ГЛАВА I. Сенсационный дебют 10 страница

Высоко подняв над головой лампу, она оглядела небольшую комнату, раскрытый бельевой шкап, разбросанные на полу связки белья, пустые картонки, вынутые опрокинутые ящики комода и столиков, — все те же следы спешных и нетерпеливых поисков, какие она видела в кабинете.

Ольга решительным шагом подошла к кровати, смутно видневшейся из-под опущенных занавесок.

На полу, у кровати, лежал небольшой коврик серовато-зелёного цвета, по которому змеились коричневые пятна.

— Это запёкшаяся кровь, — прошептала Ольга. Страшное возбуждение начинало сменяться в ней какой-то тупой бесчувственностью. Только что леденивший её ужас превратился в неясное любопытство. Мысль её как-то скользила по поверхности, не имея силы углубиться в смысл того, что видели глаза.

— Кровь? — повторила она. — Конечно, кровь... Но ведь кровь красна, как те розы. А эта... Почему она такая темная?..

Рука молодой женщины дрожала так, что ламповое стекло звенело, покачиваясь. С трудом удерживая лампу в правой руке, Ольга отдернула занавески левой, затем с отчаянным усилием подняла глаза и... оцепенела...

Перед ней лежал Рудольф, неподвижный, холодный, окоченелый. Запекшаяся кровь тонкой струйкой присохла на его белом точно восковом лбу, выступая из-под спутанных темных кудрей. На белой рубашке, на подушках, на простынях виднелись зловещие багрово-коричневые пятна.

Ольга покачала головой, окончательно потеряв сознание действительности. Уверенность в том, что все это только кошмарный бред, была так сильна, что она улыбнулась холодными побелевшими губами.

Странную и страшную картину представляла молодая красавица, с безумными глазами и снежно-белым лицом, освещающая лампой неподвижное и бездыханное тело. Дрожащая рука её, почти такая же бледная и холодная, как и свесившаяся с постели убитого, осторожно прикоснулась к мертвому лбу. Прекрасное женское лицо наклонилось над трупом...

И вдруг холод смерти и страшный запах тления охватил Ольгу... Разом, мгновенно в душе её пробудился рассудок и понимание страшной правды.

— Масоны! — крикнула она и без чувств упала на пол, к ногам убитого.

Ламповое стекло со звоном разлетелось. Огонь вспыхнул высоким пламенем и сейчас же потух. Зловещая темнота скрыла страшную картину.

ГЛАВА XVIII. Масонские духи

Бесчувственная и недвижимая лежала молодая женщина в двух шагах от убитого, но сознание её всё же не вполне угасло. Оно как бы раздвоилось. В застывшем, почти окоченевшем теле беспокойная мысль билась, как птица в клетке. Одна часть сознания понимала всё, что происходит вокруг, другая же упорно твердила, что всё это кошмар, и он прекратится рано или поздно.

Эта смутная уверенность и спасла бедную женщину от сумасшествия или нервного удара, вызванного ужасом. Смутная надежда проснуться, за которую цеплялась мысль Ольги, позволяла ей мгновениями забыть ужас своего положения.

Совершенно потеряв способность различать, где кончается действительность и где начинается сонное видение, неподвижно распростёртая на полу Ольга услыхала, как тихо скрипнула дверь столовой, пропустив трёх человек, медленно подошедших к неподвижной молодой женщине.

Лорд Джевид приблизил своё дьявольски улыбающееся лицо к смертельно-бледному прекрасному лицу Ольги.

— Налей я немножко больше керосина в лампу, и, пожалуй, пожар спрятал бы концы в воду, — услыхала она голос, по которому сейчас же узнала старого слугу Рудольфа.

