Карфаген третьего Рима. Иду на вы! 5 страница

Грохот рухнувшего в одночасье каганата и перепуганные вопли проштрафившегося топарха не минули его ушей, не утонули в визге и хохоте пирушек, не заглохли в мёртвом шорохе дворцовых канцелярий.

Бывалый полководец понял — на севере появился новый, очень сильный и серьёзный враг. Над византийским побережьем Чёрного моря нависла держава, в один-единственный год сокрушившая и поглотившая Хазарский каганат, давнего друга-соперника ромеев. Но государство — это прежде всего государь.

Русь не представляла опасности, пока ей правила Ольга, запутавшаяся в отношениях с собственными подданными, как и Византия не особенно страшила соседей в правление Багрянородного книжного червя. Однако новый государь Руси… как там его? Сфентослав? Никифор Фока наверняка был о нём наслышан — хотя бы от «россов», вместе с его войсками воевавших на Крите с арабами.

Как мы уже говорили — «россы», сражающиеся в имперской армии того времени, могли быть русскими христианами, бежавшими в Константинополь после переворота Святослава.

Молод и энергичен. Это известно.

Великолепный полководец — что-что, а это Фока оценить мог. Одно дело, очистить от врагов остров (хотя и это немало), но полностью уничтожить вражеское государство… лучшие стратеги Восточного Рима не помышляли о том, чтоб войти в Багдад или Каир. Да ещё в один год?!

Сколько ему? Что?! Двадцать четыре?! Матерь Божья! Мехеркле! Да… опасен. Очень опасен. Жаль, у нас таких нет. Заткнись, лизоблюд. Твой «Божественный» сказал — нет.

Как жалел Фока, что помешанный на имперском престиже Константин не отдал десять лет назад за этого варвара какую-нибудь родственницу! Но что толку — дело прошлое.

Как сообщают крещёные россы, служащие в войсках империи ромеев, молодой князь не терпит христиан. Кажется, там вышла какая-то история с христианскими наёмниками из славянской Германии и его отцом… да ещё Константин, этот Константин!

Ибн Хаукаль пишет, что русы в каганате особенно свирепо обрушивались на синагоги, мечети и церкви. Вряд ли последнее прошло мимо ушей нового цесаря. Впрочем, хватало пищи для размышлений и без этого. Тот же Ибн Хаукаль сообщает, что после разорения хазар, русы сразу обрушились на «Рум и Анатолус».

Если путаник-араб не смешал опять восточный поход нашего героя с балканским, это может значить, что некоторые вожди из войска Святослава после разгрома Хазарии отправились «за зипунами» в малоазиатскую провинцию Анатолию. Другой араб, Яхья Антиохийский, говорит, что Русь и империя к этому времени уже находились в состоянии войны.

Впрочем, даже не конкретные нападения на северные берега Византии или крымские провинции были важны. Само отношение Святослава к христианству, известное в Константинополе от бежавших туда приверженцев его свергнутой матери, в глазах фанатичного христианина Фоки делало его врагом.

Итак — враг, новый, сильный, молодой, очень талантливый полководец, и наверняка безумно популярный. Что такое популярность полководца, выигравшего войну, Фока, на волне этой популярности влетевший на трон, тоже понимал хорошо.

То есть организовать заговор тоже не выйдет. Эх, ему бы нескольких наёмников… из славянской Германии. Как отцу его. Так ведь не держит! Ни наёмников, ни христиан! Нет. Бессмысленно сожалеть о том, чего нет.

Как не хватало сейчас полководцу Фоке данных о противнике! По старинке, по заветам Рождённого в Пурпуре тут ничего не поделаешь. Хазар больше нет, а пачинакиты, как ромеи называли печенегов, по слухам, вместе с русами громили хазарские города, и теперь только что жертвы кровавые не кладут «большому вождю с севера».

Наверняка набожный Фока долго твердил молитвы бессонными ночами. Спал он, к великому неудовольствию женушки, не на роскошной императорской кровати, а на каменном полу туалетной комнаты, на походной скатке. Отчасти, чтоб усмирять плоть, отчасти — по армейской привычке, отчасти — чтоб не поддаться столичной роскоши. И вымолил-таки решение.

