Колыбельная розе палмейрао 5 страница

противников оказалось так много, то разве было бы трусостью отступить,

оставив поле битвы за ними? Гума задумался. И все же кто ж поступил бы

иначе, чем Траира? Кто из них в подобном случае не схватился бы за

нож? Но спорить не о чем: Траира умирает. Надо как-то избежать

досмотра, чтоб довезти мертвеца до порта, где можно отдать его тем,

кто его оплачет.

Вот канал уже пройден. Гума зажег фонарь и спустился в трюм.

Траира лежит на боку, ему каким-то чудом удалось повернуться. Тонкая

струйка крови стекает из раны. Гума наклоняется:

- Тебе нужно что-нибудь, брат? Мы идем в Баию.

Угасающий взгляд Траиры останавливается на нем.

- Воды...

Гума приносит кувшин, наклоняется, прислоняет горлышко ко рту

умирающего. Траира пьет с трудом. Потом снова медленно поворачивается

животом вверх. Пристально смотрит на Гуму.

- Это Гума?

- Ну да, я.

- Парень тот умер, так ведь?

- Так...

- Никогда я не убивал человека... Сам себе могилу роешь...

- Так уж случилось.

- Что станется теперь с моей женой?

- Ты женат?

- Женат. Три дочки у меня. В Санто-Амаро. Что с ними будет?

- Ничего плохого. Ты поправишься, вернешься к ним.

- Полиция гонится за нами?

- Мы ее перехитрим.

- Иди к рулю, не задерживайся.

Гума идет к рулю. Идет, задумавшись о том, что вот, оказывается,

у Траиры есть жена и три дочери. Кто прокормит теперь такую семью?

Правильно говорит старый Франсиско, что моряк не должен жениться. В

один прекрасный день приходит беда, и дети остаются без хлеба. И

все-таки он, Гума, хочет жениться. Хочет привести Ливию на свой шлюп,

хочет иметь сына... Глухой голос Траиры снова зовет:

- Гума!

Он спускается к нему. Траира делает тщетную попытку приподнять

голову.

- Ты слышал гудок баиянского парохода?

- Нет.

- Я слышал. Он сейчас уже отплывает. Ничего не выйдет. Они на

корабле, ведь верно?

Гума знает, что он говорит о полиции. Верно, зачем отрицать...

Траира продолжает:

- Они нас догонят. И убьют.

Тишина. Фонарь освещает лицо Траиры, искаженное болью.

- Есть один выход. Я все равно умру. Ты помоги мне подняться, я

брошусь в воду. Когда они нас догонят, меня уж не найдут...

- Ты с ума сошел, приятель. Я еще умею управлять судном.

- Дай воды.

Гума идет за водой. Теперь действительно слышен гудок баиянского

парохода. Через минуту он снимется с якоря и пойдет в погоню за ними.

Когда с палубы завидят парусник с людьми, все будет потеряно. Пароход

поплывет дальше, а вооруженные полицейские прикончат их. Скажут потом,

что они оказали сопротивление, хотя Гума даже и не сможет оказать

сопротивление: нож годен лишь в прямой схватке - грудь с грудью, а

полицейские перепрыгнут на шлюп, уже нацелив свои парабеллумы и ружья.

Нынче ночью они вместе с Траирой отправятся на свидание к Жанаине,

царице вод. Он не увидит больше Ливию, не увидит больше старого

Франсиско... "Смелый" летит по волнам стрелою, подгоняемый ветром.

"Смелый" отдаст кормчему всю быстроту, на какую способен, но это

последний бег "Смелого". Он будет продырявлен пулями, может быть,

затонет вместе со своим хозяином. Его фонарь не засветится больше в

этой гавани, он не пересечет больше эту реку, не помчится весело,

состязаясь в быстроте со шхуной шкипера Мануэла... Там, в большой зале

публичного дома, остался мертвый курсант, осталась и убитая женщина.

Гума только сейчас вспомнил о ней. Она умерла, спасая его, и была

молода и красива. Оставила эту жизнь, ибо не для такой жизни родилась.