— Напрасно сожалеешь, друг мой, — перебил его другой голос, звук которого заставил задрожать неподвижную молодую женщину, узнавшую английского масона. — Ты забываешь, что в европейских городах пожарные приезжают слишком скоро. Всего же не предусмотришь... Могут оставаться следы там, где не ожидаешь ничего опасного. Поверь мне, Иоганн, что так будет лучше... Того, чего мы желали — удаления из Берлина и невозможности приблизиться к императору — мы уже добились. После такого шума, какой поднимет вся эта история, немецкая щепетильность не потерпит этой актрисы в придворном театре, что и требовалось доказать.

— Пусть так, — услыхала Ольга третий голос, в котором она так же сразу узнала молодого красавца-англичанина, покорившего сердце Гермины Розен. — Но прежде всего надо позаботиться, чтобы несчастная не задохнулась в этой отравленной атмосфере... Отвори окна, Ганс Ланге. Ты налил слишком много снотворных духов на розы. Я боялся, что она не сможет дойти до спальни и свалится в кабинете.

— Что было бы далеко не так эффектно, — добавил лорд Джевид с дьявольским смехом.

Ольга слышит эти слова, она слышит, как стукнуло отворяемое окно, и чувствует порыв свежего ночного ветерка, ласкающего её лицо. Ей становится легче дышать, но всё же она не может открыть тяжёлых, точно свинцом налитых глаз. Её грудь едва подымается, она не может шевельнуться, хотя отвращение охватывает её от прикосновения чужой руки.

Она чувствует, как лорд Джевид расстегивает её платье и, приложив ухо к её груди, внимательно слушает слабое биение её сердца.

— Ничего, выдержит, — снова слышит она его ненавистный голос. — Здоровая натура. И крепкое сердце... До ста лет проживёт, если... мы позволим...

— Во всяком случае мы избавились одним ударом от явного предателя и... возможной предательницы. Теперь она нам уже больше не опасна. Даже если она выпутается сравнительно благополучно из нашей паутины, то всё же у ней пройдёт охота интересоваться масонами: она поймет, что обязана им своим приключением! А если не поймёт, то ей можно будет и пояснить это...

— А ты уверен, Джевид, что она была нам опасна? — спросил лорд Дженнер. — Мне кажется, что мы слишком скоро решаем подобные вопросы. Разве Гроссе мог быть нам серьёзно опасен?..

— А ты все ещё сомневаешься в этом? — иронически улыбаясь, спросил старший масон.

— Да ведь рукопись Менцерта всё же не нашлась. Быть может, отельный кельнер плохо расслышал... или не понял...

— Замолчи, Дженнер! — резко перебил старший масон. — Ты говоришь, как нервная баба или глупый мальчишка... Довольно об этом... Там, где произнесено решение верховного Бет-Дина, мы остаёмся только исполнителями... Поэтому прибереги свою жалость до другого более удобного случая. А ещё лучше — отучись от неё, дружище... Это опасная болезнь для масона высших посвящений... Раскрой окно, Иоганн... При такой жаре... труп лежит вторые сутки... У меня голова начинает кружиться... Оставить женщину так невозможно — пожалуй, она не доживёт до утра, а это повело бы к осложнениям и уменьшило бы правдоподобность положения... Надо поспеть предупредить полицию. Не то ещё явится из Гамбурга отец убитого и наделает нам хлопот.

Ольга слышит скрип двери, затворяющейся за уходящими убийцами. Снова мрак и тишина окутывают страшную комнату, полную коварного благоухания и ужасного трупного запаха...

Одинаково неподвижные, одинаково холодные лежат мёртвый молодой человек и бесчувственная красавица...

ГЛАВА XIX. Арест

Наутро в квартире профессора Гроссе появилась полиция, предупреждённая одним из квартирантов, который слышал ночью какой-то подозрительный шум, окончившийся звуком, похожим на револьверный выстрел. Спальня доктора Гроссе находилась как раз под спальней этого человека.

Полицейский комиссар, принимавший заявления, немедленно же отправился на квартиру доктора Гроссе.

Поставив городовых у всех выходов с приказом не выпускать ни единой живой души, полицейский комиссар поднялся по лестнице, внимательно оглядывая каждую ступеньку так же, как потолок и стены.