В том же году в Константинополь приехало болгарское посольство. По придворной традиции, полагалось поднести послам дары для болгарского царского семейства. По той же традиции, подарки эти называли «данью» — в честь давних побед Аспаруха, Крума и Симеона Великого.

От воинского могущества Болгарии давно не осталось и тени, соответственно, и «дань» приняла совершенно символический характер. Традиция, вежливый жест…

Когда время, положенное ритуалом аудиенции для вынесения подарков, давно минуло, а ими меж тем и не пахло, один из болгарских бояр имел неосторожность полюбопытствовать у цесаря, что там случилось с «данью». И тут началось…

Всегда более чем уравновешенный и осторожный Фока закатил, по другому не назовёшь, сцену. Он соскочил с трона, налетел на послов, отхлестал их по щекам, кого-то сбил с ног, и пока послы и ошалевшие от такой «дипломатии» придворные приходили в себя, обратился к присутствовавшему отцу, патрицию Варде Фоке, с театральной речью.

«Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, самодержавный государь ромеев, покорюсь нищему, грязному и во всех прочих отношениях низкому племени и буду платить дань?». После этой тирады он повернулся к послам и изрёк: «Передайте своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырые кожи: великий и могучий государь ромеев скоро придёт в твою страну, чтобы научить тебя, трижды раб от рождения, именовать ромеев своими господами, а не требовать с них податей, как с невольников».

После этого не пришедших в себя бояр вышвырнули из дворца, так и не дав сказать, что странно слышать про «низкое во всех отношениях племя» от братьев по православной христианской вере; что при болгарском дворе уже вторую сотню лет одеваются и едят по последней царьградской моде; что, наконец, когда на престоле Болгарии действительно восседали одетые в шкуры и пьющие из черепов язычники вроде Крума, Византия покорно платила им самую настоящую дань.

В лицедейской истерике Никифора, однако, ясно прослеживается настоящее отношение ромеев к славянам, будь то христиане или язычники. Стоит заметить, что царя болгар Никифор именует вождём… ох, аукнулся бедолаге топарху его «царствующий», не мог не аукнуться!

Однако шутовство шутовством, но война, да с Византийской империей, да с Победоносным (именно так переводится имя императора) Фокой — дело совсем нешуточное.

В Болгарии воцарилась паника. Страна, разодранная надвое усобицей царей и западно-болгарских князей-комитов, не могла противостоять даже шайкам кочевников-мадьяр, не говоря уж про панцирную кавалерию Византии, во главе с её живой легендой — освободителем Крита, победителем сарацин Никифором.

Тем временем живая легенда занималась простеньким и незамысловатым делом. Призвав ко двору знатного юношу из Херсонеса, Калокира, сына херсонесского стратига, он возвёл его в сан патриция. Новоиспечённого патриция отправили послом к русам, с предложением ударить в спину Болгарии, благо та как раз готовится к войне с Византией и не следит за северными рубежами.

В дополнение к просьбе прилагалось не много, не мало — четыре с половиной центнера золота из царьградской казны. Никифор полагал, что делает варвару «предложение, от которого невозможно отказаться».

Вот ради чего был весь балаган. Болгары должны были стать козлом отпущения. «Варвары против варваров» — старая тайная тактика Второго Рима. Пусть молодой, сильный, победоносный варвар увязнет в борьбе с другими варварами, с болгарами, коли он так уж не любит христиан!

Война с братским народом пошатнёт его популярность. Воюя с Болгарией, ему придётся союзничать с мадьярами — это оттолкнёт печенегов, кровных врагов мадьяр. Ну, и силы подорвёт — нелегко всё-таки сразу после одной большой войны ввязываться в другую. И Византия избавиться от опасного врага. А Болгария… невелика цена.

Бедные болгары. Хорошо же отплатила им Византия за своё спасение от русов Игоря в 941 году. Что ж, такова участь предателей. Ими пользуются — и уничтожают по истечении надобности.

Однако Никифор перехитрил сам себя. К золоту Святослав, как мы увидим, был совершенно равнодушен, всякую наемщину презирал и от попытки нанять его самого мог только прийти в ярость. Да и тайная политика византийцев давно уже казалась тайной только им. Всё труднее было Второму Риму находить охотников таскать каштаны из огня.

