Часть 2 Откуси Большое Яблоко 12 страница

Венди милая, если вам нравится женщины с крашенными светлыми волосами и голубыми тенями, окаймляющими ее глаза, как у енота.

– Будь милой, – говорит Уолт предупреждающе.

– О, я буду мила на сто процентов. Буду, даже если это убьет меня. – говорю я улыбаясь.

– Мне вызвать скорую помощь сейчас или попозже?

Мой отец открывает входную дверь и зовет Венди на крыльцо.

У нее широкая, а значит по – любому поддельная.

– Ты должно быть Кэрри! – говорит она, заключая меня в объятия, как будто мы уже лучшие друзья.

– Как ты мог сказать? – спрашиваю я, мягко вырываясь из ее объятий.

Она смотрит на моего отца, ее лицо полно восторга.

– Твой отец рассказал мне о тебе все. Он непрестанно говорит о тебе. Он так тобой гордится.

Есть что – то в этой предполагаемой близости, которая немедленно толкает меня на неверный путь. "Это Уолт" – говорю я, пытаясь отвлечь разговор от меня. Что вообще она может знать обо мне?

– Привет Уолт, – говорит Венди слишком горячо. – Ты и Кэрри…

– Встречаемся? – вставляет Уолт. – Вряд ли. – И мы оба смеемся.

Она поворачивает свою голову то в одну сторону, то в другую, как будто не знает что делать дальше.

– Замечательно, что в наше время мужчина и женщина могут просто дружить. Ты так не считаешь?

– Зависит от того, что вы имеете в виду под "друзьями", – мурлычу я, напоминая себе, что нужно быть вежливой.

– Вы готовы? – спрашивает отец.

– Мы собираемся идти в этот великолепный ресторан. Бойлес. Ты слышала о нем? – спрашивает Венди.

– Нет, – и не в состоянии остановить себя, проворчала. – Я даже не знала, что в Каслберри есть рестораны. Единственное место, куда мы всегда ходили, это Гамбургер Шэк.

– О, мы и твой отец ходим туда минимум 2 раза в неделю, – невозмутимо прощебетала Венди.

Мой отец кивнул, в знак согласия.

– Мы ходили в японский ресторан. В Хартфорде.

– Даже так, – говорю я, невпечатленная. – В Нью-Йорке пруд пруди этих японских ресторанов.

– Но они все не настолько хороши, как один в Хартворде, – пошутил Уолт.

Мой отец благодарно на него посмотрел.

– Этот ресторан действительно особенный.

– Хорошо, – к черту все это.

Мы пустились в путь. Уолт сел в свою машинуи помахал рукой.

– Эй, ребята. Хорошо повеселиться.

Я смотрела, как он уходил, завидуя его свободе.

– Итак! – громко сказала Венди, когда мы были в машине. – Когда ты поедешь в Браун?

Я пожимаю плечами.

– Держу пари, ты не можешь дождаться, когда уедешь из Нью-Йорка, – сказала она с энтузиазмом. – Там грязно. И слишком шумно. – Она положила свою руку на руку отца и улыбнулась.

Бойлес оказался крошечным рестораном, расположенным в сыром закутке рядом с главной улицей, там где наш знаменитый Бурный Ручей протекал под дорогой. Ресторан был напыщенным для Кастлбери: основное блюдо называлось пастой вместо спагетти, на столах лежали тканевые салфетки и на каждом из них стояла ваза с единственной розой.

– Очень романтично, – одобрительно сказал отец, пока провожал Венди до ее места.

– Твой отец такой джентльмен, – сказала Венди.

– Правда? – я ничего не могла с собой поделать.

Он и Венди определенно выводят меня из себя. Интересно, занимаются ли они сексом. Очень надеюсь, что нет. Староват мой отец для всего это.

Мой отец проигнорировал мой комментарий и взялся за меню.

– У них снова рыба, – сказал он Венди. И мне:

– Венди любит рыбу.

