Первая поэма» Древней Индии 2 страница. Те художественные открытия, которыми богата «Рамаяна», несомненно, были намеренными, осознанными, составляли внутренне связанную систему

Те художественные открытия, которыми богата «Рамаяна», несомненно, были намеренными, осознанными, составляли внутренне связанную систему. И хотя, как мы говорили, формировалась поэма в устном народном творчестве, конечный облик ее, видимо, сложился под влиянием индивидуального почерка выдающегося поэта-новатора. Кто был этим поэтом: Вальмики, как утверждает традиция, или — что представляется более вероятным — некий неизвестный нам автор, скрывшийся за авторитетным именем древнего сказителя, — мы не знаем. Но так или иначе этот поэт удостоился в Индии читула «адикави» — «первого поэта», а сама «Рамаяна» по праву именуется «адикавьей», то есть «первой поэмой», первым собственно литературным произведением.

* * *

Предлагаемый читателю перевод «Рамаяны» — наиболее полный из имеющихся на русском языке. До сих пор — причем в весьма малом числе — были переведены лишь отдельные фрагменты поэмы. В 1965 году ленинградскими санскритологами Э. Н. Темкиным и В. Г. Эрмаком сделан ее прозаический пересказ.

«Рамаяна» — произведение чрезвычайно большого размера, оно состоит из двадцати четырех тысяч двустиший, то есть приблизительно в два раза превышает по объему «Илиаду» вместе с «Одиссеей». Из этого количества в книге переведены шесть тысяч строк оригинального поэтического текста. Переводчик ставил себе задачей последовательно познакомить читателя с основным содержанием поэмы, ее ключевыми эпизодами, характерными для нее описаниями городов, природы, времен года и т. д., мифологическими и легендарными отступлениями. Для того чтобы дать целостное представление об индийском эпосе, не нарушая его сюжета, остальные части поэмы представлены в сжатом прозаическом изложении.

Перед поэтом-переводчиком стояла, кроме того, исключительно сложная проблема — передать средствами русского стиха санскритскую метрику. Санскритское стихосложение считается квантитативным, то есть пострренным, подобно античному, на чередовании кратких и долгих слогов. Однако чередование это — особенло в эпическом стихе — крайне нерегулярно, и сколько-нибудь адр-кватно воспроизвести его невозможно Ввиду этого не существует устойчивой традиции перевода на русский язык древнеиндийской поэзии Здесь каждому переводчику так или иначе приходится силой поэтической интуиции отыскивать собственный путь Основной размер, которым написана «Рамаяна», — шлока, состоящая из двух нерифмованных полустиший (к ним иногда добавляется третье) но шестнадцать слогов в каждом. В предлагаемом переводе шлока передается рифмованными двустишиями, написанными пятистопным амфибрахием — по пятнадцать слогов в каждой строке. Второй, гораздо реке встречающийся эпический размер, — триштубх, составляющий четыре одиннадцатисложных строки В переводе «Рамаяны» ему соответствуют четверостишия — моноримы, тоже из одиннадцати слотов в строке, написанные пятистопным ямбом. Конечно, любой способ перевода санскритских эпических стихов по необходимости условен, и естественно, главную свою задачу поэт-переводчик видел в наиболее адекватной передаче художественной выразительности и силы древнеиндийского подлинника.

П. Гринцер

Книга первая. Детство

Красноречивейший среди людей, благомудрый подвижник Вальмики, спросил у святого Нарады: «О добросклонный, знающий веды! Назови мне имя безгрешною мужа, того, кто превосходит всех доблестью и отвагой, ученостью и добродетелью, верного в слове, прекрасного ликом и статью, не подверженного гневу, но в битве способного вселить ужас даже в небожителей».

И ответствовал святой Нарада: «Таков Рама, сын царя Дашаратхи из рода Икшваку!»

Выслушав из уст Нарады историю Рамы, Вальмики пожелал воспеть его деяния стихами, достойными великих подвигов Богоравного

Однажды Вальмики, придя на берег реки Тамаса, сказал своему ученику: «Взгляни, Бхарадваджа, на прекрасную, ничем не загрязненную местность. Прозрачны и невозмутимы волны этой священной реки!»

У опушки леса Вальмики увидел прелестную чету сладкогласных цапель краунча, погруженных в любовную игру. Но не прошло и мгновенья, как внезапно подкравшийся охотник пронзил стрелой самца с золотистым хохолком. Жалобные крики маленькой цапли краунча, оплакивающей супруга, что простерся на земле, раскинув крылья, тронули подвижника. В негодовании он воскликнул:

Будь проклят подкравшийся к завороженным любовью,

Нарушив природы гармонию пролитой кровью!