И уж вовсе напрасно было искать таких простаков в Киеве. Через несколько столетий эта тактика — «варвары против варваров» — погубит Второй Рим. Призванные им против сарацин крестоносцы обрушатся на сам Константинополь. И так разгромят его, что Восточный Рим больше никогда не оправится, и сто с небольшим лет спустя будет без труда захвачен турками.

А главную ошибку Никифор допустил в выборе посла.

По прибытию в Киев молодой патриций обратился к великому князю с предложением, сильно отличавшимся от того, что поручал ему передать Никифор. А сказал он, по сообщению Скилицы и Льва Диакона, примерно вот что: «Болгария — отличный плацдарм для похода на Константинополь. На Константинополь, на престоле которого патриций Калокир будет смотреться ничуть не хуже патриция Фоки».

Историки давно ломают голову над этой странной историей. Предполагалось, что Калокир был предан Македонской династии, отстранённой, в лице малолетних Василия и Константина, «узурпатором» Фокой. В связи с этим указывают на некоего Калокира, отправленного при Василии II послом к Оттону III, и утверждают, что это — тот самый Калокир.

Честно говоря, меня это не убеждает. Во-первых, никто малышей не «отстранял», и Никифор в этой ситуации был скорее регент, чем узурпатор. Честно говоря, оглядываясь на судьбу престола Византии в Х веке, я не очень понимаю, кто тут «законный», а кто — «узурпатор».

Не уверен, что сами ромеи Х века это вполне понимали. Во всяком случае, Никифор, помазанный на царство в святой Софии по всем правилам патриархом Полиевктом, в тот момент был законнейшим, по византийским меркам, государём. Во-вторых, что это за странная манера быть верным династии — приглашать в страну врага?

И ведь не просто врага. Житель Херсонеса, соседа Хазарии, должен был хорошо представлять, чем было для враждебной страны появление Святославова войска. Его сосед и современник топарх, во всяком случае, это отлично понимал.

Какими бы благими намерениями не руководствовался византиец, приглашавший таких гостей в империю, он уподоблялся безумцу, поджигающему город, чтоб нагреть воды для умывания.

Третье возражение: устранить Фоку было проще, действуя внутри дворца — его так и устранили, наконец — а не ведя из-за тридевять земель варварское войско к неприступным царьградским стенам.

Вторую версию выдвигает Вадим Кожинов, правдами и неправдами тщившийся доказать, что византийцы русам были добрыми друзьями и союзниками. Он утверждает, что Лев Диакон и Скилица вообще злобно оклеветали преданного своему государю Калокира, что он честно выполнил поручение, а на столицу стал науськивать Святослава уже после того, как там воцарился убийца его государя и благодетеля.

Чисто по-человечески это чуть больше походит на правду. Но все остальные соображения в силе. Мотив-то поясней стал, а вот средства, воля ваша… ну не всходили так на трон Византии — во главе иноземной армии! Даже не во главе, в обозе… И мстить за убитого государя, бросив на столицу, скажем, атомную бомбу — а последствия вхождения русов в Город царей были бы вполне хиросимскими — никто бы не стал.

Что до Калокира — у того же Льва Диакона говорится об ещё одном Калокире, патриции Калокире Дельфине, что, примкнув к мятежу Фок (главных мятежников неоригинально звали Никифором и Вардой), попался в плен и был посажен на кол. Я не имею в виду, что Калокир Дельфин — то же лицо, что и дипломат, столь оригинально выполнивший поручение Фоки.

Просто показываю, что в Византийской империи был отнюдь не один патриций Калокир. И не два. И не три, наверное.

А теперь я выскажу свою версию событий. Не могу сказать, что она очень обоснованна, скорее опять-таки по патеру Брауну: «всё, что «не является доказательством», как раз меня и убеждает» и «Я ничего не могу доказать, но я вижу — это гораздо важнее». Основана она на двух соображениях.

Во-первых, за Калокиром должны были стоять некие силы. Не на мечах же русских дружин он собирался просидеть всё своё царствование. Но это были силы, совершенно не представленные в столице Второго Рима, силы, не имеющие касательства ни к одной из змеиного клубка партий и групп, шипевших и кусавшихся под дворцовыми коврами.

Это были силы, которым легче было привести в столицу варваров, чем вступать в сложную игру на доске мозаичных полов тронной залы Константинополя. Учитывая то, что Святослав недавно сделал с хазарскими городами — это были силы, готовые править на руинах.