Если б она не умерла, то не расставалась бы уж со стаканом, спилась бы

и состарилась раньше времени. Она умерла, как жена моряка. Она не была

публичной женщиной, случайно убитой в перестрелке. Она была женой Гумы

- Иеманжа знает это и наверняка возьмет ее с собою в плавание к землям

Айока и сделает ее своей любимой служанкой, из тех, что расчесывают

волоса богини, когда она отдыхает на большом камне у мола... Она была

молода и красива. Она умерла из-за любви к моряку, и поэтому, хоть

тело ее будет предано земле, Иеманжа, без сомнения, придет за нею,

чтоб взять ее к себе в служанки. Гума расскажет Ливии эту историю. И

если у них родится дочь, он назовет ее Ритой... Слышится гудок

баиянского парохода. Разносится над каналом. Скоро пароход поравняется

с ними, спустит, шлюпку с полицейскими и исчезнет в темноте. Тогда все

будет кончено... "Смелый" мчится изо всех сил. Мчится навстречу

гибели, ибо пробил его час. Нынче они отправятся в вечное плавание к

землям Айока, что прекраснее всех других земель. Там Рита, наверно,

уже ждет.

Внезапно Гума слышит какой-то шорох. Словно кто-то ползет по

палубе. Да, ползет. Очень медленно, очень тихо, в сторону борта. Гума

на мгновение оставляет руль и всматривается. Это Траира хочет

броситься в воду. Гума кидается к нему, чтоб остановить, и Траира еще

борется с ним из последних сил, он решил разом покончить со всем этим,

он не желает, чтоб Гума жертвовал собой из-за него. Бритая голова

поблескивает в свете фонаря. Гума волочит его на прежнее место. Траира

смотрит на него с благодарной гордостью. Он тоже твердо знает закон

пристани и твердо знает, что Гума выполнит этот закон. Что ж делать,

придется умирать вместе. Траира спрашивает:

- У тебя есть второй нож?

- Есть. Зачем?

- Дай мне. Я хочу умереть как мужчина. У меня еще хватит сил

увести с собою кого-нибудь из них... - Он с трудом улыбается.

Гума отдает ему нож и возвращается к рулю. Он тоже будет

защищаться. Не согласится умереть, как рыба, вытащенная из воды. Он

выпустит нож, только когда упадет, чтоб умереть. Он не увидит больше

Ливию, она выйдет замуж за другого, у нее будут дети от другого. Но

когда Гума упадет, сраженный, последнее, что он произнесет, будет имя

Ливии. Жаль, что здесь сейчас нет Руфино. Негр написал бы татуировкой

имя Ливии на руке Гумы.

Внезапно в темноте блеснул свет фонаря чьей-то шхуны. Кто бы это

мог быть? Скоро он узнает. Если друг, то это может оказаться

спасением. Парусник приближается. Это шхуна Жакеса. Еще сегодня утром

они дрались на песке прибрежья. Но Гума знает, что он может обратиться

за помощью. Так велит закон пристани.

В ответ на световой сигнал Гумы шхуна Жакеса останавливается.

Жакес поражен. Он целый час ждал возможности расквитаться с Гумой за

утреннюю драку. Но, узнав о случившемся, о преследовании, об умирающем

Траире, Жакес сразу же забыл о недавних обидах. Вдвоем они переносят

Траиру на шхуну Жакеса. Раненый задыхается, он близок к смерти. Гума

предупреждает:

- Жду в Марагожипе.

- Договорились.

- Счастливого пути...

Оба парусника отплывают одновременно. Теперь уж ничего не

случится. Никому не придет в голову осматривать шхуну Жакеса,

направляющуюся в Кашоэйру. А на "Смелом" ничего подозрительного не

найдут. Никто не может с твердостью сказать, что Гума замешан в

недавних беспорядках, разве что женщины, а они не выдадут. Он

свободен.

"Смелый" все же подвергся досмотру (Гума успел смыть пятна крови

в трюме), но ничего не нашли и оставили в покое. Жакес вскоре

вернулся. Гума уже грузил ящики с сигарами. Потом парусники пошли

вместе, Жакес все равно опоздал, куда собирался, и теперь мог идти с

Гумой до конца. Траира не умер. Из трюма шхуны Жакеса слышались его

стоны. Утро стояло ясное, когда они дошли до Баии. Баиянский пароход

давно уж стоял на причале. На пристани все уже знали о вчерашнем

происшествии. Жакес остался на шхуне, Гума отправился разыскивать

доктора Родриго. Траира все стонал в трюме. И говорил о жене, о семье,

о трех дочерях. В бреду ему представлялся огромный корабль -

трансатлантик, бросающий якорь у причала. Корабль пришел за ним,

Траирой, чтоб отвезти на дно морское, и был уже вовсе и не корабль, а

огромная черная грозовая туча, причалившая к берегу. Корабль бросает

якорь... Туча бросает якорь... Буря пришла за ним, Траирой, убившим

человека, пришла, чтобы увести с собою. Где жена, где дочери, почему

не машут ему с пристани на прощание? Ведь Траира уезжает от них на

большом корабле, на большой черной туче. Нет, нет, он не уедет, как

может он уехать, если здесь нет жены и дочек, чтоб махать ему платком

на прощанье? Траира, уже на борту большого корабля, на борту тучи, в

самом средоточии бури, все говорит о жене, о семье, о трех дочерях:

Марта, Маргарита, Ракел.

