Формация модальностей высказываний 3 страница

2. Системы формаций не должны рассматриваться как неподвижные блоки, статичные формы, предписываемые дискурсу извне и определяющие раз и навсегда характерные особенности и возможности. Не из требований происходит человеческая мысль и игра мыслительных репрезентаций. Но, в то же время, это и не определения, созданные на уровне институций и социальных или экономических отношении, которые с немалыми трудностями переписываются на поверхности дискурса. Эти системы, как уже подчеркивалось, коренятся в самом дискурсе, или, скорее (поскольку речь идет не о его внутреннем строении и не о том, что в нем может содержаться, но о его частном существовании и самих условиях этого существования), на границе, в пределе, где устанавливаются частные правила, позволяющие ему существовать как таковому.

Итак, под системой образования нужно понимать всю совокупность отношений, функционирующих в качестве правила: она предписывает то, что должно было соотноситься в дискурсивной практике для того, чтобы последняя соотносилась с тем или иным объектом, приводила в действие тот или иной акт высказывания, применяла тот или иной концепт и организовала ту иди иную стратегию. Таким образом, определить в своей единичной индивидуальности систему формации означает охарактеризовать дискурс или группу высказываний с помощью закономерностей практики.

Как совокупность правил дискурсивной практики система формации не чужда времени. Она не объединяет всего того, что может возникнуть через столетнюю последовательность высказываний в начальной точке, которая была бы одновременно началом, источником, основанием, системой аксиом и исходя из которой событиям истории оставалось бы только следовать должным образом. Она очерчивает систему правил, которые выполняются для того, чтобы данный объект трансформировался, данный акт высказывания осуществлялся, данный концепт вырабатывался, видоизменялся или привносился, данная стратегия изменялась и, тем не менее, постоянно принадлежала одному и тому же дискурсу; она очерчивает систему правил, которые должны выполняться для того, чтобы изменения в других дискурсах (практиках, институциях, социальных отношениях, экономических процессах) могли переписываться внутри данного дискурса, конституирующего, таким образом, новый объект, создающего новую стратегию, предоставляющего место новым актам высказывания или новым концептам. Следовательно, дискурсивная формация не играет роль фигуры, которая останавливает время и замораживает/его на десятилетия или века; она определяет собственно говоря, закономерность во временных процессах и полагает принцип артикуляции между рядами дискурсивных и недискурсивных событий, преобразований, изменений или процессов. Это не вневременная форма, но схема соответствий между несколькими временными последовательностями.

Подвижность системы формации достигается двояким образом. Прежде всего, это происходит на уровне элементов, находящихся в определенных отношениях: последние действительно могут претерпевать некоторые свойственные им изменения, участвуя в дискурсивной практике, но не искажая общую форму ее закономерности, — так, на протяжении XIX в. постоянно изменялись уголовное право, демографическое давление, спрос на рабочую силу, формы социальной помощи, статус и юридические условия тюремного заключения, однако дискурсивная практика психиатрии по-прежнему разрабатывала на основе этих элементов все ту же совокупность отношений таким образом, что система сохраняла характерные черты своей индивидуальности. При одних и тех же законах формации появлялись новые объекты (новые типы индивидуума, новые классы поведения, которые характеризовались как патологические), начинали применяться новые разновидности актов высказывания (количественных рейтингов и статистических подсчетов), вырисовывались контуры новых концептов (дегенерация, извращения, неврозы) и, разумеется, возникает возможность построения новых теоретических систем. Но дискурсивные практики, напротив, изменяли области, в которых они наладили отношения. Они устанавливали частные связи, которые могут анализироваться только на их собственном уровне и не вступают во взаимодействие в одном дискурсе, вписываясь в элементы, связывающие их Друг с другом. Больничные учреждения, например, введенные однажды клиническим дискурсом в контакт с лабораторией, не остаются неизменными: неизбежно претерпевает изменения их устройство, меняется статус врача, функция его взгляда, уровень анализа, который можно осуществлять.