– Я жила в Лос Аджелесе 5 лет. Там люди намного больше заботятся о своем здоровье, – объяснила Венди.

– Моя соседка по комнате сейчас в Лос – Анджелесе – сказала я, отчасти чтобы увести разговор от Венди. – Она остановилась в отеле "Беверли Хиллз".

– У меня там однажды был ланч, сказала Венди с ее невозмутимой бодростью. – Это было так захватывающе. Мы сидели рядом с Томом Селеком.

– Ты не рассказывала, – ответил мой отец, как будто кратковременное соседство с телевизионным актером подняло ее в его глазах.

– Я встретила Марджи Шепард, воскликнула я.

– Кто такая Марджи Шепард? – Мой отец посмотрел неодобрительно.

Венди подмигнула мне, как будто она и я обладаем секретной близостью, основанной на недостатке знаний моего отца о популярной культуре.

– Она актриса. Подающая надежды. Все говорят, что она красивая, но мне так не кажется. Мне кажется, она очень простая.

– Она красива как личность, – заметила я. – Она сияет. Изнутри.

– Совсем как ты, Кэрри, – неожиданно сказала Венди.

Я была очень удивлена ее комплиментом, так что я временно не могла проводить мои тонкие нападки.

– Ага, – сказала я, поднимая меню.

– Что ты делала в Лос-Анджелесе?

– Венди была членом… – мой отец посмотрел на Венди в поисках помощи.

– Импровизационной группы. У нас был импровизационный театр.

– Венди очень креативная, – просиял отец.

– Это что – то типо пантомимы, как у Марселя Марко? – спрашиваю я невинно, хотя знаю ответ на вопрос. – У тебя белый грим и ты носишь перчатки?

Венди смеется, позабавленная моим невежеством.

– Я изучала пантомиму. Но вообще мы занимались комедией.

Теперь я была полностью сбита с толку. Венди актриса – к тому же еще комедийного жанра? Она ни капельки не выглядит смешной.

– Венди снималась в рекламе картофельных чипсов, – говорит папа.

– Ты не должен так говорить, – мягко ругает Венди. – Это была всего лишь местная реклама. Для государственной Линии картофельных чипсов.

– И это было 7 лет назад. Мой большой перерыв. – И она иронично закатила глаза.

Видимо, в конце концов, Венди не воспринимает себя серьезно. Еще одна галочка в колонке ее плюсов.

С другой стороны, может это всего лишь представление для моей персоны.

– Должно быть трудно находиться в Каслберри. После Лос-Анджелеса то.

Она качает головой.

– Я девочка из маленького города. Я выросла в Скарборо, – говорит она, называя город по соседству. – И я люблю свою работу.

– Но это еще не все, – подталкивает ее мой отец. – Еще Венди будет преподавать драму.

Внезапно жизненная история Венди становится мне предельно ясной: девочка из маленького города пытается осуществить свою мечту в большом городе, проваливается и возвращается в свой город преподавать. Это мой самый худший страх.

– Твой отец говорит, что ты хочешь стать писателем, – ясно продолжает Венди, – Может быть тебе стоит писать для "Граждане Каслберри."

Я остолбенела. "Граждане Каслберри" это наша маленькая газета, в основном о местных встречах и фотографиях Пи Ви бейсбольных команд. Дым повалил из моих глаз.

– Ты считаешь, что я недостаточно хороша для Нью-Йорка?

Венди хмурится в замешательстве.

– Просто в Нью-Йорке трудно, не так ли? Ну, например прачечные в подвале? Моя подруга жила в Нью-Йорке, и она сказала…

– В моем здании ней прачечной. – Я смотрю в сторону, пытаясь сдержать мое разочарование. Как Венди или ее подруга могут судить о Нью-Йорке? – Я отдаю свою грязную одежду в частную прачечную. – Что не совсем так. Я позволяю ей накапливаться в углу моей спальни.

– Ну Кэрри. Никто не сомневается в твоих способностях, – начинает мой отец, но с меня достаточно.