Проще говоря, это были силы, которым было практически нечего терять. И всё-таки стремившиеся к захвату власти в столице, пусть ценою её, столицы, уничтожения. А может, к этому-то уничтожению и стремившиеся.

Второе соображение: Святослав мало того, что согласился на участие в плане Калокира… между прочим, это само по себе озадачивает. Вмешиваться в какие-то заговоры презренных ромеев? Вступать в соглашение с послом государства, с которым русы — вспомним Ибн Хаукаля и Яхью Антиохийского — находились в состоянии войны?

Впутываться и впутывать своё войско, свой народ в какие-то грязные плутни вокруг проклятого трона трижды проклятого Константинополя? Это Святослав-то, с его знаменитым «Иду на вы!»? Непонятно, почему Святослав не приказал попросту утопить интригана с его золотом в Днепре.

Но этого мало. Мало того, что Святослав согласился на план, где ему, вроде бы, отводилась малопочтенная роль наёмника. Лев Диакон сообщает, что Святослав с Калокиром побратались. Пишут о том, что побратимство с варваром считалось у ромеев изменой — как будто такие вещи могли волновать человека, приглашавшего в свою страну вражье войско!

Мне гораздо удивительней, что Святослав пошёл на это! Побратимство было крайне ответственным шагом для воина-руса. Вспомним наши былины. Побратимов связывали нерушимые узы взаимоподдержки и взаимопослушания. Побратим становился продолжением твоего «я» — но и ты становился его продолжением.

В знак этого побратимы в былинах обмениваются «цветным платьицем», как бы переряживаясь, а на языке обряда — превращаясь друг в друга. В известном смысле они становились как бы одним существом. Как легко догадаться, на такое пойдёшь отнюдь не с каждым. Причём Калокир — единственный известный нам побратим Святослава.

Рискну выдвинуть своё предположение.

Как отметил Андрей Валентинов в замечательной книге «Спартак», у нас не принято всерьёз относиться к античному язычеству. Боги Севера ещё внушают определённое почтение, а греческие... герои мультяшек и детских книг. Не религия — игра. Не Боги — куклы.

Для прививки от подобных суждений очень хорошо эссе Артура Мейчена «Язычество» или тот же «Спартак»

И, само собой разумеется, что это «прекрасное детство человечества» не могло сколь-нибудь долго сопротивляться натиску христианства.

Христианская литература смотрит на дело ещё проще. Идолопоклонство — это скорее ничто, чем нечто, «мерзость запустения», которую мы часто поминаем всуе, на самом деле — библейское обозначение языческих Богов. Тьма — отсутствие света. Переход от язычества к христианству — переход от тьмы к свету в комнате, где зажгли лампу.

Но источники свидетельствуют об ином. В житиях византийских святых тема диспута с язычниками остаётся актуальной до VIII века. На самих Балканах язычники держались до конца IX века, когда город Майна с округой на Пелопоннесе был захвачен войсками Льва VI Мудрого.

Так погиб последний очаг античной религии и культуры. Нужно заметить, что речь здесь именно о последовательных, сознательных, откровенных язычниках. Двоеверие, включение в православный культ остатков древней веры, жило много дольше. Ещё в начале ХХ века путешественники видели в греческих деревнях статуи античных Богинь с явными признаками почитания. Деревенский священник (!) на расспросы иноземцев отвечал: это-де «святая Дамитра» (в православных святцах, понятно, не отмеченная).

И всё это в сердце православной Византии! Стоит заметить, что апостол Павел проповедовал в Греции в I веке, а превращение христианства в государственную религию и запрет языческих культов произошли в IV.

Крым же в этом отношении — особенное место. Со времён Александра Македонского там действуют хорошо организованные братства-фиасы, своего рода языческие церкви. Святыни этих братств и их обряды сплошь и рядом были тайными, а это вырабатывало навыки конспирации.

Особенно же отличались железной дисциплиной почитатели персидского Бога Света — Митры. Организованность митраистов объясняется просто: большинство «прихожан» персидского Бога были солдатами и офицерами армии Рима. Митра был Богом воинов, Богом легионов.

Что до конспирации — учёные до сих пор гадают, в чём же состояло учение митраистов, и какие у них были обряды. Культ процветал во всей мировой державе, от Египта и Сирии до Британии и Рейна, а мы знаем о нём очень, очень мало.

