Поэту для ненаписанной книги 5 страница

Ты пролилась из розы,

эссенция тучи грозной?

Ты со звезды упала,

дрожь красоты небывалой?

Молния - блеск мгновенный

женственности нетленной...

Девятым магнитным валом

тридевять ты просверкала!..

И, в дрожь меня бросив,

застыла холодной бронзой...

РЕКВИЕМ

Когда - в ночи - века являют

всей красоты своей сиянье,

земли глубинное единство

объемлет своды мирозданья.

И наша жизнь постичь разгадку

существования стремится:

мы все - равны, мы все - царями

в земле. Она одна - царица.

Ее бескрайний слышим голос,

огромный лоб ее над нами,

и собраны мы воедино

ее могучими руками.

И плоть людская - твердь земная,

и кровь людская - океан,

всех нас ее огонь сжигает,

всем нам единый воздух дан.

Она - навеки - вместе с нами,

и мы - навеки - вместе с ней;

за краткость жизни позволяет

узнать о вечности своей.

И нас высоким озареньем

земная одаряет твердь.

И нам надеждой; остаемся

в ней, что не знает слова "смерть".

ВНЕЗАПНАЯ СТРАНА

Что за яркий обман -

золотом и темнотою!

(В этой плоскости света

можно ли существовать?)

Что за игры азартные

у солнца со скалою!

(В той излучине мглы -

умирать?)

(МОРЕ БЕЗ ДОРОГ)

Я ЗНАЮ, ОТКУДА ПТИЦЫ...

Все вечера

и с вечера до утра

пели птицы о птичьих красках.

(Не о раскраске

утренних крыльев ясных

в брызгах солнечного серебра.

Не о раскраске

вечерних грудок атласных

в искрах солнечного костра.

Не о раскраске

полдневных клювов алмазных,

которые вместе с цветами гаснут,

лишь придет ночная пора,

и - как мишура -

не зажигаются до утра.)

Воспевали иные краски -

рай первозданный,

который люди ищут напрасно,

тот рай,

что знают прекрасно

птицы, цветы и ветра.

Птицы, цветы и ветра -

благоухающие соцветья,

радужные веера...

Иные краски -

краски немеркнущей сказки,

сновидений цветная игра.

Все вечера

и с вечера до утра

пели птицы о птичьих красках.

Иные краски -

ночные тайны птичьего царства,

цветные тайны радужного пера.

Неземные краски -

наяву я увидел чудо -

никому не известные колера.

Я знаю, откуда

птицы приносят сказку

и о чем поют до утра.

Я знаю, из этой сказки

мои певучие краски

мне принесут ветра.

НАЧАЛО УЛИЦЫ

Эта реальная нереальность,

этой улицы пустота -

неужели здесь видел кто-то

совсем другие цвета?

Но - солнце краснее меди,

в олеандрах лиловее свинца,

кто дикие краски эти

выплеснул у моего лица?

БОГ ЯВЛЕННЫЙ

В зелени пальм обитает

бог, распевающий песни, -

то возникнет,

то исчезнет.

Все, что мы смутно желаем,

он называет и прячет.

Кто же отыщет,

кто самый зрячий?

Знаем мы - он нас услышит

и у него есть обличье.

Мы лунный сумрак увидим,

имя назвав его птичье.

МОРЕПЛАВАТЕЛЬ

И снова - море, лишь море

со мною.

(Там не звезда ли

блестит серебром неверным

из дымно-лиловой дали?)

А мне темнота сродни

(души не прельстить звездою),

лицом к необъятной мгле

придвинут я вечной мглою.

Там, в волнах, - воля моя,

в пустыне морской - надежда,

таинственно населены

темнеющие побережья.

Я - больше моря, но ум

ничтожество мне пророчит,

и в мире я одинок

темнейшим из одиночеств.

Лишь мгла, единая мгла

довлеет хляби и тверди,

земля одна и вода одна

для жизни. Или для смерти.

НО ИДЕАЛЬНОЕ...