– Ещё бы они сомневались, – огрызаюсь я, – Ведь, похоже, до меня никому вообще нет дела. – С этими словами я встаю, лицо у меня пылает, и я иду зигзагами по ресторану в поисках туалетной комнаты.

Я в ярости. На отца с Венди – за то, что поставили меня в такое положение, но в основном, на себя – за то, что вспылила.

Теперь Венди будет выглядеть доброй и благоразумной, а я окажусь ревнивой и незрелой. Это только распаляет мой гнев, заставляя вспомнить всё, чего я терпеть не могла в своей жизни и в семье, но отказывалась признать. Захожу в кабинку и сажусь на унитаз подумать. Просто досадно от проявлений того, что отец никогда не принимал всерьёз мое писательство.

Никогда не ободрял словом, не говорил, что я талантлива, даже комплиментом не удостоил ни разу, ей Богу. Может, я и смогла бы прожить всю жизнь незаметно, если бы не другие учившиеся в Новой школе.

Наверняка ведь, и Райан, и Капоте, и Лил, даже Рейнбоу в своём становлении были восхваляемы и поощряемы, им рукоплескали. Я не то чтобы хочу на них походить, но мне не помешала бы вера собственного отца в то, что во мне что-то есть.

Промокнув глаза туалетной бумагой, напоминаю себе, что мне нужно вернуться туда и сесть рядом с ними. Мне нужно выработать стратегию, и поскорее, для объяснения своего трагического поведения. Есть только один вариант: придётся прикинуться, будто моей выходки и вовсе не было. Саманта поступила бы именно так. Поднимаю голову и гордо выхожу.

За столом уже появились Мисси и Доррит, как и бутылка "Кьянти", заключённая в в плетеную соломенную корзинку. Вино, пить которое в Нью-Йорке я постеснялась бы. И я с пронзительной болью осознаю, какая всё это посредственность.

Мой отец, средних лет вдовец, небрежно одевающийся и в своём преодолении кризиса среднего возраста увлекшийся своего рода отчаявшейся женщиной моложе себя, которая на фоне простеньких декораций Каслбери, вероятно, кажется интересной, необычной и восхитительной.

И две мои сестры, панк и ботаник. Это как какой-то паршивый ситком. Если они такие обычные, значит ли, что и я такая? Смогу ли я когда-нибудь оторваться от своего прошлого? Жаль, что я не могу взять и переключиться на другой канал.

– Кэрри! – кричит Мисси. – Ты в порядке?

– Я? – наигранно ответила я. – Конечно. – Я встала рядом с Венди. – Мой отец сказал, что ты помогала ему искать его Харлей. Я думаю это так интересно, что ты любишь мотоциклы.

– Мой отец – мотострелок, – отвечает она с явным облегчением от того, что мне удалось взять себя в руки.

Поворачиваюсь к Доррит.

– Ты слышала, Доррит? У Венди отец – мотострелок. Тебе надо быть осторожнее…

– Кэрри. – Отец тут же принял смущённый вид. – Не нужно нам при всех доставать грязное бельё.

– Да, но нам нужно его выстирать.

Моя лёгкая шутка ни до кого не доходит. Поднимаю свой винный бокал и вздыхаю. Я собиралась вернуться в Нью-Йорк в понедельник, но мне ни за что не выдержать здесь столько времени. Завтра же, первым поездом уберусь отсюда.

Глава 24

– Я же люблю тебя, Кэрри. Только из-за того, что я с Венди…

– Знаю, папа. Венди мне нравится. Я уезжаю только потому, что нужно эту пьесу написать. Если сумею довести до конца, её поставят.

– Где? – спрашивает отец. Он теребит руль машины, занятый перестройкой по полосам нашего маленького шоссе. Я уверена, что ему на самом деле всё равно, но всё же, пытаюсь объяснить.

– В космосе. Они так его называют – "космос". На самом деле это что-то вроде чердака в квартире одного парня. Раньше там репетировала группа.

По его взгляду в зеркало заднего вида понимаю, что он уже не слушает.