Хотя в Херсонесе не найдено митраистских святынь, но… под Херсонесом стоял легион. Легион — и без Бога Легионов, Митры Непобедимого? Кстати, отец Калокира — стратиг. Представитель местной военной знати.

А сам Херсонес — глушь. Место ссылки. Ищейки церкви и империи досюда добирались нечасто. А если добирались, то не усердствовали. Глушь. Горы. Места дикие. Недолго и сгинуть безвестно чересчур ретивому фискалу.

Я не могу доказать, что так — было. Но доказать, что могло быть, я, надеюсь, смог.

Им нечего было терять. Их культ угасал, передаваясь внутри семей. Воины, они гибли в стычках, и кто-то мог не успеть посвятить сыновей, кто-то — вообще не оставить мужского потомства. В христианской империи нечего было и думать о вербовке новых преданных Светозарного Митры.

Первый же кандидат мог стать доносчиком и погубить Братство. Не было будущего. Не было надежды. Была лишь слепая верность солдат, обороняющих последнюю крепость в захваченной врагом стране. «Боги погибли, и ничего не осталось Риму, кроме чести и холодной отваги отчаяния» — Г. К. Честертон писал это про Пунические войны.

Но это — и про них, про последние осколки Рима под ногами торжествующего нового Карфагена, коварно укравшего речь, гордые имперские символы, само имя своего врага.

Что почувствовали они, когда на севере заполыхала нежданная заря? Не мне передать это. Не сам ли Непобедимый, сокрушитель кривды и тьмы сошёл для них на землю в облике северного варвара?

Не знаю. Но могу предположить, что шепнул в ненайденном херсонесском митреуме отец-стратиг своему сыну сквозь холст и дерево ритуальных масок.

«Esse delendam!».

Святослав, царь болгарам

И ждут окованные братья,
Когда же зов услышат твой,
Когда же крылья, как объятья,
Прострёшь над слабой их главой.

И час придёт: окрепнут крылья,
Младые когти подрастут,
Вскричат орлы и цепь насилья
Железным клювом разорвут.

Вставайте, славянские братья —
Болгарин, и серб, и хорват.
Скорее друг к другу в объятья,
Скорей за отцовский булат!

А.С. Хомяков «Орёл»

Колчан Кубрата

То брат вызывал на заклание брата,
Чтоб вырвать у брата глаза!

Сергей Калугин «Nigredo»

Какой же была в те далёкие поры Болгария? Начнём наш рассказ с легенды.

В степях между Доном и Кубанью кочевало племя болгар. Правил им верховный хан — «хан сюбиги» — по имени Кубрат. Входило в то племя немало родов разной крови и языка, а оттого, хоть говорили болгары на тюркском наречии, но имена у них были всё больше древние, сарматские.

Встречались и другие — Гостун, Безмер, Телец. Видно, ещё на Дону покумились степняки-болгары со славянами.

Перед смертью Кубрат собрал своих сыновей и приказал попытать силу — взяв стрелы из его колчана, переломить весь пучок разом. Даже у старшего сына, силача Батбая, ничего не вышло.

Усмехнулся старик, и, вынимая из колчана по одной стреле, стал ломать их своими дрожащими морщинистыми руками. А потом сказал сыновьям: «Вы, сыновья — стрелы в моём колчане. Пока вы вместе, вы сильны, сильно наше племя. Держитесь вместе, чтоб не переломали вас, как эти стрелы».

Но сыновья со временем забыли завет Кубрата. Порознь ходили их кочевья в степи, с людьми разных племён завели они дружбу. И когда родичи-соперники, хазары, нагрянули из-за Кубани в их земли, сбылось пророчество старого хана — по одиночке были разгромлены сыновья.

Батбай со своими людьми остался на родине, платить дань кагану. Его народ стал прародителем чёрных хазар, ставших цепными псами каганата и вместе с ним сгинувших.

Брат Батбая, Аспарух, ушёл на Запад. В 678 году он подошёл к Дунаю, где изнемогали в неравной борьбе с двумя могучими врагами — Аварским каганатом и Византией балканские славяне.