МАРТА, МАРГАРИТА, РАКЕЛ

В порту считалось непререкаемой истиной, что доктор Родриго

принадлежит к семье моряков и что родители его и деды были

потомственными моряками, а более далекие предки пересекали моря и

океаны на своих судах, что и являлось их единственным промыслом в

жизни. Ибо иначе совершенно невозможно было бы объяснить, почему врач

с высшим образованием и дипломом покинул красивые улицы города и

поселился в жалком домишке на побережье вместе со своими книгами,

котом и графинами крепких напитков. Несчастная любовь тут не

подходила. Доктор Родриго был еще слишком молод для такой неизлечимой

болезни. Безусловно, - утверждали матросы, рыбаки и лодочники, - он из

моряцкой семьи и тянется к морю. И поскольку он тощ и слаб и не

способен, таким образом, управлять судном или таскать на спине тяжелые

мешки, то и решил лечить моряков, возвращая к жизни тех, кого буря

выпустила из своих когтей полумертвыми. Он же обычно давал денег на

похороны бедняков и помогал потом их вдовам. Удавалось ему и спасать

из тюрьмы тех, что были задержаны в пьяном виде. Много хорошего делал

он людям моря, и в порту его уважали, а слава его дошла до таких

глухих мест, куда доходила лишь слава о подвигах самых храбрых

моряков. Но было в его жизни кое-что, о чем моряки не знали. Быть

может, только учительница, дона Дулсе, знала, что он пишет стихи о

море, ибо доктор скрывал свои поэтические опусы, считая их слабыми и

недостойными темы. Дона Дулсе тоже не до конца понимала, почему он

все-таки живет именно здесь, будучи состоятелен и уважаем в богатых

кварталах города. Одевался он в поношенное платье, без галстука, и

когда ему не надо было идти к больным (многих из которых он лечил

бесплатно), то все больше сидел у окна, курил трубку и смотрел на

вечно новую панораму моря.

Люди с пристани по вечерам заходили к нему послушать радио,

музыку из других стран, завлекавшую воображение. Они уже привыкли к

своему доктору и смотрели на толстые, нарядные книги как на друзей

(поначалу они побаивались этих книг, служащих преградой между ними и

доктором Родриго) и почти всегда кончали тем, что выключали радио и

сами пели для доктора свои любимые песни моря.

Его жизнь на побережье, среди моряков, целиком отданная им, не

была тайной для одного лишь старого Франсиско, как-то раз сказавшего

ему:

- Ваш отец был моряком, правда ведь, доктор Родриго?

- Насколько мне известно, нет, Франсиско.

- Значит, дед...

- Деда я не знал, а отец как-то не нашел времени о нем

рассказать, - улыбался Родриго.

- Моряком был, - уверял Франсиско. - Я знал его. Командовал

большим кораблем. Хороший человек. Все в округе его любили.

И Франсиско был искренне убежден, что действительно знал деда

Родриго, несмотря на то, что сам только что выдумал это. Отсюда и

пошел этот слух, которому все верили: что Родриго - из семьи

потомственных моряков. И все ждали, что в один прекрасный день доктор

Родриго женится на учительнице Дулсе. Они встречались, прогуливались

вместе, беседовали... Но никогда не возникал у них разговор о свадьбе.

Однако на побережье все ждали этой свадьбы и даже обсуждали

подробности праздника. А самые близкие друзья доктора иногда даже

позволяли себе некоторые намеки, но Родриго только улыбался, сжимался

как-то, словно стараясь плотнее укрыться в свое поношенное платье, и

менял тему разговора. И возвращался к своим книгам, к своим больным

(особенно один чахоточный мальчик занимал его мысли и почти все его

время) и к созерцанию моря.

