Франсуа рабле и книга м. бахтина 21 страница
Помните, у Гоголя в «Тарасе Бульбе» уезжает Тарас с сыновьями из родного дома и степь за ними обращается в гору и закрывает крыши дома и деревья: «...хутор их как будто ушел в землю; только стояли на земле две трубы от их скромного домика, да одни только вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний луг еще стлался перед ними... Вот уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит на небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою и все собою закрыла. — Прощайте и детство, и игры, и все, и все!»
«Шеломяне» — это новые горизонты, которые преодолеваются новым искусством, за ними новые видения мира.
Так вот — искусство всегда перед новым горизонтом. Искусство никогда не проходит, но всегда самоотрицается. Оно всегда заменяет себя; изменяет способы выражения не для того, чтобы переменить форму, а для того, чтобы найти выражение для действительности, обеспечить получение сведений о самом существовании объекта. Обновленная форма обостряет действенность восприятия.
СМЕНА ЖАНРОВ
В театре есть рампа, занавес или их замены.
Есть «театральный язык».
В 1880 году А. Н. Островский писал: «Для народа надо писать не тем языком, которым он говорит, но тем, которым он желает» ђ.
Язык Пугачева в «Капитанской дочке» Пушкина и в «Пугачеве» Сергея Есенина не просто разговорный язык.
Новая «гармония» — это новое изменение «своего».
Язык Маяковского не просто разговорный язык, а разговорный язык как отрицание языка поэтического.
История романа непрерывна в отрицании. Отрицается «свое другое».
В частности, изменяется понимание психологии действующих лиц.
Психология Робинзона Крузо в романе Дефо явственна, как записи в бухгалтерской книге. Она так и разделена — на приход и расход. На две графы. Добро. Зло. Она проецирует в себе логику конторы. Бодрость и отчаяние
1 «Русские писатели о литературе», т, 2, Л., «Советский писатель», 1939, с. 75.
объясняются и обосновываются; доказанное считается тем самым и существующим.
Конвенции исследования психологии действующих лиц романов Тургенева, Толстого и Достоевского различны. Они могут быть сопоставлены, но не сводятся одна к другой.
Психология героев Тургенева должна объяснять поступки героев, она их обосновывает. Обоснование поступков героев Толстого не целиком лежит в их психологии. Психологически поступки потом оговариваются героями, а причины поступков лежат в массовой психологии, или в том, что Толстой в юношеской своей вещи «История вчерашнего дня» называл «додушевными движениями».
В той вещи молодой писатель подчеркивал нелогичность обыденного поведения, противоречие психологии и поступков.
Приведу отрывок из этой малоизвестной прозы:
« — Останься ужинать, — сказал муж. — Так как я был занят рассуждением о формулах 3-го лица, я не заметил, как тело мое, извинившись очень прилично, что не может оставаться, положило опять шляпу и село преспокойно на кресло. Видно было, что умственная сторона моя не участвовала в этой нелепости» ђ.
Этикет нарушен.
Проблема сложности внутренней речи героя разрешалась Толстым неоднократно. Осознанная им психология героев привела к раскрытию противоречия между анализом причин действий, как своих, так и чужих, и истинных основ действий, иногда лежащих вне сознания действующего лица. Это не введение смутности в ясное. Толстой открыл, что нельзя искать стимулов поступков только в том, что люди о себе думают. Психологизация как объяснение поступков героев у Толстого — обман.
«Этот обман наш происходит от двух причин: во-первых, от психологического свойства подделывания apres coup2 умственных причин тому, что неизбежно совершается, как мы подделываем сновидения в прошедшем под факт, совершившийся в минуту пробуждения, и во-вторых, по закону совпадения бесчисленного количества причин в каждом стихийном событии, по тому закону, по которому каждая муха может справедливо считать себя центром и
1 Л. Н. Толстой, т. 1, с. 283.
2 задним числом (фр.). — Ред.
свои потребности — целью всего мироздания, по тому закону, по которому человеку кажется, что лисица хвостом обманывает собак, а она только работает рычагом для поворота» ђ.
Психологизм зрелых романов Толстого противоположен во многом психологизму старого классического романа.
Раскрытая психика героя не объясняет его поведения, а только сопутствует его поведению, как бы оправдывает его.
Психологизация Достоевского по-своему условна и вызывала протесты Тургенева.
