История принцессы монте-салерно 25 страница

Рассуждения до такой степени верные, что часто видишь, как любовь начинается с чего-то вроде взаимной боязни, напоминающей нерасположение, небольшую отрицательную величину, которую можно выразить через минус В. Эта боязнь порождает вражду, которую мы обозначим через минус С. Произведение этих двух величин будет плюс ВС, то есть величина положительная, попросту говоря, любовь.

Тут лукавая еврейка перебила Веласкеса замечанием:

– Сиятельный герцог, если я тебя правильно поняла, лучше всего было бы выразить любовь путем разложения степеней (X-А), допуская, что А значительно меньше X.

– Восхитительная Лаура, – сказал Веласкес, – ты угадываешь мои мысли. Это и есть, о прелестная женщина, формула бинома, открытая кавалером доном Ньютоном, которая должна руководить нами в исследованиях человеческого сердца, как и вообще во всех наших расчетах.

После этого разговора мы простились; но нетрудно было заметить, что прекрасная еврейка произвела сильное впечатление на ум и сердце Веласкеса. Так как он, подобно мне, происходил от Гомелесов, я не сомневался, что эта очаровательная женщина была орудием, с помощью которого хотели склонить его к переходу в веру Пророка. Из дальнейшего будет видно, что я не ошибся в своих предположениях.

ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

На восходе мы уже сидели на лошадях. Вечный Жид, не предполагая, что мы можем так рано сняться, удалился довольно значительно в сторону. Мы долго ждали его; наконец он показался, занял место, как обычно, рядом со мной и начал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВЕЧНОГО ЖИДА Символы никогда не мешали нам верить в единого Бога, превыше всех других. Писания Тота не оставляют в этом отношении никакого сомненья. Мы читаем в них следующее:

"Единый Бог пребывает непоколебимо в своем обособлении. Ничто иное, даже никакая отвлеченная идея не может с ним соединиться.

Он – свой собственный отец, свой собственный сын и единственный отец Бога. Он – само добро, начало всего и источник понятий первейших созданий.

Этот единый Бог объясняет себя сам через себя, ибо достаточен самому себе. Он – первооснова. Бог богов, монада единства, предшествующая существованию и творящая основу существования. Ибо от него исходит существование бытия и само бытие, и потому он называется также Отцом бытия".

– Так что видите, друзья мои, – продолжал далее Херемон, – невозможно иметь о божестве более возвышенное представление, чем наше, но мы решили, что вольны обожествлять часть признаков Бога и его отношений с нами, творя из них отдельные божества или, вернее, – изображения отдельных божественных признаков.

Так, например, божий разум мы называем Эмеф; когда он выражает себя в словах, мы называем его – Тот, то есть убеждением, либо Эрмет, то есть толкованием.

Когда божий разум, таящий в себе истину, нисходит на землю и творит под видом плодородия, он называется Амон. А когда этот разум проявляется в форме искусства, мы называем его Пта, или Вулканом, а если в виде добра, то – Озирис.

Мы считаем Бога единым, однако бесконечное количество благотворных отношений, в какие ему угодно входить с нами, приводит к тому, что мы позволяем себе, без всякого кощунства, считать его существом собирательным, так как он на самом деле собирательный и бесконечно разнообразный относительно признаков, которые мы в нем усматриваем.

Что же касается духов, то мы верим, что у каждого из нас их имеется два: злой и добрый. Души героев ближе всего к природе духов – особенно те, что предводительствуют сонмом душ.

Богов по их сущности можно сравнить с эфиром, героев и духов – с воздухом, а в обыкновенных душах есть что-то от земли. Провидение божие мы приравниваем к свету, заполняющему все пространство между мирами. Древние предания говорят нам также о силах ангелов, или посланников, которые возвещают веления Божий, и о других силах, еще более высокой степени, которых евреи, обитающие среди эллинов, назвали архонтами или архангелами.

Те из нас, которые посвятили себя жречеству, убеждены, что имеют власть вызывать богов, духов, ангелов, героев и души. Однако они не могут производить этих теургических действий, не нарушая общего мироустройства. Когда боги сходят на землю, солнце и луна на некоторое время скрываются от взоров смертных.

Архангелы окружены более ярким сияньем, чем ангелы. Души героев не так ярко блестят, как ангелы, однако ярче, чем души обыкновенных смертных, которые окутывает тень.