Дверь в квартиру профессора Гроссе поддалась при первом же прикосновении, к крайнему удивлению привратника, который божился и клялся, что вчера вечером, около одиннадцати часов, он позвонил к профессору Гроссе, но не получив ответа, попытался открыть дверь и раза два сильно тряхнул ручку замка, который был заперт изнутри, так как головка ключа виднелась в замочной скважине.

Выслушав показание привратника, полицейский комиссар позвонил по телефону судебному следователю и прокурору, прося их немедленно приехать. Затем комиссар, двое понятых (нотариус Фридель и привратник) и двое городовых с револьверами в руках, двинулись дальше, сопровождаемые издали привратницей, успевшей пробраться наверх.

Когда судебные власти вошли в комнату, всю залитую кровью, Ольга ещё спала.

— Батюшки, да ведь это его невеста! — вскрикнул привратник.

— Вторая, вторая — поспешно затараторила привратница, — та самая барышня, которая приезжала вчера, перед вечером, с другой такой же красавицей, в колясочке на паре, с маленьким лакеем в синей куртке с золотыми пуговицами... Эта барышня обиделась, когда я сказала, что видела её накануне вечером, когда она приходила к господину профессору.

— Да ведь это же была не она, — перебил привратник свою супругу. — Потому-то она и огорчилась, как узнала, что к её жениху приходила какая-то другая дама, да ещё ночью и с собственным ключом профессора...

Судебный следователь, подоспевший как раз в это время, внимательно выслушал довольно сбивчивые показания четы привратников и, окинув пытливым взглядом все подробности мрачной картины с разбросанными вещами, перерытыми ящиками и бумагами, рассыпанными повсюду, произнёс вполголоса:

— Дело ясное. Убийство из ревности... Убийца искала, вероятно, писем... Своих или соперницы... А вы что скажете, доктор?.. Она, кажется, в летаргии? Это бывает у убийц интеллигентных, особенно у женщин с повышенной нервной чувствительностью.

Привезённый следователем врач был ещё молодой человек, но уже пользовался большой и заслуженной известностью как в юридическом, так и в медицинском мире. Швейцарец по рождению, доктор Эмиль Раух поселился в Берлине лет 10 назад и успел, благодаря своей наблюдательности и познаниям, раскрыть несколько очень сложных и очень запутанных преступлений и получить место главного врача в больнице тюремного ведомства, откуда его и приглашали почти на каждое выдающееся уголовное дело.

Доктор, осматривавший в этот момент бесчувственную Ольгу, приподнялся с колен и, продолжая поддерживать голову актрисы одной рукой, произнёс отчётливо:

— Не судите слишком быстро. Мне кажется, что об этой реакционной летаргии говорит с такой уверенностью ещё рано... Сколько я могу судить, эта молодая женщина, — новая актриса императорских театров Ольга Бельская, — а её странный сон — результат отравления...

— Что? — раздался голос входящего прокурора. — Ольга Бельская? Да, несомненно, это она... я узнаю её, я видел её третьего дня в “Орлеанской деве”. Но как же она здесь очутилась и что тут произошло?

Доктор Раух пожал плечами.

— Если бы на подобные вопросы было так легко ответить, то... ваши обязанности были бы не трудны, господа!

— Сама Бельская объяснит нам, что здесь произошло, — заметил следователь.

— Надо поскорее привести её в чувство! — прибавил товарищ прокурора.

— Да, если бы это было так легко, — повторил доктор.

— Пустяки, — перебил его товарищ прокурора. — Посмотрите, она дышит совершенно спокойно... Какая же это летаргия? Просто сон... вызванный нервной реакцией.

Но врач заметил:

— Вот это-то и неестественно. Повторяю вам, господа, что нервный сон — простой обморок, или действие наркотиков — морфия или опия, производит ослабление действия сердца. Здесь же сердце бьётся совершенно правильно, чуть-чуть замедленно, и пульс также правильный, а между тем спящая нечувствительна даже к уколу.