3. То, что мы описываем как «системы формации», не является завершающей ступенью дискурса, если под этим понимать тексты (или слова) так, как они даны в словаре, синтаксисе, логической структуре или риторической организации. Анализ остается вне очевидного уровня завершенного построения: устанавливая принцип распределения объектов в дискурсе, он не учитывает ни всех связей между ними, ни их тонкой структуры, ни внутренних разграничений;

в поисках закона рассеивания концептов он не учитывает ни всех процессов разработки, ни всех дедуктивных связей, в которых они могут фигурировать; если же он исследует разновидности актов высказывания, то не ставит под вопрос ни стиль, ни артикуляцию; одним словом, он лишь вчерне набрасывает финальную сборку текста. Тем не менее, нельзя забывать, что если он остается в стороне от последнего построения, то не для того, чтобы отвернуться от дискурса и обратиться к безмолвной работе мысли; и, тем более, вовсе не затем, чтобы отказаться от всякой систематичности и попыток упорядочить «живой» беспорядок набросков, опытов, заблуждений и повторных начал.

При этом анализ дискурсивных формаций противопоставляет себя многим привычным описаниям. Действительно, принято считать, что дискурс и его систематическое устройство — всего лишь предельное состояние, окончательный результат длительной и изощренной разработки, в которой участвуют язык и мысль, эмпирический опыт и категории, пережитое и идеальная необходимость, стечение обстоятельств и игра формальных требований. За видимым фасадом системы угадывается заманчивая неизвестность беспорядка, а под тонкой пленкой дискурса — вся масса отчасти молчаливого становления: «досистематическое», не являющееся систематическим порядком, «преддискурсивное», возникающее из существенного безмолвия. Дискурс и система могут выходить — и притом совместно — только из этих неисчерпаемых сокровенных хранилищ. Так что предмет нашего анализа — вовсе не окончательное состояние дискурса, но системы, устанавливающие возможность последних систематических форм; это предзавершающие закономерности, по отношению к которым предельное состояние, далекое от того, чтобы конституировать место рождения системы, определяется скорее по их вариантам. То, что открывает анализ формаций за завершенной системой, вовсе не является бурной, еще не плененной жизнью; это всего лишь неизмеримая толщь систематизации, сжатая совокупность многочисленных отношений. Более того, эти отношения — самое ткань текста, по природе своей они не чужды дискурсу. Можно охарактеризовать их как «преддискурсивные», если признать эту преддискурсивность все еще дискурсивной, то есть согласиться с тем, что они не столько строго определяют мысль, сознание или совокупность репрезентаций, которые были бы задним числом и напрасно вписаны в дискурс, сколько устанавливают определенные уровни дискурса и правила, вводящиеся в качестве единичных практик. Итак, следует стремиться не перейти от текста к мысли, от пустого разговора к молчанию, от внешнего к внутреннему, от пространственного рассеивания к полной сосредоточенности на данном мгновении, от поверхностной множественности к глубокому единству, но оставаться в дискурсивном измерении.

II. ВЫСКАЗЫВАНИЕ И АРХИВ

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ

Мне кажется, что мы уже пошли на риск, когда, артикулируя великую поверхность дискурса, предположили существование этих немногих странных и удаленных фигур, которые я назвал дискурсивными формациями, когда в заботе о методе традиционных общностей на время отложили книги и произведения, когда отказались считать принципом общности законы построения дискурса (с вытекающей из этого формальной организацией) или положение говорящего субъекта (с контекстом и психологической подоплекой, которые его характеризуют), когда выяснили, что более не относим дискурс ни к первооснове опыта, ни к инстанции априорного знания, но выводим правила его образования из него же самого. Я полагаю, что пора предпринять исследование системы появления объектов, возникновения и распределения видов высказывания, введения и рассеивания концептов, развертывания стратегических предпочтений, а также определить абстрактные и спорные общности вместо того, чтобы принимать уже данные если не в неоспоримой очевидности, то, по меньшей мере, в излишне общепринятой форме.