Авары на завоёванных землях измывались над покорёнными славянами, женщин из племени дулебов заставляли возить их в телегах, запрягая их вместо волов или лошадей. Зимовали в славянских селениях, распоряжаясь добром славян и их женщинами будто своими. Спустя сто лет, когда моравская держава князя Само переломит хребет каганату, озверевшие данники попросту вырежут авар-обров.

И останется от жестоких кочевников лишь поговорка, попавшая в русские летописи: «погибоша аки обре». То есть сгинули бесследно, не оставив ни потомства, ни доброй памяти.

К чести Аспаруха, он не кинулся «благоразумно» поддерживать сильных, затаптывать упавших. Он встал на сторону славянской державы «Семь Племён», заключил со славянской знатью союз — и вскоре изгнал с нижнего Дуная и авар и византийских захватчиков. Своим столичным станом он сделал славянский городок Плиска, рядом поселились его соплеменники.

Впрочем, и славян болгары с места не сживали. Помнил молодой Аспарух завет отца -держаться вместе, и теперь — лучше поздно, чем никогда, не на прежней родине, так на новой — был полон решимости выполнить его, не давать больше врагам ломать стрелы Кубрата поодиночке.

В 680 году Аспарух разгромил войска и флот Константина IV. А через год был заключён почётный мир с империей и возникло Болгарское государство. Византия, однако, не оставила попыток подчинить его. Девять страшных походов предприняли Царьградские императоры против Болгарии.

Под этими ударами, в горниле постоянной войны с общими врагами — обрами и империей — всё ближе становились болгары и славяне. Вдали от родных степей болгары волей или неволей учились новому для себя оседлому быту, сельскому и городскому, перенимая у славян навыки, ремесла, язык. Особенно крепким стало это единство при Круме, которого чаще звали князем, чем ханом.

Когда в 811 году Крум отправился в поход на аваров, император Никифор I вторгся в Болгарию, внезапным налётом взял и разорил Плиску. Отяжелевшее от добычи византийское войско поползло назад, но в горных ущельях было настигнуто стремительно вернувшимся Крумом.

Ромеи были разгромлены, император Никифор I попал в плен и был казнён. Из его черепа сделали чашу и Крум пил из неё на победном пиру, чествуя своих союзников — славянских князей. В Константинополь Крум посылал послом тоже славянина — Драгомира.

Крепко держал он в руке стрелы Кубратова колчана, не позволяя рассыпаться в разные стороны. Впрочем, Крум и бежавшую из столицы врага опальную знать привечал, требуя лишь одного — отказа от христианства. Христиан Крум не терпел.

Грозный князь наносил ромеям поражение за поражением, приносил жертвы Богам под стенами вражеских городов, взял Девельт, Месемврию, Адрианополь. Над Константинополем нависла угроза осады.

Во Втором Риме появилась поговорка — «сделаться добычей мисян», то есть быть уничтоженным, разбитым дотла, что-то вроде нашего «как Мамай прошёл». Мисянами греки звали жителей Болгарии, располагавшейся на месте древней римской провинции Мисия.

Но в 814 году Крум, нестарый и крепкий человек, внезапно умирает под стенами вражеской столицы. Для его сына Омуртага смерть отца, по видимому, не была загадкой. Крум не терпел христиан, но не преследовал их — как Святослав в Киеве.

Омуртаг, едва взойдя на престол, начал на них яростные гонения. Уж не убийц ли своего отца истреблял молодой князь?

Как и отец, Омуртаг не только боролся с христианством, но и мирволил славянской знати. Славянками, видимо, были и его жёны, иначе отчего среди имён его сыновей нет ни одного неславянского? Звали их Нравота Воин, Звеница и Маломир.

Любопытен также новый титул Омуртага — «от Бога князь». Явно подразумевался не Христос!

Неприятие христианства Омуртаг внушил своему наследнику Маломиру. Тот даже казнил брата Нравоту зато, что тот крестился. Понимал Маломир, что нужно держаться вместе, держать в пучке все стрелы из колчана Кубрата.

А как это сделать, если часть болгар почитает себя «богоизбранным народом», «новым Израилем», а остальных сородичей, в том числе собственных предков, да и его, государя Маломира, считает погаными язычниками, псами? Но наследник Маломира, Пресиян, стал к ним гораздо терпимее и даже позволил строить монастыри.

