Эй! Земля вызывает Морнинга! Вставай давай, ленивый круп! 7 страница

Я подняла взгляд дергающихся глаз. Я не видела никакого облака. Я не видела больше стен погреба и все равно я была в нем… только в чужой шкуре. Почва была на месте и сквозь грубость ее пробивался слой тающего льда. Я слышала мощный перезвон везде вокруг, будто целый лес ржавых цепей непрерывно лязгал в ямах вечности. Как только мои уши заболели от этого, куда более мощный, куда более темный звук пробудился с ревом к жизни и разорвал все в клочья. Я не осознавала этого, пока над моей головой не оказалась задута лампа, но я играла «Плач Ночи». Что важнее всего, я оставалась жива… столь ужасающе, отчаянно жива. Я заглянула в зияющие раны вчерашнего дня. Мой щит был изумрудным брезентом, мечущимся как на ветру между мной и кошмаром. Лицо Найтмэр Мун растворилось в басовом вопле, ее память вырвана из моей души, как разлагающийся ошметок плоти. На месте шлема демонессы разгорелась пара безжизненных глаз. Ее глаз.
И тогда я узнала на выдохе озарения, который опустошил мне легкие без остатка, что именно это выбило меня из сознания в прошлый раз. Точнее, именно этот кто-то. Один за другим взорвались все четыре звуковых камня вокруг меня. Изумрудный щит раскололся. Стены погреба взорвались ледяной водой и пеплом. Мое тело качалось в такт поющему об одиночестве лязгу цепей. Когда Плач оборвался последним жалким аккордом, и я ощутила, как мои глаза закатываются за лоб, я призвала всю силу, что была сохранена щитом, и совершила последнее осмысленное действие. Я протянула копыта, схватила лиру и прижала сияющий инструмент к груди. Я стала беззащитным младенцем, бездумным и бесстрашным, когда упала спиной назад с табурета.

Мое тело рухнуло с плеском в воду, холодную настолько, что я поняла, что чувствуют мертвые. Я разинула рот в поисках воздуха и жидкость тут же заполнила его. Я захлебывалась. Я откашливалась. Мои челюсти сжались, как тиски, когда я завертелась в этой морозной утробе. Было слишком холодно для того, чтобы открыть глаза; слишком обжигающе морозно, чтобы держать их закрытыми. Жидкость во рту превращалась в будящий тошноту лед. Я рванула голову вперед, в течения, и когда зрение вернулось ко мне, я увидела сияющую зеленую дымку. Болезненно моргнув, я наблюдала с ужасающей ясностью за тем, как моя лира уплывала прочь от меня. По-прежнему охваченный моей телекинетической энергией, инструмент прорывался навстречу пляшущей поверхности бурной реки. Всхлип сорвался с моих губ. Зубы пульсировали с каждым ударом сердца, пока я плыла вслед за лирой, с легкими, готовыми взорваться. Вытянув два онемевших копыта, я схватила лиру, едва она прорвалась на поверхность.

И затем произошло нечто неожиданное. Я упала вверх. Я завопила, выплевывая замерзшую до состояния тонкого порошка желчь, а тело мое заметалось в полете через черную бесконечность. Все кругом тонуло в громоподобном грохоте. Об меня бились льдинки и капли воды, тогда как сама я неслась в никуда с неизвестной высоты. Я вцепилась в лиру, мечась взглядом во все стороны. Я видела, как нечто кружило в черном ничто. В изумрудном сиянии моего инструмента я увидела, что это — железный шип, что болтался по-прежнему привязанный к моей задней ноге длинной веревкой. Прежде чем я успела осознать это, падение прекратилось… в очередном озере.