Затем, как бы взвешивая смысл изреченного, великий Вальмики с удивлением помолчал и, после недолгого раздумья, обратился к Бхарадвадже: «О сын мой! Слова, только что произнесенные мной в порыве сострадания к умирающей птице, не что иное, как мерные строки стиха! Их можно петь, вторя себе на вине. Этот стих назову я «шлокой», ибо он рожден печалью моего сердца».

Тем временем явился отшельнику четырехликий Брахма и сказал: «О лучший из святожителей! Стих, по наитию слетевший с твоих уст и названный «шлокой», внушен мною, дабы воспел ты этим стихом подвиги богоравного потомка рода Икшваку».

Доколе высятся горы на земле и текут реки, до тех пор деяния Рамы будут жить в сердцах людей!

Часть пятая (Царство и столица Дашаратхи)

Сарайю-рекой омываясь, довольством дышала

Держава обширная - славное царство Кошала,

Где выстроил некогда Ману, людей прародитель,

Свой город престольный, Айодхью, величья обитель.

Двенадцати йоджанам был протяженностью равен

Тот город и улиц разбивкой божественной славен.

На Царском пути, увлажненном, чтоб не было пыли,

Охапки цветов ароматных разбросаны были.

И царь Дашаратха, владетель столицы чудесной,

Возвысил ее, словно Индра - свой город небесный.

Порталы ворот городских, защищенных оружьем,

Украшены были снаружи резным полукружьем.

Какие искусники здесь пребывали, умельцы!

На шумных базарах народ зазывали сидельцы.

В том граде величия жили певцы из Магадхи,

Возничие жили в том граде царя Дашаратхи.

И были на башнях твердыни развешаны стяги.

Ее защищали глубокие рвы н овраги.

А если пришельцы недоброе в мыслях держали,

Им ядра булыжные в острых шипах yгрожали!

Столица, средь манговых рощ безмятежно покоясь,

Блистала, как дева, из листьев надевшая пояс.

Там были несчетные копи, слоны и верблюды.

Там были заморских товаров навалены груды.

С дарами к царю Дашаратхе соседние раджи

Съезжались - ему поклониться, как старшему младший.

Дворцы и палаты искрились, подобно алмазам,

Как в райской столице, построенной Тысячеглазым.

Был сходен отчасти с узорчатой, восьмиугольной

Доской для метанья костей этот город престольный.

Казалось, небесного царства единодержавец

Воздвигпул дворцы, где блистали созвездья красавиц.

Сплошными рядами, согласья и стройности ради,

На улицах ровных стояли дома в этом граде.

Хранился у жителей города рис превосходный,

Что «шали» зовется и собран порою холодной.

Амбары Айдохьи ломились от белого шали!

Там сахарный сок тростника в изобилье вкушали.

Мриданги, литавры и вины в том граде прекрасном

Ценителей слух услаждали звучаньем согласным.

Так божьего рая святые насельники жили,

За то, что они на земле, как отшельники, жили!

В столице достойнейшие из мужей обитали.

Они в безоружного недруга стрел не метали.

Отважные лучники, в цель попадая по звуку,

Зазорным считали поднять на бессильного руку.

Им были добычей могучие тигры и вепри,

Что яростным ревом будили дремучие дебри.

Зверей убивали оружьем иль крепкой десницей,

И каждый воитель владел боевой колесницей.

Властитель Кошалы свой блеск увеличил сторицей,

Гордясь многотысячным войском и царства столицей!

Там были обители брахманов, знающих веды,

Наставников мудрых, ведущих с богами беседы.

Там лучшие жили из дваждырожденных,

Послушных Велению долга, мыслителей великодушных,

Радевших о жертвенном пламени, чтоб не угасло,-

В него черпаком подливавших священное масло.

Часть шестая (город Айдохья)

Айодхьи достойные жители - вед достиженьем

Свой ум возвышали и пользовались уваженьем.

Их царь Дашаратха, священного долга блюститель,

Из рода Икшваку великоблестящий властитель,

Исполненный доблести муж, незнакомый с боязнью,

Для недругов грозный, за дружбу платящий приязнью,

Был чувствам своим господин, и могущества мерой

Он с Индрой всесильным сравнялся, богатством - с Куберой.

Преславный Айодхьи владыка был мира хранитель,

Как Ману, мудрец богоравный, людей прародитель.

