Эй! Земля вызывает Морнинга! Вставай давай, ленивый круп! 8 страница

— Шшшш… Просто успокойтесь. Все будет хорошо. Вы, похоже, ужасно замерзли, мисс. Не знаю, где вы были, но теперь вы в безопасности. Шшш… расслабьтесь…

Я не говорила ничего. Я только лежала на месте, невесомая под касаниями ее целебной ласки. Когда я ощутила, как ее копыта тянут мои плечи, я уже оказались слишком уставшей, чтобы сопротивляться. Она подтянула меня, и я похромала бок о бок с ней, прислонив весь свой вес к ней, пока она осторожно вела меня через черный вход своего дома.

— Не спешите. Всему свое время. Все будет нормально. Мы вас сейчас высушим и разогреем. Никто в Понивилле не должен так страдать.

Я едва удерживала глаза открытыми, смутно улавливая деревянный паркет, белый линолеум, мягкие ковры, проплывающие внизу. Каждое мягкое касание казалось искристой вспышкой статики, проносящейся по иззубренным и обожженным воспоминаниям, что все еще тлели во мне. В голове сверкали яркие вспышки, освещая собой бледные лица закованных пони вокруг. Пляшущие волны воды в моем сознании постепенно приходили и уходили, затапливая собой лязгающие цепи и рокочущий гром.

Все это медленно растаяло, как горящая фотография или кошмарный сон, когда мое дрожащее тело обнял приятный жар. Меня привели на большую кухню, где стояло несколько печей, выстроившихся в ряд. Меня посадили по центру этого жарко натопленного места. Прежде, чем я успела рухнуть без сил, хозяйка бросилась к пуфу, который затем подтащила и расположила подо мной.

— Вот… посидите здесь, — произнесла тихо она. Боковым зрением я видела заботливую улыбку, с которой кобыла меня устраивала. — Я владею местной кондитерской. Ни единой ночи не проходит, когда я не пеку самые разные конфеты на следующий день. К счастью для вас, я включила эти духовки уже несколько часов назад. Они должны как раз уже достаточно разогреться, чтобы вам стало лучше. Забавно жизнь работает, а? Хихихихи.

Она прочистила горло и сделала несколько шагов назад.

— Только никуда не уходите, дорогая. Я скоро вернусь.

Я слышала ее голос, ее смех, ее цокающие копыта. Я даже не попыталась посмотреть на нее. Я неотрывно глядела в пламя с жалким безразличием на лице. Мои конечности отказывались не то что двигаться, но и даже вздрагивать. Я размышляла о том, как, должно быть, замечательно было бы растаять без следа в этих печах, отдать свое тело пламени священного горна. По крайней мере, я смогла бы тем самым избежать шанса встретиться с аликорном, не дать ей найти меня. Зачем еще существует в моей голове девятая элегия, если только не для того, чтобы дать ей возможность заклеймить мою душу? На какую глубину уходит эта яма страданий? Входила ли в это место сама Луна? Я побывала в промерзшем чистилище и вернулась назад. Что еще мне оставалось открыть? Какие еще кошмары может выдержать душа пони?

Я жаждала сгореть. Жаждала распасться в прах и сгинуть в небытие. Я жаждала хоть чего-то, чего угодно, кроме как остаться навсегда в Понивилле, обреченной на жизнь с этими кошмарными воспоминаниями и знанием, что единственный путь покончить с этим — это приобрести себе воспоминания новые, еще более смертельные. Там я видела бессчетное множество тел — множество истерзанных душ, прикованных к зияющей глотке вечности холода и ужаса. Мое место — не там. И все же после всего лишь одного случайного визита, я не могла более себе представить другого места, куда я, в итоге, обречена была бы попасть. Плач не отнесет меня никуда, кроме как туда.Реквием был бессмысленнен, насколько я понимала. Даже если я размечу девятую элегию и пройду до самого печального конца, какая истина откроется мне помимо тех ужасов, которых меня уже заставили переварить?

Никто не заслуживает знать того, что знаю я, видеть то, что видела я. Мне нужно прекратить появляться в городе. Мне нужно прекратить свое существование. Каждый раз, когда я пересекалась дорогами с этими невинными горожанами, я утаскивала их к порогу чего-то, что холоднее самой смерти. Элегии — это великая печать на дверях в хаотическую пустошь, и я была дверным проемом, что поддерживал собой эту преграду. Я была чем-то ужасным, презренной решеткой замерзших перепонок, злополучным проходом меж солнечным светом и криком. Девятая элегия только-только начала расцветать в моем сознании. У меня не было сил ее закончить. У меня не было сил более ни на что, кроме смерти.