Князья Зодиака появляются в величественных обличьях. Помимо того, мы различаем множество особых примет, сопровождающих появление разных существ и служащих для их распознавания. Так, например, злых духов можно узнать по вредным явлениям, которые они за собой влекут.

Что же касается идолов, то мы верим, что если они будут созданы при определенном положении небесных тел или с установленными теургическими церемониями, то при этом можно привлечь к ним некоторую частицу божественной сущности. Однако искусство это настолько ненадежно и недостойно истинного богопознания, что мы обычно предоставляем его жрецам более низкой степени, чем та, к которой я имею честь принадлежать.

Если наш священнослужитель вызывает богов, он в известном смысле сопричащается их существу. При этом, однако, он остается человеком, только божественная природа проникает в него до известной степени, и он соединяется с Богом определенным способом. Оказавшись в таком состоянии, он легко может повелевать духами нечистыми, или земными, изгоняя их из тела, которым они овладели. Иногда наши жрецы, соединяя камни, травы и вещества животного происхождения, приготовляют смесь, которая может стать местопребыванием божества; но истинной связью жреца с божеством является молитва.

Все эти обряды и догматы, которые я вам изложил, мы приписываем не Тоту, или третьему Гермесу, жившему при Озимандии, а пророку Битису, жившему на два тысячелетия раньше и давшему толкование учению первого Меркурия. Как я уже сказал, время многое прибавило и изменило, поэтому не думаю, чтобы древняя религия дошла до нас в своем первоначальном виде. Наконец, если уж говорить все без утайки, многие жрецы наши отваживаются грозить своим собственным богам; тогда они, принеся жертву, произносят следующее: "Если ты не исполнишь мою просьбу, я раскрою величайшие тайны Изиды, выдам тайны преисподней, разобью ларец Озириса и раскидаю его члены".

Должен сказать, что я не одобряю этих формул, от которых воздерживаются даже халдеи.

Когда Херемон дошел до этого места своего поучения, один из низших жрецов ударил в било, возвещая полночь; а так как вы тоже приближаетесь к месту вашего ночлега, позвольте мне отложить дальнейшее повествование до завтра.

Вечный Жид ушел, а Веласкес объявил, что он не узнал от него ничего нового, что все это можно найти у Ямвлиха.

– Это произведение, – прибавил он, – я читал с величайшим вниманием и никогда не мог понять, каким образом критики, считающие достоверным письмо Порфирия к египтянину Анебону, признают ответ египтянина Абаммона выдумкой Порфирия. Я думаю, Порфирий просто присоединил ответ Абаммона к своему произведению, прибавив кое-какие собственные замечания о греческих и халдейских философах.

– Кто б он ни был, – Анебон или Абаммон, – сказал Уседа, – только могу поручиться, что Вечный Жид говорил вам чистую правду.

Прибыв на место ночлега, мы слегка закусили. Цыган, располагавший свободным временем, продолжал рассказ о своих приключениях.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН Рассказав мне, чем кончилась его первая встреча в Буэн-Ретиро, молодой Суарес не мог больше бороться со сном, в котором он нуждался для восстановления сил. Вскоре он крепко заснул, но в следующую ночь продолжал свой рассказ.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ЛОПЕСА СУАРЕСА Я ушел из-Буэн-Ретиро с сердцем, переполненным любовью к прекрасной незнакомке и возмущением против Бускероса. На другой день – это было как раз воскресенье – я подумал, что встречу предмет моих воздыханий где-нибудь в церкви. В три из них я напрасно заходил, наконец нашел ее в четвертой. Она узнала меня и после мессы, проходя мимо, промолвила вполголоса:

– Это был портрет моего брата.

И тотчас исчезла, а я остался стоять как прикованный к месту, очарованный несколькими словами, которые услышал, будучи уверен, что равнодушие не подсказало бы ей этой успокоительной для меня мысли.

Вернувшись в трактир, я приказал подать мне обед в надежде, что на этот раз не увижу своего непрошеного гостя. Но вместе с блюдами вошел и Бускерос, горланя:

– Сеньор дон Лопес, я отказался от двадцати приглашений и пришел к тебе. Ведь я уже сказал тебе, что весь к твоим услугам.

Мне хотелось сказать нахалу что-нибудь неприятное, но, вспомнив, что отец запретил мне обнажать шпагу, поневоле решил избегать ссоры.