И град многолюдный, где властвовал царь правосудный,

Был Индры столице под стать - Амаравати чудной.

От века не ведали зависти, лжи и коварства

Счастливые и беспорочные жители царства.

Не знали в Анодхье корысти, обмана, злорадства,

Охотников не было там до чужого богатства.

Любой, кто главенствовал в доме, не мог нахвалиться,

Как род благоденствовал и процветала столица!

Исполненных алчности, не признающих святыни,

Невежд и безбожников не было там и в помине.

Владел горожанин зерном, лошадьми и рогатым

Скотом в изобилье, живя в государстве богатом.

Снискали мужчины и женщины добрую славу

И этим обязаны были безгрешному нраву.

Привержены дхарме, в поступках не двойственны были,

Души красота и веселость им свойственны были,

И сердцем чисты, как святые отшельники, были,

И перстни у лих, и златые начальники были,

Никто не ходил без пахучих венков и запястий,

И не было там над собой не имеющих власти,

И тех, что вкушают еду, не очистив от грязи,

Что без омовений живут и сандаловой мази,

Без масла душистого, без украшений нагрудных,

И не было там безрассудных иль разумом скудных.

А жертвы богам приносить не желавших исправно

И пламень священный блюсти - не встречалось подавно!

И не было там ни воров, ни глупцов, ни любовной

Четы, беззаконно вступающей в брак межсословный.

Мыслители и мудрецы, постигавшие веды,

Ученые брахманы, предотвращавшие беды,

Дары принимая, о благе радетели были,

Собою владели, полны добродетели были.

Но знали в Айодхье мучителей и нечестивцев,

Уродов, лжецов, ненавистников и несчастливцев.

Вовек не встречались на улицах дивной столицы

Злодеи, глупцы, богохульники или тупицы.

Шесть мудрых порядков мышленья усвоены были

Мужами Айодхьи, что храбрые воины были

Притом отличались они благородства печатью,

А женщины - редкой красой и пленительной статью.

Отважный, радушный, за гостя богам благодарный,

Делился народ на четыре достойные варны.

Держались дома долговечных и благосердечнеых

Мужей, окруженных потомством от жен безупречных.

Лад воинством - брахманов славных стояло сословье.

Ему подчинялись с достоинством, без прекословья.

Отважных воителей чтили всегда земледельцы,

Торговцы, потомственные мастера и умельцы.

Купец ли, ремесленник, воин ли, брахман ли мудрый, -

Трем варнам служили с отменным усердием шудры.

Пещерой со львами был город, наполненный войском,

Готовым его защищать в нетерпенье геройском.

Свой род из Камбоджи вели жеребцы, кобылицы.

Бахлийские лошади были красою столицы.

Слонов боевых поставляли ей горные кряжи:

Встречались в Айодхье слоны гималайские даже!

И это божественное поголовье слоновье

От Анджаны, от Айраваты вело родословье,

От Ваманы, от Махападмы, что был исполином

И в царстве змеином подземным служил властелинам.

Бхадрийской, мандрийской, бригийской породы был каждый

Из буйных самцов, называемых «Пьющими дважды».

Айодхьи врагов устрашали их мощь и свирепость.

Слоны украшали ее неприступную крепость.

И йоджаны на две свое изливая сиянье,

Столица являлась очам на большом расстоянье.

Айодхьи властителю - недругов грозное войско

Сдавалось, как месяцу ясному - звездное войско.

Счастливой столицей своей управлял градодержец,

Как тысячеглазый владыка богов, Громовержец!

Бездетный царь Кошалы, Дапгаратха молил небежителей даровать ему сына, дабы он мог насладиться радостями отцовства и передать престол достойному преемнику. Небожители и святые отшельники, постоянно страдавшие от притеснений десятиглавого Раваны, властителя кровожадных ракшасов, охотно согласились помочь благочестивому Дашаратхе.

Мирозиждитель Брахма некогда наделил высокомерного владыку Лапки неуязвимостью в борьбе с богами и демонами. Погибнуть же от руки человека повелителю ракшасов не казалось возможным: чересчур велико было могущество свирепого Равапы. Противника, достойного сразиться с ним, среди людей попросту не существовало. Бессмертные боги обратились к Вишну, Хранителю Вселенной, с просьбой воплотиться на земле в образе четырех сыновей праведного царя Дашаратхи. И Миродержец согласился признать последнего своим отцом.