Христиане немедленно «отблагодарили» Болгарию за терпимость. При следующем князе, Борисе, на земли Болгарии вторгся наш старый знакомый, цесарь-богохульник Михаил III. Организатор «всепьянейшего собора» вовсе не был хорошим полководцем.

Однако он достиг успехов, каких византийские войска давно уже не видели в Болгарии. Войско болгар было разгромлено, крепости пали, князь попал в плен.

Летописцы Восточного Рима не скрывают, что причиной ошеломительных успехов Михаила стали болгарские христиане. Эта «пятая колонна» поставляла вражеской армии разведчиков и проводников, изнутри открывала перед ромеями городские ворота. Разделённые новой верой, ломались болгары, ломались стрелы Кубрата.

Победитель предложил Борису мир, и даже возвращения пограничной крепости Загоры на условии крещения самого князя и всей страны. Византийские стратеги важно толковали Борису о мощи христовой, пособившей им в этом походе. Монахи показывали изображения Страшного Суда и твердили, что до него осталось сто с небольшим лет.

Князь принял условия захватчиков. Он даже поменял столицу в государстве, переехав из «языческой» Плиски в Преславу, расположенную ближе к Византии и, по-видимому, населённую немалым количеством христиан.

К чести Бориса будь сказано, он не стал строить новую столицу посреди болот на фундаменте из болгарских костей, а просто перенёс её в уже существующий город.

О том, какими способами князь-отступник, нарекшийся вскоре царём, обращал свой народ в новую веру, лучше всего говорит его переписка с папой римским, Николаем I. Напомню, читатель, что церковь в те времена была ещё едина, не делясь на католическую и православную.

Римский папа в глазах восточных христиан не только был вполне достойным священнослужителем — «Табель о рангах», составленная Рождённым в Пурпуре, наделяет его званием «лучшего друга» императоров Второго Рима и определяет ему место за пиршественным столом справа от цесаря.

Патриарх Константинопольский, согласно тому же документу, должен был сидеть слева от царствующей четы. Любопытно, состоялся ли в Константинополе хоть один обед, на котором «лучший друг» занимал положенное ему место?

Итак, слово Николаю I:

«Вы сообщаете нам, что крестили своих подданных, вопреки их согласию, вследствие чего возник мятеж, угрожавший вашей жизни. Хвала вам, ибо вы поддержали ваш авторитет, приказав убить негодных овец, отказавшихся войти в овчарню; вы ничуть не погрешили, проявив столь священную жестокость; напротив, хвала вам, ибо вы уничтожили врагов, не пожелавших войти в лоно апостольской церкви, тем самым вы открыли царство небесное народам, подвластным вам.

Да не убоится царь совершать убийства, если они могут держать его подданных в повиновении или подчинить их вере христианской! Бог вознаградит его за грехи в этом мире и в жизни вечной».

Папа лишь слегка пожурил Бориса, что в истреблённых им 52 знатных семействах, отказавшихся предать Богов, он не пощадил грудных младенцев.

Ведь они могли вырасти христианами… ну да ладно, всё простительно, что делается «из ревности к христианской вере». Да что там чужие дети — собственного сына, Владимира, отказавшегося разделить с отцом отречение от веры предков, отступник ослепил и бросил в тюрьму.

Читатель, когда вам на глаза или на слух попадется очередная благоглупость, что, мол, только злые католики творили насилие и навязывали свою религию, а восточные-де христиане действовали исключительно кроткой проповедью; что славяне-де по какому-то духовному сродству охотно принимали православие — очень вас прошу, вспомните княжича Владимира.

Вспомните того, кто предпочёл сменить дворцовые покои на сырую темницу, но не променять веру праотцев на византийскую, кто предпочёл навсегда расстаться с дневным светом, но не с родной верой. И 52 семейства безымянных мучеников-болгар.

Однако, невзирая на зверства Бориса, многие болгары продолжали держаться религии предков. Так, житие Георгия Святогорского упоминает «болгар, именующихся славянами», почитающих — в 1056 году — каменный истукан некоей Богини.

«Солнце и дождь, и всякое благо даётся нам от Неё, которая имеет власть даровать смерть и жизнь кому пожелает», говорили люди, чьи предки пронесли свою веру через кровавую баню Борисова крещения, «освободительную» резню Цимисхия и кошмары византийской оккупации времён Болгаробойцы.