Бускерос велел принести себе прибор, уселся и, повернув ко мне радостное лицо, сказал:

– Признай, сеньор дон Лопес, что я тебе вчера здорово услужил: словно нечаянно предупредил молодую даму, что ты – сын одного из богатейших негоциантов Кадиса. Правда, она изобразила гнев, но это только для виду, чтоб показать тебе, что богатство ничего не говорит ее сердцу. Не верь этому, сеньор дон Лопес. Ты молод, хорош собой, умен, но помни, что ни в какой любовной интриге золото не повредит. Со мной, например, дело обстоит иначе. Если меня любят, то только ради меня самого, и никогда не пробуждал я страсти, в которой играл бы малейшую роль расчет.

Бускерос долго еще нес подобный вздор, но наконец, съев обед, ушел. Вечером я отправился в Буэн-Ретиро, но с тайным предчувствием, что на этот раз не встречу прекрасную Инессу. В самом деле, она не пришла, а вместо нее я застал Бускероса, который целый вечер не отходил от меня ни на шаг.

На другой день он снова явился к обеду и, уходя, сообщил, что вечером встретится со мной в Буэн-Ретиро. Я возразил, что он там меня не застанет, но, уверенный, что он этому не поверит, вечером спрятался в одной лавчонке по дороге в Буэн-Ретиро и через минуту увидел Бускероса, спешащего в парк. Не найдя меня там, он вернулся озабоченный и пошел искать меня на Прадо. Тогда я как можно скорей пошел в Буэн-Ретиро и, пройдя несколько раз по главной аллее, увидел мою прекрасную незнакомку. Я подошел к ней с почтительным видом, что, насколько я мог заметить, ей понравилось, но я не знал, нужно ли благодарить ее за то, что она сказала мне в церкви. Быть может, она решила сама вывести меня из затруднения, так как сказала, смеясь:

– Ты утверждаешь, сеньор, что нашедшему потерянную вещь полагается вознаграждение, и поэтому, найдя портрет, хотел узнать, в каких я отношениях с оригиналом. Теперь ты это знаешь, поэтому не спрашивай ни о чем больше, разве только опять найдешь что-нибудь принадлежащее мне, – тогда можешь притязать на новые награды. Однако не надо, чтобы нас видели слишком часто вместе. Я прощаюсь с тобой, но не запрещаю тебе подходить всякий раз, как у тебя будет что сказать мне.

При этом незнакомка приветливо мне поклонилась; я ответил глубоким поклоном, после чего перешел на соседнюю, параллельную аллею, но оттуда все время поглядывал на ту, от которой только что ушел. Окончив прогулку, Инесса села в коляску, бросив мне прощальный взгляд, полный, как мне показалось, нескрываемого расположения.

На другой день утром, занятый зарождающимся во мне чувством и размышляя о его развитии, я решил, что скоро прекрасная Инесса позволит мне писать ей. А так как мне ни разу в жизни не случалось писать любовных писем, я подумал, что мне надо бы поупражняться в стиле. Я взял перо и написал следующее письмо:

"Лопес Суарес к Инессе.

Рука моя, трепещущая вместе с робким чувством, со страхом выводит эти слова. В самом деле, что могут они выразить? Какой смертный сумеет излить в словах свое чувство? Где перо, способное на это?

Я хотел бы в этом письме заключить все свои мысли, но что делать, если они убегают от меня. Я брожу по дорожкам Буэн-Ретиро, замедляю шаги свои на песке, сохранившем следы твоих ног, и не могу уйти отсюда.

Или в самом деле сад наших королей так прекрасен, каким он мне кажется? Конечно, нет; волшебство – в глазах моих, и ты. Сеньора, единственная тому причина. Разве парк этот был бы так безлюден, если бы другие видели в нем те красоты, какие на каждом шагу открываю в нем я?

Трава там ярче зеленеет, благоуханней дышит жасмин, и деревья, под которыми ты прошла, лучше защищают от жгучих лучей солнца. А ведь ты только прошла под ними. Что же будет с сердцем, в котором ты пожелаешь навсегда остаться?"

Написав письмо, я его перечитал и обнаружил в нем множество нелепостей, поэтому решил не вручать его и не посылать. А пока, в виде приятного самообмана, запечатал его, надписав: "К прекрасной Инессе", – и бросил в ящик стола, а затем отправился на прогулку.