Мое тело пробилось сквозь тонкий слой льда и я погрузилась целиком в промораживающие до костей глубины. Меня потащило куда-то, понесло по арктическим течениям столь быстрым, что, казалось, волосы моей гривы вот-вот окажутся выдранными с корнем. Я стиснула крепко зубы, боясь вдохнуть еще хоть каплю призрачной жуткой жидкости. Вертясь и пинаясь в течениях, я осознала, как что-то проносится мимо меня… или как я проношусь мимо чего-то. Виднелись темные силуэты, соединенные вместе, колоссальные по своим размерам и черные, как сгнившие трупы. Я видела цепи — цепи гигантской, неизмеримой длины. Звенья древнего металла, что тянулись, плывя и содрогаясь огромными волнами повсюду вокруг меня. К тому времени, когда мое зрение начало угасать, и когда я, наконец, пробилась вновь на поверхность, я насчитала уже как минимум десяток их, уходящих спиралями в бесконечность.

Глотая жадно воздух, я неслась куда-то боком. Острые кристаллики льда усеяли мой разинутый рот и язык в нем. Они на вкус были как давно остывший пепел. Гром вновь оглушал меня. В мое дрожащее поле зрения попало несколько ярких вспышек молний, озаривших бесконечную темную бездну. Между мной и вечностью вырисовался сложный силуэт из тысяч и тысяч пересекающихся черных цепей, мерцающих во тьме, как трещинки в яичной скорлупе. Меня столь поглотили эти кошмарные вспышки, что я даже не успела приготовиться к внезапному удару.

Следующий водоем, в который я рухнула, оказался куда спокойнее. Сразу же после удара о воду, я лягнула задними ногами и всплыла на поверхность. Там, хватая ртом воздух, я поплыла вперед, крепко держась за лиру в своем невозможном подвиге ради выживания. Толстовка промокла до нитки. Сырая ткань весила миллионы фунтов. Грива налипла мне на лицо. Я тряхнула шеей и сбросила волосы с глаз. Вернулся гром. Я сжалась под его грохотом. Казалось, мои уши вот-вот взорвутся. Сверкнуло еще несколько молний, и я задрала голову вверх.

И тогда я увидела это. Ну или, по крайней мере, крохотную искорку кошмарной громады, что поглощала меня. У здешнего мира не было ни земли, ни неба. Не было ни севера, ни юга, ни звезд, ни единого намека на свет или что-то осмысленное, кроме хаотичных вспышек непредсказуемых молний. Реальность обратилась рядами обсидиановых силуэтов, ржавых конструкций из чернейшего металла, связанных воедино паутиной лязгающих цепей неизмеримой длины. Я наблюдала парализованно как твердые завесы текучей воды неслись магически по этим неземным платформам. Гигантские мелкие моря танцующе проносились, омывая собой дырявые равнины как стены дождя, слитые в единые струи по чьей-то жуткой воле. У текущих по воздуху рек не было ни начала, ни конца, они извивались как серебряные нити меж всесокрушающих шквалов белого, как кость, снега.

Справа от меня, по ту сторону водяного потока, возвышался черный силуэт. Я развернулась к нему. Это была платформа размером с половину понивилльской городской площади. Между мной и этой твердой конструкцией клубилось две вьющиеся по воздуху реки. В отчаянии я сжала золотую раму лиры в зубах и оттолкнулась от своей жидкой тюрьмы несколькими мощными взмахами копыт. Я устремилась решительно к поверхности. Неземные течения тащили меня мимо острых, как бритва, цепей, проносящихся спереди и сзади. В любую секунду, в любое мгновенье мое тело может оказаться растерзано в мелкие клочья. Я поймала в свое поле зрения лязгающее ржавое звено как раз в тот момент, когда, наконец, вырвалась из потока.

Я полетела вперед, вращаясь, и упала в следующую реку. Я пробила ее прямиком насквозь, как тяжелый камень. Когда я снова вырвалась в полный несущихся снежинок воздух, все вокруг меня вновь озарила вспышка молнии. Последняя река стремительно текла в противоположном направлении. Охнув от резкого удара о воду, я закрутилась как волчок. Гром и грохот эхом гуляли меж течений. Когда я всплыла на поверхность, я искренне не могла понять, куда меня несет, пока не ощутила удар и острую боль, рикошетом отразившуюся от моего скелета.