Но о чем, собственно, я говорил до сих пор? Каков был объект моего исследования? Что я пытался описать? «Высказывания» — одновременно в их прерывности, освобождающей от всех форм, и в общем, неограниченном и, по-видимому, бесформенном поле дискурса. Я остерегался давать предварительное определение высказыванию. Я не пытался сформулировать его по мере продвижения вперед, чтобы'найти оправдание наивности исходной точки отсчета. Более того — ив этом несомненно неизбежное последствие подобной беззаботности — я спрашиваю себя, не изменилась ли на протяжении пути моя ориентация, не поменял ли я свой первоначальный азимут? О высказываниях ли я говорил, анализируя «объекты», «концепты» и еще более тщательно «стратегии»? Определяют ли четыре совокупности правил, которыми я охарактеризовал дискурсивную формацию, группы высказываний? Наконец, вместо того, чтобы постепенно сужать и без того смутное значение слова «дискурс», я только умножил смыслы: то ли это общая область всех высказываний, то ли индивидуализируемая группа высказываний, то ли установленная […] го, как осуществлял анализ иди его точку приложения, по мере того, как терял из виду само высказывание?

Итак, первостепенная задача — вернуть к своим истокам определение высказывания и узнать, действительно ли оно применяется в предыдущих описаниях, о самом ли высказывании идет речь в анализе дискурсивных формаций.

Я неоднократно использовал термин «высказывание»- иногда затем, чтобы указать на «популяции высказываний» (когда речь шла об индивидуумах или единичных событиях), иногда затем, чтобы противопоставить его (как часть, отличную от всего остального) общностям, которые могли бы быть дискурсами. На первый взгляд, высказывание появляется как последний неделимый элемент, поддающийся изоляции в самом себе и способный вступать в отношения с другими ему подобными элементами… Точка вне плоскости, которую тем не менее можно отметить в планах разделения и частных формах группирования… Узелок на поверхности ткани, существенным элементом которой он является… Атом дискурса…

И сразу же возникает проблема: если высказывание — элементарная общность дискурса, то из чего оно состоит? Каковы его отличительные черты? Какие пределы следует за ним признать? Тождественна ли эта область той, которую логики определяют термином пропозиция, той, которую грамматисты характеризуют как фразу, или той, которую «аналитики» пытались обозначить понятитем акт? Какое место она занимает среди всех этих общностей, уже упорядоченных языковедами (хотя лингвистические теории порой далеки от совершенства, настолько проблемы, поставленные ими сложны, настолько во многих случаях затруднительно разграничить их строгим образом)?

Я не думаю, что непременное и достаточное условие существования высказываний — это присутствие определенной пропозициональной структуры. О высказывании можно говорить тогда и только тогда, когда есть пропозиция. Действительно, два совершенно отличных высказывания, принадлежащие к разным дискурсивным группам, можно получить в том случае, если есть пропозиция, обладающая одним единственным значением, подчиняющаяся одной и той же совокупности законов построения и несущая в себе одни и те же возможности применения. Предложения «Никто не услышал» и «Действительно, никто не услышал» неразличимы с логической точки зрения и не могут рассматриваться как две разных пропозиции. Но в качестве высказываний обе формулировки не равнозначны и не взаимозаменяемы. Они не могут занимать одно и то же место в плане дискурса и принадлежать к одной и той же группе высказываний. Если формула «Никто не услышал» находится в первой строке ро […] немую дискуссию, пререкания с самим собой или фрагмент диалога, совокупность вопросов и ответов. В обоих случаях пропозициональная структура одинакова, но высказывания различны. Однако полные и удвоенные пропозициональные формы или, напротив, фрагментарные и незавершенные пропозиции можно получить в том случае, когда перед нами оказывается простое, полное и автономное высказывание (даже если оно является частью совокупности других высказываний); известные примеры: «Нынешний король Франции — лыс» (высказывание можно анализировать с логической точки зрения, если признать в разновидностях одного высказывания две различные пропозиции, способные в отдельности быть истинными или ложными) или «Я лгу» (высказывание может быть истинным только по отношению к утверждению низшего уровня). Критерии, позволяющие определить тождественность пропозиции, выделить в ней несколько разных пропозиций под общностью формулировки, охарактеризовать автономию или полноту, не подходят для описания общности высказывания.