Врач осторожно уколол кончиком ланцета руку Ольги.

На нежной руке выступила капля свежей крови. Между тем бледное лицо не шевельнулось.

— Как странно, — прошептал прокурор. — Что вы скажете об этом, Мейер? — обратился он к полицейскому комиссару, внимательно осматривавшему комнату.

Старый солдат почтительно поклонился и затем произнёс медленно и с расстановкой:

— С вашего позволения я осмотрел квартиру и составил себе примерное объяснение случившегося.

— Говорите, говорите, — поспешно отозвался следователь. Даже доктор Раух повернул голову в его сторону.

— Мне кажется, что здесь случилось убийство, так сказать, случайное. В столовой накрыт стол, который приготовлен был для дамы... это доказывают великолепные розы. Дама явилась к назначенному времени, и ужин был съеден — остатки ещё стоят на буфете. Ужинали двое: профессор и эта дама. Это доказывается вот этой запиской, найденной мною на полу возле дамы...

— Ого... “Вопрос жизни и смерти”, — усмехаясь заметил товарищ прокурора. — Известная уловка влюблённых...

— Имевшая успех и на этот раз, — добавил комиссар. — В конце концов барышня пришла и...

— Убила того, к кому пришла? — насмешливо заявил доктор Раух. Комиссар усмехнулся.

— Господин доктор, что именно случилось, я не могу знать, но когда я вижу труп мужчины и рядом бесчувственную женщину, то я вполне естественно предполагаю, что убийство совершено этой женщиной... Тем более, что характер раны...

— Позвольте, вскрытие ещё не произведено и о характере раны говорить слишком рано, — перебил врач.

— Однако видно, что рана нанесена во время сна. Это видно по положению трупа. Раны две. Сначала в голову, выстрелом из револьвера, а затем удар кинжала в сердце, а этот кинжал, — вот посмотрите, кинжал не из обыкновенных, — я нашёл возле постели и убедился, что рана в груди нанесена именно им; да, кроме того, на кинжале написано имя владелицы; прочитайте сами.

Все кинулись к маленькому изящному стилету, с художественной рукояткой кавказской работы, осыпанной бирюзой, жемчугом и кораллами. На рукоятке действительно выгравированы были два слова: “Ольга Бельская”.

Следователь воскликнул:

— Теперь я со спокойным сердцем могу написать приказ об аресте.

— Неужели вы хотите отправить в тюрьму эту женщину?

— Я не имею права выпустить из рук женщину — да ещё иностранку, русскую, поймите, русскую, — а они все подозрительны в политическом смысле. И, как знать, нет ли политической подкладки в этом убийстве. Я не могу рисковать допустить побег убийцы, когда она очнётся от этой летаргии, быть может даже притворной.

— Вы, кажется, считаете меня неучем, господин следователь? — резко произнёс врач. — Я утверждаю, что эта женщина отравлена или загипнотизирована, и что заключить её в тюрьму до приведения в чувство равносильно убийству. Очнувшись в камере, неподготовленная и ничего непонимающая, она может умереть или сойти с ума от нервного потрясения.

— Но как же быть, доктор? — растерянно произнёс следователь. — Не могу же я оставить на свободе женщину, подозреваемую в убийстве на основании таких веских доказательств!

— Постойте, господа, — сказал прокурор. — Если доктор уверен в опасности положения госпожи Бельской, то её можно отправить не в камеру, а в тюремную больницу.

— Большего я сделать не могу, — заметил следователь. — Иначе меня обвинят в потворстве преступникам.

Врач махнул рукой.

По указанию доктора, Ольгу завернули в плед и осторожно донесли на руках до кареты.

Следователь и полицейский комиссар остались на квартире убитого опрашивать свидетелей и обыскивать комнаты.

Бесчувственную Ольгу привезли в Моабит (здание тюремного ведомства) и поместили в отдельной маленькой комнатке тюремной больницы, с двойными решетками на единственном окне и с двумя солдатами у единственной двери...