— Ааагх! — закричала я, прокатившись по поверхности платформы и вскоре остановилась в луже промораживающей воды, что пропитала мое тело. Я рыдала, но не могла себя слышать. Гром был везде, он забивал мне уши, разрывая их будто когтями, вибрировал в самом центре моего мозга. Я попыталась сесть, но копыта жалко скользнули по ржавому вибрирующему металлу. Мои глаза распахнулись, как яйца, из которых лезут окровавленные птенцы. Нити молний танцевали передо мной, уходя так далеко, сколь способно различить мое зрение. Я боялась встать, ибо казалось, что я тут же полечу вверх, или, получается, вниз, прямиком в промороженное насквозь забвение.

Я съежилась и повернулась набок. Мои слезы замерзали на щеках. Я потянулась копытами к лицу, чтобы убедиться, что моя голова все еще на плечах. Онемение было сокрушающим. Куда бы я ни посмотрела, везде был только снег, лед и пляшущие струи воды.

— Благая Селестия Всемогущая… — хныкал чей-то жеребячий голосок. — Где я?

Отвечал только гром. Черная бесконечность могла бы вполне быть только лишь полой сферой размером с карету. Здешняя акустика бросала басовые волны грома вперед и назад по моему черепу, с такой силой, что я была уверена — он вот-вот взорвется.

— Это… это… — голос начал звучать чуть-чуть внятнее, похоже на что-то знакомое мне. Я сглотнула и тихо произнесла: — Это отсюда идет весь этот холод?

У меня более не было сомнений, один лишь крик. Прежде чем я успела издать следующий, я осознала, что тьма вокруг меня удваивалась, утраивалась. Все это время у меня был всего один источник света, не считая молний. Мои копыта были пусты, и я поняла, насколько это было плохо. Развернувшись резко, я увидела свою мерцающую лиру. Изумрудный инструмент скользил прочь по ковру изо льда… пока не соскользнул прямиком за край черной платформы.

— Ыынхх… Нет!

Я бросилась галопом к краю. Я рванулась и упала. За мной следом тащился привязанный к левой ноге железный штырь. Скрежеща зубами, я прыгнула вновь за край и скользнула вслед за лирой.

Инструмент упал с платформы. Я полетела за ним. Панически размахивая передними ногами, я с трудом поймала лиру. Ситуация едва ли мне помогала. Теперь я свешивалась вверх ногами с крыши ржавой конструкции. Рот мой распахнулся настежь, когда я осознала, что гляжу в бездонный колодец из пересекающихся крест-накрест бескрайних решеток из цепей. Более того, эти ржавые цепи не пустовали. К ним были прикованы… фигуры, расставленные друг от друга на расстояния, скрывающие их формы. Они были источником бесконечного лязга, но это еще не все. Когда гром раздавался над головой и под ногами, какой-то глубокий звук среди этих фигур отвечал ему.

Мне пришло понимание, что этот гром был не просто жутким феноменом. Ибо как бы глубинно и хаотично не звучал этот взрывной грохот, у его раскатистого эха слышался еще и едва различимый высокий тон. Мне казалось, будто я слушаю какую-то безвременную запись, песнь древнее, чем сама смерть, музыку, замедленную до такого тона, что кошмарное звучание всего этого вместе напоминало море могильных плит, скрежещущих друг о друга. И с каждым раскатистым резонансом, сопровождаемым вспышками ярких молний, какой-то тошнотворный хор отвечал со стороны лесов висящих внизу тел.

— О нет… — выдавила я, задыхаясь. Мои дрожащие глаза прищурились. — Это что… этопони?

Мне в спину ударил поток ледяного дождя. Я обернулась. Я ахнула. Вертикальная стена реки неслась как лента прозрачного серого дыма по платформе. Меньше чем через десять секунд она поглотит меня.

Задыхаясь, я взобралась обратно на копыта. Я встала на краю платформы. Стена воды, испещренная кусками льда, ползла ко мне. Мне некуда было бежать. Я застыла дрожа в панике. Я думала о маме и папе. Я думала о Понивилле. Я думала о…

Твайлайт.