Из жертвенного пламени, разожженного жрецами Дашаратхи, явился Вишну в огненно-красном одеянии, сияя величьем, подобно восходящему солнцу. Волосы его напоминали гриву льва, небесные украшения излучали немыслимый блеск. Был он ростом с гору, и, как жаровня, сверкал его божественный лик. В руках держал он огромный сосуд из чистого золота, накрытый серебряной крышкой. Звук его голоса напоминал сладостный гром лптавров.

«О царь над людьми! — изрек Вишну. — Возьми сосуд c паясой, приготовленной небожителями, и отдай своим супругам. Это яство благословенно! Оно принесет тебе сыновей и увеличит твое могущество».

Дашаратха, благоговейно приняв золотую посудину из рук божества, разделил паясу между своими женами. Половина досталась старшей царице — Каушалье. Восьмая доля — царице Канкейи, любимой супруге государя. Три восьмых небесного кушанья получила младшая царица, Сумитра.

Чрева трех супруг Дашаратхи не остались бесплодными. Каушалья разрешилась от бремени великим Рамой, коему суждено было возвысить славу Дома Икшваку. Кайкейи родила благородного Бхарату, а Сумитра — близнецов Лакшману и Шатругхну. Четыре прекрасных царевича питали глубокую привязанность друг к другу. Лакшмана всем сердцем был предан Раме. Шатругхпа был неразлучен с Бхаратой.

Сыновьям Дашаратхи не исполнилось и шестнадцати лет, когда в Айодхью прибыл царственный подвижник Вишвамитра. Престарелый государь едва не лишился чувств, когда тот попросил отпусти с ним Раму для защиты священной обители от притеснений ракшасов.

Однако делать было нечего! Рама и Лакшмана, с отцовского благословения, отправились в путь к подножию Гималаев. По дороге, совершая подвиги, Рама услышал из уст Впшвамитры немало древних преданий о небожителях и царях из рода Икшваку, правивших некогда Кошалой.

Часть трицать седьмая (Рождение Картикеи)

Выполняя просьбу доблестных царевичей, Вишвамитра поведал им о двух дочерях царя Гималаев, старшей — Ганге и меньшей — Уме.

«О бесценный мой, — начал он свой рассказ. — Да будет известно тебе и твоему отважному брату, что в незапамятные времена Махадева, будучи восхищен красотой Умы, взял ее в жены».

В согласии с мерой времени, принятой у бессмертных богов, он провел с ней сто лет, однако нимало не преуспел в своих притязаниях на супружеское блаженство, ибо Ума была усердной подвижницей, ни за что не желавшей нарушить воздержание.

Между тем боги роптали: «Кто же будет в силах отстаивать наше величье и славу, коль скоро нет отпрыска у этой могущественной четы?» Вмешательство богов рассердило строптивую Уму. Вспыхнув от гнева, изрекла она проклятье: «Да будут ваши жены бесплодны! Да не принесут они вам потомства!»

Небожители обратились к Брахме: «О бог над богами! Махадева и Ума в Гималаях заняты религиозными подвигами. Наши жены проклятьем Умы обречены на бесплодье. Наше величие и слава под угрозой. На них покушаются боговраждебные создания в трех мирах. Откуда взяться могучему воителю, способному им противостоять?»

О добросклонный царевич! Хотя бог-миродержец, родившийся из лотоса, не мог пренебречь проклятьем Умы, дальнейшие слова Брахмы обрадовали небожителей и вселили в них великую надежду.

С богами беседуя, Брахма изрек: «Непреложно

Проклятие Умы! Ею отменить невозможно.

Но старшую дочерь царя Гималаев к зачатью

Ты, Агни, склони, осененный моей благодатьи!

Родит она сына с божественной силой и статью,

Такого, что справится с боговраждебною ратью!

И матерью Ума племяннику будет второю,

Поскольку он Гангой рожден - ее старшей сестрою».

Премного утешены Брахмой, не медля и часу,

Отправились боги на гору святую, Кайласу.

От века ее почитали хранилищем злата.

Здесь Агни увидел безгрешную дочь Химавата.

«Веленье бессмертного Брахмы,- сказал он,- святыня!

И сына должны мы родить непременно, богиня!»

Небесною девой прикинулась Ганга без гнева

И Богу Огня предалась, как небесная дева.

Пылая, он семя свое заронил ей во чрево.

На Гангу оно оказало такое влиянье,

Что каждая жилка ее излучала сиянье.

Но время приспело, и Паваке молвит богиня:

«Мне тягостен блеск несказанный - твоя благостыня!