Проходя по улицам Мадрида, я увидел трактир "Под белым львом" и решил зайти пообедать и таким образом избегнуть общества проклятого втируши. Так я и сделал, после чего вернулся к себе.

Открыл ящик, где лежало мое письмо, но его там уже не было. Спросил слуг, и те ответили, что, кроме Бускероса, никто ко мне не приходил. Было ясно, что он взял письмо, и меня страшно тревожило, что он с ним затеял.

Вечером я не пошел прямо в Буэн-Ретиро, а спрятался в той самой лавчонке, которая уже однажды служила мне убежищем. Вскоре я увидел карету прекрасной Инессы и Бускероса, бежавшего за ней изо всех сил и показывавшего письмо, которое он держал в руке. Негодяй так кричал и махал руками, что карета остановилась, и он мог вручить письмо адресатке в собственные руки. И карета покатила к Буэн-Ретиро, а Бускерос пошел в противоположную сторону.

Я даже представить себе не мог, чем кончится это происшествие, и не спеша пошел в парк. Там уже была прекрасная Инесса; она сидела со своей подругой на скамье возле густого шпалерника. Она сделала мне знак подойти, велела сесть и сказала:

– Я хочу, сеньор, сказать тебе несколько слов. Прежде всего скажи, пожалуйста, зачем ты написал весь этот вздор, и потом – зачем прислал его мне с человеком, нахальство которого, как ты прекрасно знаешь, уже раз меня рассердило?

– Не могу отрицать, – сказал я, – что я это письмо написал, но я не имел ни малейшего намерения вручать его вам. Написал я его просто так, для собственного удовольствия, и спрятал в стол, откуда его выкрал этот негодяй Бускерос, который с самого моего приезда в Мадрид неотступно следует за мной, как злой дух.

Инесса засмеялась и прочла мое письмо с довольным выраженьем лица.

– Тебя зовут Лопес Суарес? Не родственник ли ты, сеньор, того богача Суареса, негоцианта из Кадиса?

Я ответил, что я его единственный сын. Инесса завела речь о чем-то другом и потом пошла к карете. Садясь в нее, она сказала:

– Я не хочу держать у себя эти нелепости. Отдаю их тебе, но с условием, чтоб ты их не потерял. Может быть, они мне еще когда-нибудь понадобятся.

Отдавая письмо, Инесса легонько пожала мне руку.

До тех пор ни одна женщина не пожимала мне руки. Правда, мне были известны такие примеры по романам, но, читая, я не мог хорошенько представить себе того наслажденья, которое такое пожатие доставляет. Я нашел, что этот способ выражения чувств восхитителен, и вернулся домой, уверенный, что я – счастливейший из смертных.

На другой день Бускерос снова удостоил меня чести обедать с ним.

– Ну что? – спросил он. – Письмо дошло по назначению? По лицу твоему вижу, что оно произвело нужное впечатление.

Признаюсь, я почувствовал к нему нечто вроде благодарности.

Вечером я отправился в Буэн-Ретиро. Только вошел, как сразу увидел Инессу, шедшую шагах в пяти – десяти впереди меня. Она была одна, только слуга следовал за ней на почтительном расстоянии. Она обернулась, потом пошла дальше и уронила веер. Я поспешно поднял его. Она приняла мою находку с благодарной улыбкой и сказала:

– Я обещала тебе, сеньор, всякий раз, как ты будешь возвращать мне потерю, выдавать соответствующую награду. Сядем вот здесь и займемся этим важным делом.

Она подвела меня к той самой скамье, на которой сидела накануне, и продолжала:

– Вернув мне потерянный портрет, ты от меня узнал, что это портрет моего брата. Что же ты хочешь узнать теперь?

– Ах, сеньорита, – ответил я, – я хотел бы узнать, кто ты и как тебя зовут.

– Послушай, сеньор, – сказала она, – ты, может быть, думаешь, что твои богатства ослепили меня, но изменишь свое мнение, узнав, кто я, – мой отец так же богат, как и твой: я дочь банкира Моро.

– Силы небесные! – воскликнул я. – Не верю своим ушам! Ах, сеньора, я несчастнейший из людей: мне нельзя и думать о тебе под страхом проклятия отца, деда и прадеда, Иньиго Суареса, который, избороздив немало морей, основал торговый дом в Кадисе. Теперь мне остается только умереть!