«Реквием по Сумраку…»

Я оказалась здесь не просто так. Так же как я была проклята не просто так. У меня не было никаких ответов, никакой надежды, никакого света в конце этого кошмара. Но у меня был напев, который я могла сыграть.

Пока вода неслась прямиком по мне, я обдумала варианты своего спасения, а затем поспешно отбросила всех их ради импульсивной глупости, которую я задумала совершить следом. Наклонив голову вперед, я сосредоточилась и сотворила защитное заклинание как раз к тому моменту, когда потоки ударили по мне.

— Ыынннх!

Я заскрипела зубами, сопротивляясь изо всех сил. Ноги мои подгибались, пока я старалась удержать зеленый купол в целости. Ледяная вода и снег плясали вокруг меня. Случайные капли и осколки льда прорывались сквозь щит, барабаня по шкуре. Я высчитывала секунды агонии, вдыхая последние глотки воздуха, что остались в хрупком пузыре, который я создала вокруг себя. Мои глаза, щурясь от боли, искали выход из вертикальной реки, падающей на меня. Со скоростью, с которой она шла, должно быть осталось всего метра три. Мои легкие содрогались, а сердце рвалось из груди. И едва я только почуяла запах холодного воздуха с другой стороны…

Мимо платформы пронеслись яркие ленты молний. Гром сотряс мой мир с исходящим паром басовым воплем. Щит раскололся сию же секунду. Вода рухнула на меня как обвал. Куски льда избивали мою плоть. Я закричала пузырьками воздуха и, извернувшись назад в обнимку со своей лирой и прорвавшись сквозь подступающий край воды, полетела в лязгающие глубины безумия.

— Ааааа! — выла я. Я развернулась. Я видела паутины острых, как бритва, цепей, обрамляющих мое поле зрения. Я видела ржавчину. Я видела фигуры. Я видела копыта.

Я вновь врезалась со всплеском в размытый мир. Еще один текущий поток спас меня в последнюю секунду. Поток этот был могуч, и он нес меня прямиком к чему-то темному и твердому. Понадеявшись против всякой логики, что это еще одна платформа, я поплыла к ней. Поток чуть не пронес меня мимо конструкции к тому моменту, когда я из него, наконец, вырвалась.

Я завопила, ибо летела прямиком в монолитный черный цилиндр. Долгая вспышка молнии высветила ряды дыр, вырезанных в ржавой поверхности, и я направила свое невесомое тело прямиком к одной из них.

— Ууф!

Я приземлилась неловко, и моя лира приземлилась следом. Я вцепилась в острый край прохода, а мой инструмент забряцал где-то внутри этой толстой колонны. Я упустила свой телекинетический захват на струнах и потому они перестали сиять изумрудным светом. Я висела во тьме, всего в одном возможном неловком движении от падения в бесконечность забвения. Упираясь, лягаясь и царапая металл задними копытами, я наконец-то смогла ухватиться покрепче. Сопротивляясь боли, я втащила себя в пустоту внутри колонны. Еще несколько секунд мне потребовалось на то, чтобы втащить висящий шип вслед за собой. Едва я забралась внутрь, как оказалась поглощена без остатка абсолютной темнотой. Басовый грохот грома, казалось, здесь был еще громче. Шаря в поисках лиры я спешила, боясь опоздать, прежде чем оглохну от этого грохота. Мне нужно было чувствовать. Мне нужно было видеть…

Когда я ухватилась за нее, ощущение металла в моих копытах едва ли принесло мне облегчение, ибо меня вдруг затопило новым чувством. Превозмогая онемелость, я осознала, что в цилиндрическом нутре колонны гуляло эхо не только грома. Уши мои дрогнули, замечая лязг, окружавший меня.

Я сидела там в течение нескольких секунд, часто-часто дыша, прижимая лиру к промокшей насквозь толстовке. Лязг усилился, отвечая на гром в идеальной каденции с ним. Наконец, когда мое сердцебиение стало столь быстрым, что отдельные удары больше нельзя было различить, я сосредоточила ману на лейлиниях своего рога и зачаровала лиру. Нагоняющий клаустрофобию интерьер цилиндра озарился тошнотворным бледно-зеленым светом. Там, где должны были быть стены, я видела только лица.