Как раз когда меня терзали эти мысли, вернулась хозяйка, взявшая меня в дом, и принесла с собой охапку одеял, сложенных на спине. Земная пони замерла на мгновенье, едва вошла на кухню. Она вдумчиво прищурилась на меня, изучая взглядом промокшие пряди моей гривы. Спустя несколько секунд она прошла остальную часть пути, нас разделявшую.

— Что ж… судя по всему, вы определенно знали лучшие времена и места, — проворковала она. Она зашла ко мне сзади и обернула первое из множества одеял вокруг моих плеч. Его с трудом хватало на то, чтобы согревать меня, но вскоре я обнаружила, что она еще не закончила. Сделав еще несколько шагов, она вернулась с большой расческой на цилиндрическом креплении для копыта. — У вас же наверняка есть имя, да?

Я не ответила ничего. Я глядела в печи, и мое будущее таяло с каждым мгновеньем. Я с трудом замечала нежный звук ее голоса или сладкий аромат ванили, которым благоухала ее грива.

— Мммммм… Ну ладно, это не страшно, дорогая, — прошептала она. Ее тепло завладело моим затылком. Я осознала, что она сидит позади меня, держа меня за плечо одним копытом и расчесывая промокшие пряди моей гривы другим. — Вам не обязательно говорить. Просто лежите и расслабляйтесь. Я знаю, что иногда незнакомцам не стоит задавать слишком много вопросов.

Мои ноздри раздулись. Зажмурив глаза, я склонила устало голову, тогда как она продолжала водить гребнем по моей гриве. Изящество, с которым она распутывала узлы в перепутанных волосах, было положительно ангельским. Я не могла сопротивляться ей: часть меня слабела и увядала под ее касаниями. Я побывала в аду и вернулась назад, и, к моему удивлению, она действительно успокаивала меня.

С ее губ сорвался краткий смешок. Ее голос был столь же тепл и мягок, как и тепло, веющее из печей.

— У вас великолепная грива, я вам скажу. Я всегда мечтала о прямых волосах. Всю свою жизнь мне приходилось бороться с этими упорными кудрями. Но ваши — настоящий шелк. Представляю, как вы сводите жеребцов с ума там, откуда вы сюда приехали.

Она, должно быть, хотела, чтобы я засмеялась. Но я хотела только лишь свернуться где-нибудь клубком и плакать. Мои конечности перестали дрожать уже давно, но часть меня никогда более не сможет сидеть спокойно на месте. Я поерзала внутри толстовки, тогда как она продолжала свое ласкающее меня дело, выравнивая мне гриву, возвращая ей безукоризненный блеск. Ее движениям потребовалось немало минут, чтобы помочь мне осознать, что я окончательно забыла девятую элегию. Забыла еще до того, как она обрела возможность сформироваться в моей голове.

— Ну вот. Ну как, вам уже легче? — она остановилась и положила оба копыта мне на плечи, нежно сдавив сохнущую шкурку. Поначалу я растерялась, пытаясь понять, зачем она это делает, но потом услышала ее голос в паре с ободряющим прикосновением. — А теперь не стесняйтесь. Я не злюсь на вас за то, что вы пробрались ко мне в дом, дорогая. Я считаю, что жизнь не настолько ужасная штука, из-за которой надо держать свои болезненные переживания при себе. Итак, хотите мне рассказать, что вас сюда привело?

Я моргнула. Впервые за все время, что провела здесь, я повернула голову. Я посмотрела в ответ прямиком на нее, разинув рот. С губ моих сорвался всхлип:

— Я… — я сглотнула, затем всхлипнула снова. — Я упала… прямо у входа, снаружи, помните? И… и вы меня сюда принесли. Вы настаивали…

Она невинно улыбнулась мне, разглядывая меня яркими глазами, полными жизни.

— Неужели?

Я резко выдохнула. В горле моем застрял комок. Следом, мой голос пропищал:

— Вы… Вы забыли обо мне… — я содрогнулась, глядя взглядом, полным боли, в ее ангельское лицо. — Вы забыли, как я пришла сюда… и все равно… и в-все равно вы обо мне позаботились?

Кобыла улыбнулась, сверкнув зубами.