Сохранилась запись Сергея Львовича Толстого слов Тургенева: «...у Достоевского все делается наоборот. Например, человек встретил льва. Что он сделает? Он, естественно, побледнеет и постарается убежать или скрыться. Во всяком простом рассказе, у Жюля Верна, например, так и будет сказано. А Достоевский скажет наоборот: человек покраснел и остался на месте. Это будет обратное общее место»2.
Тут не надо, конечно, забывать, что оценочная сторона наблюдения, снижающая работу Достоевского, объясняется остротой отношений между Достоевским и Тургеневым не только бытовых, но и литературных.
Тургенев пишет: «Это дешевое средство прослыть оригинальным писателем».
Противопоставленность поведения героев романов Тургенева и романов Достоевского указана с зоркостью ярости.
Но построение Достоевского надолго победило.
О СОДЕРЖАНИИ
В молодости я отрицал понятие содержания в искусстве, считая, что оно чистая форма.
Мои товарищи по Московскому лингвистическому кружку, во главе с Романом Якобсоном, говорили, что литература явление языка, то же они потом повторяли в Праге и повторяют подробно сейчас в статье о стихотворениях Пушкина.
Сейчас могу еще раз повторить слова Эйнштейна из
1 Л. Н. Толстой, т. 14, с. 13.
2 С. Л. Толстой. Очерки былого. М., Гослитиздат, 1949, с. 330.
его «Творческой автобиографии» о создании научной модели явлений: «...наше мышление протекает в основном минуя символы (слова) и к тому же бессознательно» 1.
В ОПОЯЗе думали, что литература явление стиля, формы, что литература не отрезана от других искусств, что элементы мифа могут быть использованы в картине или скульптуре и могут повернуть обратно в литературу; что конструкция дантовского «Ада» геометрична, а не только словесна. Мы утверждали, что язык является одной из структур и в искусстве используются и другие структуры, другие системы сигналов с другими отношениями между ними.
В то время, тогда я говорил, что будто искусство не имеет никакого содержания, что оно внеэмоционально, а сам писал такие кровоточащие книги, как «Сентиментальное путешествие» и «ZOO». Книга «ZOO» потому и названа «Письмами не о любви», что была книгой о любви.
Любовь в ней выражена самыми различными иносказаниями, освещая все явления. Диалог, который происходит между мужчиной и женщиной, освещает время.
Это довольно содержательный диалог, и люди, которые в нем упоминаются, не только реальны, но даже живы сейчас.
Изразец, который в споре я вышиб кулаком из печи, реален, хотя и не упомянут.
Люди отражены в искусстве, но ход восприятия изменен так, как луч преломляется в призме; они преломлены оптикой искусства, преломлены для того, чтобы стать иначе видимыми, — ощутимыми.
Создавая построение искусства, создают прежде всего модели мира; потом эти модели исследуют методами искусства в самом произведении. В работе пользуются не только своим собственным опытом, но подключаются к общности человеческого опыта. Этот человеческий опыт помогает нам более развернуто ощутить явление.
Странный факт, что искусство не стареет и что мы можем сейчас читать заново Гомера, Библию и эпос о Гильгамеше, написанный много тысячелетий тому назад, основан на том, что в сопоставлениях искусства открывается сущность явлений. Автор входит в мир юношей или младенцем, но он начинает исследовать мир, пользуясь опытом человечества, сопоставляет, умнеет; он изумляется.
1 А. Эйнштейн. Физика и реальность, с. 133.
Его удивление изменяет опыт человека. Китайские поэты также мыслят, удивляясь сопоставлениям.
В искусстве сталкиваются эпохи. Они и предвидят себя в искусстве и переживают себя в искусстве. То, что мы называем жанром, действительно является единством столкновения.
Думаю, что каждое произведение искусства в силу того, что оно является звеном самоотрицающего процесса, является противопоставлением чему-то другому.
«Дон Кихот» противопоставлен рыцарскому роману. Роман Стерна противопоставлен роману приключений. Роман Дидро «Жак-фаталист и его хозяин» шаг за шагом противопоставлен роману, который предшествует предреволюционной эпохе.
Здесь структура старого романа нарушалась с самого начала, не было даже намека на введение. Герои не имели фамилий. Вещь начиналась так: «Как они встретились? — Случайно, как все люди. — Как их звали? — А вам какое дело? — Откуда они пришли? — Из соседнего селения» '.
Произведение это основано на отрицании элементов старых структур.
Все случайности и условные уточнения, на которых основан старый роман, отвергнуты, и говорится, что встречные люди не те люди, которых вы ожидаете, не люди из предыдущих приключений.