— Ааах!

Я завопила и свернулась клубком посреди неисчислимых рядов тел. Все они были пони… или когда-то были ими. Их шкуры стали гладкой и бледной гангренозной кожей. Там, где должны были быть их глаза и рты, их головы охватывали пары металлических скоб, темных оков из той же черной ржавчины, что и цепи, что держали их ноги прикованными к стенам цилиндра.

Содрогнувшись от отвращения, я прикрыла свои пол-лица лирой, но глаза мои не могли оторваться от каждой малейшей детали тел, висящих вокруг. Затем вновь прогудел, резонируя в металле, гром, и я поняла, что тела эти едва ли мертвы. Они едва ли были чем-то однозначным. Они сотрясались, метались, лязгали цепями в своих хаотичных попытках создать гармонию. Затем прогремел еще один раскат грома, потом еще один, но они более на него не отвечали. Я была там. Я была теплой, и у меня была светящаяся лира. Они теперь отвечали мне.

Поначалу я думала, что слышу царапанье металла по металлу. Но ржавчина не может издать плач или крик. Их стоны выросли в громкости до настоящей бури какофонии, и я оказалась в самом центре этого некротического циклона. Обледенелые копыта пробуждались к жизни и тянулись ко мне, нащупывали, искали меня. Что-то отталкивало их конечности, вопя в ответ, и звук этот ужасно напоминал мой собственный голос.

— Ыыннхх! Ахх… Аааххх! — я металась, пиналась и лягалась, отпихивая тела прочь. Их стоны только усиливались. Они бросались, прыгали на меня настолько, насколько позволяли их короткие цепи, жаждая обнять меня и мою лиру. Воющие голоса слепых пони вырывались приглушенно из-под ржавых скоб, закрывающих им рты. Я пыталась метнуться к дыре, через которую я пробралась сюда, но ряды тел удвоились, перегораживая мне проход.

К этому моменту ужас оказался вдруг затоплен шипящим звуком. Весь цилиндр содрогнулся. Я поняла — это еще одна пляшущая волна воды нахлынула на трубу. Сквозь дыры тут же ринулись леденящие кровь потоки. Уровень воды начал подниматься, покрывая копыта, лодыжки, колени — тонули не только их шарящие конечности, но и я тоже. В панике, я вскарабкалась выше половины сбившейся в кучу толпы и уставилась наверх. Я увидела, что пустой внутри цилиндр тянулся вверх на целую сотню футов. Но что важнее, у него не было верхушки, ибо я увидела яркий круг света от вспыхнувшей молнии прямо над своей головой.

К этому моменту я уже хватала ртом воздух, ибо ледяная вода подбиралась к моей шее. Я металась, билась, лягалась в воде и одновременно среди скованных цепями пони. Я оттолкнулась вверх, отплевываясь от воды, задыхаясь. Их стоны замолкали по мере того, как один тонул за другим, череп за черепом; напирающие снизу потоки поглощали несчастных.

Я подпрыгнула судорожно. Я завопила и рванулась вверх, но не сдвинулась ни на дюйм. Я бросила взгляд прямо вниз. Сквозь преломляющую поверхность растущего прилива я видела дюжины копытных тел, извивающихся, как тонущие змеи в ведре. Где-то там, в самом сердце этой шевелящейся мерзости застрял железный шип, что был привязан к моей ноге.

— Ыынхх… Нет! Оххх! — закричала я, дергая и вырывая веревку изо всех сил. Шнур, обернутый вокруг задней ноги, впивался в плоть с каждым движением, что я совершала. Когда вода достигла плеч, я храбро нырнула, чтобы попытаться распутать петлю копытом, но безрезультатно — множество тел царапало мои ноги и тянуло меня вниз. — Ынннх! Отпустите! Пошли… Ыых… Пошли прочь! Прочь! Дайте… кхххт!

