Январь 2009 г. Из непридуманного

Мои соседки с нижнего этажа. Сёстры Мирра и Кира. День рождения у них в один день – девятнадцатого января. Они отнюдь не близнецы, просто так совпало. А разница в возрасте у них приличная – чуть ли не в двадцать лет. Они стройны, кокетливы и очень хороши собой. Обе с носами, как у Анны Ахматовой, с тонкими подвижными бровями и не с чёрными даже, а с тёмно-синими, в черноту, глазами, громадными и блестящими, как мокрые сливы. Обе занимаются историей народно-демократического и рабочего движения в странах Восточной Европы. Носят изумительные блузки собственного пошива: из ткани в мелкий цветочек или в горошек, с высоким, под подбородок, сборчатыми воротничком, мелкими рюшами вдоль пуговец и приподнятыми, сильно присборенными плечами. Мы вместе придумали название для этих блузок – перовки. Ну, как у Льва Толстого – это толстовки, а как у Софьи Перовской – перовки. В прежние времена, когда они меня приглашали на свой день рожденья, то обязательно пели дуэтом под гитару старые революционные и тюремные песни. В их исполнении они звучали нежно и ностальгически.

Вот мчится троечка лихая,

Урядник скачет на коне,

А чьяй-то чьяй-то дорогая

Стоит и плачет в стороне.

А в прошлом году Кира, младшая, вышла замуж и переехала в Химки. А Мирра осталась. Она не унывает, бодро переносит одиночество, по-прежнему поёт под гитару про дело измены и совесть тирана, только немножко сгорбилась и стала прихрамывать.

— Кирочка мне редко звонит. Но это же понятно – ей сейчас немножко не до того. И потом – она дурочка такая! Вы не представляете, какая она глупышка! Представляете, Танечка, она вздумала ревновать ко мне своего Семёна Марковича! И воображает себе, что я тоже его ревную и страдаю! Я, конечно, выжила из ума, но не настолько, чтобы в свои семьдесят два иметь виды на молодого, шестидесятилетнего мужчину!

Бог мой! Да на что он мне сдался, этот Семён Маркович? Нет, он, конечно, милейший человек, интеллигент, умница, черепахами увлекается. Это ведь чрезвычайно трудно в наших условиях – держать черепах! Знаете, как для них важно правильное питание и температурный режим? У большинства людей, кто покупает черепах, они не живут, а медленно умирают.. не из-за жестокости хозяев, а из-за их невежества. Да. Но же я не об этом… Я о том, что Семён Маркович – милейший человек, но мы с ним были просто приятелями… А что он в Кирочку влюбился, так это понятно – она молодая, красивая, умница у меня такая. А она… Вы не представляете, Танечка, какая она дурочка! Вздумала его ревновать! И теперь не едет ко мне и не едет. И по телефону тоже.. я чувствую, знаете, какую-то скованность в её тоне.. ну, принуждённость, что ли, какую-то… И я прямо не знаю, как ей намекнуть, что это же совершенно беспочвенные домыслы с её стороны! Впрямую сказать неудобно. А как это поделикатнее сделать – просто ума не приложу!

— Эти новые молодёжные движения – очень интересная тема, знаете ли. Вот тут недавно на улице… Я сижу на лавочке. Подходят ко мне скинхеды. Правильно я сказала – скинхеды, да? Знаете, я испугалась. Я много слышала о том, что они бьют евреев и бомжей. А я, конечно, хоть и не бомж, но сами же видите, в чём я хожу… Вы же знаете, Танечка, это не от бедности, у меня в шкафу висит шуба из обезьяны.. Но не могу же я носить шубу – из обезьяны! Это почти то же самое, что носить шубу из собаки – каннибализм какой-то.. И потом, её всё равно нельзя носить, она уже вся расползлась по кусочкам… Так вот. Да. Подходят ко мне скинхеды. А я испугалась, но не очень. Думаю – уж лучше такой конец, чем.. Нет, ну, глупость, конечно. Это я просто старая дура, Танечка, вы не обращайте внимания…. А они подходят и спрашивают: бабушка, ты чего плачешь? Водки хочешь? И протягивают мне бутылку. Я поблагодарила и выпила немножко, прямо из горлышка. Ничего, не обожгло, очень так даже хорошо пошло. А они мне ещё дали хачапури. Это, вы знаете, конечно, такая булка с сыром, очень приятная. Я всё это съела. Не потому, что была голодная, а чтобы их не сердить. Я боялась, что они сперва покуражатся, а потом бить меня начнут. А они – нет, знаете ли, не стали. Мне, в общем-то, повезло. Я с ними потом поговорила, и оказалось, что это не скунхеды, а нацболы. Я правильно сказала? Да, правильно. Нацболы. Я с ними поговорила, да. И знаете, я думала, что у них сплошная каша в головах, а у них очень даже последовательная идеология. Я решила, что как историк я обязана этим заняться. Один из них у меня вчера был. Я ему кое-какие свои архивы показала – он очень заинтересовался.