В это мгновенье из густого шпалерника возле скамьи вылезла голова дона Бускероса. Просунувшись между мной и Инессой, он заговорил:

– Не верь ему, сеньора. Он всегда так делает, когда хочет от кого-нибудь отделаться. Недавно, не дорожа моим знакомством, утверждал, будто отец запретил ему связываться с дворянами, теперь боится обидеть своего прадеда Иньиго Суареса, который, избороздив много морей, основал торговый дом в Кадисе. Не падай духом, сеньорита. Эти маленькие крезы всегда с трудом попадаются на крючок, но рано или поздно до них доходит очередь.

Инесса встала в величайшем негодовании и пошла садиться в карету.

Тут цыгана прервали, и в тот день мы его больше не видели.

ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ

Мы сели на коней, пустились в горы и после часа езды встретили Вечного Жида. Заняв свое обычное место между мной и Веласкесом, он стал рассказывать о своих приключениях дальше.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВЕЧНОГО ЖИДА На следующую ночь почтенный Херемон принял нас с обычной своей добротой и возобновил свои объяснения.

– Обилие предметов, о которых я вчера вам говорил, не позволило мне коснуться общепризнанного у нас догмата, который, однако, пользуется более широким признанием среди греков – в связи с тем, что его так прославил Платон.

Я говорю о вере в Слово, или божественную мудрость, которую мы называем то Мандером, то Метом, а иногда – Тотом, то есть убежденьем.

Есть еще один догмат, о котором я должен упомянуть, введенный одним из трех Тотов – по прозванию Трисмегист или Трижды величайший; он представлял себе божество разделенным на три силы, а именно – самого Бога, которого он назвал Отцом, потом на Слово и на Духа.

Таковы наши догматы. Что же касается заповедей, то они столь же чисты, особенно для нас, жрецов. Добродетельные поступки, пост и молитвы наполняют дни нашей жизни.

Употребляемая нами растительная пища не воспламеняет кровь и позволяет легко смирять страсти. Жрецы Аписа воздерживаются от всякого общения с женщинами.

Такова в настоящее время наша религия. Во многих важных пунктах она отошла от прежней, – особенно в отношении метемпсихоза, у которого теперь мало приверженцев, хотя еще семьсот лет тому назад, когда нашу страну посетил Пифагор, вера в метемпсихоз была распространена повсеместно. Наша древняя мифология часто упоминает также о богах планет, так называемых правителях, – однако теперь этого учения придерживаются разве некоторые составители гороскопов. Как я вам уже говорил, религии изменяются, как все на свете.

Остается объяснить вам наши святые мистерии. Скоро вы все узнаете. Но заранее будьте уверены, что, даже став посвященным, вы от этого не станете мудрей в основах нашей мифологии. Раскройте историка Геродота. Он был в числе посвященных и на каждом шагу хвалится этим, однако его исследования о происхождении греческих богов говорят о том, что он не имеет в этой области более ясных представлений, чем простые смертные. То, что он называл священной речью, не имело ничего общего с историей. Это было, по выражению римлян, турпилоквенцией, то есть бесстыдной речью. Каждый новый адепт должен был выслушать рассказ, оскорбляющий общепринятую благопристойность. В Элевсине рассказывали о Баубо, принимавшей у себя Деметру, во Фригии – о любовных похождениях Диониса. Мы здесь, в Египте, верим, что это бесстыдство – символ, обозначающий ничтожность материи, и больше ничего на этот счет не знаем.

Один знаменитый консул по имени Цицерон под конец жизни написал книгу о природе богов. Он признается там, что не знает, откуда Италия заимствовала свою веру, а в то же время был авгуром и, следовательно, знал все тайны италийской религии. Неосведомленность, проглядывающая во всех произведениях посвященных авторов, доказывает, что посвящение никоим образом не сделало бы вас более мудрыми в вопросе о начале нашей религии. Во всяком случае, корни мистерий уходят в глубь очень дальних времен. Вы можете видеть торжественную процессию в честь Озириса на барельефе Озимандии. Поклонение Апису и Мневису ввел в Египте Дионис более трех тысяч лет тому назад.

Посвящение не проливает никакого света ни на возникновение религии, ни на историю богов, ни даже на значение символов, – однако введение мистерий было необходимо для людского рода. Человек, знающий за собой какой-нибудь великий грех или запятнавший свои руки убийством, становится перед жрецами мистерий, кается в совершенном и уходит очищенным при помощи омовения. До установления этого спасительного обычая общество изгоняло из своей среды людей, которые не могли подходить к алтарям, и те потом с отчаянья становились разбойниками.