Я более не могла говорить. Я более не могла дышать. Все мои крики оборачивались льдом и пузырьками. Окованные лица метались вверх и вниз, кружась роем вокруг меня. Задняя нога трепыхалась и лягалась. Цепи кружили как водные змеи, а мой голос журчал в ушах оттого, что вода плескалась в самой глотке. Где-то в этом тонущем гробу ног и стонов призрачными туманными нитями взвился зеленый свет, свет, что сиял ярче моей лиры, ярче самого солнца. Твайлайт перестала рыдать в моих объятьях, и я не была готова к ней присоединиться. Как раз тогда вспыхнул разряд телекинеза. Я нацелила рог точно вниз, под себя. Окутанный пузырьками и туманными нитями разряд раскидал несколько тел в стороны, а заодно преуспел в самой главной задаче: в разрыве шнура пополам.

Я была свободна. Я всплыла наверх. Я взлетела наверх. Подобно пуле. Оседлав течение, я всплыла, вдохнув жадно воздух, чтобы я смогла кричать, плыть и лететь.

Молнии поприветствовали меня, когда я вылетела через дыру наружу. Я приземлилась на плоскую поверхность очередной платформы на вершине трубы. Ледяная вода моей несостоявшейся могилы вылетела вверх подобно гейзеру позади моего вздрагивающего тела, пока я ползла как хнычущий младенец по ржавым просторам, что внезапно оказались в моем распоряжении.

Я свернулась в клубок, подавшись вперед, обняв крепко лиру, вздрагивая от макушки до подошвы копыта. Гром еще раз пронесся надо мной, и идеально выверенным ответом на него пришел хор стонов. И более того: хор окружал меня со всех сторон.

Мои слезы высохли как раз к тому моменту, позволив мне взглянуть наверх и увидеть леса закованных пони, лежащих по всей платформе, свернувшихся точно так же, как и я сама. Посреди этого кладбища ржавчины и трупного окоченения лежала я, заливаясь стонами на морозном воздухе.

— О Селестия… О Селестия… О Селестия…

Я закрыла глаза и открыла их вновь, отчаянно и беспочвенно надеясь, что проснусь в своей хижине в лесу, в гробу, где угодно, кроме этого места, где угодно, где нет льда, грома и лимба.

И все же где-то в самых глубинах тошнотворнейшего отчаяния разумная часть меня еще была жива. Теплился еще тот же дух, что помог мне продержаться больше года общения с забывчивыми призраками, помог мне оставлять следы в мире, в котором отпечаток моего копыта существовал не дольше дождевой капельки на раскаленной солнцем мостовой.

Элегии…

Мелодии Найтмэр Мун…

Это не симфония…

Этопреграда…

Это печать…

Они созданы, чтобы ограждать… ограждать отэтого…

Но что это?

Где я, во имя Селестии?

Что все эти пони здесь делают?…

Мое сердце остановилось, ибо остановился гром, но остался грохот. Тела, меня окружавшие, по-прежнему стонали, по-прежнему дергались, по-прежнему тянули ржавые лязгающие цепи. Я подняла взгляд и увидела, как молнии срастались в единый луч с некой конечной целью. Туда, где свет обретал твердость, мне внезапно расхотелось смотреть. Страх, что старше, чем сама жизнь, старше, чем само время, впивался мне в душу, заявляя о себе задыхающимся плачем, рвущимся из глубин моей глотки.

Прежде чем я осознала, что делаю, я уже вскочила на копыта. Я развернулась и бросилась галопом по платформе прочь от этого зрелища, сжимая лиру в зубах, перепрыгивая через корчащиеся в цепях тела. Мне казалось, будто я бегу от этого чувства всю свою жизнь, и даже все свои прошлые жизни, даже все прошлые измерения, существовавшие до того, как впервые появилось нечто способное придать им форму и суть.