— А одиночество, Танечка, это ерунда. Потому что все мы, по сути дела, одиноки. Каждый человек – один, пусть у него хоть сотня любящих друзей и родственников. Помните, как у Маркеса в этой его книжке – там же уйма народу, там же не протолкнуться и не продохнуть от лука и чесночищи, все чего-то ссорятся, мирятся, женятся, расходятся, детей рожают. А называется вся эта толкотня – сто лет одиночества. Да какие там сто лет? Тысячи, тысячи лет! С того дня, как человек появился на земле, и пошли эти тысячи, миллионы лет одиночества. И это нормально. Или вот у Анатолия Кима есть такой роман «Отец-Лес», очень неприятный. Там один герой стоит голый в очереди в газовую камеру, а вокруг него толпа таких же голых, несчастных людей, а над ними – ночь и звёзды, и он думает только об одном: Я – ОДИНОЧЕСТВО. Он это понял. И я это поняла. Давно ещё и, слава богу, без всяких газовых камер. Это нормальное состояние человека. А все наши страдания – оттого, что мы думаем, будто бы можем быть НЕ одинокими. А мы не можем, нет. По большому счёту всё равно мы одни. И это нормально. Не хорошо, не плохо, а просто - нормально

— Вы знаете, Танечка, я же атеистка, с этим ничего не поделаешь. Но чем старше становишься, тем чаще задумываешься над тем: ну, вот, придёт время – и что я Ему скажу?

— А вы Ему для начала спойте, Мирра Борисовна.

— Да? Вы думаете? «Слезами залит мир безбрежный, вся наша жизнь – тяжёлый труд..»

— Ага. А он вас обнимет и скажет: да знаю я, Мирра Борисовна! Мне ли не знать?

— Да, вы правы, Танечка. Зачем Его лишний раз огорчать? Это даже неделикатно… И потом, там же дальше: «но он настанет, неизбежный, неумолимый, грозный суд». Он ещё как намёк воспримет, пожалуй… Нет. Нехорошо. Неделикатно. А что ж Ему спеть? Может, эту:

«Часовой?» - «Что, барин, надо?» –

«Притворись, что ты заснул.

Миг бы я, и за ограду

Тенью быстрой прошмыгнул.

Край родной увидеть нужно

Да жену поцеловать

И пойти под шелест дружный

В лес зелёный…»

— Танцевать!

— Да, Танечка, вы правы, это даже лучше рифмуется. Вот – поговоришь с вами, и кажется, что это всё не аллегории, а так оно и будет на самом деле. Я Ему пою под гитару, а Он рукой так подпёрся и слушает… Но это ведь, судя по всему, с вашей, с верующей точки зрения какие-то кощунственные представления? Панибратство какое-то? Да. Как-то нехорошо получается. Надо всё-таки держать себя в руках и соблюдать дистанцию. Ах, как жалко, что на самом деле этого не будет!

— Откуда вы знаете, Мирра Борисовна?

— Не знаю. Вы правы. Но ведь не может же быть, чтобы так! Я же атеистка. А это всё-таки достаточно определённое мировоззрение.

Семён Маркович подарил ей одну из своих черепах, подробно объяснив, как её правильно содержать и кормить.

— У неё ужасное имя, Танечка.

— Какое, Мирра Борисовна?

— Десерт.

— Вот это да.

— Я и говорю. Каннибализм какой-то. Но я не виновата. Это всё внучатый племянник Семёна Марковича. Он ещё маленький и ему нравятся всякие слова, значения которых он не знает. Взял и назвал так черепаху. Слово понравилось. А я не стала переименовывать – Десертик же привык уже, что он Десертик. Знаете, он периодически куда-то исчезает. Как сквозь землю проваливается! А потом опять появляется из ниоткуда, как по волшебству… Это с ними часто такое бывает, с черепахами. Я ему говорю: Десертик, если ты меня покинешь, то всё – тогда я уж совсем одна остаюсь, окончательно… Но он понимает, что это я не всерьёз. Просто старикам полагается ныть и жаловаться – зачем же я буду нарушать традицию?

Вечером я гуляю с Собакой по тёмному скверу, ёжусь от того, что снег попал в голенища, и молча скулю сквозь зубы: что ж такое, ну, что же это такое, Ты же Сам понимаешь, что если и Ты нас покинешь, то вот тогда уж точно всё, тогда мы точно одни останемся, окончательно. И, не дождавшись ответа, увожу Собаку домой, не слушая её протестующего бормотания.

А на следующий день мне звонит Мирра Борисовна.

— Вы знаете, Танечка, всё-таки что-то в этом есть. Я, как вы советовали, села вчера вечерком на диванчик, взяла гитару и спела. Вот эту – помните:

Что ж, братцы, затянем-ка песню,

Забудем лихую беду,

Уж видно, такая невзгода

Написана нам на роду…

— Просто так спела, ни к кому, конечно, не обращаясь. Просто подумала: загадаю так, для себя. Вдруг Кирочка приедет. Ну, как игра такая… понятно же, что не всерёз. А утром – раз – и Кирочка приехала! Вместе с Семёном Марковичем, конечно. Как будто нарочно, по моей молитве. Совпадение, разумеется, но всё равно – так забавно получилось… Взяли и приехали. Вообразите себе – они из деликатности так долго не приезжали! Боялись, что травмируют меня своим появлением. И очень страдали, потому что думали, что я такое великодушие проявила, а теперь сама страдаю… Вот скажите – нормальные люди или нет? Мне семьдесят три года! Какие страдания? Вы приходите завтра к нам на день рожденья, обязательно… Мы с Кирочкой вам что-нибудь споём.