А фраза? Может быть, следует признать равноценность фразы и высказывания? Повсюду, где есть грамматически выделенная фраза, можно обнаружить существование независимого высказывания, однако нельзя говорить о высказывании, если ниже самой фразы проходит уровень обрзаующих ее элементов. Совершенно бесполезно оспоривать это соотношение, утверждая, что некоторые высказывания составлены вне канонической формы подлежащее-связка- сказуемое из простой именной синтагмы («Наш человек!»), или из наречия («Здорово!»), или из личного местоимения («Вы?»). Грамматики признают в подобных формулировках независимые фразы, даже если они подвержены серии трансформаций в соответствие со схемой подлежащее-сказуемое. Более того, они соотносят статус «приемлемых» фраз с совокупностью лингвистических элементов, построенных неверно, лишь бы их можно было интерпретировать; в то же время, они соотносят статус грамматических фраз с интерпретируемыми общностями при условии их правильного образования. В столь широком, и в некотором смысле, примиренческом определении фразы остается неясным, как опознать фразы, не являющиеся высказываниями или высказывания, не являющиеся фразами.

Тем не менее эта равноценность далеко не абсолютна, и относительно легко установить высказываня, несоответствующие лингвистической структуре фраз. Когда мы встречаем в латинской грамматике ряд слов, расположенных в столбик: «amas, amas, amat» — мы имеем дело не с фразой, но с высказыванием нескольких личных окончаний действительного наклонения настоящего времени глагола атаrе. Может быть, найдется спорный пример; может быть, в данном случае речь идет о простой уловке презентации, и это высказывание является эллиптической фразой, сокращенной и приобретшей пространственный характер относительно непривычным образом; в таком случае ее нужно читать как фразу «Настоящее время действительного наклонения первого типа глагола атаrе — ото » и т. д. Во всяком случае, другие примеры менее двусмысленны: классификационная таблица ботанических видов состоит из высказываний, а не из фраз (Genera Plantarum Линнея — книга, изобилующая высказываниями, в которой можно встретить лишь ограниченное число фраз); генеалогическое древо, бухгалтерская книга, учет торгового баланса являются высказываниями. А что же фразы? Можно пойти дальше: уравнение n -ной степени или алгебраическая формула закона преломления должны рассматриваться в качестве высказываний, и если они обладают слишком строгой грамматической правильностью (поскольку составлены из символов, смысл которых определяется правилами применения и последовательностью, вырабатываемой законами построения), то речь идет не тех же критериях, что позволяют выявить на обыденном языке интепретируемую или осмысленную фразу. Наконец, график, кривая роста, возрастная пирамида, облако распределения также образуют высказывания; фразы же, которыми они могут сопровождаться, неравноценны им и выступают в качестве интерпретаций иди комментария; это подтверждается и тем, что в большинстве случаев лишь ограниченное число фраз может быть равноценно всем элементам, скрыто сформулированным в данном виде высказывания. Таким образом, определить высказывание во всей его целостности грамматическими особенностями фразы не представляется возможным.

Остается последняя и, казалось бы, самая реальная возможность. Нельзя ли предположить, что высказывание присутствует везде, где опознается и выделяется акт формулирования — нечто наподобие Speech act, «иллокуторного» акта английских аналитиков? Ясно, что под этим подразумевается не материальный акт, состоящий в говорении (громким или тихим голосом) и в письме (от руки или на машинке), равно как и намерение индивидуума, пребывающего в состоянии говорения (то, что он хотел бы доказать, с чем готов согласиться, с помощью чего пытается найти решение проблемы или хочет сообщить новости) или возможный результат того, что он сказал (если он убедил иди вызвал недоверие; если его молитва была услышана, а просьбы удовлетворены). Мы описываем здесь операции, осуществляемы посредством самой формулы при ее возникновении:

обещание, приказ, декрет, контракт, обязательство, констатация. Иллокуторный акт до этого момента не отворачивается от высказывания (в мысли автора или в игре его намерений); он не может произойти после самого высказывания вслед за тем, что оно оставило позади себя и за его последствиями, но совершается он самим актом существования высказывания (и ничем более) при строго определенных обстоятельствах. Следовательно, можно предположить, что индивидуализация высказываний отмечает те же самые критерии, что и ориентация актов формулирования: каждый акт оформляется в высказывании, а каждое высказывай обживается одним из этих актов. Они существуют благодаря друг Другу и во взаимосвязи.

Однако подобное соотношение не мешает исследованию. И порой для выполнения speech act необходимо присутствие нескольких высказываний, а клятва, молитва, контракт, обещание, доказательство требуют большей частью известного числа различных формул или обоснованных фраз. Было бы сложно оспоривать статус высказывания для каждой из них под тем предлогом, что все они пронизаны одним и тем же иллокуторным актом. Можно предположить, что в данном случае самый акт не остается единственным в ряду высказываний, что в просьбе есть столько же ограниченных, последовательных, близлежащих актов просьбы, сколько и в просьбах, сформулированных различными высказываниями; что в обещании столько же обязательств, сколько индивидуализированных последовательностей в обособленных высказываниях. Но подобным ответом нельзя удовлетвориться хотя бы потому, что акт формулирования не служит более определению высказывания, но, напротив, должен определяться им самим, пусть оно и проблематично и требует критериев индивидуализации. Иначе говоря, некоторые иллокуторные акты могут рассматриваться в качестве завершенных в их единичной общности лишь в том случае, если между собой были связаны несколько высказываний, каждое на соответствующем ему месте. Следовательно, эти акты образуются рядом или суммой высказываний, их непременной близостью. Неверно полагать, будто все они полностью представлены в наименьшем из них и с каждым возобновляются. И здесь нам не установить дву- или однозначных отношений между совокупностью высказываний и совокупностью иллокуторных актов.

Индивидуализируя высказывания, нельзя признавать безоговорочно ни одну из моделей, заимствованных из грамматики, логики или аналитики. Во всех трех случаях очевидно, что предложенные критерии слишком многочислены и неоднозначны и не объясняют высказывание во всем его своеобразии. Если иногда высказывание и принимает описанные формы и полностью к ним приспосабливается, то в большинстве случаев оно им не подчиняется: вспомним высказывания без надлежащей пропозициональной структуры или присутствующие там, где нет фразы; вспомним высказывания, численно превышающие speech acts. Кажется, что вездесущее высказывание наделено более тонкой структурой и менее поддается определениям и структурированию нежели все эти фигуры, а его характерные черты немногочислены и легче поддаются объединению. Но в таком случае исключается возможность какого-либо описания, и чем дальше, тем все менее понятно, на какой уровень его поместить, и каким образом к нему подступиться; для тех видов анализа, к которым мы толькочто прибегли, оно всего лишь вспомогательное средство иди несущественная деталь: в логическом анализе высказывание является тем, что остается после извлечения и определения структуры пропозиций; для грамматического анализа оно — ряд лингвистических элементов, в которых можно признавать или не признавать форму фразы; для анализа речевых актов оно представляет собой видимое тело, в котором проявляются акты. В рассмотренных описательных подходах высказывание играет роль относящегося к существу дела.

Приходится окончательно согласиться с тем, что высказывание не может иметь собственных характерных черт и не поддается адекватному определению, тогда как для лингвистического анализа оно является сопутствующей проблемой, в связи с которой устанавливаются интересующие их объекты. Следует ли признать, что для конструирования высказываний достаточно любого ряда фигур, знаков или следов, какой бы организации или вероятности они ни были, тогда как грамматика должна установить, идет ли речь о фразе, логика — определить наличие пропозициональных форм, а аналитика — уточнить, какой речевой акт может здесь содержаться? В данном случае нужно было бы признать, что высказывание существует, если существует несколько близлежащих знаков, и если среди них есть один и единственный знак. Тогда порог высказывания был бы порогом существования знаков. Необходимо, однако, учитывать, что все не так просто, и смысл, который нужно придать выражению «существование знаков» требует разъяснения. Что имеют в виду, когда говорят, что знаки есть, и что достаточно им быть, для того, чтобы было высказывание? Какой частный статус дается этому «быть»?