— И с чего мне вам отказывать? — ее копыто поглаживало локоны у моего рога. — Вы пони в нужде. Разве не это самое главное?

Мой рот задрожал. Ее образ исчез за туманной дымкой. Я крепко зажмурила глаза и опустила голову. Больше я ничего не могла сделать, чтоб не рухнуть без сознания на пол. Я думала, что я изодрала себе легкие криком и воем от ужаса, что мне довелось испытать, но я была неправа. Самое сладкое и нежное дыхание сохранилось еще для этого единственного золотого момента.

— Я не знаю, кто вы… — выдавила я. — И я не знаю, как вас зовут.

Я шмыгнула носом и простонала:

— Но я вас люблю.

Я склонилась к ней, даже не задумываясь об этом. Она тут же поймала меня. Я зарыдала слепо в ее объятьях.

— Я вас люблю так сильно, что х-хотела бы быть вашим другом. Я х-хотела бы быть другом для всех пони, — я скрипнула зубами, когда рыдания полились из моей глотки столь же свободно, сколь и слезы из глаз. Мне более не было холодно; я пылала. Это тепло не было тем таянием, которого я жаждала и ожидала, но радость все равно победоносно охватила меня. — Но я не могу б-быть другом всем пони. Я не могу себе этого п-позволить. Не могу. Я знаю, в-вы не поймете. Но я и не хочу, чтобы вы понимали…

— Шшшш… — внезапно она начала качать меня, как младенца, вытирая слезы насухо нежным касанием копыта, напевая мне в поникшие уши. — Может, что действительно важно, дорогая, это то, что вы понимаете.

Ее шкурка на ощупь была как чистейший шелк. Я ощущала движение ее мышц и понимала, что она улыбается, даже не смотря на нее.

— И нет ничего плохого в том, чтобы показать, что вы чувствуете.

И тогда я окончательно поддалась. Я показала ей, что я чувствую. Во всей своей залитой слезами рыдающей неказистости я продемонстрировала ей все. Она слушала меня, не разрывая своих бесконечных объятий, впитывая каждое мгновенье моих дрожащих стенаний, гладя мне гриву и качая меня, пока я не затихла, опустошив себя без остатка, избавившись от каждой кошмарной эмоции, что заполонили меня за пятнадцать месяцев ада. Она — все, о чем я только мечтала, теплая душа, что несла меня, что слушала всякий неразборчивый всхлип, который я только издавала, что держала меня и любила, как собственное дитя, когда я рухнула беззастенчиво в тени всех моих куда более крепких, но все равно разрушающихся масок. Я знала, что несу лишь мор ее маленькой невинной жизни. Я знала, что в течение нескольких часов я вновь окажусь странной бродягой, портящей воздух ее кухни своим меланхоличным дыханием. Внезапно все эти ужасные оковы судьбы потеряли всякое значение, ибо я вновь познакомилась с тем, что значит быть безумной пони, что значит падать счастливо под весом всякого зла и все равно называть это победой.

Я вновь познала, что есть любовь. Как и Твайлайт Спаркл в свое время, я умерла в объятьях пони и то, что восстало по ту сторону этого переживания, было уже душой, очищенной от боли, мук и страданий, так что я наконец-то осознала, какой же поистине щедрый дар я приносила Твайлайт каждый раз. С этим открытием следом смыло прочь и вину, и я уплыла в изнеможении по водам моего святого посвящения с улыбкой на губах.

Я проснулась посреди ее кухни на следующее утро. Я лежала на паре пуфов. Целых два одеяла было накинуто поверх моего тела. Жар от ряда печей стал невыносимым. Именно так я поняла, что вновь живу.

Щурясь в тусклом свете восхода, я заметила на дальнем конце кухни хозяйку. Она, похоже, решила устроиться на стуле напротив меня, служа мне верным часовым. И вот, простояв немало на посту, она, должно быть, в итоге, заснула. Она блаженно спала с приоткрытым в очаровательно расслабленном выражении ртом. Ее лицо сияло кремовой шерсткой в золотистом поцелуе новорожденного дня.

Потягивая застоявшиеся мышцы ног, я встала и стряхнула со спины одеяла. Толстовка давно уже высохла. Грива моя стала как никогда шелковисто-гладкой, за что мне надо было сказать спасибо заботе доброй кобылы. Тихо шаркая по кухне, я подошла и встала перед ней. Я почти что уже собралась что-то сказать, но остановилась. Понуро вздохнув, я поняла, что не было никакого смысла будить добрую пони. Прошло уже много часов с тех пор, как она привела меня в дом. Едва ли она была как Морнинг Дью; сон утащил ее прочь далеко из мира живых и бодрствующих. Ее только напугает вид меня, нависающей над ней при пробуждении.