– Восхищаюсь твоим упорством, – говорит он. – Ты не сдаёшься. Это хорошо.

Теперь уже я не слушаю. "Упорство" – не то слово, которое я надеялась услышать. Можно подумать, я по скале карабкаюсь. Я безнадёжно погружаюсь в сиденье. Ну почему он не может сказать что – то в духе фразы

– Ты очень талантлива, Кэрри, конечно же, ты добьёшься успеха.

Неужели всю оставшуюся жизнь я проведу в попытках получить от него какое-то одобрение, которого он и не намерен высказывать?

– Я хотел заранее рассказать тебе о Венди, – говорит он, сворачивая в проезд, ведущий к вокзалу.

Сейчас у меня возможность рассказать ему о своих трудностях в Нью-Йорке, а он всё уводит тему разговора на Венди.

– Почему же не рассказал? – спрашиваю я без всякой надежды.

– Не был уверен в её чувствах.

– А теперь уверен?

Он останавливается в зоне парковки и глушит мотор. С величайшей серьёзностью говорит, – Она любит меня, Кэрри.

С моих губ слетает циничное "пфa".

– Я серьёзно. Она действительно любит меня.

– Все любят тебя, папа.

– Я знаю что говорю. – Он нервно подёргивает краешком глаза.

– О, папа. – Я глажу его руку, пытаясь понять. Должно быть, последние годы были для него ужасны.

С другой стороны, они были ужасны и для меня. И для Мисси. И для Доррит.

– Я рада за тебя, папа, правда, – говорю я, хотя мысль о том, что у отца серьёзные отношения с другой женщиной, бросает меня в дрожь. Что если он на ней женится?

– Она замечательный человек. Она… – Он колеблется. – Она напоминает мне маму.

Это уже последняя капля в столь мерзкое воскресеньице.

– Нет в ней ничего похожего на маму, – спокойно говорю я, начиная злиться.

– Есть. Похожа на маму в её молодые годы. Ты не можешь помнить, потому что была маленькой.

– Пап, – Я многозначительно замолчала, надеясь, что он наконец-то поймет ошибочность своих рассуждений. – Венди любит мотоциклы.

– Ваша мама тоже очень любила приключения, когда была молодой. Пока у нее не появились вы, девочки

– Еще одна причина, по которой я никогда не выйду замуж, – говорю я, выходя из машины.

– Ох, Кэрри, – он вздыхает. – Я чувствую себя виноватым перед тобой. Я боюсь, что ты никогда не найдешь истинную любовь.

Его слова остановили меня. Я застыла на тротуаре, готовая взорваться, но что-то не давало мне сделать этого. Я думаю о Миранде и о том, как бы она интерпретировала эту ситуацию. Она бы сказала, что мой отец боится, что он никогда не найдет истинную любовь снова, но так как он боится признавать это, он связывает свои страхи со мной. Я вытащила мой чемодан с заднего сиденья.

– Позволь мне помочь тебе, – говорит он.

Я наблюдала за тем, как мой отец тащит мой чемодан через деревянную дверь, ведущую к старому терминалу. Я напомнила себе, что мой отец не плохой. В сравнении с большинством мужчин, он вообще замечательный.

Он отпустил мой чемодан и раскрыл руки.

– Могу я обнять тебя?

– Конечно, пап, – Я крепко обняла его, ощущая легкий аромат лайма. Это наверное новый одеколон, который ему подарила Венди.

Я почувствовала, как во мне нарастает ощущение зияющей пустоты.

– Я хочу лучшего для тебя, Кэрри. Действительно хочу.

– Я знаю, пап, Чувствуя себя столетней старухой, я взяла мой чемодан и направилась к платформе. – Не волнуйся, пап, – сказала я больше для себя, чем для него. – Все будет хорошо.

Когда поезд тронулся, я почувствовала себя немного лучше.

