Этика греческой любви к мальчикам

Несмотря на все эти факты, было бы ошибкой полагать, будто чувственность являлась единственной (или, по крайней мере, важнейшей) составляющей эллинской любви к мальчикам. Дело обстоит совершенно обратным образом: все, что сделало Грецию великой, все, что создало для греков культуру, которой человечество не перестанет восхищаться до конца времен, имело свои корни в беспримерной этической ценности, которая придавалась мужскому характеру в общественной и

¹⁵⁶ В оригинале ΐαιρείον, «приемная» врача, который являлся одновременно терапевтом, хирургом, владельцем бани и фармацевтом. Здесь он держал при себе ассистентов, в том числе молодежь, обучавшуюся профессии врача. Здесь можно бьшо встретить также зевак самого разного рода, приходивших поболтать или завести интересные знакомства; ср. Aehan., Var. hist., lii, 7; Plautus, Amphitruo, iv, 1, 3.

частной жизни. Мы уже указывали, сколь высокого мнения придерживался Платон о любви к мальчикам (см. Lagerborg, Die platonische Liebe, Leipzig, 1926), и, наконец, настало время подробнее остановиться на этических основаниях греческой «педофилии».

Эрот — это принцип не только чувственной, но и идеальной стороны греческой педофилии. Прелестный рисунок на вазе из Берлинского Антиквариума изображает эту идеальную сторону символически и поэтому был назван Рольфом Лагерборгом «экстазом любви». Мы видим на этой вазе Эрота, который воспаряет к вершинам неба, устремляя горе свой взор, и несет мальчика, мнимо противящегося ему и в то же время глядящего на него с любовью. Хартвиг с полным правом говорит следующее: «Возможно, здесь имеется в виду тот родовой Эрот, который -то приносит мальчикам цветок, лиру или браслет, то обращается к ним с полным жизни жестом или порывисто обрушивается на них: идеализированное изображение ухаживания влюбленных мужчин, которое так часто реалистически воспроизводят рисунки на чашах этого периода».

Педофилия была для греков прежде всего наиважнейшим способом воспитания юношества. Как добрая мать и домохозяйка была для них идеалом девочки, так καλοκαγαθία, или гармоничное развитие тела и души, являлась идеалом мальчика. Наилучшим средством приблизиться к этому идеалу была любовь к мальчикам, и ввиду того, что государство, особенно у дорийцев, ожидало от каждого мужчины, что он изберет своим любимцем юношу, а юноша, которому не удалось обрести старшего друга и любящего, — неудача, объяснимая лишь при наличия некоего нравственного изъяна, — был обречен на порицание, как мужчина, так и юноша из всех сил стремились развить в себе мужские доблести. Так как старший нес ответственность за поведение младшего, любовь к мальчикам не преследовалась, но поощрялась, чтобы стать скрепляющей государство силой и фундаментом греческой этики. Подтверждение тому, что такие этические тенденции имели место в действительности, мы находим в многочисленных памятниках греческой литературы, наилучшее из которых — уже приводившиеся слова Платона (с. 276).

Однако Платон отнюдь не предается прекраснодушным мечтам: об этом свидетельствуют исторические факты. Именно по этой причине в евбейской Халкиде (Plut, Amat., 761) исполнялись песни, восхваляющие добрую дружбу; именно поэтому перед битвой спартанцы совершали жертвоприношение Эроту (Ath., xiii, 56le); именно поэтому подразделение фиванского войска, называвшееся «священный отряд» (ιερός λόχος), был гордостью нации и предметом восхищения Александра Великого; и именно поэтому перед выступлением на бой друзья приносили последние клятвы верности у могилы Иолая в Фивах.

Когда халкидяне воевали с эретрийцами, Клеомах пришел им на помощь во главе внушительного конного отряда; Клеомах был влюблен в некоего юношу. Сражение было жестоким, потому что кавалерия врага была прекрасно подготовлена. Клеомах спросил любимца, не желает ли он посмотреть на битву вместе с ним. Юноша отвечал согласием, поцеловал друга и надел шлем на его голову. Тогда сердце Клеомаха

исполнилось высокого духа и, презрев смерть, он вторгся в ряды врагов. Он одержал победу, но только ценой героической гибели. Халкидяне похоронили его со всеми почестями и воздвигли на его могиле колонну, чтобы она вечно напоминала грядущим поколениям о подвиге Клеомаха.