Как и всегда, часть меня желала отблагодарить ее, каким-то образом благословить ее, хоть на самую малость того, как ей удалось утешить меня. Но я понимала, что попытка сделать что-то столь невозможное ничего не даст. И все же впервые за долгое время, столь долгое, что я с трудом уже помнила, я не пожалела о таком положении вещей. Я только лишь посмотрела на нее, протянула копыто вперед и нежно провела им любяще по ее голубой с розовым гриве.

Она пошевелилась во сне, поворачивая голову на бок и бормоча что-то неразборчивое себе в передние ноги. Я оставила ее там, на стуле, и тихо ушла прочь от печей, из кухни, из дома, прямиком в сияющий мир.

Я нашла свою лиру. Она осталась лежать на том же месте, где я выпала прошлой ночью из потустороннего замерзшего мира. Грязь и листочки травы запеклись в корочку на боку ее рамы. Подняв инструмент телекинезом, я медленно отряхнула эти ошметки, один за другим, и, закончив это нелегкое дело вздохом, положила ее в равновесии себе на спину. И едва я это сделала, я почувствовала страннейшее из ощущений. В любопытстве я развернулась и пошла к концу улицы в направлении сердца Понивилля, оставляя дом изготовительницы конфет позади.

Я прищурилась, выйдя на открытую площадь. Утреннее солнце сияло в полную силу. Едва пылающий мир обрел фокус в моих глазах, я увидела источник ритмичной мелодии. В центре городка, под деревом сидела Зекора. Прямо перед ней стояла знакомая пара барабанов, и, когда она выбивала по ним игривый ритм, она не была одинока в своем музицировании.

Дерпи Хувз и ее дочь Динки стояли рядом с Зекорой. Упомянутая маленькая единорожка держала левитацией у лица флейту. По сигналу Зекоры, она вплела в ритм свою отлично отрепетированную мелодию. Зебра улыбнулась, а Дерпи захлопала счастливо копытами, любуясь тем, как в сердце городка две пони играют музыку. В нескольких футах от них стояли, слушая, дюжины молодых пони, улыбаясь раннеутреннему представлению. Среди слушателей были и Карамель с Винд Вистлер. Взяв себе отдых после тяжелой недели обустройства своего дела по доставке грузов, они сидели в спокойствии бок о бок. Прижавшись друг к другу шеями, они время от времени касались с теплыми улыбками друг друга носами, по мере того, как потоки и волны мелодии накатывались на них.

Приглядевшись, я увидела Скуталу, очень даже живую и здоровую, болтающую беззаботно с Милки Вайт. Вместо угрюмых взглядов, они обменивались улыбками, даже смехом. Широкие бездны их споров, в конце концов, отчаянно блекли в сравнении с мостами любви, что через них перекинуты. Совсем рядом я увидела Эпплджек, гордо шагающую по городу, несущую корзинку свежего хлеба. Эпплблум старательно бежала вприпрыжку, чтобы поспевать за старшей сестрой, улыбаясь и рассказывая ей какую-то забавную историю, приглушенную ритмом барабанов и пением флейты. Они наткнулись на Рарити и Флаттершай, и последняя покраснела, заметив взгляды на своем новом платье, которым гордо похвалялась модистка. Где-то в отдалении я увидела Твайлайт Спаркл, сидящую за столиком и любезно болтающую с Доктором Хувзом.

Не успела я внимательно приглядеться к сцене, как две хихикающие фигурки стремительно пересекли мое поле зрения. Повернув голову вслед, я наблюдала за игрой в затянувшиеся догонялки Свити Белль и Рамбла в центре городка. Игра закончилась, как только Рамбл поймал ее и они оба повалились на землю, хихикая и разбрасывая опавшие листья. Совсем недалеко от них на скамейке сидели два взрослых пони и смотрели безмятежно, беседуя между собой. Морнинг Дью и Амброзия были поглощены без остатка взглядами друг друга. Когда я кратко вплыла в их вселенную и выплыла обратно, они на самом деле перевели на меня взгляд… и слегка кивнули.

