И он рассмеялся. Представляешь, Франклин, он наслаждается моими срывами

* * *

Признаю, я пыталась сегодня разозлить его. Я была полна решимости заставить его почувствовать себя ничтожеством; не мрачной, неразрешимой загадкой Нашего Современного Общества, а жалкой, слабоумной нелепостью. Потому что каждый раз, как его называют Исчадием Ада, он словно разбухает. Любое оскорбление — нигилист, безнравственный, порочный, дегенерат или испорченный — округляет его тощую фигуру так, как никогда не удавалось моим сандвичам с сыром. Неудивительно, что он раздувается. Он съедает на завтрак все существующие на свете обличения. А я не хочу, чтобы он чувствовал себя грандиозной аллегорией недовольства своего поколения; я не хочу, чтобы он окутывал отвратительные подробности своей жалкой, мерзкой, мишурной, подражательной эскапады величественной мантией Бесконтрольной Современной Юности. Я хочу, чтобы он почувствовал себя просто еще одним ничтожным, абсолютно понятным, обыкновенным, глупым подростком. Я хочу, чтобы он почувствовал себя безмозглым, трусливым и незначительным, и самое главное мое желание: никоим образом не показать, какую огромную часть каждого своего дня я пытаюсь понять, чем он живет, что дает ему силы.

Мои насмешки над его увлечением Лорой были лишь догадкой, основанной на фактах. Хотя любое предположение о том, что причиной его претенциозного зверства послужило напыщенное разбитое сердце, было для него оскорбительным, не знаю, имела ли отношение кчетвергу его влюбленность в Лору Вулфорд. Как я понимаю, он пытался произвести на нее впечатление.

Несмотря на его безразличие, я тщательно изучила его жертв. На первый взгляд это была странная, пестрая группа. Словно их имена вытащили из шляпы: чернокожий баскетболист, прилежный латиноамериканец, киноман, классический гитарист, чересчур эмоциональный трагик, компьютерный хакер, танцор-гомосексуалист, невзрачная политическая активистка, тщеславная красотка, работник кафетерия на неполный рабочий день и увлеченная преподавательница английского. Срез жизни; случайная подборка одиннадцати персонажей, вынужденно выбранных из пяти -шести десятков тех, кого не любил мой сын.

Однако нелюбовь Кевина — не единственное, что было общего у его жертв. Отбросим работника кафетерия, явно попавшего туда по ошибке. У Кевина организованный ум, и он предпочел бы круглое число 10. Каждый из них что-тообожал. И не важно, преуспели бы они в любимом деле. Что бы ни заявляли родители Совито Вашингтона, я думаю, у него не было ни шанса пробиться в профессионалы. Денни (прости меня, Телма) был отвратительным актером, а обращение Грир Улановой к нью- йоркским конгрессменам, в любом случае собиравшимся голосовать за Клинтона, было пустой тратой времени. Сейчас, конечно, никто не признается, но одержимость Джошуа Лукронски кинематографом раздражала очень многих школьников, а не только нашего сына; Джошуа вечно цитировал целые диалоги из сценариев Квентина Тарантино и устраивал на большой перемене утомительные викторины. Когда всем, кто сидел за его столом, хотелось обсудить обмен сандвичей с ростбифом на ломти кекса, он требовал назвать десять фильмов Роберта Де Ниро в хронологическом порядке. Как бы то ни было, Джошуа действительно любил кино, и даже за его утомительной назойливостью Кевин не мог не разглядеть искреннего увлечения. На что была направлена страсть, не имело значения. Совито Вашингтон любил спорт и по меньшей мере иллюзию своего будущего в команде «Никс»; Мигель Эспиноза — учебу (во что бы то ни стало в Гарварде); Джефер Ривз — музыку Теллемана; Денни Корбитт — Теннесси Уильямса; Маус Фергюсон — процессор «Пентиум III»; Зигги Рандолф — «Вестсайдскую историю» и мужчин; Дора Вулфорд любила себя; а Дана Рокко — совершенно непростительно — любила Кевина.

Я сознаю, что Кевин не воспринимал свое отвращение как зависть. Все десять его жертв волновались из-за пустяков, и их энтузиазм казался ему в высшей степени комичным. Однако, аналогично моим обоям из географических карт, непостижимые чувства никогда не смешили Кевина. С раннего детства они приводили его в ярость.

Конечно, большинство детей любит портить вещи. Разорвать легче, чем склеить. Однако, как ни трудоемки были приготовления Кевина кчетвергу, они не требовали столько сил, сколько пришлось бы затратить на попытку подружиться с теми людьми. Так что уничтожение — разновидность лени. И все же оно приносит удовлетворение: я ломаю, следовательно, я существую. Кроме того, от большинства людей созидание требует собранности, сосредоточенности, напряжения, в то время как вандализм предлагает облегчение. Надо быть настоящим художником, чтобы позитивно выразить бесконтрольность. В разрушении есть ощущение собственности, интимности, присвоения. В этом смысле Кевин прижал Денни Корбитта и Лору Вулфорд к своей груди, целиком втянул в себя их души и увлечения. Мотивом разрушения может быть нечто не более сложное, чем жадность, загребущая, недальновидная жадность.

Большую часть жизни Кевина я наблюдала, как он отравлял удовольствие другим людям. Не могу сосчитать, сколько раз я повторяла словолюбимый в своих пылких материнских назиданиях; красные сапожки в детском саду, забитые пирожными, былилюбимой обувкой Джейсона. Кевин наверняка подслушал, что белое длинное платье, которое он забрызгал виноградным соком, было моимлюбимым. С этой точки зрения каждая ходячая цель в том спортзале былалюбимым учеником какого-нибудь учителя.

Казалось, Кевин особенно ненавидел удовольствия, которые я могла бы назвать совершенно невинными. Например, заметив, как кто-то позирует перед фотоаппаратом, он немедленно становился перед объективом. Наши поездки к национальным памятникам начали страшить меня, хотя бы из-за бедных японцев и всей их понапрасну потраченной пленки. Зато по всему земному шару разбросаны дюжины