Примерно через два часа, когда мы проехали бедные районы Бронкса, все плохие мысли улетучились. До того как поезд въехал в туннель, на горизонте показался волшебный вид – Измрудный город! Неважно где я путешествую – Париж, Лондон, Рим – я всегда с волнением жду возвращения в Нью-Йорк.

Пока я поднималась на лифте на станции Пенн, я приняла неожиданное решение. Я не хочу ехать домой к Саманте. Вместо этого, я сделаю сюрприз Бернарду. Мне нужно выяснить, что с ним происходит, тогда уже займусь своей жизнью.

Потребовалось две пересадки, чтобы добраться к его дому. C каждой остановкой меня всё больше увлекает перспектива встречи с ним. Когда подъезжаю к станции на "59–я улица", что под магазином "Блумигдейлз", разлившееся по крови тепло, кажется, обварит меня изнутри.

Он должен быть дома.

– Мистера Сингера нет дома, – говорит консьерж, как мне кажется, не без некоторого удовольствия.

Все консьержи в этом доме меня недолюбливают. Я всегда ловлю на себе их косые взгляды, будто у них ко мне претензии.

– Вы знаете, когда он вернётся?

– Я не его секретарь, мисс.

– Ладно.

Я окидываю взглядом гостиную. У мнимого камина стоят два кожаных кресла, но я не хочу там садиться – в поле зрения консьержа. Вываливаюсь через вращающуюся дверь и пристраиваюсь на уютной скамейке по другую сторону улицы. Укладываю ноги на чемодан, будто времени у меня хоть отбавляй.

Я жду.

Я говорю себе, что я буду ждать его только полчаса, и потом я уйду.

Проходят полчаса, сорок пять минут, час. По прошествии почти двух часов начинаю задумываться, не попала ли я в любовную ловушку.

Неужели я превращаюсь в девочку, которая ждет у телефон, в надежде, что он зазвонит, которая просит друга позвонить ей, чтобы проверить, что телефон работает? Кто, в конечном счете, забирает из химчистки мужскую одежду, чистить его ванную, и покупает мебель, которой никогда не будет владеть? Да. И мне все равно. Я могу быть той девушкой, и однажды, когда я выясню все это, я не буду.

Наконец, через два часа и двадцать две минуты появляется Бернард.

– Бернард! – Говорю я, бросаясь к нему с огромным энтузиазмом. Может быть, мой отец был прав: я живучая. Я не так легко сдаюсь..

Бернард смотрит искоса.

– Кэрри?

– Я только что вернулась? – говорю я, как будто бы я не ждала его около трех часов.

– Откуда?

– Касслберри. Где я выросла.

– И вот ты здесь, – он нежно обнимает меня за плечи.

Как будто ужина с Мегги никогда не было. Ни моих отчаянных телефонных звонков. Ни то, что он не перезванивал, хоть и обещал. Но, может быть, потому, что он писатель, он живет в несколько иной реальности, где вещи, которые мне кажутся из ряда вон, для него являются ничем.

– Мой чемодан, – я шепчу, оглядываясь назад.

– Ты въезжаешь? – он смеется.

– Может быть.

– Как раз во время, – он дразнит. – Мою мебель наконец-то привезли.

Я ночевала у Бернарда. Мы спали в огромной двухспальной кровати. И это было очень-очень приятно.

Я сплю как младенец, а когда я просыпаюсь, милый Бернард находится рядом со мной, уткнувшись лицом в подушку. Я ложусь на спину и закрываю глаза, наслаждаясь роскошной тишиной, пока я мысленно пересматриваю события вечера.

Мы начали дурачиться на новом диване. Затем мы перебрались в спальню и дурачились, пока смотрели телевизор. Потом заказали китайской еды. А закончили мы пенистой ароматной ванной.

Бернард был очень нежным и милым, и он даже не пытался взяться за старое. Или по крайней мере, я была уверена не собирался. Миранда говорит, что парень действительно должен затереться там, так что я сомневаюсь, что я могла пропустить его.