Я вдруг осознала, что киваю им в ответ. Но это еще не все. Я едва узнавала кобылу, что меньше чем какую-то дюжину часов тому назад провалилась в замороженную бездну. Ее место заняла безумная пони, у которой хватало нахальства улыбаться в ответ… причем искренне.

Как долго я не видела ничего, кроме теней этого места? Как долго я вдыхала все теплое и хорошее, а выдыхала лишь пыль и обломки своих страданий? Я лучше этого. Я знаю. Я жила этим. Во многом, я делилась этим с другими. И ради чего?

В моем присутствии здесь есть некая цель. Цель была до проклятья, и она по-прежнему существует, даже в морозных глубинах моего бедственного положения. Я не абсолютно невидима. Я не до конца призрак. Отпечатки копыт, что я оставляю после себя, не только одни лишь отметки в пыли, что сдувают прочь свежие ветры лунного света. Я касалась жизней других пони. Я меняла их жизни так, как только я могла это заметить, тогда как все прочие души были слепы. И мне не следует считать эту восхитительную возможность чем-то самим собой разумеющимся.

Как много веков утекло в прошлое; веков, когда самоотверженные пони совершали самоотверженные подвиги без какой-либо награды вообще? И вот я здесь, посреди ничем не выдающегося городка в сердце Эквестрии, и я знаю источник великого множества хорошего, что произошло здесь, ибо источник этот — я сама. Я знаю, почему нелетающая маленькая кобылка живет и дышит. Я знаю, почему жеребец-фермер получил второй шанс в жизни и любви. Я знаю, почему пони, что в противном случае были бы одиноки и отстранены от других, вместо этого наслаждаются новообретенной теплотой в компании друг друга. Какая еще душа в великой истории жизни может стоять в полутени на границе столь сверкающего светового шоу и заявлять о своем авторстве, без единой капли сомнения, без стыда, без ничего, кроме радости и триумфа?

Да, я проклята, но какая пони нет? Мы все бросаемся в водоворот жизни, не ведая, как мы выберемся из него по ту сторону. Я не знаю, буду ли я когда-либо свободна от ржавых оков, что держат меня. Но я могу найти для себя утешение в знании, что я освободила так много душ, что и не знали никогда о собственной подобной неволе, и что я и не обязана была этого делать. Я благословлена, да, благословлена возможностью быть забытой, пока я знаю, как это служит мне, служит моим целям и служит другим.

Я была права, называя себя дверным проемом, ведущим куда-то. И хоть я, быть может, являюсь баррикадой на пути страданий, почему это должно быть столь удивительно? Приливы экстаза бьются о волноломы моей души с не меньшей свирепостью, чем валы агонии. Но знание о том, как удерживать эту дамбу и знание направления, куда разводить потоки добра и кошмара, превращает мое одиночество в орудие победы.

Я бывала в аду, но я также бывала и на небесах. Я высвобождала свои ужасы и свои слезы в равных пропорциях. Вернувшись из потустороннего хаоса, я принесла с собой благородную истину. Тепло жизни действительно может быть окружено чем-то великим, ледяным и кошмарным. Но если бы в этой зловонной бездне действительно было бы нечто сокрушительно могучее, то, я уверена, жизнь была бы уже уничтожена миллионы лет назад.

Меня зовут Лира Хартстрингс. Я жива. Однажды я положу конец этому проклятью. И даже если мне это не удастся, я буду знать, что я жила, и жила в тепле, там, где извечные гнетущие волны старались долго и упорно утопить меня, раз за разом в этом совершенно не преуспевая.

— В самом деле? — Твайлайт Спаркл наморщила нос от неожиданности и моргнула, глядя на меня с любопытством. — Вы правда так считаете?

— Однозначно, — кивнула я, стоя перед ней в библиотеке. — Ваша лекция о современном кантерлотском хранении записей звучит невероятно любопытно! Я очень бы хотела, чтобы вы порепетировали речь передо мной!

— Это… Это замечательно! В смысле… эм… — она зарумянилась слегка, окрасив тем самым щеки в чуть более розовый тон лавандового, и пробежалась копытом по гриве. — Даже мои лучшие друзья не слишком торопятся с тем, чтобы разрешить мне репетицию кантерлотских лекций в их присутствии. Вы просто невероятно щедры, мисс…

— Хартстрингс.

— Но я не совсем понимаю, зачем это вам, — сказала Твайлайт. — Мне говорили, что это местами абсолютная скука смертная.

Она кратко хихикнула, а затем вздохнула.

— Уверена, у вас есть дела и поважнее, на которые имеет смысл тратить свое время.