В мистериях Митры адептам дают вкушать хлеб и вино и называют это угощение евхаристией. Грешник, примиренный с богом, начинает новую жизнь – честней, чем та, которую он вел до тех пор.

Тут я прервал Вечного Жида замечанием, что, мне кажется, евхаристия принадлежит только христианской религии. Но мне возразил Веласкес:

– Извини меня, но рассказ Вечного Жида полностью совпадает с тем, что я читал в писаниях святого Юстина Мученика, который сообщает даже, что злые духи в свое время коварно ввели обряд, предназначенный только для христиан. Продолжай, сеньор еврей.

И Вечный Жид продолжал.

– Мистерии, – сказал Херемон, – включают еще один обряд, общий всем. Когда умирает какой-нибудь бог, его хоронят и оплакивают несколько дней подряд, после чего он, ко всеобщей радости, воскресает. Некоторые утверждают, что этот символ означает солнце, но более распространено мнение, что тут речь идет о брошенном в землю зерне.

– Вот и все, юный израильтянин, – прибавил жрец, – что я могу сказать тебе о наших догматах и обрядах. Теперь ты видишь, что мы вовсе не идолопоклонники, как ваши пророки часто утверждают, но, откровенно говоря, я считаю, что ни моя, ни твоя религия уже не удовлетворяют человечество. Кидая взгляд вокруг, мы всюду замечаем какую-то тревогу и потребность в чем-то новом.

В Палестине народ идет толпой в пустыню слушать нового пророка, который крестит водой из Иордана. А тут – терапевты или маги-целители, которые к нашей вере примешивают веру персов. Светловолосый Аполлоний переходит из города в город, выдавая себя за Пифагора. Мошенники выступают в качестве жрецов Изиды, поклонение богине давно оставлено, храмы ее опустели, благоволения перестали куриться на ее алтарях.

Произнеся последние слова, Вечный Жид увидел, что мы приближаемся к месту ночлега, и где-то в овраге пропал.

Я отвел герцога Веласкеса в сторону и сказал ему:

– Позволь тебя спросить, какого ты мнения о рассказах Вечного Жида? По-моему, нам не следует его слушать: ведь большая часть того, что он рассказывает, противна той вере, которую мы исповедуем.

– Сеньор Альфонс, – возразил герцог Веласкес, – твоя набожность делает тебе честь в глазах каждого мыслящего человека. Моя вера, смею утверждать, просвещенней твоей, хоть не менее горяча и чиста. Наилучшим доказательством этого служит моя система, о которой я уже не раз упоминал и которая представляет собой лишь ряд наблюдений над божеством и его бесконечной мудростью. Поэтому мне кажется, сеньор Альфонс, то, что спокойно слушаю я, можешь с чистой совестью слушать и ты.

Ответ Веласкеса вполне меня успокоил, а вечером цыган, располагая свободным временем, продолжал рассказ о своих приключениях.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН Молодой Суарес, рассказав мне о печальном происшествии в саду Буэн-Ретиро, не мог противиться сну, и я оставил его в покое; но на следующую ночь обратился к нему с просьбой, чтоб он удовлетворил мое любопытство и рассказал, что было дальше, и он продолжал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ЛОПЕСА СУАРЕСА Я был полон любви к Инессе и, как ты сам понимаешь, обозлен на Бускероса. Но, несмотря на это, несносный втируша явился на другой же день прямо за стол. Утолив первый голод, он сказал:

– Я понимаю, сеньор дон Лопес, что ты еще очень молод и у тебя нет желания жениться; это глупость, которую мы и так совершаем слишком рано. Но меня все-таки удивило, что ты в качестве отговорки выставляешь перед молодой девушкой боязнь разгневать своего прадеда, Иньиго Суареса, который, избороздив много морей, основал торговый дом в Кадисе. Счастье твое, дон Суарес, что я кое-как поправил это дело.

– Сеньор дон Роке, – ответил я, – будь добр прибавить еще одну услугу к тем, что ты уже оказал мне: не приходи нынче вечером в Буэн-Ретиро. Я убежден, что прекрасная Инесса совсем туда не придет, а если я ее там застану, то она, без сомнения, не захочет со мной разговаривать. Но я мог бы сесть на ту самую скамью, на которой я беседовал с ней вчера, оплакать там свою беду и вволю нагореваться.