С тихим потоком хрустальным

пальмы привет посылают пихтам;

а пихты, а пихты - пальмам

с хрустальным потоком тихим.

Зелень и синь моментально

становятся ночью зелено-смуглой,

и лик надежды печальный

я вижу в лунном зеркале круглом.

Но идеальное изначально,

но вера всегда остается верой,

и то, что было вне нас идеальным,

стало для нас идеала мерой.

ЭТА СОБАКА

Голубизна голубых глубин -

в запредельность душа стремится!

Бог лазурный подголубил

все земное своей десницей.

Вышина, сошедшая с вышины,

в ладони мои струится;

собака по улицам тишины

проходит богом лазурнолицым.

Однако не сон ли приснился мне?

И эта собака, быть может, снится...

Или я видел ее в вышине,

с богом лазурным желая слиться?..

С РАДУГОЙ

Манит меня игра

на арфе в недвижных тучах,

музыка золота и серебра

над вечным сияньем жгучим.

В скрещенье этих лучей двойных

я бы думы свои озвучил:

высокую облачность дней моих

с радугой на небесной круче;

тебя, негаснущий окоем, -

виденье ночей летучих,

твое отраженье в сердце моем,

мое устремленье к тучам.

ДАЛЬШЕ, ЧЕМ Я

Последние вспышки заката,

за собой вы что увели? -

все мое, что исчезло в небе,

все мое, что взяла земля,

все мои затонувшие корабли?..

Что за далью, в этой дали -

дальше моря и неба,

дальше предельных пределов земли?

Дальше веков, что во мрак ушли,

дальше грядущих эпох,

дальше смертей и рождений,

распыленных в звездной пыли?

Дальше меня и моих озарений,

дальше снов, что быльем поросли,

дальше предбытия и небытия

моего - дальше моей неземли?

Дальше, чем я и мое ничто,

дальше, чем я в ничто - на мели

всех никуда, никогда и нигде,

дальше дали самой... и - дальше - вдали?..

БОР ВЕЧНОСТИ

В белом предутреннем свете,

льющем смиренную радость,

к вечной сосне я однажды

по этим соснам отправлюсь.

Не в корабле, но с волною,

ласковой, тихой, бескрайней,

с тою, что льется, зверинец

волн разъяренных стирая.

Встречусь я с солнцем веселым

и со звездою пригожей,

и приходящего встречу,

и уходящего тоже.

Белый и черный покой мы,

пятеро равных, обрящем,

равенство это нагое

нас согласит с настоящим.

Все будет то же, что есть, -

вечного мига обличье,

все - не уменьшить, отняв,

не изменить, увеличив.

В трепетной цельности света,

полон душою, причалю.

И прошумит вечный бор,

вросший в песок изначальный.

ИЗВЕЧНЫЙ КАРМИН

Этот кармин не иссякнет,

кармин вечерних долин,

карминовая кантата

из глубины глубин.

В лиловой ночи необъятной

горит заката кармин;

рядом с рассветом красным

горит заката кармин;

рядом с лазурным полднем

горит заката кармин.

Заката карминные волны,

стойкой сосны рубин -

беспредельное умиранье

пламени средь руин.

В сердце, тоской объятом,

горит заката кармин;

в сердце карминно-красном

горит заката кармин;

в сердце бесстрастном

горит заката кармин.

Никогда не погаснет

небесный костер-исполин

вечности яркая ясность

за пределом земных долин.

ЛУЧШАЯ НОЧЬ

Когда его утишил я

и он забылся сном блаженным,

вдруг соловей запел над ним

и до рассвета пел бессменно.

Толпа больших лазурных звезд

сошла с небес к его постели,

и разноцветные ручьи,

к нему прихлынув, шелестели.

- Ты слышишь соловья? - О да, -

ответил он из дали дальней,

а близким голосом сказал;

- Я слышу; он поет хрустально!

Да разве мог не слышать он,

когда душа - отторгнута от тела -

витала где-то надо мной

и в соловьином горле пела?