Роман Дидро — антироман. Роман Чернышевского с постоянным спором с читателем несет в себе опыт Дидро и противопоставляет себя обычному роману. Он реален будущим. Сейчас он антиреален и поэтому содержит в себе сны.
Фильмы Эйзенштейна, Пудовкина, Довженко (с медленным действием) с изменением закона монтажа воспринимались как отрицание старой структуры.
У каждого человека, когда он стареет, бывает момент, когда он отказывается от моды, считает ее ошибкой и остается при узких или старых брюках и старомодной шляпе.
Достаточно я занимался историей искусства, чтоб и это понимать.
Новые юбки для меня коротки.
Искусство является способом познания мира. Для этого оно строит свои противоречия. Этого я не понимал, и это было моей ошибкой. Это противоречие лежало в самом построении, но я не мог его тогда заметить.
1 Дени Дидро. Жак-фаталист и его хозяин. М., 1960, с. 285.
С одной стороны, я утверждал, что искусство внеэмоционально, что оно только столкновение элементов, что оно геометрично.
В то же время я говорил об остранении, то есть об обновлении ощущения. В таком случае надо было бы спросить себя: а что же ты собирался остранять, если искусство не выражает действительности? Ощущение чего хотели вернуть Стерн, Толстой?
Теория остранения, принятая многими, в том числе Брехтом, говорит об искусстве как о познании, как о способе исследования.
Искусство изменяется, жанры сталкиваются для того, чтобы сохранилось ощущение мира, для того, чтобы из мира продолжала поступать информация, а не ощущалась уже традиционная форма.
Путь Достоевского современнее сегодняшнего западного романа. В заметках к роману Достоевский записывал, что он первый понял «неизбежность невозможного». Неизбежным он считал социальную революцию, которая должна вернуть Золотой век.
О Золотом веке все время идет разговор в записях и набросках, из столкновения которых вырос роман «Преступление и наказание».
Социальная революция мнимо невозможна, но истинно неизбежна.
Революционер, разочаровавшийся в революции, но не оторвавшийся от нее, — Достоевский ощущает и невозможность и неизбежность. Задержка неизбежного — это и есть достоевщина, это и есть основной конфликт у Достоевского и в современном западном романе. Человек, как испуганная лошадь, пятится перед невозможным, вылезает из хомута, но неизбежное — неизбежно, а невозможность преодолевает усилие.
Новые художественные возможности ищут и создатели современного «антиромана». Но герой здесь оказался оторванным от мира. Он заключен в бочку, как царевич Гвидон, брошенный в море. Он ощущает движение волн, но не видит их. Царевича Гвидона волны вынесли на берег.
В современном мире мы видим иллюзорность оторванного от мира сознания. Антироман — это такой радиоприемник, который принимает только внутренние помехи.
Но новые формы романа, отвергающие старые, конечно, существуют и будут существовать.
«ЛИТЕРАТУРА ФАКТА»
Систематический интерес к документальной литературе в России очень давний. В пушкинском «Современнике» напечатаны «Путешествие в Арзрум» Пушкина, записки Александры Дуровой, записки Дениса Давыдова, Джона Теннера, Тургенева и других.
Пушкин побуждал своих друзей (в частности Нащокина) писать записки.
В. Белинский говорил о сближении искусства и науки и приветствовал очерки Герцена, который создал новую документальную литературу. Опыт Герцена использован Толстым, и не только в статьях. Толстой начинал и кончал свой грандиозный литературный путь документальной прозой. Вспомним «Набег» (1852), «Севастопольские рассказы» (1855) и «Три дня в деревне» (1910).
Советская проза и в первую очередь поздние вещи Горького документальны. Когда Илья Груздев начал писать биографию Горького, Алексей Максимович присылал ему свои дополнения и фотокарточки некоторых героев своих произведений. Споря, Горький, шутливо сердясь, доказывал строгую документальность своих воспоминаний. В приложении к своей книге более двадцати раз Илья Груздев цитирует отрывки из писем Горького, документирующего свою биографию. Сделано это очень отчетливо, но без точных дат.
Пересылая И. Груздеву — автору книги «Горький и его время» — письмо А. В. Сластушенского, который знал Алексея Пешкова по работе на станции Добринка, Горький писал: «Вчера послал Вам письмо телеграфиста ст. Добринка... письмо это свидетельствует, что я — лицо действительно существовавшее, а не выдуманное М. Горьким, как утверждает И. А. Бунин» 1.