Согласно Афинею, перед битвой спартанцы приносили жертвы Эроту потому, что были убеждены: «любовь сражающейся плечом к плечу дружеской пары несет спасение и победу».

«Священный отряд» фиванцев на все времена дал наилучшее свидетельство о возвышенной этике греческой любви к мальчикам. Этот отряд, состоявший из трехсот знатных мужчин, принесших взаимные клятвы любви и дружбы, был, по сообщениям древних, создан Горгидом. В связи с этим нередко вспоминали остроту Пармена (Плутарх, Pelop., 18; ср. также восклицание Филиппа), друга Эпаминонда. Он порицал Гомера за то, что в «Илиаде» (ii, 363) Нестор однажды призывает воинов строиться в битве «по филам и фратриям», и полагал, что ряды бойцов должны составляться из дружеских пар, так как такой строй будет нерасторжим и необорим. Священный отряд блестяще зарекомендовал себя в битве при Мантинее, в которой Эпаминонд пал вместе с Кефисодором, и традиции отважного отряда оставались неповрежденными вплоть до поражения при Херонее, положившего конец расцвету греческой свободы. Когда победитель, царь Филипп Македонский, взглянул на поле битвы после сражения и увидел, что тела всех трехсот имеют смертельные раны на груди, он не мог сдержать слез и сказал: «Горе тем, что подумают плохо о таких мужах!»

Нетрудно подыскать аналоги фиванского священного отряда. Мы уже цитировали слова Платона, говорившего о великих воинских доблестях и возвышенной готовности к самопожертвованию такого войска, хотя Сократ в «Пире» Ксенофонта (8, 32) соглашается с таким взглядом, пожалуй, не без оговорок. Но прочтите рассказ из «Анабасиса» Ксенофонта (VII, iv, 7) о соперничестве Эписфена и мальчика, о готовности каждого из них умереть ч за друга. Это был тот самый Эписфен из Олинфа, который позднее «образовал настоящее содружество прекрасных юношей и среди них проявил себя героем». В «Киропедии» (vii, 1, 30) говорится: «В других случаях уже неоднократно оказывалось, что нет более прочного боевого строя, чем составленного из товарищей или близких друзей»; это подтвердили как сражение между Киром и Крезом, так и битва при Кунаксе («Анабасис», i, 8, 25; i, 9, 31), в которой рядом с Киром пали смертью героев также его «друзья и сотрапезники». Все это подтверждается Элианом (Var. hist., iii, 9), который объясняет готовность к самопожертвованию тем, что влюбленного воодушевляют два бога — Арес и Эрот, тогда как воин, не знающий любви, вдохновляем одним Аресом. Даже в Eroticus Плутарха, не одобряющего страсть к мальчикам, сила любви на войне показывается на многих примерах. Вельфлин (Philologus, xxxiv, 413) обратил наше внимание на «отряд друзей» в войске Сципиона, а Цезарь говорит о союзе юношей в стране сонти-атов, одного из галльских племен (Bell. Gall., iii, 22): «...галлы называют их «солдуриями». Их положение таково: они обыкновенно пользуются

всеми благами жизни сообща с теми, чьей дружбе они себя посвятили; но если этих последних постигнет насильственная смерть, то солдурии разделяют их участь или же сами лишают себя жизни; и до сих пор на памяти истории не оказалось ни одного такого солдурия, который отказался бы умереть в случае умерщвления того, кому он обрек себя в друзья» [перевод Μ. Μ. Покровского].

Проведя эти параллели, число которых нетрудно умножить, невозможно долее считать, будто сообщаемое о священном отряде фиванцев — преувеличение. Несомненно, век данного феномена, как и самого эллинства, был недолог. Впервые мы слышим о нем в битве при Левктрах (371 г. до н.э.), а после несчастливой битвы при Херонее (338 г. до н.э.) он прекращает свое существование. Таким образом, ему было отпущено всего 33 года.

Заслуживает упоминания и история, излагаемая Плутархом («Ли-кург», 18). Когда в битве некий юноша издал возглас боли, его друг понес за это наказание от государства.