Час от часу он возрастает! Нести я не в силах

Такое свечение великолепное в жилах.

Во чреве моем словно пламень пылает алтарный.

Мне страшно! Спаси меня, Иавака, бог огнезарный!»

«Богиня, на скат в Гималаях, не слишком отвесный,

Дитя положи!» - отвечает он Ганге небесной.

И Ганга на землю холодную горного склона

Слагает сверкающий плод богоносного лона.

Едва он к земле прикоснулся на склоне покатом,

Как стало его вещество пламенистое златом.

Где почву прожгла неземной этой сущности едкость,

Под ней серебро залегло, дорогое на редкость.

По милости чудных лучей, проницающих в недра,

Железо и красная медь их наполнили щедро.

На цинк и свинец, чтобы не было в этом нехватки,

Свеченья чудесного пущены были остатки.

На листьях и травах густых пламеневшее злато,

Как злато из Джамбу, волшебной реки, было свято.

Лесистые склоны надели такое убранство,

Что залито было немыслимым блеском пространство.

У самых вершин мирозданья, пылающих яро,

Из этого великолепья родился Кумара.

Ему небожители дали шесть любящих нянек.

Был звездами вскормлен и выняньчен Умы племянник.

Криттики питомца, как сына родного, лелея,

Растили, и боги дитя нарекли «Картикея».

Сказали они: «Этот мальчик - наш отпрыск бесценный!

Своими делами прославится он во вселенной».

Купая ребенка, мужьям отвечали богини:

«Мы Скандой - Воителем - звать его станем отныне.

Видать по всему, что дитя - небожителям ровня.

Во мраке сверкает его красота, как жаровня!»

Шесть уст от природы имел богоравный младенец.

Высот мирозданья недаром он был уроженец.

И рос не по дням - по часам этот божий избранник,

Которого сразу кормили сосцами шесть нянек.

Когда он один выступал против демонской рати,

Отваги и мощи с избытком хватало дитяти.

Часть тридцать восьмая (История царя Сагары)

Царь Сагара, древней Айодхьи счастливый владетель,

Коня приготовил для жертвы, явив добродетель.

Приставили к стойлу царёва отважного внука.

Известна была Апшуману возничих наука,

И, кроме того, превосходно стрелял он из лука.

Промеж Гималаев и Виндхьи, угодная небу,

Лежала земля, где вершили правители требу.

Но ракшаса облик приняв, жеребца Шатакрату

Украл и нанес градодержцу Айодхьи утрату.

Все жречество кинулось тут же к царю:

«Не порука в общенье с богами тебе молодечество внука.

А то, что встречает препону твое благочестье,

Иначе нельзя толковать, как худое предвестье!

Найди жеребца, конокрада казни без пощады,

Чтоб не было царскому богослуженью преграды!

Расправишься с вором, повинным в таком святотатстве,

И в жертву коня своего принесешь без препятствий!»

Сын Maну когда-то взыскал за спятую заслугу

Айодхьи царя и вторую цареву супругу.

Вторая супруга Супарне сестрой приходилась.

Десятками тысяч младенцев она разродилась

И юных царевичей доблестью редкой гордилась.

Айодхьи тогдашний властитель и шурин Супарны,

Взывает к бесчисленным отпрыскам царь светозарный:

«Присвоил коня моего похититель коварный!

В какие края он угнал жеребца — неизвестно!

Обрыскайте землю, ищите его повсеместно.

Пускай ваши ногти, с алмазами твердостью споря,

Всю толщу земную разроют от моря до моря,

Чтоб найден был жертвенный конь — такова моя воля!

А вора сюда привезите, ему не мирволя».

Обегав прибрежья морские, долины и кряжи,

Царевичи всюду искали виновника кражи.

Что делать? Нигде ни похитчика нет, ни пропажи.

Искали на суше, а конь — словно канул он в воду!

Святой жеребец не давался цареву приплоду.

Осталось им землю разрыть, по отцову приказу,

Ногтями, что твердостью не уступали алмазу.

Не только ногтями царевичи рыли, к несчастью:

Еще — лемехами, лопатами, всякою снастью!

Была сыновей у царицы несметная сила:

Шесть тысяч помножить па десять она породила.

На столько же йоджан под землю они углубились

И в край супротивный, меж гор Джамбудвипы, пробились.

Земля содрогалась, и тучи над нею клубились.

Когда под землей стали дети царевы чудесить,

А было их — ровно шесть тысяч помножить на десять,

Подземные грады разрыв, наносила увечья

Титанам, и змеям, и демонам рать человечья.