Вполне очевидно, что высказывания не существуют в том смысле, в каком существует язык и вместе с ним совокупность знаков, определенная их дифференциальными признаками и правилами применения. Язык действительно никогда не дан в самом себе и в своей целостности; он может быть дан лишь вторично и путем описания, объектом которого он является; знаки, являющиеся его элементами, суть формы, предписываемые данным высказываниям и управляющие им изнутри. Если бы не было высказываний, язык бы не существовал; но существование высказывания не обязательно для существования языка (поэтому всегда можно заменить одно высказывание другим, не изменяя язык). Язык существует только в виде системы построения возможных высказываний, но, с другой стороны, он существует только в виде описания (более или менее исчерпывающего), основанного на совокупности реальных высказываний.

Язык и высказывание — явления разных уровней существования, нельзя сказать «есть высказывание», подобно тому, как говорят «есть язык». Но достаточно ли в таком случае, чтобы знаки языка образовывали высказывание, если они были произведены тем или иным образом (произнесены, нарисованы, изготовлены, начерчены), если они появились в определенный момент времени и в определенной точке пространства, если произнесший их голос или воплотивший их жест дали им измерение материального существования? Разве буквы алфавита, случайно написанные на листе бумаги как пример того, что не является высказыванием, разве литеры полиграфического набора (нельзя отрицать их материальности, обладающей пространством и объемностью) — разве эти видимые, выставленные напоказ, осязаемые знаки могут рассматриваться как высказывания?

Но при ближайшем рассмотрении эти примеры доказывают противоположные мнения. Пригоршня типографских литер, которые могут лежать на моей ладони, или буквы на клавиатуре пишущей машины не образуют высказывания — это в лучшем случае инструменты, с помощью которых можно будет записать высказывание. Но чем же являются буквы, которые я случайно написал на листе бумаги так, как они пришли мне в голову, чтобы показать, что в таком беспорядке они могут образовать высказывание? Какие фигуры они создают? Разве это не таблица случайных букв? Может быть, это высказывание алфавитного ряда, не подчиняющегося никаким законам, кроме закона случайности? Аналогично этому табель случайных чисел, которая применяется в статистике, — последовательность цифровых символов, не связанных между собой никакой синтаксической структурой, — тем не менее, является высказыванием, высказыванием совокупности шифров, достигающих способом исключения всего того, что могло бы увеличить вероятность последовательных результатов. Уточним пример: клавиатура пишущей машины — не высказывание, тогда как ряд букв A, Z, Е, Р, Т, пронумерованных в учебнике дактилографии, — высказывание алфавитного порядка, адаптированное французской машиной. Таким образом, мы сталкиваемся с несколькими негативными следствиями: закономерное лингвистическое построение не необходимо для образования высказывания (последнее может конституироваться рядом минимальной вероятности); однако и материального осуществления лингвистических элементов или присутствия знаков во времени и пространстве также недостаточно для того, чтобы появилось и начало существовать высказывания. Итак, высказывание не существует ни так, как существует язык (хотя и состоит из языков, поддающихся определению в своей индивидуальности только внутри естественной или искусственной лингвистической системы), ни так, как существуют какие бы то ни было данные в восприятии объекты (хотя и всегда обладает определенной материальностью и его всегда можно расположить в системе пространственно-временных координат).