Она продолжала спать — бесчувственная, холодная и прекрасная, как мраморная статуя.

ГЛАВА ХХ. В императорском дворце

Император Вильгельм II вставал чрезвычайно рано. Зиму и лето он просыпался по звонку своего будильника — ровно в шесть часов — и в семь уже выходил в кабинет из своей спальни, вполне одетый после ледяного душа и получасовой шведской гимнастики.

В кабинете его уже ожидал личный секретарь, с которым император работал до девяти часов утра. И после это весь день германского императора был распределён по часам — до поздней ночи.

В то утро, когда несчастную Ольгу увезли в больницу арестного дома, император вошёл в кабинет ровно в семь часов в мундире выборгского русского полка, шефом которого состоял и форму которого надевал почти так же часто, как и мундиры своих прусских полков.

В кабинете, благоухающем от жардиньерок, полных полевыми розами “марешаль Ньель” и громадными махровыми гвоздиками, уже ожидали монарха. Чайный столик из гнутого бамбука был сервирован к раннему завтраку. На откидных досках, покрытых вышитыми салфетками, собственноручной работы императрицы и её юной дочери, стояли корзиночки со свежим печеньем, серебряный прибор и специальный “императорский” стакан из гранёного хрусталя в золотой эмалированной подставке — подарок императора Александра III. Чайный столик был придвинут к письменному столу, возле которого дожидался доктор Отто фон-Раден, личный секретарь императора, его сверстник и товарищ по Боннскому университету, предпочетший учёной или служебной карьере личное доверие своего государя.

Вильгельм II поздоровался с ним коротким, крепким рукопожатием и фразой:

— Садись, Отто, поработаем... Кофе хочешь?

Не ожидая ответа, император взял одну из двух чашек, составляющих кофейный прибор, и собственноручно наполнив её из кофейника, придвинул чашку секретарю, скромно опустившемуся на стул по другую сторону громадного письменного стола, к которому придвинут был второй стол поменьше, — “секретарский”.

— Ну что у нас интересного?.. Раскладывай свой портфель, — продолжал император.

На лице секретаря появилось выражение не то колебания, не то озабоченности.

— Ваше величество, не соблаговолите ли пробежать раньше газеты? — ответил он, придвигая императору толстую пачку нераспечатанных газет. Тут было не менее двадцати ежедневных изданий: немецких, французских, русских, итальянских, датских и даже греческих. На всех этих языках император читал совершенно свободно.

Так как газеты просматривались по строго определённому порядку, то императору не могло не броситься в глаза, что Отто фон-Раден протянул ему первой одну из берлинских биржевых газет, которую обыкновенно не читали, а только заглядывали в таблицу курсов.

— Что случилось, Отто? Разве в этой жидовской газетной “микве” есть что-либо интересное? — спросил император.

— Соблаговолите прочесть этот экстренный листок, ваше величество.

Император развернул ещё влажный номер газеты и вынул из него отдельный листок, с надписью вершковыми буквами: “Экстренное прибавление. Необычайное происшествие. Сенсационное убийство профессора берлинского университета. Подозреваемая в убийстве актриса арестована”.

Затем напечатано было краткое описание того, что нашли власти на квартире Рудольфа Гроссе.

Газета подробно описывала наружность “златокудрой красавицы”, найденной в луже крови у трупа учёного, и сообщала, что это была “известная всему Берлину” артистка недавно дебютировавшая в императорском театре, О. Б-ская. Она арестована.