Таким образом, влюбленный с помощью вдохновляющего его Эрота «пройдет сквозь огонь, воду и неистовую бурю» (Плутарх, Amat., 760ά) ради любимого (так гласит строчка из неизвестного трагика), и отвага любовника противится даже гневу богов. Когда за грехи Ниобы (Софокл, фрагм. 410m TGF, 229) ее сыновья были поражены стрелами Аполлона, друг пытался прикрыть нежное тело младшей дочери; когда обнаружилось, что усилия его тщетны, скорбящий друг заботливо оборачивает ее тело в саван. Даже об идеальном воплощении греческой героической мощи — Геракле — сообщается, что подвиги давались ему легче, когда он совершал их на глазах своего возлюбленного Иолая, гимнасий и героон которого вплоть до относительно позднего времени существовали перед Пройтид-скими воротами в Фивах (Павсаний, ix, xxiii, 1; ср. также Плутарх, Pelop., 8). В память о любви между Гераклом и Иолаем фиванцы справляли Нолей (Пиндар, Olymp., vii, 84, и схолии ad 1.), которые состояли из гимнастических и конных игр, чьим победителям в качестве награды преподносили оружие и железные сосуды.

У Павсания читаем, что афинянин по имени Тимагор любил некоего Мелеса или Мелета (i, 30, 1), который обращался с ним весьма пренебрежительно. Однажды, когда они находились на крутом горном склоне, Мелес потребовал от Тимагора броситься вниз, что и было исполнено, ибо последний ценил свою жизнь меньше, чем исполнение любого желания, высказанного любимцем. В отчаянии от гибели друга Мелес затем также бросился со скалы.

Если мы вправе делать выводы из того, что было сказано об этике греческой любви к мальчикам, то неопровержимым фактом окажется следующее: греческая любовь к мальчикам является свойством характера, опирающимся на эстетические и религиозные основания. Ее целью, в осуществлении которой ей помогает государство, является сохранение последнего и укрепление основ гражданских и личных добродетелей. Она не враждебна браку, но дополняет его как важный воспитательный фактор. Таким образом, мы вправе говорить о ясно выраженной бисексуальности греков.

Многочисленные эпитафии, нежностью языка, достоинством содержания и красотой формы возвышающиеся до благороднейших творений греческой поэзии, показывают, что перед серьезностью смерти страсть отступает, давая место просветленному, погруженному в мечты и воспоминания счастью — счастью дружбы, которая продолжается даже за гробом.

Седьмая книга «Палатинской Антологии», в которую вошло 748 эпитафий, показывает, с каким изысканным вкусом и тактом греки украшали могилы своих мертвых героев, возводя памятники в их честь. Я уже сопоставлял ранее¹⁵⁷ эпитафии, посвященные любви к юношам, так что здесь достаточно будет привести прекраснейшую из них. Эта эпиграмма была написана поэтом Кринагором (Anth. Pal., vii, 628) в честь его любимца, которого он называл Эротом; мальчик рано умер на каком-то острове, и поэт высказывает пожелание, чтобы отныне этот и соседний острова носили имя Островов Любви:

От названий своих острова отрекались иные,

Славы не знавшие, взяв общее имя с людьми;

Пусть назовут Эротидами вас. Нисколько не стыдно

Вам, Оксейям, иметь имя такое теперь.

Мальчику ведь, кто сокрыт был Днем в этой могиле,

Имя свое и красу бог сам Эрот подарил.

Ты, гробовая земля, и море вблизи побережья,

Легкой ребенку пребудь, ты же — спокойным всегда!

[перевод Ю. Шульца]

В греческой древности не было, разумеется, недостатка в мнениях, которые отвергали любовь к мальчикам как таковую либо с определенными оговорками. Так, эпиграмма Мелеагра (Anth. Pal., v, 208), в которой содержится мысль «тот, кто дарует эту любовь, не может в то же время принимать ее сам», представляет собой отрицание такой любви. Мелеагр, несомненно, придерживался этого мнения не всегда, так как мы располагаем многочисленными его эпиграммами, в которых прославляется любовь к юношам.

В романе Ксенофонта Эфесского (п, 1) влюбленная пара, Габро-ком и Антия, попадают в руки пиратов, предводителя которых охватывает неистовая страсть к Габрокому. Но последний говорит: «Увы тебе, несчастливый дар красоты! Сколь долго сохранял я чистоту только для того, чтобы теперь постыдно уступить похоти пирата! Зачем мне после этого жить, если из мужчины я сделаюсь шлюхой? Но я не покорюсь его желаниям, уж лучше умереть и сохранить свое целомудрие!»