Интересно, если Бернард узнает, что я девственница. Что если я как-то себя выдаю

– Привет, бабочка, – говорит он, вытянув руки к потолку. Поворачивается ко мне и тянется с утренним поцелуем.

– Ты принимаешь противозачаточные? – Спрашивает Бернард, делая кофе, в своей новой кофе-машине.

Я зажгла сигарету и дала ему.

– Пока нет.

– Почему нет?

Хороший вопрос.

– Я забыла?

– Тыковка, ты не можешь пренебрегать такими вещами, – отчитывает он мягко.

– Я знаю. Но это только потому, что у моего отца новая девушка, я позабочусь об этом на этой неделе. Я обещаю.

– Если бы ты это сделала, то могла бы чаще ночевать здесь.

Бернард ставит две чашки кофе на гладкий обеденный стол.

– И могла бы получить небольшой саквояж для своих вещей.

– Как моя зубная щетка? – я хихикаю.

– Как все, что ты захочешь, – говорит он.

Чемодан, да? Это слово заставляет ночевку выглядеть спланированной и гламурной, не такой неожиданной и небрежной. Я смеюсь. Саквояж, наверно, очень дорогой.

– Не думаю, что могу позволить себе саквояж.

– О-о, ну тогда. – Он пожимает плечами. – Что-то другое. Чтобы швейцар ничего не заподозрил.

– Они могут что-то заподозрить, если я буду нести пакет, а не саквояж?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Я киваю.

– Я встретила твоего агента. На вечеринке, – сказала я легко, стараясь не испортить настроение.

– Вот как? – Он улыбается, явно не заботясь об инциденте. – Была ли она дракон леди?

– Она практически разорвал меня в клочья своими когтями, – я говорю в шутку. – Она всегда такая?

– В значительной степени, – он гладит по моей голове. – Может быть, мы должны пообедать с ней. Таким образом, вы сможете узнать друг друга.

– Всё что пожелаете, Мистер Сингер, – я мурлыкаю, забираясь к нему на колени. Если он хочет, чтобы я обедала с его агентом, это означает, что наши отношения протекаю не только в нужное русло, но и набирают скорость, как Европейский поезд. Я поцеловала его в губы, воображая, что я Кэтрин Хёпберн персонаж в романтическом черно-белом кино.

Глава 25

По пути я заворачиваю в аптеку. На витрине – три манекена. Не совсем те, что вы могли видеть в Сакс или Бергдорфс, там манекены, сделанные под настоящую женщину, но тут жутко дешёвые, которые выглядят как огромные куклы 50-х годов. Одеты они в медицинскую униформу. И тут меня осеняет – вот она, идеальная униформа для Нью-Йорка. Дешевая, хорошо отстирывается, а выглядит просто отпад!

И она приходит, аккуратно упакованная в целлофан. Я беру три комплекта в разной гамме, и вспоминаю слова Бернарда о чемодане.

Единственное, что я выгадала от поездки к отцу на выходные, так это старый чехол от бинокля, принадлежавший маме. Теперь буду носить его как сумочку. Думаю, другие вещи тоже смело можно переквалифицировать. Проходя мимо модного магазина бытовой техники, я замечаю отличную вместительную сумку.

Вообще-то она для инструментов плотника, парусиновая, с днищем из натуральной кожи. В такую поместятся и туфли, и рукопись, и униформа. И стоит всего шесть долларов. Халява!

Я покупаю торбу, сую в неё сумочку, униформу в ассортименте, хватаю портфель и иду на платформу.

Последние несколько дней были влажными, и когда я захожу в квартиру Саманты, здесь запах заблокирован, как будто каждый аромат был в ловушке. Я глубоко вздохнула, отчасти из-за облегчения, что я вернусь, и отчасти из-за этого особого запаха, который будет всегда напоминать мне о Нью-Йорке и Саманте. Это смесь старых духов и ароматических свечей, сигаретного дыма и еще чего-то, что я не могу до конца определить: своего рода утешительный запах мускуса.