Когда себя утратил он,

себя - иного - обретая,

и соловей, ликуя, сострадал,

улыбку со слезой сплетая?

Да разве мог не слышать он?..

Он слышал, слышал это чудо,

когда - с лицом закрытым - был

уже нигде, уже повсюду.

ДЕРЕВЬЯ-ЛЮДИ

С волнами мглы

пройдя сквозь густой шиповник

(были цветы нежны и круглы),

я прокрался под вечер

туда, где застыли стволы.

Одиночество было извечным,

был бесконечным немой простор.

Я деревом стал меж деревьев

и услышал их разговор.

Улетела последняя птица

из моего тайника,

только я остался в укрытье,

где клубились темные облака.

Я собой не хотел становиться -

я боялся вызвать их гнев,

как дерево чуждой породы

средь народа вольных дерев.

И они позабыли мой облик -

облик блуждающего ствола,

и, безликий, я долго слушал,

как беседа деревьев текла.

Я первой звезды дождался

и вышел на берег реки,

где играли лунные блики,

невесомые, как светляки.

Когда я к реке спускался,

деревья смотрели издалека.

Они обо всем догадались,

и меня забрала тоска.

Они обо мне говорили -

сквозь опаловый зыбкий туман

я слышал их добрый шепот...

Как же им объяснить обман?

Как сказать, что я только путник,

что им совсем не родня?

И не смог я предать деревья,

что поверили вдруг в меня.

Знает полночная тишина,

как я с ними беседовал допоздна.

ВОПРОСЫ К ЖИВУЩЕМУ

Первый

С корнем внутренним рожден ты,

проходящий по каменьям?

Со своею почвой сплавлен

так же ты, как я с моею?

Странствующий вместе с ветром,

у тебя наружный корень?

Сон к тебе слетает, точно

к средоточью и опоре?

Второй

И тебе громады тучи

груз свой на плечи кладут?

Солнце гасит головешки

также и в твоем саду?

Ни во что ты тоже ставишь

всю нездешнего тщету?

Третий

(Соснам-людям)

Вы и здесь и там? Об этом

нам вы, людям, говорите?

Бесконечность ваши кроны

одинаково магнитит?

Ваш доносится ветрами

этот тихий шум подзвездный?

Бор - единственный? И всякий -

тот и этот - только сосны?

Четвертый

От свинца глухих небес

ты скрываешься в дому?

Ждешь дня завтрашнего, чтобы

отослать его во тьму?

Родины своей не знать

даже в вечности ему?

Пятый

Краешек какого рая

перья облачков в кармине?

С упованием каким

ждешь конца, следя за ними?

Соскользнет ступня - в каком

море взгляд твой захлебнется?

Распадение дыханья

с верой! Гаснущие солнца!

ПОСЛЕДНИЙ РЕБЕНОК

Какая музыка в закате,

как полнозвучна и легка -

от необъятности покоя

она уходит в облака.

Я ухожу легко и твердо,

легко и твердо, вместе с ней,

как по волнам песка ступаю

в увиденном ребенком сне.

Селенье белое, в пожаре

заката, ждет вдали меня,

селение, где все застыло

в последнем отблеске огня,

где крик над площадью распластан,

пронзительный застывший крик,

последний крик, который в туче,

в закатном пламени возник.

И в центре, в самом сердце крика,

все, что ребенок увидал,

все то, что он хотел увидеть,

все, что не видел никогда.

Все человечество - ребенок,

и я: ребенок ли, старик -

я все ребенок, о найденыш,

потерянный мной - в тот же миг.

X x x

...Знаю, стала ты светом,

но не ведаю, где ты,

и не знаю, где свет.

ЦВЕТА, ИДЕИ

Цвета, в которые свет одевает тело,

бодрят, будоражат, уводят от небытия;

идеи, в которые тень одевает душу,

гнетут, будоражат, мне не дают житья.

Зачем нам эти цвета, зачем нам идеи эти,

перемешавшие тень и свет?

