322, 324, 326об.—328об., 333, 337 А; ср. л. 314об.). На полях отражены результаты историко-географических разысканий (л. 331, со ссылкой на Ботера, и др.), даны исторические пояснения и поправки (л. 308об.), которые делаются и в тексте (л. 310 и др.). Немало добавлений в тексте имеют антикатолическую направленность (л. 308, 336, 359об. и др.), причем Лызлов приводит в квадратных скобках и все характерные для католической дидактики обличения паствы, сделанные Стрыйковским (л. 359, З60об., 364, 368об., 370об. и др.).
Суммируя наблюдения над использованием в «Скифской исто-{445}рии» российских и иностранных исторических сочинений, мы прежде всего отметим глубину черты, отделяющей авторский текст от его источников, последовательную работу Лызлова по обозначению происхождения используемых сведений в тексте и сносках, его стремление как можно точнее определить границы самих источников. Рационализм Лызлова проявился не только в сравнительно скептическом отношении к сверхъестественным явлениям и убеждении, что объяснение исторических событий кроется в их взаимосвязи, а не в провиденциальной воле. Пожалуй, более цельно он выразился в критическом подходе автора к историческим сочинениям, проявленным на разных уровнях.
Прежде всего Лызлов широко использовал реконструкцию исторических событий на основании разрозненных, зачастую косвенных сведений различных памятников. В «Скифской истории» немало прямых высказываний, подтверждающих ясное представление автора о границах между исторической реальностью, источником и исследователем. Лызлов сознавал, что многих сведений о событиях русской истории «не обретается в летописцах скудости ради их, браней ради и пленений непрестанных от татар»; отмечал, что некоторые народы остались «потаени и незнаеми греком и латинником» и т. д. 101
Использование приемов исторической реконструкции, основанной на сведениях конкретных памятников (а не на распространенном в историографии XVII в. домысливании), в результате чего фактическая насыщенность «Скифской истории» переросла простую сумму выявленных в источниках сообщений, может рассматриваться как аргумент в пользу отнесения труда А. И. Лызлова к числу первых научных сочинений по истории в России.
Для нас важнее обратить внимание на то, что автор использовал результаты реконструкции для проверки достоверности сведений источников. В ряде случаев Лызлов опровергал даже прямые их сообщения. Следует добавить, что критика факта применялась в «Скифской истории» при любой возможности, а не только в связи с обнаруженными автором противоречивыми сообщениями.
Лызлов не избегает противоречий в рассказах различных авторов, а, напротив, выделяет их, давая в одних случаях обоснование предпочтительности определенной версии, в других — объясняя возможность соотнесения сообщений, в третьих — показывая, что противоречие неразрешимо, но не может повлиять на сделанный им вывод. Располагая сведения различных источников по степени достоверности, автор учитывает их происхождение и обращает особое внимание на взаимное подтверждение рассказов независимых памятников.
Помимо древности, одним из важнейших критериев оценки источников при их подборе и использовании, была широта распространения, известность. Желая основывать свои рассуждения на {446} бесспорных фактах, Лызлов избегал или специально оговаривал использование малоизвестных сообщений, отсутствующих в более популярных сочинениях.
Для того чтобы использовать какие-либо сведения, Лызлову было необходимо убедиться в их правильном понимании. Это касалось и хода исторических событий, и отдельных названий, терминов, географических пунктов, расстояний и мер времени. Текст «Скифской истории» отразил большую работу, проведенную автором по атрибуции имен и названий, установлению и переводу дат, подсчету хронологических периодов, уяснению маршрутов движения и численности войск, наконец, просто по пояснению отдельных слов. Это, в свою очередь, позволяло автору уверенно использовать одни сообщения и учитывать внутреннюю противоречивость других.
Критическим было отношение А. И. Лызлова не только к фактическому содержанию, но и к тексту источников. Значительная часть «Скифской истории» представляет собой оригинальный авторский текст с вкраплением оговоренных и отмеченных сносками цитат. В то же время автор использовал близкий к тексту пересказ и даже цитирование отрывков других памятников. Особенно это касается слабо выделенных им русских исторических сочинений: ЛЗЗ, ИАК и КЛ. Но несмотря на то что последние полностью соответствовали рассматриваемой в этом случае теме борьбы Руси с Казанским ханством, Лызлов не ограничился традиционным компилированием.
Прежде всего при подборе использованных в «Скифской истории» отрывков он ориентировался не на их литературные достоинства, а на возможность с их помощью наиболее ясно объяснить ход событий. Далее Лызлов максимально использует фактическую основу этих сочинений, пополняя цитируемый текст сведениями остальных памятников. Наконец, он тщательно исправляет в используемом тексте фактические ошибки, уточняет имена, даты, обстоятельства событий по всем доступным ему источникам. Критическая работа автора с текстами источников не позволяет подходить к текстологическому исследованию «Скифской истории» с традиционными мерками.
Учитывая эти особенности подхода А. И. Лызлова к источникам, мы должны рассматривать окончание его работы над «Скифской историей» в 1692 г. как важный этап в становлении русской источниковедческой мысли, определившей ее развитие в трудах В. Н. Татищева и других историков XVIII в. {447}
КОММЕНТАРИИ *
Часть I
1 Скифы — общее греческое название населявших Северное Причерноморье племен северноиранской языковой группы (VII—III вв. до н. э.), вытеснивших киммерийцев и совершавших походы в Малую Азию, Сирию, Палестину (кон. VII— нач. VI в. до н. э.). Успешная война с царем Дарием I (514—513 до н. э.), деятельность царя Атея способствовали объединению Скифии от Азовского моря до Дуная (к 40-м гг. IV в. до н. э.). В 331 г. до н. э. скифы уничтожили осадившую г. Ольвию армию македонского наместника Зопириона. К кон. III в. до н. э. под натиском сарматов они отошли в Крым, где скифское царство просуществовало до 2-й пол. III в. н. э., когда оно окончательно пало под ударами готов. Деяния скифов, их материальная и духовная культура оказали значительное влияние на историю и культуру народов Юга России.