При чтении этого листка лицо императора становилось всё серьёзнее. Однако он молча дочитал последние строки:

“Утешением в этом прискорбном случае может послужить только то, что убийца оказалась иностранкой, дочерью народа, издавна отличающегося преступностью и поставляющего на всю Европу политических убийц. Как знать, причины политические или любовные вооружили маленькую руку драматической героини настоящим кинжалом, но убитый профессор был молод, хорош собой и, по слухам, имел большой успех у женщин. Ревность же легко могла довести до преступления актрису, привыкшую чуть не каждый вечер убивать своих возлюбленных на сцене. Во всяком случае, как бы то ни было, крайне прискорбно, что в придворной труппе нашлась преступница и случилось столь ужасное происшествие, отметившее кровавым пятном славные страницы артистической истории императорского берлинского театра”.

Дочитав до конца, император скомкал газету.

— Это, конечно, Ольга Бельская, не так ли?

— Без сомнения, ваше величество, и меня поразило одно обстоятельство.

— Какое? — спросил император.

— Время появления этого известия... Городские газеты разносятся на почту между 6 и 7-ью часами утра, а полиция, — пишут они, — предупреждена была только утром. Допуская, что напуганный “квартирант”, о котором сообщает газета, прибежал в полицию на рассвете, всё же нужно время для того, чтобы собрались судебные власти, произвели дознание, составили протоколы и т. д. А между тем к номеру, отосланному самое позднее в семь часов утра, уже были приложены “экстренные” листки... Согласитесь, ваше величество, что это как-то... странно.

Император задумался.

— А в других газетах ничего нет? — спросил он через минуту.

— Ничего, ваше величество... Я успел просмотреть берлинские газеты и не нашел нигде ни слова, кроме этого иудейского листка.

— Мне сердечно жаль эту бедную молодую женщину, — сказал император. — Она обладает редким дарованием, и вдруг такое обвинение! И представь себе, Отто, всего два дня назад я как-то бессознательно сказал этой бедняжке, просившей меня забыть о том, что она графиня Бельская: “если вам когда-нибудь понадобится защитник, вспомните обо мне”... И как скоро понадобился ей защитник... Бедняжка, — повторил император. — Даже если она и убила этого молодого человека, то, конечно, не из-за каких-нибудь низких побуждений. На анархистку или искательницу приключений она не похожа. Не правда ли, Отто?

— Ваше величество, извините мою нерешительность, но как отвечать на подобные вопросы, ничего не зная? Желательно бы знать, что выяснено следствием.

— Мы узнаем немедленно, — произнёс император. — Пройди к телефону, Отто, попроси министра юстиции приехать как можно скорей, в сопровождении прокурора, производящего следствие. Ах, бедная женщина! Я не оставлю её без помощи. А потому... Иди скорей к телефону, Отто, пока я пробегу корреспонденцию.

ГЛАВА XXI. Доклад министра юстиции

Вызванные императором лица через полчаса уже были в замке. Император принял их немедленно.

Министр юстиции явился в сопровождении прокурора суда, лично руководившего следствием, который и доложил императору всё, что было известно о таинственном убийстве.

— Позволю себе спросить вас, господин прокурор, — сказал император, выслушав доклад, — достаточно ли было у вас оснований для ареста молодой женщины?

Министр юстиции почтительно ответил:

— Ваше величество, против госпожи Бельской улик достаточно.

— В чём же, по вашему, заключаются эти улики? — холодно спросил император. — Будьте добры, господин прокурор, сообщите нам, что заставляет вас верить в виновность молодой артистки?

Прокурор смутился слегка под пристальным взглядом императора, но затем заговорил вполне уверенно:

— Мы, ваше величество, нашли молодого учёного убитым, а рядом молодую женщину в окровавленном платье...

— Что объясняется падением на окровавленный ковёр, — вставил император.

Прокурор замялся, но министр юстиции продолжал за него:

— Один факт присутствия женщины в комнате убитого, конечно, не достаточное доказательство её виновности, но эту женщину дважды видели входящей в дом, где совершено преступление, причём первое её посещение совпадает с часом и днём совершения убийства...