Еще рано давать ответ на основной вопрос о высказывании и все-таки можно уточнить: высказывание не является общностью того же рода, что фраза, пропозиция или речевые акты и характеризуется Другими критериями; это и не общность, которая могла бы быть материальным объектом, определенным и суверенным. Оно необходимо в своем способе бытия (отнюдь не лингвистическом и не материальном) должно оставаться единичным для того, чтобы можно было установить, наличествует ли здесь фраза, пропозиция, речевой акт; для того, чтобы можно было сказать, точна ли (приемлема или интерпретируема) данная фраза, закономерно ли и правильно ли образована данная пропозиция, согласован ли акт с требованиями и «красиво›› ли оно исполнен. Приходится искать в высказывании не долгую или краткую, сильно или слабо структурированную, но взятую как и остальные в логической, грамматической и иллокуторной связи общность. Речь идет не об элементе среди других элементов или о разрыве, отмеченном на определенном уровне анализа, но о функции, которая исполняется вертикально по отношению к этим разным общностям и позволяет определить, представлены ли здесь ряды знаков или нет. Следовательно, высказывание — не структура (т. е. совокупность отношений между измеряемыми элементами, узаконивающая, таким образом, бесконечное число конкретных моделей), но функция существования, принадлежащая собственно знакам, исходя из которой можно путем анализа или интуиции решить, «порождают ли они смысл», согласно какому правилу располагаются в данной последовательности или близко друг к Другу, знаками чего являются и какой род актов оказывается выполненным в результате их формулирования (устного или письменного). Не стоит удивляться, если структурные критерии общности для высказывания так и не найдены; само по себе оно вовсе не общность, но функция, скрещивающая область структур и возможных общностей и организующая их появление во времени и пространстве.

Эту функцию как таковую, т. е. ее существование, условия, контролирующие ее, правила и поле, в котором она выплоняется, пришло время описать.

ФУНКЦИЯ ВЫСКАЗЫВАНИЯ

Высказывание бесполезно искать среди единичных групп знаков. Синтагмы, правила построения, канонические формы последовательности, взаимные замены — лишь высказывания дает подобным совокупностям знаков право на существование и позволяет этим правилам и формам осуществляться. Но если оно и обеспечивает их существование, то только тем единственным способом, который нельзя путать с существование знаков в качестве элементов языка, ни, разумеется, с материальным существованием меток, занимающих фрагменты и продлевающих время на больший или меньший срок. Пора искать ответы на наши вопросы в этом единственное способе существования, характерном для любой последовательности знаков (лишь бы она была высказыванием).

а) Рассмотрим вновь пример знаков, начертанных в воздухе или нарисованных в определенной материальности и объединенных произвольным иди непроизвольным образом, — во всяком случае, не грамматический пример. Такова клавиатура пишущей машины; такова пригоршня типографских литер. Вполне достаточно того, что эти знаки даны; я переписываю их на лист бумаги (в том же порядке, в котором они следуют Друг за другом, не составляя никакого слова), чтобы они образовали высказывание — высказывание случайной группы букв алфавита, поставленных в порядке, облегчающем набор. Что же произошло для того, чтобы появилось высказывание? Что нового может иметь вторая совокупность по сравнению с первой? Свидетельствует ли удвоение о том, что это копия? Без сомнения нет, поскольку клавиши пишущей машины переписывают всю модель, но тем не менее не являются высказываниями. Вмешательство субъекта? Это был бы вдвойне неверный ответ, поскольку самого факта повторения ряда вследствие инициативы индивидуума недостаточно для трансформации этой инициативы в высказывание; кроме того, в любом случае проблема заключается не в причине или происхождении удвоения, но в отношении между двумя тождественными рядами. Второй ряд действительно не является высказыванием по той простой причине, что можно установить дву- однозначность отношения между любыми элементами первого ряда (это отношение характеризует либо факт удвоения, если речь идет о чистой и простой копии, либо верность высказывания, если порог высказывания уже преодолен; но не позволяет определить этот порог и самый факт высказывания). Ряд знаков превратится в высказывание атом и только в том случае, если к «другой вещи» (которая может быть ему парадоксальным образом подобна и квазитождественна, как в приведенном примере) у него будет частное отношение, касавшееся его самого, но не причины или составляющих элементов.