Вначале доктор Родриго часто бывал в городе. Он надеялся, что его

предложения о гигиенических мерах по улучшению жилищ моряков найдут

отклик. Потом перестал бывать. Дона Дулсе все ждала чуда. Придет чудо

- и тогда жизнь на побережье станет прекрасной. И тогда доктор Родриго

сможет писать о море стихи поистине прекрасные, столь же прекрасные,

как и само море.

Гума входит в комнату, служащую доктору приемной, Толстая женщина

стоя слушает жалобы матери чахоточного мальчика, которого та держит за

руку. Мальчик худенький, кожа да кости, все время кашляет, и кашель у

него такой сильный, что вызывает слезы на глаза. Молоденькая девушка,

сидящая в углу, с ужасом смотрит на него и закрывает рот платком. Мать

мальчика рассказывает:

- Иной раз думаю, прости меня господи, - и она бьет себя ладонью

по губам, - что лучше б было, коли бог забрал бы его к себе...

Страданье-то какое... Для всех нас страданье. Всю-то ночь кашляет,

кашляет, конца не видно... Какая ж ему, бедняжечке, радость в жизни

дана, раз он и играть-то с другими детьми не может? Иной раз думаю:

помоги нам господи, возьми его от нас... - Она проводит рукавом по

глазам и плотней застегивает курточку на малыше, который кашляет и

кажется далеким, далеким от всего, что происходит.

Толстая женщина сочувственно кивает головой. Девушка в углу

спрашивает:

- Когда же он заболел?

- Да вот простудился, потом все хуже и хуже, так и впал в

чахотку...

Толстая женщина советует:

- А вы не хотите свести его к отцу Анселмо? Говорят...

- Да уж водила... Не помогает... Доктор Родриго уж так заботится,

ровно отец родной...

- Иеманжа хочет взять его к себе, - заключает толстая женщина.

Гума спрашивает:

- Доктор Родриго скоро освободится, Франсиска?

- Не знаю, Гума. Там у него Тибурсио, он ранен в ногу... А вы

что, больны?

- Нет. У меня дело к нему...

Мальчик снова принялся кашлять. Толстая женщина обращается теперь

к Гуме:

- Вы ведь знаете Мариану, да? Жену Зе Педриньо?

- А-а, знаю.

- Так у нее тоже была чахотка. Высохла, как треска сушеная.

Харкала кровью так, что казалось, вот-вот сердце выхаркает. Так вот,

отец Анселмо дал питье, все как рукой сняло.

- А моему Мундиньо не помогло. Отец Анселмо даже сам посоветовал

обратиться к доктору Родриго. Доктор сделал все, что только мог.

Видно, нет надежды...

Дверь комнаты, служащей кабинетом, отворилась, Тибурсио вышел,

прихрамывая. Доктор показался на пороге в белом халате. Худое,

костистое лицо его было серьезно. Поздоровался с Гумой:

- Заболел, Гума?

- Мне нужно поговорить с вами, доктор. Дело очень срочное.

- Войдите. - Он обернулся к женщинам: - Подождите немного.

Через несколько минут оба вышли из кабинета, Родриго уже в

пиджаке, с чемоданчиком в руках. Он предупредил женщин:

- Зайдите через два часа. Срочный случай. - У двери он обернулся:

- Не забудьте дать мальчику лекарство, дона Франсиска. Перед едой...

Они уже шагали по набережной, когда Родриго попросил:

- Теперь расскажите мне, что произошло.

Гума рассказал. Доктору все можно было сказать, он свой, как если

б сам был моряком. Гума рассказал о схватке, о смерти Риты, о том, как

был ранен Траира.

- Курсант умер. А Траира совсем плох, бедный...

Они зашлепали по грязи причала, прыгнули на палубу шхуны Жакеса.

Доктор Родриго соскочил в трюм. Траира бредил и звал дочерей - Марта,

Маргарита, Ракел. И все узнавали теперь, что Марта уже взрослая-

восемнадцать лет, красавица, что Маргарита любит бегать по прибрежным

камешкам и плескаться в реке, у нее длинные волосы и, хоть ей всего

четырнадцать, на нее уже заглядываются... Но больше всего тосковал

Траира по Ракел, которой нет еще трех, и говорить толком не умеет, и

такие чудные выдумывает слова...

Жакес сказал:

- Он забывается уж...