— Позвольте, — остановил император. — Разве уже установлен день и час, когда был убит несчастный профессор? Прокурор поспешил ответить:

— Ваше величество, по осмотру трупа, произведенному доктором Раухом, установлено, что убийство совершено больше суток назад, следовательно, в ночь со среды на четверг. Кроме того, будильник, найденный свалившимся с ночного столика, очевидно, во время убийства, довольно точно указывает время совершения преступления — около 11-ти часов ночи. Я уже имел честь докладывать вашему величеству, что привратник дома, где жил профессор Гроссе, видел, как третьего дня, т. е. в среду, после десяти часов вечера входную дверь дома №18 по Мариенштрассе, где жил профессор Гроссе, отворяла молодая женщина, ответившая привратнику на его вопрос, к кому она идет? — “К доктору Рудольфу Гроссе”...

— И вы предполагаете, что она оставалась в этой квартире целые сутки, в обществе трупа, начинающего разлагаться? — прервал император.

— О, нет, ваше величество, женщина в белом, которую мы имеем полное основание считать убийцей, вышла из дома после совершения убийства, так как в четверг, в 4 часа пополудни её вторично видели привратники, которых она расспрашивала о докторе Гроссе, причём видимо смутилась, когда привратники её узнали.

— Как же вы объясняете это вторичное посещение предполагаемой убийцы? — произнёс император. — Зная, что профессор убит, зачем ей было компрометировать себя, вторично показываясь привратникам? И, главное, зачем ей было в третий раз входить в квартиру, где она оставила труп убитого ею и где её настиг обморок?

— Следственные власти пришли к заключению, ваше величество, ответил прокурор, — что убийца искала чего-то в квартире убитого, — быть может, каких-либо компрометирующих её писем. На это указывают перерытые бумаги профессора. Не найдя, или не успев найти желаемого сейчас же после совершения преступления, убийца принуждена была возвратиться для продолжения розысков. Вполне естественно было её желание проникнуть в квартиру днем, хотя бы для того, чтобы не возбудить подозрения. Встреча с привратником помешала этому. Тогда убийца явилась ночью продолжать свои розыски... Но тут, очевидно, женские нервы не выдержали...

Лицо императора становилось все серьёзнее.

— Все это, конечно, возможно, но как же вы объясняете в таком случае записку доктора Гроссе, найденную в кармане Бельской?

— Эта записка объясняется чрезвычайно просто, ваше величество. Госпожа Бельская, очевидно, считалась с возможностью быть узнанной на лестнице, или застигнутой в квартире убитого, и поэтому заранее приготовила записку от имени профессора, объясняющую её присутствие. Вопрос этот будет выяснен окончательно экспертами-каллиграфами, которым уже передана записка, найденная у госпожи Бельской.

— В числе улик против госпожи Бельской — добавил министр юстиции, — имеется одна, совершенно неопровержимая: присутствие в груди убитого кинжала, на рукоятке которого выгравировано полностью имя Ольги Бельской. Так что улик слишком достаточно.

— Вы правы... слишком достаточно. И мне почему-то изобилие улик кажется подозрительным. Вы назвали Ольгу Бельскую женщиной умной, а между тем необычайное изобилие обстоятельстве, подтверждающих обвинение, доказывает всё, что угодно, только не ум. Право, если бы женщина задалась целью создать для себя полную невозможность защищаться, то и тогда она не могла бы придумать большего количества улик. Мне кажется совершенно невероятным, чтобы умная женщина, подобная Ольге Бельской, могла вести себя так глупо.

— Ваше величество забываете нервы, с которыми не всегда могут справиться даже самые хладнокровные и закалённые преступники, — возразил министр. — Убийца, конечно, надеялась скрыть следы преступления, вынув кинжал из груди убитого.

— После того, как оставила его там на целые сутки, во время которых тело могло быть найдено? Очень основательно! — В голосе императора снова зазвучала насмешливая нотка. — Вы имели достаточно “формальных” оснований для ареста Ольги Бельской... Но всё же прежде, чем поверить её виновности, я подожду окончания следствия и, главное, объяснений самой подозреваемой. Почему вы не сообщили мне её показаний?