Они существуют?

Или их нет?..

Их судьба, быть может, - светотени небытия?

Небытие меж светом и тенью - это судьба моя.

ИЗ НАПЕВОВ НИЖНЕЙ ТАКОМЫ

ПЕСНИ ТРЕХ НЕУДАЧНИКОВ

Первого:

ДВОЙНИКИ

Балобан, твой двойник

легкой тенью мелькает

от тебя вдалеке.

Ты вечно кричишь, себя окликая.

Твой двойник от тебя вдалеке, -

это я твоей тенью мелькаю.

От себя вдалеке.

Я звонко кричу, тебя окликая.

Потому что хочу я летать,

твоя тень моей тенью мелькает.

От тебя вдалеке.

Ты резко кричишь, меня окликая.

Балобан! Мой двойник - человек

легкой тенью мелькает

от меня вдалеке.

Я громко кричу, себя окликая.

Третьего:

ЭТО ОДИНОЧЕСТВО

Одиночества желтизна

мне судьбою дана безвозмездно.

Мой! Единственный цвет.

Или - бездна.

Одиночество - это моя судьба.

Желтизна - бастион железный!

Мой?.. Единственный цвет?

Или - бездна.

Желтизна. Мне сказала она:

"Ты одинок, как тебе известно".

Мой единственный цвет.

Или - бездна.

У одиночества песня одна:

"Желтизна для тебя полезна!"

Одинокий цвет. А другого нет.

А иначе - бездна.

Повсеместная желтизна

в одиночестве повсеместном.

(В сердце моем - одиноки вдвоем.)

Одиночество. Желтизна.

Это - я. И - бездна.

Второго:

ПОЭТОМУ...

Солнце скользит по-иному

по этому склону чудному,

которому нет конца.

Поэтому я чудной.

Дурацкой судьбе покорный,

иду по тропе неторной,

которой нету конца.

И никто не идет со мной.

Все у меня наизнанку,

начинается ночь спозаранку,

и нету ночи конца.

Поэтому я иной.

Никогда - для меня сегодня.

Чужбина - моя преисподня,

которой нету конца.

А жизнь идет стороной.

ТОЛЬКО ТЫ

Одной тебе пристало быть,

а не Венере,

моей звездой рассветной,

моей звездой вечерней.

ГОВОРИТ МНЕ РЕКА ГВАДИАНА

В зеркало русла взгляни,

где отражались года,

где потонули они...

Не постарела вода.

ЭТА БЕЗБРЕЖНАЯ АТЛАНТИКА

Бездна одиночества одна.

И один идешь к ней издалека

одиноко, как одна волна

в одиноком море одинока.

Из книги "НЕИЗДАННЫЕ КНИГИ СТИХОВ", ТОМА I-II

X x x

Луна сквозь туман волнистый

ласкает взглядом

мимозы желтые кисти

перед фасадом.

Луна и мимоза - очарованье кладов

заговоренных! -

разливают золото и прохладу

средь слез зеленых.

И мнится птице - во сне алмазном -

звенит над садом,

и вдруг дробится в стекле атласном

алмаз рулады.

X x x

Казнить захочешь, так казни!

Но все ж, господь, повремени...

О, ради звонкого светила,

и бабочки золотокрылой,

и ради трели соловья,

и придорожного репья,

и ради рощи апельсинной,

и роз, и звезд на небе синем,

и ради сумрачной сосны,

и перламутровой волны,

и ради губ, как вишня, красных,

и ради глаз больших и ясных...

меня казнить повремени!

...Но коль захочешь - то казни...

СПОКОЙСТВИЕ

Полночь, спасибо! Все замолкает...

Отдых какой, отрада какая!

Бриз над полями тихо летает.

Дышит спокойствием даль морская...

В небе застыла звездная стая,

трепетно-белая и золотая...

Полночь, как славно! Все замолкает...

Дремлют слова... Болтовня пустая

с губ простодушных, как днем, не слетает,

в скучные фразы звуки сплетая.