Растление мальчиков в любом случае безоговорочно отвергалось. Так, в комедии Анаксандрида (фрагм. 33, 12, у Афинея, vi, 227b, CAP, II, 147) говорилось: «Малое дитя в цвете юных лет — какими чарами, какими льстивыми словами ты сможешь его изловить, не пользуясь при этом хитростями рыболова?» В комедии Батона (фрагм. 5, у

¹⁵⁷ IX Band des Hirschfeldschen Jahitouchs, Leipzig, Spohr, 1908, S. 224 ел.

Афинея, ш, 103с и vii, 279am CAP, III, 238) негодующий отец жалуется на философа, который испортил его сына своими лжеучениями.

Далее. В целом осуждалось и то, что мальчик отдается за деньги или любой другой вид платы. Я уже доказал это цитатой из «Плутоса» Аристофана (153 ел.), и поэты никогда не уставали вспоминать о старом добром времени, когда мальчик в награду за оказанные милости довольствовался птичкой, синицей, дроздом, малиновкой, перепелом или даже мячом и тому подобными пустяками.

Здесь нужно также сказать, что женщины, как и следовало ожидать, в целом порицали все, что относится к мужской гомосексуальной любви; так, в комедии неизвестного автора некая женщина говорит: «Мне нет дела до мужчины, которому самому нужен мужчина» (фрагм. у Лукиана, pseud., CAP, III, 497).

Само собой разумеется, что гетеры также ревновати своих клиентов, если те вступали в гомосексуальные связи; к тому же это подтверждает беседа (Лукиан, «Разговоры гетер», 10) двух гетер — Дросиды [«росистая»] и Хелидонион [«ласточка»]. Дросида получила письмо от ученика Клиния, который пишет, что не может посещать ее более, так как учитель Аристенет следит за каждым его шагом. Она жалуется на затруднения своей подруге Хелидонион:

«ДРОСИДА: Но я погибаю от любви! Однако Дромон¹⁵⁸ говорит, что Аристенет какой-то педераст и под предлогом обучения живет с красивейшими; и что он, оставаясь наедине с Кликнем, разглагольствует, суля ему, что будто сделает его чуть ли не равным богам; и что он читает с ним какие-то речи древних философов о любви к ученикам и вообще не отходит от юноши. Дромон даже грозил, что перескажет это отцу Клиния.

ХЕЛИДОНИОН: Тебе следовало угостить Дромона.

ДРОСИДА: Я его угостила, да он и без того за меня, потому что сохнет по Небриде.¹⁵⁹

ХЬЛИДОНИОН: Не унывай, все будет хорошо. А я намерена написать на стене в Керамике¹⁶⁰, где обычно прогуливается Архитель [отец Клиния], «Аристенет развращает Клиния», чтобы этим поддержать сплетню Дромона.

[Возможно, этим она добилась бы своей цели и разлучила любовника Дросиды с ее соперником; в то же время она чрезвычайно скомпрометировала бы возлюбленного. В древней Греции это означало бы не порицание педерастии как таковой, к чему стремится Хелидонион, обличая Аристенета, но было бы сочтено, что последний злоупотребляет своим положением учителя. В то время, как отец

¹⁵⁸ Доставивший письмо слуга Клиния.

¹⁵⁹ Служанка Дросиды. Имя означает «желтовато-коричневая» из-за ее пестрого платья.

¹⁶⁰ Керамик был излюбленным местом встреч педерастов. Множество мальчиков можно было найти в лавках брадобреев (κουρεία, Демосфен, inAristog., 52, 476; Theophr., Charact., 8, 5; Aristoph., Phttus, 338), в лавках торговцев благовониями (μυροπωλεία, Аристофан, «Всадники», 1375), в домах врачей (ιατρεία, см. с. 295, прим.), в банях (Theophr., Charact, 8, 4) и многих других местах, особенно на уединенном и темном Пниксе (Эсхин, Tim., 34, 81), — холме, расположенном к западу от Ареопага и окруженном развалинами зданий, которые были очагом мужской проституции.

надеется, что наставник воспитает из его сына знаменитого человека, тот рассматривает воспитанника лишь как своего фаворита.]

ДРОСИДА. Как же ты это напишешь незаметно?

ХЕЛИДОНИОН: Ночью, а уголь добуду откуда-нибудь.

ДРОСИДА: Отлично! Только выступи со мной, Хелидонион, в поход против этого шарлатана Аристенета!»

[перевод Б. Казанского]