Дон Роке с сердитым видом промолвил:

– Сеньор дон Лопес, то, что ты мне сейчас сказал, звучит слишком оскорбительно и может навести меня на мысль, что моя самоотверженность, к несчастью, тебе не по нраву. Правда, я мог бы больше себя не утруждать и предоставить тебе одному оплакивать свою беду, но прекрасная Инесса может все-таки прийти, и кто тогда исправит твои промахи? Нет, сеньор дон Лопес, я тебе слишком предан, чтобы послушаться.

Сейчас же после обеда дон Роке ушел, а я, переждав зной, отправился к Буэн-Ретиро, но по дороге туда укрылся на время в свой лавчонке. Бускерос не заставил себя долго ждать; пошел искать меня в Буэн-Ретиро, а не найдя, вернулся и направился, видимо, в сторону Прадо. Тогда я покинул свое убежище и пошел туда, где успел испытать столько радостей и огорчений. Сел там на скамью и горько заплакал. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я подумал, что это Бускерос, и повернулся в сердцах, но увидел очаровательно улыбающуюся Инессу. Она села рядом со мной, велела своей спутнице уйти и начала так:

– Милый Суарес, я вчера на тебя рассердилась, потому что не поняла, к чему ты завел речь о своем деде и прадеде. Но, получив более подробные сведения, я узнала, что дом ваш вот уже сто лет, как отказывается иметь какие-либо отношения с нашим и притом, как утверждают, из-за каких-то ничтожных поводов.

Но если тебе придется преодолевать препятствия, то в них нет недостатка и у меня. Мой отец давно уже распорядился мной и боится, как бы я не предприняла шагов, несогласных с его планами. Поэтому он не разрешает мне часто выходить из дому и запрещает бывать на Прадо и даже в театре. Но так как мне все же нужно подышать иногда свежим воздухом, он позволяет мне ездить сюда с дуэньей, и то потому, что здесь мало кто бывает и он может быть спокойным за меня.

Будущий муж мой – некий неаполитанский вельможа, герцог Санта-Маура. Мне кажется, он просто жаждет моего богатства для того, чтоб спасти свое состояние. Я всегда испытывала непреодолимое отвращение к этому союзу, и чувство это особенно усилилось во мне после знакомства с тобой. Отец мой отличается крутым нравом, однако младшая сестра его, сеньора Авалос, имеет над ним большую власть. Милая тетя очень ко мне привязана и терпеть не может неаполитанского герцога. Я говорила ей о тебе, она хочет с тобой познакомиться. Проводи меня до кареты, и у входа в сад увидишь одного из слуг сеньоры Авалос, который проводит тебя к ней.

Слова прелестной Инессы переполнили меня радостью, и тысячи очаровательных надежд овладели моей душой. Я проводил Инессу до кареты, а потом отправился к ее тетке. Я имел счастье понравиться сеньоре Авалос; после этого я стал бывать у нее каждый день и в одно и то же время и всякий раз заставал там ее прекрасную племянницу.

Счастье мое длилось шесть дней. На седьмой я узнал о приезде герцога Санта-Мауры. Сеньора Авалос не велела мне падать духом, а одна из ее служанок передала мне письмо следующего содержания:

"Инесса Моро Лопесу Суаресу.

Ненавистный человек, которому я предназначена в жены, приехал в Мадрид, свита его заполонила весь наш дом. Мне разрешили перебраться в одно из внутренних помещений; мое окно выходит в переулок Августинцев. Оно не очень высоко, и мы сможем немного поговорить. Я должна сообщить тебе о некоторых важных для нас с тобой обстоятельствах. Приходи, как только стемнеет".

Я получил это письмо в пять, а солнце заходило в девять; у меня было в распоряжении еще четыре часа, которые я не знал, куда девать. Решил провести их в Буэн-Ретиро. Вид этих мест погружал меня всегда в сладкие мечты, в которых я проводил, незаметно для себя, долгие часы. Я уже несколько раз прошелся по парку, когда издали заметил входящего Бускероса. Я хотел было взобраться на стоящий поблизости ветвистый дуб, но у меня не хватило сил, и я спустился на землю, сел на скамью и стал смело ждать неприятеля.

Дон Роке, самодовольный, как всегда, подошел ко мне с обычной своей развязностью и промолвил: