Франсуа рабле и книга м. бахтина 8 страница
История Анны Карениной идет рядом с историей Левина и Кити; это несколько семейств — Облонские, Каренины, Вронские, Львовы, Левины.
Левин хороший хозяин: он знает, что, продавая лес, надо считать деревья. Он, как все дворяне, едет на дво-
рянские выборы, и хотя и не лишен некоторых чудачеств, но человек своего времени, своего общества.
Но он человек того времени, в котором все переворотилось и никак не может уложиться.
Таким человеком был Толстой, который каким-то образом связан с Левиным, хотя, конечно, история Левина — это не мемуары Толстого.
Толстой хороший хозяин. Когда у него рождались дочери, он покупал имение с маленьким лесом, с расчетом, что, пока дочка дорастет до времени, когда ее надо выдавать замуж, лес по крайней мере удвоится в своей цене, потому что лес растет, если его не вырубать.
Но Толстой тоже человек не на своем месте, хотя он приобретает землю, хвастается своим умением хозяйничать перед другим хозяином — Фетом.
В те годы, когда «Анна Каренина» только была задумана, вернее, тогда, когда только осознана была катастрофа женщины, потерявшей свое место в обществе, может быть, тогда, когда Толстой в сарае около железной дороги увидал женщину, бросившуюся под поезд, Толстой писал Фету в 1869 году благополучное письмо: «...решил окончательно свою поездку в Пензенскую губернию для осмотра имения, которое я намереваюсь купить в тамошней глуши» 1.
Он искал имение, в котором стоимость леса покрыла бы стоимость всей покупки, и такого имения, рядом с которым жили бы мужики с нищенским наделом. Они должны были бы работать потом за любую плату.
Но рядом с этим благополучием уже существовала катастрофа, она уже созревала, но казалась безумной.
4 сентября 1869 года Толстой пишет жене, что он ночевал в Арзамасе очень усталый, у него ничего не болело: «Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал. Подробности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного мучительного чувства я никогда не испытывал, и никому не дай бог испытать» 2.
Этот ужас Толстой впоследствии описал в «Записках сумасшедшего». Упомянута Пензенская губерния и то, как герой «...искал такого дурака, который бы не знал толку, и раз мне показалось, что я нашел такого. Имение с большими лесами продавалось в Пензенской губернии...
1 Л. Н. Толстой, т. 61, с. 219.
2 Там же, с. 167.
выходило, что продавец именно такой дурак, и леса окупят ценность имения» 1.
Покупатель едет, с ним его слуга Сергей — очевидно, Сергей Арбузов. Комната, которая досталась путнику, маленькая. «Как, я помню, мучительно мне было, что комнатка эта была именно квадратная».
Человек чувствует всем существом «...потребность, право на жизнь и вместе с тем совершающуюся смерть»2.
Все написано отрывисто, точно и неожиданно для Толстого. «Я нашел подсвечник медный с свечой обгоревшей и зажег ее. Красный огонь свечи и размер ее, немного меньше подсвечника, все говорило то же» 3.
«...все тот же ужас красный, белый, квадратный».
Вот именно так умирает Анна Каренина. Она попадает в поток воспоминаний, фиксирует отдельные черты, чувствует каждое свое движение, помнит, что у нее на руке красный мешочек, чувствует, что спускается по ступенькам платформы легкими шагами и бросается под поезд: «Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».
Так кончается роман, начатый эпиграфом из Библии об отмщении.
Что запрещено? Что подлежит каре?
Анна Каренина изменила мужу и любила другого; она наказана в романе.
Левин — верный муж, хороший семьянин, но он в конце романа находится в состоянии, близком к отчаянию.
Толстой, который сам создал обе линии романа, тоже боится смерти; он рассказывает об «арзамасском ужасе», о страшной квадратной комнате и о догорающей свече.
Страх и ощущение грядущего возмездия лежат вне событий романа.
Б. Эйхенбаум думал, что образ догорающей свечи, увиденный Толстым, — это стихотворный образ.
Скорее, это ощущение Толстого — «арзамасский ужас».
Роман полон реальными ужасами.
Гибнет только несчастная Анна, но ужас испытывали и Левин, и человек, считающий, что путь, проложенный
1 Л. Н. Толстой, т. 26, с. 468.
2 Там же, с. 469.
3 Там же, с. 470.
им для Левина, прямой путь.
Сам Толстой в наследственной Ясной Поляне — человек не на своем месте.
Он не любил Шекспира и не замечает слов Гамлета, что время «вывихнуло сустав». Жизнь идет, хромая.
Читатель скажет: но герой в романе — это типичный человек в типичных обстоятельствах; но для человека типично несчастье.
Это правильно и в фольклоре, и в романе, где в перспективе времени все обстоятельства кажутся кристаллически ясными.
Но герой сказки, как только что мы видали, обиженный человек, младший сын, изгнанная дочка, изгнанная жена.
Пеплом горечи посыпаны герои фольклора, посолены солью тяжелых путей — морских путей.
Типический человек в типичных обстоятельствах — это человек несчастливый, рожденный в эпохи перелома укладов, — человек, ощущающий потерю места, которое как будто должно быть за ним.
Герой — обычно человек, ищущий свое место, потому что само человечество изменяется, ищет свое место, хочет стать самим собой, преодолеть во имя того, что он считает поэтическим, справедливым, то, что потом называли прозой жизни.
Герои — это люди на переломах истории; в них человечество осознает свое изменение, и не будет построена никакая структура романа, пока она не вберет в себя движения истории, перелома отношений; распад времен — ступени истории.
Поэт — человек не на своем месте; на полпути земного бытия через «Ад», «Чистилище» к бледному «Раю» пришел Данте, пересматривая прошлое, переворачивая, преодолевая круги ада.
Преодоление прошлого есть у больших и у малых — есть у всех.
Прошлое преодолевается, как близкое, как семья, и, как сказано в Библии у пророка Михея (гл. 7, стих 6-й): «Ибо сын позорит отца, дочь восстает против матери, невестка — против свекрови своей; враги человеку — домашние его».
Из старого, потерявшего симметрию благодаря пристройкам, дома уходит Лев Толстой от сыновей, дочерей, жены, невесток.
Он пробовал дорогу из дома в повестях и романах. Пересматривал дворянские родословные и искал для своего бегства попутчиков.
Толстой прощается с прошлым в «Казаках» (1852 — 1863), в романах «Труждающиеся и обремененные» и «Декабристы» (1879 — 1884), в «Записках сумасшедшего» (1884), в «Отце Сергии» (1890 — 1898), в «Живом трупе» (1900). Он хочет бежать из своего дома так, как Хаджи-Мурат убежал от Шамиля, хотя у Шамиля и остаются заложники (1896 — 1904). Он описывает бегство Александра I в «Посмертных записках старца Федора Кузьмина» (1905) и бегство зажиточного мужика Корнея Васильева в том же году.
В 1910 году он убежал сам.
Но мне скажут, что я взял неустроенного человека, живущего в стране, в которой назревала революция.
Применимо ли это к героям Бальзака?
Бальзак как будто хочет делать все то, что делают преуспевающие люди, но ведь он не преуспевает. Чем объясняются его неудачи? Неужели это только случайность?
Сам Бальзак все делал как будто правильно; он был выше своего времени и как бы вне своего времени, впереди своего времени. Он скупал землю на окраинах Парижа, строил новые типографии. Он был из тех, кто знал, что время изменяется и уже воплощается это изменение в людях. Но его сознание было как птица, которая летит впереди своего времени. И этот знаменитый писатель со знаменитой тростью, со знаменитыми романами, с прекрасными костюмами был человеком не своего времени, неудачником, видящим то, что другие не видят.
К. Маркс говорил, что не изобретатели и не предприниматели, которые создают первые предприятия во имя новых изобретений, — не они становятся богачами. Богачами становятся люди, которые наследуют вдовствующие предприятия.
Это тоже участники движения, это вторая колонна победителей, идущая за первой колонной.
Построение сказок, романов, повестей, развязки драм традиционны, как будто неподвижны, а сознание движется, движется путем Дон Кихота и практического Бальзака, который не забыл одворянить свою фамилию.
Прожектеры, путешественники, люди революции, женщины, уходящие от своих мужей, действуют по разным
причинам. Новые страны привлекательны, старые земли испаханы, старые машины перестают приносить прибыль, старая нравственность износилась, хотя правила ее кажутся непреодолимыми. Но сменятся машины, сменятся строи, сменится семья, и не будут соединять руки брачующихся священники в церкви.
Движется в противоречиях, в подъеме, в ощутимости смен, в смене строев, в смене функций прежде созданных обрядов и построений человечество. Движется человечество, и изменяется сознание. История литературы — это запись смен сознания. В смене сознаний мы видим сотворение мира.
Человек ищет свое место.
Как оценивает Бальзака и его героев Маркс?
«Выше всех романистов он ставил Сервантеса и Бальзака; в «Дон Кихоте» он видел эпос вымиравшего рыцарства, добродетели которого в только что народившемся мире буржуазии стали чудачествами и вызывали насмешки. Бальзака он ставил так высоко, что собирался написать исследование о его крупнейшем произведении «Человеческая комедия», как только окончит свое сочинение по политической экономии. Бальзак был не только историком... своего времени, но также творчески предвосхитил те фигуры, которые при Луи-Филиппе находились еще в зародышевом состоянии и только после смерти Бальзака, при Наполеоне III, достигли полного развития» 1.
Я не настаиваю на универсальности этого определения, но наблюдение считаю существенно важным.
ЧЕЛОВЕК КАК ОДНА ИЗ ОСНОВ СЮЖЕТА
Можно было бы начать так: о сюжете как о способе исследования человека.
«Анну Каренину» Толстой начал так: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Счастливые семьи не имеют истории, вернее, их история не обнаружена, без трудности жизни нет. Несчастливые принуждены узнавать причину несчастья.
Человек добивается счастья. Счастье — не покой, а качество сознания. Счастливые люди кинетичны, они устой-
1 Поль Лафарг. Воспоминания о Марксе. — В кн.: «Воспоминания о Марксе и Энгельсе». М., Госполитиздат, 1956, с. 64 — 65.
чивы; но у них есть только пребывание, а не история. Авель был пастырем овец, Каин земледельцем.
Каин принес в жертву богу «...от плодов земли», Авель «принес от первородных стада своего». Господь принял дар Авеля и не принял дар Каина.
В живописи это часто изображалось так, что дым от костра Авеля подымается вверх, а от костра Каина стелется по земле. Возникает конфликт: «И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? И отчего поникло лицо твое?
Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (кн. Бытия, гл. 4).
Конфликт отмечен, и отмечено то, что считается виной Каина: его раздражение на брата. Конфликт разрешается убийством.
Пока Иосифа не выделял среди его братьев Иаков, конфликта не было. Конфликт нарастал незаметно; он подчеркнут вещими снами Иосифа и поддержан тем, что Иосиф один среди братьев получил богатую разноцветную одежду.
Пока Ахиллес сражался вместе с другими воинами, у него была слава, были удачи, но столкновения греков и троянцев еще не стали материалом для эпопеи. Когда Агамемнон отнял у Ахиллеса прекрасную пленницу, а герой не нашел в себе силы на прямой удар и сдержался, когда он перестал сражаться на стороне ахейцев, тогда только заколебалась стрелка весов и чаши победы пошли то одна, то другая вверх: и тогда — начался эпос.
«Илиада» написана о том, что произошло, когда Ахиллес перестал сражаться, как он сперва потерял при этом друга, а потом сразился, мстя за друга, уже зная, что это погубит его самого.
Пока Одиссей не прогневил богов, пока Посейдон не преградил ему пути домой, не было материала для создания эпопеи, — истории человека, который не может вернуться домой.
Он в конце возвращается в виде нищего и нищим попадает на пир.
На пиру пируют женихи — соперники между собой, но прежде всего соперники мужа, еще живого.
Александр Веселовский на множестве страниц перечислил случаи воплощения этой, как будто невозможной, ситуации — муж на свадьбе своей жены.
Эта ситуация попала в перечисления сказочных сюжетов П. Андреева и в примечания к сказкам братьев Гримм.
Так сидит на земле нищий Одиссей среди женихов-соперников, ложных богатырей, которые не могут натянуть его лук, заставить зазвучать тетиву.
Так сидит на свадьбе своей жены с Алешей Поповичем Добрыня, неузнанным.
Человек не на своем месте, человек с нарушенным положением, человек восстающий, переделывающий — герой эпоса и романа.
Бог Прометей нарушил верность богам, обучил разводить огонь людей, изменил способ жертвоприношения. Он вышел из сонма блаженных и перешел в строй другой и за это прикован к скале, за это его терзает орел, и поэтому существует драма.
Неузнанный наследник возвращается в дом, где место его занято, он борется за восстановление своего места, и эта история происходит то в Греции с Орестом, то в Дании с Гамлетом, то в России.
У Чехова в «Чайке» Треплев, писатель-новатор, лишен места в своей семье; его мать живет с удачливым и ничтожным Тригориным. Треплеву хуже, чем Гамлету: его Офелия — Нина Заречная — влюблена в того же Тригорина.
Как Гамлет у Шекспира, Треплев создает «сцену на сцене», но новатор осмеян в имении своей матери, так, как были осмеяны в Александрийском театре Чехов и Комиссаржевская.
Человек не на своем месте, человек, не могущий осуществить себя, борющийся за свою человечность, за свою полноценность, за место в истории, — это тема искусства. Это вечный конфликт.
Искусство показывает неузнавание нового и через неузнавание приходит к узнаванию. Сын сражается с отцом, и только в последний момент отец узнает своего сына.
В «Чайке» претендент на право жить не признан и погибает; впрочем, погибает и Гамлет.
Лишенные царства принцы — Орест, Гамлет и молодой принц в «Принце и нищем» Марка Твена — обычные герои искусства, потому что они видят не так, как видят люди, скованные привычностью.
Искусство подымает жизнь, освобождает жизнь, пересматривает жизнь, потому что я принц и его двойник видят истину, а не мнимость.
Незаконнорожденным является Кандид Вольтера, и Том Джонс Филдинга, и Оливер Твист Диккенса. Давид Копперфилд рожден законно, но появился после смерти отца, и его бедное царство — коттедж, который называют «Грачи», похищен человеком с бакенбардами, отчимом Мортоном.
Да, грачей не было. Отцу показалось, что в этом месте должны быть грачи, и все было призрачным.
Но, добиваясь справедливости, люди добиваются истины, потому что истина не призрак, а будущее.
Люди, объявленные покойниками, в романах Диккенса живут в доме своих нареченных невест неузнанными и добиваются руки той, которая сперва их не любит.
Человек не на своем месте, горожанин, может быть сноб, очень молодой разочарованный человек отверг девушку, которая его полюбила, а потом полюбил чужую жену, ту самую девушку, которая теперь замужем за безымянным генералом.
Человечество в пути, и потому человек не на своем месте путешественник, открыватель, Робинзон на необитаемом острове, заново создающий все элементы человеческой культуры; князь Мышкин, осенью едущий в плаще, полубезумный; обманутый отцом Дмитрий Карамазов; или карьерист Растиньяк — все они герои, нарушающие обычное. В искусстве обычное становится видимым и ощущаемым, разрушенным, осмеянным, преодоленным.
Для мира прошлого типичный человек на типичном месте — был Чаадаев, объявленный сумасшедшим.
Гоголь мечтал о служебной карьере для того, чтобы перестроить мир, в котором именно для него, для Гоголя, не было места.
Это помещик Толстой, всю жизнь строящий хозяйство и мечтающий о бегстве из дома. Герои его также уходили, искали другого места в мире; пытались стать казаками; были счастливы в плену, когда порох им казался вкуснее соли; становились столь нетребовательными, что находили, что вши греют тело, как сказал Пьер Безухов — один из многих незаконнорожденных героев романов.
Поиск своего места в мире, перестройка мира для себя, война, любовные несчастья и мнимые благополучные концы — вот биография старой истории литературы и биография ее героев.
Этому поиску долго не было конца, а повод для по-
иска и попытки преодолеть прозу жизни, о которой говорил Гегель, были бесконечны.
Великий комедиограф новой комедии (конец IV века) Менандр стал учителем Плавта, Теренция, Мольера и всей европейской комедии. Великий мастер Менандр писал как будто похожие друг на друга пьесы; основы его пьес похожи друг на друга, как кристаллы, хотя мы уже имеем сейчас шестнадцать неполных его произведений.
В основе всех его комедий лежали три мотива: мотив насилия, мотив подбрасывания ребенка и узнавание его родителями.
Люди были не на своем месте, но выйти из своего положения они могли только путем нового опознания, перенесения в другой ряд существ.
Но так как до опознания они существовали как люди непривилегированные, то сам первоначальный их показ был скрытым протестом.
Но мы начнем не с греческой трагедии, не с комедии Менандра, а с фольклора.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ «ЧЕЛОВЕК НЕ НА СВОЕМ МЕСТЕ» И НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПЕПЛЕ
Сейчас собрано такое количество сказок, что для того, чтобы разобраться в них, не хватает ни памяти, ни картотеки. Надо было заводить большую кибернетическую машину, но какое задание дать ей?
Конечно, не сказки в этом виноваты, всех помнить не надо, их надо прочесть, проверить, сопоставляя друг с другом. Но для меня, как для писателя, а не представителя академической науки, идеалом работы является такая, в которой человек, налив стакан из бочки, дал обобщение по образцу.
Знание равно предвидению. Факты, умножаясь, расползаются не только потому, что силы науки все время растут, но и потому, что они трудно сводимы. Похожи герои волшебных сказок стран, чрезвычайно отдаленных друг от друга, время тоже как будто мало меняет сказки, а сказка живет в чтении и театре.
В книге Е. М. Мелетинского «Герой волшебной сказки» 1, в отличие от многих других, даны обобщения. Много их в главе «Низкий» герой волшебной сказки».
1 Е. М. Мелетинский. Герой волшебной сказки. М., Изд-во восточной литературы, 1958.
Устанавливается, что в волшебной сказке есть два типа героев. Один — герой благородного происхождения, например Иван-Царевич; другой — низкий, «не подающий надежд». Термин «не подающий надежд», кажется, создан самим Е. Мелетинским.
Низкий герой живет в грязи. Часто он младший сын, часто сирота, он может происходить от животного. Он некрасив и очень часто плешив.
Особенно плешивость героя подчеркивается на Востоке.
Плешивый герой в результате становится героем удачливым. О нем в каракалпакском эпосе «Сорок девушек» создана целая эпопея.
Должен напомнить имя еще одного плешивого героя, который не упомянут Мелетинским. Это пророк Елисей. Он был не только плешив, но и обидчив.
Когда он проходил однажды мимо селения, то дети стали дразнить его: «Иди, плешивый! Иди, плешивый!» Пророк разгневался: «Он оглянулся и увидел их, и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса, и растерзали из них сорок два ребенка» (Библия, четвертая книга Царств, гл. 2).
Напоминание о плеши — тяжелое оскорбление. Униженный может возвыситься только в сказке и отомстить так страшно, как это сделал Елисей.
Низкий герой как бы не причастен к семейному очагу. Он живет в теплом мусоре — в пепле.
Отсюда имя героини знакомой сказки — Золушка. Герой азербайджанской сказки катается в золе.
Рядом с Золушкой существует «запечник» — его зовут «попелов», он лежит на печи; в карело-финской сказке он пересыпает пепел.
Пепел и остывающая чужая печь — древнейшие жилища униженных.
В старой Бухаре бродяги, на долю которых доставалось исполнение казней и одежда замученных, грелись в остывающих печах бань. Здание бани было рядом с площадью, на которой происходили казни. Было это в начале нашего века. Об этом рассказывал Садриддин Айни.
Пепел — мусор огня. Пепел — знак унижения. Отсю-
1 Е. М. Мелетинский. Герой волшебной сказки, с. 214, 218, 223.
да, по моему мнению, обычай в знак последней скорби, отчаяния посыпать голову пеплом.
В книге Бытия Авраам говорил: «я, прах и пепел». В книге Иова страдалец сел в пепел. В псалмах псалмопевец (псалом 101) говорит: «Я ем пепел как хлеб». Иезекииль посыпал пеплом голову, и пророк в стихах Лермонтова сказал:
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий.
Это образ, постоянно возникающий. Этот образ родился и там и тогда, когда человека не пускали к огню и он грелся у горы выметенного пепла.
Объяснений такого выбора мест много: распадение первобытного коммунизма, распадение родовых связей, так называемый минорат — наследование имущества младшим, что долго держалось, изменение семейных отношений и т. д.
Но разные причины приводили к одному положению, и сказки выбирают из разно возникшего одного и того же.
Поэтому поместим здесь плешивцев, паршивцев, сироток и золушек и гадких утят в разряд существ, живущих не на своем месте.
Трагичен Верду, который перед смертью попробовал ром и сказал «не нравится».
Это трагично, потому что больше ему уже ничего не придется пробовать в жизни. Нравится ему или не нравится что-нибудь — это неважно и только раскрывает трагичность положения человека, которого убьют через несколько минут, а ведет он себя так, как будто еще будет пробовать напитки.
Так подробно об этом говорю, потому что искусство существует только в конкретности, и за всеми сказочными приемами и томами романов, за общими местами романов и за всеми сюжетными ходами стоит рассказчик, человек, который говорит это как бы впервые и ведет вас по как бы знакомым путям, а в результате показывает вам новое.
Итак, человек не на своем месте — это обычный герой искусства.
Не устроен человек в старом мире.
Человек не на своем месте — это положение типичного человека в типичных обстоятельствах. И Вертер, и Дон Кихот, и даже Дон Жуан и Евгений Онегин — все
они несчастные люди и люди типичные, — потому что для старой нашей жизни самое типичное — горе.
Меня могут спросить: но разве Гамлет, принц Датский, — разве он не красавец и не великий фехтовальщик, мы же видели его на сцене — он настоящий принц. Отвечаем: да, он и красив, как Иосиф Прекрасный, и храбр, как Степан Разин.
Все равно он должен играть роль безумца и ходить по двору в спущенных чулках.
Герой, «не подающий надежд», — это князь Лев Николаевич Мышкин, больной падучей болезнью, тот, который стал потом идиотом. Он наследник большого состояния, но едет в конце ноября в вагоне одетым в толстый плащ с капюшоном и мерзнет.
Его будут называть в глаза идиотом, ему дадут пощечину, но, по замыслу Достоевского, он не смешной Дон Кихот, а носитель новой правды.
Герой, «не подающий надежд», — это мальчик, внук разорившегося красильщика, тряпичник, потом мойщик посуды на пароходе. Это документальный герой многих книг — Алексей Максимович Пешков. Это бездомный Маяковский, идущий по бесконечным Садовым улицам в Москве, а дома смотрят на него глазами сердитых собак.
Это тот человек, на которого никто не ставит ставку, который не связан с обыденными навыками, не связан с предрассудками своего времени, перерешает, но часто не находит новые решения старых споров.
Я уже напоминал вам о герое, которого вы хорошо знаете, — о бедном бродяге в костюме, снятом с чужого плеча, в ботинках не по ноге — о Чарли Чаплине, который всех побеждает. Он побеждает великанов, злодеев, делая их более добрыми, он всегда торжествует и всегда уходит. Он предвестник походов бедных в Америке.
Человек, едущий в автомобиле, но подбирающий окурки.
Он Колумб американской нищеты.
Актер всеми любимый. Играющий одну и ту же роль — человека не на своем месте, не в своем платье.
Очень часто герой-неудачник — дурак или дурачок. Он ленив, не хочет ничего делать. Эта тема очень хорошо развита в русской сказке, отчасти в арабской: вспомним Алладина.
В результате оказывается, что Иван-дурачок не лишен иронической хитрости. Он смел, иногда лукав и неистощим в своих усилиях, умело совершает подвиги, только как бы не замечает этих подвигов или не сразу умеет доказать свое авторство.
Некоторые черты героя — бывшего неудачника есть и в Илье Муромце, потому что Илья Муромец в детстве сидел на печке. Пребывание на печке, как бы вне жизни остальной избы, типично для дурака. Про глупость Ильи Муромца ничего не говорится, но он обладает другого рода неудачливостью: он сидел сиднем тридцать лет и три года, пока калики перехожие, зайдя в избу, не дали неудачнику волшебного питья могучей силы, которое потом пришлось даже отбавлять.
С низкими героями встречаешься всегда, когда читаешь сказки. У героя есть старшие братья, которые его презирают. В результате он их одолевает, несмотря на их хитрости и преступления.
Старшие обманывают героя, иногда убивают, но он воскресает и становится мужем царицы.
К перечислению неудачных, низких героев, «героев, не подающих надежд», я могу прибавить еще несколько. Дело в том, что я предлагаю рассматривать сказку не из доисторической древности, не возводить ее к первобытному обществу, а попробовать посмотреть на нее со стороны законов современного искусства, как бы перевернув бинокль.
В романах, пьесах, кинолентах узнаем старого сказочного героя-неудачника, который в результате совершает подвиги. Низкий, «не подающий надежд герой» обосновывается в своем бытии в разное время и в разных местах, в разное время по-разному. Мне кажется, что, при разнообразии причин явления, надо остановиться на причинах постоянства явления. Надо выяснять не только как явления определяются ситуацией, но и то, для чего она с таким постоянством выделяется из огромного запаса самых разнообразных явлений. Структуры искусства создаются и выбираются. Надо выяснять законы отбора. Решать не как, а для чего это закреплено.
Напоминаю еще, что высокий герой сказок — Иван-Царевич — в сказке показан в беде: в поиске похищенной невесты.
УЗНАВАНИЕ
Узнавание — мотив, который часто встречается в греческой трагедии. Человек оказывается не тем, каким его считали. Человек оказывается не в тех отношениях с Другими, как он сам полагал. Он вгляделся и оказался как бы заблудившимся.
В XIV главе «Поэтики» Аристотель пишет: «Поэтому исследуем, какие из событий оказываются страшными и какие жалкими. Необходимо, чтобы подобные действия совершались или друзьями между собой, или врагами, или людьми, относящимися друг к другу безразлично. Если враг заставляет страдать врага, то он не возбуждает сострадания, ни совершая свой поступок, ни готовясь к нему, разве только в силу самой сущности страдания; точно так же, если так поступают лица, относящиеся друг к другу безразлично. Но когда эти страдания возникают среди друзей, например, если брат убивает брата, или сын — отца, или мать — сына, или сын — мать, или же намереваются убить, или делают что-либо другое в этом роде, вот чего следует искать» в мифах1.
В данном случае миф обозначает предание, закрепленный случай. Слово миф может иметь и другое значение — сказание, речь, сущность действия.
Дальше Аристотель говорит: «...как выше сказано, трагедии вращаются в кругу немногих родов. Именно не путем искусства, не случайно поэты открыли такой способ обработки своих фабул: поэтому они поневоле наталкиваются на все подобные семьи, с которыми случились такого рода несчастия»2.
Таким образом, в комнатах из «немногих родов» начали встречаться многие трагики. А в результате опыта создается модель более или менее постоянная, модель действий, подходящих для трагедии. Модель эта избирательна, в нее входит не все, что может происходить в жизни, а то, что удобно для изображения в действии, то, что вызывает определенные эмоции.
Системы, отобранные из мифов, которые для автора были своего рода действительностью, становятся традицией, становятся разновидностью жанра. И в этой системе возникают способы изображения. Среди них мы сейчас разберем узнавание. Не только потому, что оно интересует нас
1 Аристотель. Об искусстве поэзии, с. 83 — 84.