Я надела голубой халат, сделала чашечку чая и села за печатную машинку. Все лето я была напугана встречей с пустой страницей. Но, может быть, потому что съездила домой и осознала, что у меня есть у похуже причины для беспокойства – например, что я не справлюсь с этим и закончу, как Венди – это меня действительно волновало. У меня впереди многие часы, которые уйдут на написание. Надо быть настойчивее, напомнила я себе. Буду работать, пока не допишу до конца. И на звонки отвечать не буду. И скрепляя свой обет, я даже отключила телефон.

Я писала четыре часа не отрываясь, пока голод не заставил меня начать поиски чего-нибудь съестного. Как будто в трансе, я забрела в ближайший магазинчик, напечатанные слова все еще плыли перед моим внутренним взором, безостановочно и нудно крутились в голове, пока я покупала и разогревала банку с супом, которую поставила рядом с машинкой, чтобы можно было есть, не отрываясь от дела. Потом я еще немного постучала по клавишам, пока не поняла, что на сегодня хватит, и решила пройтись по любимой улочке.

Узенькая, мощеная улочка носящая имя Коммерс Стрит, одно из тех редких мест в Вест Виллидж, которое сразу и не отыщещь. Только по заранее известным ориентирам можно выйти на неё: барахолка на Хадсон Стрит. Секс-шоп на Барроу. Где-то рядом с зоомагазином с маленькой входной дверью. А вот и она, прямо через дорогу.

Я медленно прогуливаюсь по тротуару, хочу зафиксировать в памяти каждую мелкую деталь. Небольшие и очаровательные городские дома, вишни, маленький уютный бар для своих, где, как я уже представляю себе, все завсегдатаи друг друга знают. Я еще немного немного прошлась туда и обратно по улочке, останавливаясь перед каждым домом и представляя себе, как это – жить здесь. Разглядывая маленькие окошки на верхнем этаже гаража-пристройки из красного кирпича, я понимаю, что изменилась сама. Раньше я боясь, что моя мечта стать писателем так и останется мечтой. Я совсем не знала, как это нужно сделать, с чего начинать и как двигаться дальше. Но с недавних пор у меня есть ощущение, что я – писатель. Я – писатель. Пишущая и бродящая по закоулкам Виллиджа.

И завтра, если я пропущу уроки, у меня будет такой же день как сегодня, который я смогу посвятить самой себе. И я внезапно переполнилась радостью. Я бегом возвращаюсь до самой квартиры и, когда раскладываю на столе кипу пьес, поверить не могу собственному счастью.

Располагаюсь почитать, делаю карандашом пометки, подчёркивая особо пикантные фрагменты диалогов. Теперь и я так умею. Кому какое дело, что думает мой отец?

Как, впрочем, кого это волнует, кто что думает? Все, что мне нужно, находится в моей голове, и никто не может его отнять.

В восемь часов погружаюсь в редкую разновидность сна, при которой тело в таком изнеможении, что вообще нет уверенности в пробуждении. Когда я, наконец, заставила себя встать с постели, уже десять утра.

Я посчитала, сколько я проспала – 14 часов. Должно быть, я действительно очень устала. Так устала, что даже не понимала, насколько у меня расшатаны нервы. Поначалу у меня слабость после сна, но когда она проходит, чувствую себя потрясающе. Облачаюсь в свои вчерашние брюки и, не удосужившись почистить зубы, иду прямо к пишущей машинке.

Мои силы концентрации превосходны. Я пишу без остановки, не замечая времени, пока я не печатаю слово: "КОНЕЦ". В приподнятом настроении и немного ослабевшая, я проверяю время. Чуть больше четырех. Если я поспешу, то могу отдать фотокопию пьесы в офис Виктора Грина к пяти часам.

Бросаюсь в душ, моё сердце триумфально колотится. Влезаю в чистую пару брюк, хватаю свою рукопись и бегу к двери.