— Мисс Спаркл… — я посмотрела ей в глаза. — Вы оставили у меня впечатление потрясающе интеллигентной и одаренной пони. Мое время в Понивилле целиком в вашем распоряжении.

Я улыбнулась, продолжая:

— Принимайте дар единорога, когда он его вам преподносит.

— Что ж, так и быть! — она попыталась подавить прыгучую волну энергии, бегущую по ней. Ей это не удалось. — Хихи… оой! Эм… вот беда. Я, похоже, только что показала себя с жутко ненормальной стороны, да? Хех… И как мы вообще к этой теме перешли? Разве вы не пришли сюда только чтоб вернуть книгу?

— Хмммм? О… Да, думаю, так и есть, — я подняла из сумки древний том из эпохи Пришествия Теней. Вздохнув облегченно, я подвесила книгу левитацией между нами. — Я просто проезжала через Понивилль, так что мне больше нет повода ее задерживать.

Я сглотнула. Девятая элегия все еще была новорожденным явлением в моей голове, но я оттолкнула ее на задний фон и сосредоточилась на куда более мягких мелодиях наших голосов.

— Пожалуйста, скажите своему ассистенту-дракону, что я благодарна ему за помощь в получении этой книги для моих исследований.

— И заодно я его еще хорошенько вздую за то, что он не держит записи как положено, — кратко нахмурилась Твайлайт. — В списке выписанных книг этот том не упоминается. Как будто я не прозудела уже ему на эту тему все уши…

— Пожалуйста, не наседайте слишком на мелкого сорванца, — сказала я с широкой улыбкой. Я бросила еще один взгляд на фолиант в телекинетическом захвате. — К тому же сомневаюсь, что он запомнит эту книгу, которая важна… не больше… меня…

Мой голос затих. Мой взгляд сузился на книге.

— Мисс Хартстрингс? — прозвучал тихий голос Твайлайт. В нем отчетливо были слышны растерянность и беспокойство. — Что-то не так?

Хотела бы я ей сказать. Мои глаза впились неотрывно в книгу. Там, где раньше не было ничего, кроме бессмысленных, истертых каракуль древнего мунвайни, появилось нечто иное, нечто поразительное. Я видела слова, прекрасно разборчивые и четко выведенные слова, и все они практически сияли неземными голубыми штрихами.

Перед моими глазами на коричневой обложке фолианта ясно как день было начертано: «Ноктюрн Небесных Твердей — Записи Доктора Алебастра Кометхуфа». Моя челюсть отвисла. Не чувствуя ничего вокруг, я открыла книгу и перелистнула несколько страниц. Каждый разворот сиял по всей своей поверхности холодно-голубыми абзацами бессчетных рядов плотно записанных строк, диаграммами и нотными грамотами. Я остановилась на случайном месте и прочитала первый же кусок, что попался мне на глаза: «…и коснувшись забытых, ее дыхание дарует свободу меж Небесных Твердей. Древняя песнь несет рождение нерождаемым, ееверным слугам в вечности и безвременье…»

— Ого… — пробормотала я вслух. — Это что-то новенькое.

— Что такое? — склонилась над моим плечом Твайлайт Спаркл, разглядывая фолиант. — Книга ведь не повреждена, так?

Я подняла на нее взгляд, моргая.

— Вы… вы хотите сказать, что вы не видите слов?

— Конечно, вижу, — кивнула она с улыбкой. — Это древний мунвайни. Очень мало пони его знает. Я сама не слишком в нем подкована, но уже почти-почти. Хихи…

Я уставилась на нее. Затем перевела взгляд обратно на книгу. Я задумалась — что же изменилось? Почему я вдруг смогла увидеть столь ясно читаемые слова, тогда как Твайлайт видела только лишь все тот же старый фолиант, заполненный записями на древнем мертвом языке?

И тогда мне пришло понимание, согревающее откровение, подобное мягким объятиям незнакомки посреди ее кухни.

— Реквием…

— Что-что, мисс Хартстрингс?

— Ничего, — я захлопнула книгу, скрывая таинственные голубые слова и все прочее. Я улыбнулась безмятежно подруге детства. — Только… интересно, могу ли я вас побеспокоить просьбой подзадержать эту книгу еще ненадолго…

Ничто не бессмысленно.

Не сдавайтесь в своих жизненных поисках. Все дороги ведут куда-то, до тех пор, пока они остаются дорогами.