Я достигла края платформы. Почему я не прыгнула — я до сих пор не в состоянии понять. Я жива, чтобы писать эти строки, как бы то ни было. Быть может, это судьба заставила меня развернуться. В конце концов, благодаря какому-то жестокому божественному дару я могла идти на всех четырех копытах, тогда как все пони вокруг меня лежали, прикованные к горькой черноте, на которой я стояла.

Но я не была храброй. Нет, это не отвага поддерживала меня там. Любой на моем месте, даже душа столь могущественная и легендарная, как Старсвирл Бородатый, мог бы только лишь смотреть, разинув рот, на то, что вставало, что обретало завершенность форм, что пробуждалось к жизни с кошмарной грацией, от которой я жаждала расцарапать себе глаза в кровавую кашу острыми краями лиры. То был новый кошмар, новый цвет, вторая смерть. Я глядела в лицо Найтмэр Мун и я выжила только лишь ради того, чтобы прийти сюда, чтобы поприветствовать кого-то, кто был темнее даже ее. Ее, одержимой этой бездной, что лежит по ту сторону элегий, что когда-то, должно быть, поглотила Луну и теперь переваривала меня.

Когда явилась она, я поняла, что у меня более не осталось никакой защиты, кроме напева. С него начался этот мир и он был тем, что придавал силы ей. Гром рассосался, и молнии, что извещали о его приходе, обрели форму, обращаясь в лицо, затем в длинную тощую шею, в тонкое тело с выпирающими костями, острыми, как кинжалы, что тащилось ко мне на невозможно длинных ногах.

Если бы внутри меня еще осталось что-то живое и разумное, оно бы тут же присоединилось к замерзшему живому мусору на платформе. Но вместо того, в голове моей металась единственная мысль:

«Реквием по Сумраку».

Теперь исчезли и молнии, и над платформой зароились ленты черноты, что слились воедино, формируя сгнившую плоть, ее плоть. Она была восхитительна. Она была кошмарна. Она была началом и концом каждого крика, последним вдохом бодрствования, что утаскивает нас в сон, а потом однажды утаскивает нас в смерть.

«Реквием по Сумраку».

Напев привел меня сюда. Я могу лишь только надеяться, что еще один напев меня вернет назад. Я подняла лиру над головой. Не отрывая глаз от ее фигуры, я сыграла первые десять нот композиции. Реквием едва можно было слышать на фоне внезапно разверзшегося безумного хаоса стонов вокруг меня.

Закованные пони уползали в стороны, расступаясь, как воды, под ее копытами, даруя возвышающейся над ними фигуре свое вечное служение и страх. Когда аликорн оказался всего в четырех прыжках от меня, с порывом холодного ветра распахнулись ее крылья. Конечности эти были плетьми оголенных бледных костей, между которыми, как между спицами колеса, я узрела безграничные провалы черной истины, впивающейся в меня с каждым движением моих век.

Я сыграла уже половину Реквиема. Я чувствовала ручейки влаги, стекающей со лба, капающей с рога. Я не могла определить, был ли это пот или же кровь. Чем ближе онаподходила, тем жарче распалял каждый ее шаг пламя в моих внутренностях. Казалось, мир готов был взорваться, прорвавшись через мою шкуру, чтобы породить новую вселенную боли и ясности, и предложить все это в священной жертве ей.

И когда она заговорила, все громы этого мира излились из ее рта, за бледными безжизненными зубами. Глаза девственно чистой магенты засияли ярчайше, когда она склонила свою морду и заговорила со мной голосом миллионов похоронных колоколов:

— Пой ее.

Я прилежно перебирала струны, продвигаясь по Реквиему. Осталось двадцать аккордов. Я почти не могла дышать.

— Пой мою песнь.

Осталось десять аккордов. Она была так близко, что я могла читать руны, горящие подее бледной плотью. Перед моими глазами сияли тысячи нераспознаваемых имен, иее жилистые конечности проплывали под ними как вельветовые горы. Дыхание еераздувающихся ноздрей пахло концом всего сущего.