Копировальня на Шестой авеню, сразу за углом школы. Ну, хоть сегодня мне повезло – нет очереди. В моей пьесе сорок страниц, и копировать дорого, но я не могу рисковать её потерей. Через пятнадцать минут я с аккуратно уложенной в плотный конверт копией своей пьесы вприпрыжку бегу к Новой школе.

Виктор у себя в кабинете, неуклюже склонившись над своим столом. Сначала мне показалось, что он спит, и когда он не пошевелился, я подумала, не умер ли он. Стучу в дверь. Ответа нет.

– Виктор? ― спрашиваю я, встревожившись.

Медленно, он поднимает голову, как будто у него цементный блок на его затылке. Глаза у него опухшие, нижние веки вывернуты, демонстративно обнажая окантаванное красным нутро. Усы у него неровные, будто их в отчаянии теребили пальцами. Щеки он подпирает ладонями. Его рот раскрывается.

– Да?

Обычно я спрашиваю, не случилось ли чего. Но я не настолько хорошо знаю Виктора, да и вряд ли мне это нужно знать.

Делаю шаг к нему, держа на виду конверт.

– Я закончила свою пьесу.

– Ты была сегодня на уроке? ― спрашивает он уныло.

― Нет. Я писала. Я хотела закончить пьесу, – я протягиваю конверт ему через стол. ― Я думала, может вы ее прочтете сегодня.

― Конечно, – он смотрит на меня так, как будто едва помнит кто я.

― Ну, спасибо, мистер Грин. – Я поворачиваюсь, чтобы уйти, окидывая его заинтересованным взглядом. ―Значит, завтра я зайду к вам?

– Ммм, ― он отвечает.

Что, черт возьми, с ним случилось? Интересуюсь я, спрыгивая вниз по лестнице.

Я бодро прохожу несколько кварталов, покупаю фирменный хот-дог и прикидываю, что делать дальше. Лил. Я давно её не видела. Разве что мельком. Она такой человек, что с ней я могу поговорить о своей пьесе. Она такая, что точно всё поймёт. И если там Пегги – ну и что? Один раз она меня выставила. Что теперь-то она мне сделает?

Я шагаю по Второй авеню, получая удовольствие от шума, от видов, от людей, суетливо разбегающихся по домам, подобно тараканам. Так и жила бы здесь. Даже стала бы когда-нибудь жительницей Нью-Йорка.

Увидев здание на Сорок седьмой улице, в котором жила раньше, предаюсь всевозможным воспоминаниям – фотографии голой Пегги, её коллекция мишек и те ужасные комнатушки с казёнными кроватями – и удивляюсь, как я умудрилась протянуть там больше трёх дней.

Но тогда я ещё не была научена. Не знала, чего можно ждать и была готова на всё. Я прошла долгий путь. Нагло нажимаю кнопку звонка, мол, я не шучу.

Наконец, отвечают тонким голосом.

― Да? – Это не Лил и не Пегги, и я полагаю, это та, что сменила меня.

― Лил дома? – спрашиваю я.

– А что?

― Я Керри Бродшоу – громко отвечаю я.

Лил наверняка дома, ибо звонок отключается и слышится щёлкание замка.

Чуть выше, дверь в квартиру Пегги раскрывается на ширину, едва достаточную, чтобы оттуда выглянуть, не снимая цепочки. – Лил дома? – спрашиваю я через эту щель.

– А что? – снова спрашивает голос. Будто она кроме "а что" других слов не знает.

― Я ее друг.

―Ох.

―Я могу войти?

―Я думаю да, ― говорит голос нервно.

Дверь со скрипом раскрывается ровно настолько, чтобы мне протиснуться.

По другую сторону стоит простоватая женщина с неухоженными волосами и следами подростковых угрей.

― Нам нельзя принимать посетителей, ― испуганно шепчет она.

― Знаю, ― ободряюще говорю я. ―Я раньше жила здесь.

― Правда? ― Глаза девушки стали размером с яйцо.

Я прохожу мимо неё.

― Нельзя давать Пегги решать, как вам жить. ― Я рывком распахиваю дверь к крохотным спальням. ― Лил?