Рот запечатан. Отрада какая!

Полночь, спасибо! Все замолкает...

Видится мне страна колдовская,

разум, наполненный болью до края,

от повседневности отвлекая -

плач колокольный, толпа людская...

Вышел я в полночь... Все замолкает...

Ветер язычества, мир окрыляя,

веет повсюду. Дол населяют

древние мифы... Листья листая,

дуб шелестит прелюдию рая...

Полночь, спасибо! Все замолкает...

Отдых какой, отрада какая!

ЗОЛОТО И МАВР

Девушки, три первоцвета (о лето

дворов андалузских!) - как три источника света.

Светлого солнца ласка,

светлой звездочки ласка

(песня, шелк и покой),

светлого моря ласка.

Первой достанется клад золотой,

третьей достанется мавр молодой

(мак ярко-красный,

палубы пляска,

вечная сказка...).

А сердце мое отдам я второй.

СВЯТАЯ НЕДЕЛЯ

Процессия течет. И простофили и сивиллы

идут к голгофе чередой; за ними - смерть сама,

пространство... время... и с эскортом дюжих альгвасилов

кортесов депутат - на наши головы чума.

О депутат! О раб автомобиля и котурнов!

Сатурна не боишься ты? Не слышишь разве, как Вольтер

в божественной ночи хохочет громко и бравурно

над микрозвездами микровысоких сфер?

Святая Вера... Магдалина... Ветер над свечами.

В углу пописал ангелок. Покой и лунный свет.

И, завершая маскарад, в торжественном молчанье

шагает за Надеждой весь муниципалитет.

X x x

Когда романтическая симфония отзвучала

и на клавиши лепестком туберозы упала рука,

рояль еще долго Шубертом бредил, и струны качала

полная аромата меланхолическая река.

Промолвила Бланка; - Немцы, по-моему, скучноваты... -

А жена адвоката - о музы! - зевнула; - Тоска!

- Лучше других Бетховен, у него хороши сонаты, -

сказала кубинка Роса с самомнением знатока.

У меня накипали слезы; я ничего не ответил,

от них убежал я в сад - побродить среди свежих роз...

И зеленой печальной ночью в саду я Шуберта встретил,

кавалера небесного ордена белых звезд.

РОСТОВЩИЦА

Серебряной ночью, под сводами Райского Треста,

она побрела, когда ключ повернулся в замке,

к агентам небесным - себе обеспечить место

на старом, как мир, уплывающем вдаль челноке.

Рихард Штраус, когда бы он только сумел вдохновиться

этой старостью трудной, угасшей во мраке ночном,

посвятил бы ей пьесу, наверно: "Одной ростовщице,

с пожеланьем покоя блаженного в мире ином".

Жаль, что небо не банк, не песеты небесные звезды -

долговые расписки с собой захватила она!

...Но зато ей достались бесплатно дочерние слезы -

их в тенета могильной травы заманила весна.

КАТОЛИЧКА

Опускает долу глазки тараканьи

и - в экстазе - жидкого белка нежней,

только... сердце у нее, как твердый камень,

потому что небо равнодушно к ней.

Уважает сильных мира. Но, бедняжка,

в собственном дому она почти что нуль...

Эту деву - ах! - увидеть бы в рубашке! -

запах бани и начищенных кастрюль.

Сосчитает кур. Прикинет, подытожит.

Не несется? - Так под нож ее, под нож!

Яйца дороги на рынке? Ну и что же, -

ведь курятина дороже...

Ты живешь

нелегко, моя соседка! Сердце это

жаждет света, ждет пресветлого Христа!..

В перемешку все... Подобье винегрета...

А в желудке - ежедневно - скукота!

НАВАЖДЕНИЕ

В солнечном мареве, радужном, светлом и зыбком,

тают и тонут цветы на весеннем лугу;

ты убегаешь и каждым движением гибким

легкость античную воссоздаешь на бегу.