2 Мелюзина — фея, героиня кельтского фольклора, позже — латинской поэмы, французских, немецких и польских романов, которая периодически превращалась в полуженщину, полузмею, обитавшую в воде. «История благоприятна о благородной и прекрасной Мелюзине с польского на словенский (язык) на Москве преведеся преводником Иваном Руданским в лето 7185 (1677)» (см. рукописи: ГБЛ, Унд. 939. Л. 143; ГПБ, Q.XVII. 8; и др.).
3 Легендарный рассказ о происхождении скифов от Скифа, сына Геракла, и женщины-змеи Гилеи, впервые был зафиксирован Геродотом (Геродот. История. Л.: Наука, 1972. С. 189).
4 Вслед за А. Гваньини, А. И. Лызлов называет русских — «москва», украинцев и белорусов — «россиане», молдаван и румын — «волохи», а под словом «татарове» подразумеваются все кочевые племена Восточной Европы.
5 Перечисляются упоминаемые античными историками восточноскифские племена.
6 Легендарные библейские страны, местоположение которых толковалось по-разному: от Менгрелии на Кавказе — до Индии и Монголии (ср. л. боб.—7).
7 Вопрос о происхождении монголо-татар весьма сложен и до конца не выяснен современной наукой. В китайских источниках монголы и татары называются «да-да». Существуют версии, что монголы — одно из татарских племен и, наоборот, племенное название татар давалось монголами покоренным тюркским народам, и т. д.
8 Имеется в виду, видимо, Урал.
9 Имеется в виду, видимо, государственное образование в области Бактриана (верхнее течение Амударьи), существовавшее уже в 1-й пол. I тыс. до н. э. В VI—IV вв. до н. э. входило в состав державы Ахеменидов, покоренной Александром Македонским, после распада его империи составляло ядро Греко-Бактрийского царства (ок. 250—140—130 гг. до н. э.), а затем стало центром созданного кочевниками тохарами Кушанского царства (I—III вв. н. э.). Парфянское царство было основано вторгшимися в Парфию кочевниками саками (по Лызлову — сагами) из племени парнов (дахов) в III в. до н. э., вскоре ассимилированными коренным населением. В результате войн с Селевкидами Парфянское царство к кон. II в. до н. э. превратилось в мировую державу, включавшую в свои границы Месопотамию и почти весь Иран. Саки, разгромившие Греко-Бактрийское царство, в кон. II в. до н. э. заняли северные области Парфии. С переменным успехом Парфянское царство вело длительные жестокие войны {448} с Римом (I в. до н. э.— II в. н. э.), используя и помощь саков, пока в 220-х гг. н. э. не пало под ударами Сасанидов.
10 Сарматами называли кочевые ираноязычные племена, расселившиеся в IV— III вв. до н. э. на территории от Тобола до Дуная и объединенные в союзы племен — языги, роксоланы, сираки, аорсы и аланы. Со II в. до н. э. утвердили свое господство в степях Северного Причерноморья языги и роксоланы, однако оно было утрачено в связи с нашествием готов (III в. н. э.), а затем гуннов (IV в. н. э.). Часть сарматских племен была вовлечена в Великое переселение народов (отдельные их группы достигли даже Северной Африки). Другая часть осталась в причерноморских степях и смешалась со славянами. Третья часть племен закрепилась на Кавказе и в Средней Азии. А. И. Лызлов справедливо не соглашается с мнением ряда польских историков, рассматривавших сарматов как прямых предков славян. Он указывает на причину этой ошибки.
11 Сведения об амазонках А. И. Лызлов передает в основном по Хронике А. Гваньини. Этот весьма популярный в античной и средневековой историографии сюжет был одним из любимых в греческой мифологии. Он нашел свое отражение сначала в «Илиаде», а затем был зафиксирован в «Истории» Геродота.
12 Рассказ А. И. Лызлова перекликается со сведениями об амазонках, издавна бытовавшими на Руси. Уже в Повести временных лет были приведены выписки из Хроники Георгия Амартола, византийского историка IX в.: «Другой закон у гилий: жены у них пашут, и созидают храмы, и мужские деяния совершают, но и любви предаются сколько хотят, не сдерживаемые своими мужьями и не стыдясь. Есть среди них и храбрые женщины, и женщины, умелые в охоте на зверей. Властвуют жены эти над мужьями своими и воинствуют, как и они... Амазонки же не имеют мужей, но как бессловесный скот однажды в году, близко к весенним дням, выходят из своей земли и сочетаются с окрестными мужчинами, считая то время как бы неким торжеством и великим праздником. Когда же зачнут от них в чреве, снова разбегаются из тех мест. Когда же придет время родить, и если родится мальчик, то убивают его, если же девочка, то прилежно вскормят ее и воспитают...» и т. д.
13 Рассказ об отрубленной амазонками голове Кира восходит к Геродоту (История, с. 79).
14 Автор «Скифской истории» цитирует А. Гваньини, придерживавшегося так называемой сарматской теории, согласно которой польская шляхта, в отличие от крестьян и горожан, происходила не от славян, а от сарматов, что, по мнению шляхтичей XVI и XVII вв., обосновывало их «природные» права и привилегии.