Марта, Маргарита, Ракел... Он звал их и звал, непрерывно,

настойчиво. Марта хорошо шила и даже начала вышивать приданое - жених

может появиться каждый день... Маргарита бегала по камешкам, каталась

по песку, плавала как рыба... Ракел болтала что-то невнятное,

рассказывала о чем-то старой кукле, которая одна ее понимала. Ракел он

звал чаще других, это о ней, Ракел, больше всего болела его душа.

Ракел разговаривала со старой куклой, говорила ей, что забросит в

угол, что папа обещал привезти новую с золотыми волосами... И

умирающий отец все звал Ракел, звал Марту, Маргариту, звал и свою

старуху, что ждет его и, наверно, нажарила для него рыбы к ужину, как

всегда.

Родриго осмотрел рану, умирающий уже никого и ничего не слышал,

не замечал ничьего присутствия. Он видел только трех своих девочек,

пляшущих вокруг него, радостно прыгающих рядом, весело смеющихся, -

Марта, Маргарита, Ракел. Новая кукла была на руках у Ракел, та, что он

привез ей из этого путешествия. Он теперь плывет на корабле, похожем

на тучу, а Марта, Маргарита и Ракел пляшут на пристани, пляшут,

взявшись за руки, как в те счастливые дни, когда он, Траира,

возвращался из долгих странствий и бросал на стол привезенные подарки.

Марта одета в подвенечное платье, Маргарита прыгает по камешкам, что

собрала на берегу реки, Ракел прижимает к груди новую куклу...

- Придется оперировать.

- Что вы сказали, доктор?

- Надо извлечь пулю... Да и то вряд ли... Придется доставить его

ко мне домой. У него есть семья, так я понял?

Траира звал:

- Марта, Маргарита, Ракел...

- А как мы его доставим? - спросил Жакес.

В конце концов решили: в подвесной койке. Сначала направили судно

к пустынному берегу гавани. Положили Траиру на койку-сеть, продели

шест и понесли на плечах. Дома у Родриго инструменты всегда были

наготове, и операция была начата сразу же. Гума и Жакес помогали и

видели кровавый разрез, вынутую пулю, вновь зашитую рану. Это походило

на то, как чистят рыбу. Теперь Траира спал, не говорил больше о

дочерях, не звал их.

- Он поправится, доктор?

- Боюсь, что он не выдержит, Гума. Слишком поздно. - Доктор

Родриго мыл руки.

Гума и Жакес стояли и смотрели на товарища. Бледно-серое лицо,

бритая голова, огромное тело, забинтованный живот... Казалось, он уже

ушел от них, уже не принадлежит этому миру. Гума промолвил:

- У него есть семья. Жена и три дочери. Моряк не должен жениться.

Жакес повесил голову: он собирался жениться через месяц. Доктор

Родриго спросил:

- А где находится его семья?

- Он проживал в Санто-Амаро... Где-то в тех местах...

- Надо сообщить...

- Наверно, уже знают... У плохих вестей ноги длинные...

- Полиция, наверно, там уже была.

Дон Родриго сказал:

- Идите по своим делам, я позабочусь о нем.

Они вышли. Гума в дверях обернулся и взглянул на лежащего без

сознания и тяжко дышащего человека. Доктор Родриго, оставшись один,

обратил свой взгляд на море за окном. Тяжела жизнь моряка. Гума

говорит, что моряк не должен жениться. Обязательно настанет день,

когда семья будет обречена на нищету, обязательно придется голодать

каким-нибудь Мартам, Маргаритам и Ракелам... А дона Дулсе ждет чуда...

Родриго хотел было вернуться к своей поэме о море, но умирающий рядом

человек, казалось, восставал против всей этой описательной лирики,

посвященной морю. И в первый раз в жизни Родриго подумал, что если

писать поэму о море, то надо, чтоб это была поэма о нищей и

страдальческой жизни моряков.

Потом пришла смерть - спокойная. Траира уже не плыл на корабле.

Доктор позвал Гуму и Жакеса. Траира увидел три тени вокруг своего

ложа. Он уже не стонал. Он вытянул руку, прощаясь, но не с доктором и

двумя друзьями прощался он. Он видел трех дочерей вокруг своей

постели, трех дочерей, что будили его, ибо солнце высоко стояло в небе

(солнце и впрямь залило комнату) и пора было вставать и выходить в

море на своей лодке. Он протянул руку, ласково улыбнулся (доктор

Родриго ломал руки, стоя в изголовье), прошептал имена: Марта,

Маргарита, Ракел, повторил: Ракел - и уплыл на своей лодке...