Во многом документален Исаак Бабель. У него явления, поэтически описанные, остаются документальными: сопоставленными автором, освещают друг друга, создавая новый сюжет.
Обыденное дано, как патетическое: патетика реальна в эпоху революции.
Документальны Пришвин и Паустовский.
Советская проза изменялась: изменение ее еще не оценено в литературоведении.
Появилась книга Юрия Олеши «Ни дня без строчки».
1 И. А. Груздев. Горький и его время. М., 19б2, с. 515.
Книга многопланна, она задумана как реалистическая книга без событийных связей между ее элементами.
Ее новое несобытийное единство принципиально обнажено.
Принципы построения прозы и стиха различны. В «Евгении Онегине» событийные связи не превалируют над связями ассоциативными; они только организуют их.
Чисто формальные решения, например, перемена в строке хода стиха путем снятия цезуры, может в стихотворной системе дать читателю ощущение развязки — разрешения.
Будущее чертит пути, канонизирует то, что считалось ничтожным.
Отодвигает развязки, переосмысливает, сталкивая их структуры.
Но даже Дульсинея Тобосская не могла существовать для Дон Кихота без точного адреса. Даже мечта конкретная, и сатира, и фантазия должны опираться на прошлое и будущее.
ВЕРНИТЕ МЯЧ В ИГРУ
ВЕРНИТЕ МЯЧ В ИГРУ
Бессмысленность мира показывалась и в старой литературе. У Диккенса в «Холодном доме» показана бессмысленность суда: огромный процесс кончается тем, что все наследство оказывается истраченным на судопроизводство. В «Домби и сыне» разоряется фирма, но что ее разорило — неизвестно. Для чего Домби богател — тоже непонятно. В «Крошке Доррит» происходит невероятный крах: гибнет банкир, растратив сбережения вкладчиков, но что он делал, почему ему верили, для чего нужны ему были деньги, добываемые аферой, — умышленно оставлено бессмысленным.
Сам аферист боится своей жены и своего дворецкого и робко пьет чай на несколько пенсов.
Силы, движущие миром, даны не столько враждебно, как обессмысленными. Только жизненные отношения второстепенных героев разумны, но они мнимо разумны отражением любовных схем старых романов. . Мир частных судеб — разделенного неба — довольствовался условными концами не всегда.
Существуют концы, демонстративно незаконченные. В них отрицается сама замкнутость конструкции. Так кончаются романы Стерна. В «Сентиментальном путешествии» Стерна сентиментальный путешественник попадает в гостиницу, в которой нет достаточного количества постелей. Сговаривается, что будет лежать в одной постели с незнакомой женщиной и ее служанкой, причем оговаривается, что они будут лежать одетые. Кончается путешествие довольно неожиданно. Служанка пробралась между путешественником и его случайной подругой. Кончается так: «Я протянул руку и ухватил ее за...
Конец»
Это не самый странный конец у Стерна.
Книга «Жизнь и мнения Тристрама Шенди джентльмена» — любимая книга Пушкина и Толстого — издана в девяти томиках. Она не имеет конца, и это отсутствие конца демонстративно. Все это построено так. Том девятый («Жизнь и мнения Тристрама Шенди джентльмена» выходила маленькими томиками) имеет главу XXXIII. Отец Тристрама Шенди, как сравнительно крупный помещик, должен был держать быка для окружающих фермеров. Это было как бы налогом на его поместье.
Один из брачных сеансов быка не дал успеха.
В это же время происходят роды у одной из служанок.
Реплики в беспорядке перемешаны: беспорядок комичен и нарочен.
В конце в разговор вмешивается госпожа Шенди: « — Господи! — воскликнула мать, — что это за историю они рассказывают?
— Про белого бычка, — сказал Йорик, — и одну из лучших в этом роде, какие мне довелось слышать.
Конец девятого тома»
Сказка про белого бычка принадлежит к числу так называемых докучных сказок, которые вообще не имеют конца. По-русски самая короткая сказка звучит так: «Стоит береза, на березе — мочала, не начать ли нам сказку сначала?..» Другая сказка подлиннее: «У попа была собака, он ее любил...» и т. д. Надпись на могиле собаки рассказывает опять всю ее историю, надпись наезжает на надпись.
Событийного конца у Стерна, писателя замечательного, нет. Вместо этого даны обстоятельства, переходящие одно
в другое, демонстрирующие бессвязную жизнь, отсутствие логики новой, но уже бессмысленной жизни.
Существуют произведения, про которые говорится, что последние страницы потеряны. Такая повесть у Гоголя «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». Существуют книги, в которых конец демонстративно отсутствует. Но отсутствие конца, обрубленность конца замаскирована.
В «Герое нашего времени» Лермонтова безымянный повествователь получил от Максима Максимыча несколько тетрадок с дневниками Печорина. К журналам Печорина от имени этого повествователя дается предисловие; в конце говорится: «Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе; в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света. Но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам».
Поколение Лермонтова — поколение последекабристское, люди с трудными судьбами. Рассказчик едет «по казенным надобностям», он, очевидно, выслан на Кавказ. Что делал Печорин на Кавказе, рассказано. Но как он туда попал — только угадывалось. Гибель же его была предсказана. Здесь нет сходства со Стерном.
«Евгений Онегин» имеет столь знаменательное окончание, которое стоит процитировать, хотя бы для того, чтобы еще раз прочесть замечательные строки и еще раз о них подумать.
В «Евгении Онегине» есть пропущенные строфы, есть недописанные главы. Между разлукой Евгения Онегина с Татьяной и новой встречей с ней герой много видел, много узнал.
Сохранились отрывки из десятой главы:
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал,
Читал свои ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал,
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал...
Упомянуты Тургенев, Пестель, Муравьев: поколение Пушкина было срублено.
Как же кончается роман?
Онегин встретился с Татьяной. Она ему печально сказала: «А счастье было так возможно, так близко...» Чье счастье?
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим
Надолго... Навсегда.
Счастье было невозможно, как и конец романа. Приход мужа — ложный конец.
Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Без них Онегин дорисован.
А та, с которой образован
Татьяны милый идеал...
О много, много рок отъял!..
Слова о Сади — это напоминание об эпиграфе к «Бахчисарайскому фонтану».
Здесь как будто говорится не только о том, что она — та, которая была прообразом Татьяны, исчезла, — исчезло общество.
Но волны разбега романа бесконечно шире. Онегин дорисован без них, без общей судьбы.
Смысл затемнен мощными и сумрачными словами: Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
Конец
Бокал жизни отнят у Пушкина, а не отодвинут. Бокал жизни был отнят от России.
Такова история отсутствия окончания «Евгения Онегина».
Стерновские концы — отрицание самого принципа законченности.
Пушкинское окончание «Евгения Онегина» — печальное обозначение невозможности досказать правду о судьбе героя среди его друзей.
Книги «без конца» при сходстве весьма несходны по
причинам недоговоренности и по отношению к законам конструкции.
Генерал был приятелем Онегина, у них общие «проказы», — вероятно, не только с женщинами.
РАССТАВАНИЕ МОЕ С ТОЛСТЫМ
История написания «Войны и мира» распадается на несколько отдельных вопросов, требующих отдельного решения.
Здесь мы встречаемся с несколькими неожиданностями.
В наброске предисловия, которое Толстой хотел предпослать роману «1805-й год», написано: «В 1856 году я начал писать повесть с известным направлением и героем, который должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию» 1.
Этот отрывок под названием «Декабристы» был напечатан только в 1884 году в сборнике «XXV лет», изданном Литературным фондом с таким примечанием, сделанным самим Толстым: «Печатаемые здесь три главы романа под заглавием «Декабристы» были написаны еще прежде, чем автор принялся за «Войну и мир» 2.
«Война и мир» задуман с конца; роман начинался с изображения состояния русского общества после Крымской кампании.
Задумка эта как бы заканчивает «Севастопольские рассказы».
В анализе причин поражения Толстой все отступал и отступал, и герои, которые были записаны в 1856 году как старики, появились в романе «1805-й год» как юноши.
Конфликт сохранился, ситуация изменилась, но она не исчезла, так как потом она опять появляется в конце «Войны и мира» в сне Николеньки Болконского и в первоначальных набросках.
Конфликт романа — неудавшееся восстание, которое неизбежно повторится, еще неизвестно как.
Толстой говорил, что над русским обществом буря декабризма прошла как магнит и сняла все железо из мусора.
Как же кончено то произведение, которое написал Толстой: седая вершина «мирового романа»?
1 Л. Н. Толстой, т. 17, с. 469.
2 Там же, с. 470.
Пьер уже вошел в «заговор», считая это неизбежным. Он об этом говорит открыто с Денисовым и с Наташей при Николае Ростове, ответившем, что если ему прикажут, то он станет на пути своих лучших друзей и уничтожит их.
Николеньке Болконскому снится сон, который кончает событийную линию романа. После этого идет рассуждение об истории вообще.
Сон страшен.
«Он видел во сне себя и Пьера и в касках, таких, какие были нарисованы в издании Плутарха. Они с дядей Пьером шли впереди огромного войска. Войско это было составлено из белых косых линий, наполнявших воздух подобно тем паутинам, которые летают осенью и которые Десаль называл le fil de la Vierge1. Впереди была слава, такая же как эти нити, но только несколько плотнее. Они — он и Пьер — неслись легко и радостно все ближе и ближе к цели. Вдруг нити, которые двигали их, стали ослабевать, путаться; стало тяжело. И дядя Николай Ильич остановился перед ними в грозной и строгой позе.
— Это вы сделали? — сказал он, указывая на поломанные сургучи и перья. — Я любил вас, но Аракчеев велел мне, и я убью первого, кто двинется вперед...»
Ужас охватывает Николеньку. Он просыпается. Он думает о том, что римский герой Муций Сцевола сжег свою руку.
«Но отчего же и у меня в жизни не будет того же?.. Я только об одном прошу Бога: чтобы было со мною то, что было с людьми Плутарха, и я сделаю то же».
Погибнет до конца или не до конца, будучи помилован стариком, Пьер, но погибнут его друзья.
Николенька — сын Андрея — идет на гибель.
Вот еще произведение с неоконченным концом. Россия, которой суждено идти впереди истории народов, в искусстве Толстого сделала для всего человечества новый шаг.
«Эпоха подготовки революции в одной из стран, придавленных крепостниками, выступила, благодаря гениальному освещению Толстого, как шаг вперед в художественном развитии всего человечества» — так написал Ленин в статье «Л. Н. Толстой» 2. Это было в 1910 году.
1 нитями Богородицы.
2 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 19.
Все только начиналось, повторяясь измененным и несхожим.
Кажется, уже обращали внимание на то, что «Преступление и наказание» Достоевского и «Воскресение» Толстого имеют параллельные, но разномотивные концы — возвращение к религии.
Раскольников, бедный дворянин, захотел проложить наполеоновский путь к Золотому веку, переступив через моральные запреты.
Он хочет сделать это не в помпезной форме мировых завоеваний, а в виде обыденного, хотя и страшного преступления: убийства с ограблением.
Его интересует даже не результат преступления, а проверка, человек ли он или «дрожащая тварь».
Вопрос идет о всеобщности человеческой морали. У Достоевского она дана как мораль христианская.
Преступление раздавило Раскольникова, и это было его наказанием.
Соня, которая любит Родиона, приносит Евангелие. Раскольников после болезни берет Евангелие. Он знает, что перед ним еще семь лет каторги.
«Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом...
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен».
Если применить к роману «Преступление и наказание» принцип «вертикального монтажа», то есть проследить взаимоотношение структурных построений, то прежде всего мы вскроем разнообразие конфликтов:
конфликт голода и чувства вины перед семьей,
конфликт униженности человека и сознания своей ценности,
конфликт, и самый важный, — решение вопроса, что такое преступление? Всем ли людям присуще раскаяние; с другой стороны — существуют ли люди (старуха ростовщица), которые не должны охраняться моралью?
Внешне все это оформлено в структуре детективного романа, в котором вскрываются одна за другой тайны.
Конфликты, которые выясняются в «Преступлении и
наказании», для самого Достоевского раскрываются мало-помалу, и, как мы увидим в новом издании черновиков романа, Достоевский колебался в выборе конфликтов, даже пытаясь некоторые из них выбросить.
В конце глубоко реальные конфликты получают условное разрешение, не охватывающее всех взаимопротиворечий. Достоевским было обещано написание новой книги, но он ее не начал.
Через тридцать три года после «Преступления и наказания» Толстой кончил «Воскресение».
Ушла вместе с политзаключенными Катюша Маслова. Она не взяла предложенную ей жизнь Нехлюдова. Она ушла с ссыльным Владимиром Симонсоном, вместе с партией революционеров.
Нехлюдов уезжал на пароме, глядя на широкую быструю реку. Река отделяет его от Катюши, от умирающего Крыльцова и от Симонсона, который идет рядом с Катюшей. Он пришел домой, взял Евангелие. Он должен воскреснуть — так был задуман роман.
Начинается глава 28-я. В ней пять страниц; она почти вся состоит из цитат Евангелия. Нехлюдов думает: «Так вот оно, дело моей жизни. Только кончилось одно, началось другое.