— Пой мою песнь и становись ничем…

Прежде чем сокрушительный вес ее священной фразы успел обрушиться эхом на мои уши, я уже падала вниз, нырнув спиной с края платформы, несясь сквозь снег, подобно горящей комете…

…пока не упала на мягкую траву посреди Понивилля. Стояла глухая ночь и мир был жесточайше тепл. Вокруг меня вились звезды и сверчки, пока я дрожала и хватала ртом воздух, как выкинутая из воды рыба, у стены бурого здания. Копыта били по земле, а зубы выстукивали ритм. В уши вдруг закрался жалобный, низкий вой, подобный вою сирены, что отражался от стен и крыш со всех сторон. С каждой последующей секундой, с которой я барахталась в луже потустороннего талого льда, я осознавала все яснее, что этот стон принадлежал мне самой.

Моя глотка сражалась с бессчетными агонизирующими неразборчивыми воплями. Я перекатилась набок, уронила лиру и сжала раскаленный болью рог. Сквозь немоту конечностей я по-прежнему ощущала волны холода, режущего ножом мои нервы. Каждый всплеск боли резонировал с чуждым громом, щекочущим мои барабанные перепонки. Как бы тяжело и часто я ни дышала, океан кошмаров не желал уходить из моей гривы и толстовки. Я вопила только ради того, чтобы вопить. Я давилась рыданиями в преднамеренной попытке проверить пределы возможностей своих легких. Медленно рос ритм, подобный реке насекомых, танцующих на моем позвоночнике ножками из битого стекла.

Поначалу я не заметила света, до тех пор, пока не увидела открытую дверь в стене соседнего дома. Четыре шаркающие копыта закрыли собой сияние, бросая тонкую тень на мое тело. Я трепыхалась, дрожала: жалкое и шумное зрелище. Но вместо того, чтобы наброситься и накричать на меня в страхе отвращения, пони ахнула и метнулась ко мне, по пути восклицая:

— Благая Селестия! Что с вами случилось? С вами все хорошо?!

Я дрожала, сжимаясь и прячась от нее, шипя сквозь сжатые зубы. Ритм разжигал пламя в моих внутренностях. Я хотела взорваться. Я хотела блевать. Никто на всем белом свете и с первого мига Творения даже близко не может быть готовым к отчаянному восклицанию, что непременно сорвется с моих губ. Я пыталась спасти эту беспомощную незнакомку. Я вместо этого пыталась плеваться, икать и отрыгивать в темноту.

Но пони не поддалась. Она осторожно протянула копыто и потрясла мне плечо.

— Дорогая, что случилось? От чего ты в таком виде? Кто-то тебя ранил?…

Больше невозможно было сдержаться. Ритм резал плоть, из которой когда-то была сделана моя глотка. Мир был сотворен для того, чтобы разрушаться раз за разом, и мы вдвоем были невезучими смертными, брошенными в самое пекло. Я схватила ее копыто, и практически подтащила себя к ее ноге. Едва оказавшись на расстоянии шепота, я безжалостно заорала ей:

— Существует девятая! Разве мир не жесток без того?! Разве мой проклятый холод не достиг своего конца?!

— Я… Я… — пара голубых глаз широко распахнулись на перекошенном непониманием лице. — Я-я не понимаю! Кто девятая?!…

— Ыыннхх! — я швырнула себя обратно на землю, рыча, шипя, хватая свою разрывающуюся от боли голову копытами, по мере того, как ритм продолжал пробивать трещины в изнанке моего черепа. — Благая Селестия, почему?! Зачем девятая?! Когда это кончится?! Когда это все вообще кончится?!

Мой страдающий голос приглушили листья травы. Несмотря на всю мою дрожь, я чувствовала, как нежное тепло протаивает себе путь по спине, сквозь толстовку. Я осознала, что она не покинула меня, несмотря на вопли этого единорога-баньши. Она гладила мою спину и плечи, шепча едва слышно в мои прядающие уши. Этого оказалось почти что достаточно, чтобы сломать ритм. Хоть моя голова и продолжала пульсировать от боли, я начала успокаиваться: рыдания утихли до умиротворенных всхлипов, отражающихся от фона щекочущей онемелости.