Синей тесьмой горизонт золотой опоясан,

и в идиллическом шуме гигантской сосны -

из-за холмов приходя отголоском неясным -

всплески морского волшебного гимна слышны.

Лесбос ли это?.. Иль, может быть, Крит? Иль Китира?..

Время сместилось... Реальности блекнут черты,

снова кентавры встают в дуновенье зефира,

я - Аполлон, и Дианой мне видишься ты.

X x x

Над крышами скользнув, течет поток червонный,

в бездонной синеве разбрызгивая злато;

счастливые цветы, разлив зеленых листьев,

весна хмельных полей - все золотом объято.

Поля хмельной весны облиты позолотой -

червонною тоской далекого заката;

над платиной речной прохлада луговая,

пернатых суета и ветерок крылатый.

Я - словно обнажен. Я - золота частица...

Язычником бы стать, среди нетленных статуй

вне времени бы жить - бездумно, бестревожно -

и быть сильней богов, огромнее заката...

ПЕЧАЛЬНЫЙ ЗИМНИЙ ОТЛИВ

Суденышки малые у причала; стала

река унылой канавой с кровью темнее сажи...

Тиной покрыты пляжи; к закату похолодало...

В сумерках ветер стонет горестно и протяжно.

Матросы сошли на берег, руки в карманах,

в зубах у каждого трубка... В тиши неприветной

намокшие чайки выныривают из тумана

и громко горланят, кружа над крепостью ветхой.

Падает вечер; на небе свинцовом, хмуром

ни звезд, ни луны. Из прокопченной харчевни -

сквозь меланхолию стекол - видна гравюра:

чернеют баркасы в черном порту вечернем.

ИДЕТ ДОЖДЬ

Меня баюкает ливень; баюкает, словно

каких-то стихов незнакомых нежные ритмы...

О закоулков зеленый сумрак! - к нему прикован

взгляд черных глаз, печальных и полуоткрытых.

Замкнуты двери. Приглушенно звучит беседа...

Говорят, что наша душа скитается где-то

дождливыми вечерами...

В глубине коридоров

сны проплывают облаком еле заметным...

Улица вся промокла. Дрожа, хоронятся птицы

под плющом густолистым. Школьницы мчатся стайкой,

книги к новорожденной груди прижимая,

под огромными бабушкиными зонтами.

Вот и глаза открылись... Перекрученной нитью

струи тянутся с неба... И, говоря откровенно,

надоело смотреть на игру пузырей мгновенных,

на зеркало тротуара в наплывах пены.

X x x

Полнолунье наполнено запахом розмарина.

Над морем прозрачным и необозримым

соцветья созвездий горят серебром старинным.

По белым холмам нисходит весна в долину.

О сладость меда, о бриз, пролетевший мимо!

По лугам бы помчаться в порыве неодолимом!

Поле - в глазури, в лазури - небес глубины.

И жизнь становится сказкой неповторимой,

и бесшумно ступает любовь по тропе незримой.

МЕЛАНХОЛИЯ НАСЛАЖДЕНИЯ

Первых дождей наслажденье!

В монотонной прохладной лени

дождя - уже сгущается темень -

воспоминанья, как наважденье!

Явь городов, города сновидений,

братьев проказы, нравоученья

старших, совести угрызенья,

школьные огорченья,

улыбки сочувствия, переплетенье

радости и печали, тени

умерших и мыслей круженье...

Поцелуи, быстрые, как мгновенья,

поцелуев степени и ступени!

Первых дождей наслажденье!

Печаль, поцелуи, капель паденье...

X x x

Эбеновый мрак текучий,

куст перламутровый в нем.

Король Хуан прикоснулся

в полночь к розам цветущим

белым своим огнем.

На крутое небесное дно -

опаловой башни круче -

плескучее море возведено.

НАГОТА

Конь, черноты чернее,

вынес из моря, впрягаясь в волну,

женщину - белую белизну.

И помчалась по пляжу

округлость нагая,

переплетая белый и черный цвет.