Тогда божества и гандхарвы, титаны и наги

Отправились, движимы высшей заботой о благе,

Защиты искать у создателя нашего Брахмы:

«Неужто должны превратиться в безжизненный прах мы?

Разрывшие землю ногтями и всякою снастью,

Становятся отпрыски Сагары нашей напастью!

Несчетные чада, рожденные сим государем,

Житья не дают под землей приютившимся тварям.

Созданья живые они убивают, увечат.

Страдают и те, что обидчикам смело перечат.

Задеть их попробуй не словом укорным, но взглядом.

В ответ непременно тебя обзовут конокрадом,

Притом святотатцем, что дело, угодное небу,

Прервал, помешав отслужить богохвальную требу».

Но жалобу выслушав, Брахма ответил без гнева:

«Защитник вселенной и тварей живых — Васудева.

Ступайте спокойно и помните: бог изначальный

Уже уготовил мучителям жребий печальный.

За то, что себя запятнали худыми делами,

Царевичей сгубит их собственной ярости пламя.

Вселенной просторы, ее красоту и величье

Хранит Васудева, принявший Капилы обличье.

Земли бытие непреложно: рукою беспечной

Разрушить ее никому не дозволит Предвечный».

Меж тем сыновья, повинуясь отцову приказу,

Ногтями, что твердостью не уступали алмазу,

С неистовством прежним копали за милую душу,

Пока не наткнулись на гороподобную тушу.

Они распознали слона Вирупакшу, который

Восточному краю земли был живою опорой.

Едва головою качнет исполинская туша,

Как сразу придет в содроганье от этого суша.

Они обошли Вирупакшу кругом, уваженье

Ему оказав, и продолжили в недра вторженье.

Восток обозрели царевичи мало-помалу.

По дну океана они прибрели в Расаталу.

Слона Махападму увидели братья на юге.

Исполнен величья, он землю держал без натуги.

И Сауманаса — так Запада звали опору —

Пред ними явился громадиной с добрую гору.

Учтиво они оказали слону уваженье

И, прочь удалившись, копали до изнеможенъя.

Пока не открылось им таинство сомы броженья.

Приблизясь к держателю Севера, Химапандуре,

Они подивились его необъятной фигуре,

И стати его благородной, и складчатой шкуре.

Царевичей буйных — шесть тысяч помножить на десять —

Покинули Химапандуру и ну куролесить.

Они добрались наконец, преисполнены гнева,

До тихой лужайки, где молча стоял Васудева,

Капилы обличье приняв, у зеленого древа.

Вблизи божества жеребец нестреноженный пасся.

И каждый из отпрысков царских со злости затрясся!

Несчетных царевичей тут охватило злорадство.

Вскричали они: «Это ты совершил святотатство!»

Деревьев стволы, валуны, сошники и лопаты

Подняв, устремились вперед, исступленьем объяты:

«Глупец! Конокрад! Мы поймали тебя, похититель

Коня, что для жертвы готовил Айодхьи властитель!»

Легко ли! Взбрело им на ум состязаться с Капилой,

Что был наделен от рожденья божественной силой.

Ему на хулу отвечать не хотелось хулою.

Промолвил он «гм» — и царевичи стали золою.

Часть сорок вторая (Нисхождение Ганги)

«О доблестный и правдолюбивый отпрыск рода Икшваку! — начал Вишвамитра. — Послушай преданье о нисхождении священной реки Гапги на землю. Царством Кошалы правил в ту пору твой предок, правосудный властитель Бхагиратха. Сыновья Сагары — а было их шестьдесят тысяч, о бесценный мой! — пребывали, как тебе известно, в аду. Печальный жребий этих покойных царевичей Айодхьи тревожил добродетельного Бхагиратху, которому они приходились двоюродными дедами.

К царю Бхагиратхе был милостив мирозиждитель:

«Ты мне угодил, добросклонный Айодхьи властитель!

Твоим пожеланиям благочестивым я внемлю.

Да будет по-твоему: спустится Ганга на землю!»

Но Шива сказал: «Для земли непосильное бремя

Возьму на себя и под Гангу подставлю я темя!»

А Ганга, мирами тремя почитаема свято,

Как старшая дочерь Владыки Снегов — Химавата,

Рекой обернулась и, с небом простившись лазурным,

Обрушилась Шиве на темя течением бурным.

Подумала Ганга: «Я в пекло столкну его живо!»

Но мысли ее прочитал и разгневался Шива: