Олонецкой губ., Лодейнопольскаго уѣзда) въ 1894 г.
Отчетъ о поѣздкѣ въ Чудской край
Въ нынѣшнемъ 1894 году мѣстомъ для этнографическихъ наблюденій я избралъ Чудской край Лодейнопольскаго уѣзда, Олонецкой губерніи. Мой путь въ намѣченный край лежалъ чрезъ Лодейное-Поле, городъ когда-то извѣстный, служившій мѣстомъ выполненія нѣкоторыхъ геніальныхъ замысловъ Петра. Во время извѣстнаго своего путешествія изъ Архангельска до устья Свири Петръ восхитился изобиліемъ и ростомъ первобытныхъ лѣсовъ, растущихъ въ этихъ мѣстахъ; и близь деревни Мокршивицы, гдѣ теперь стоить городъ Лодейное-Поле, въ 1702 году заложилъ корабельную верфь, назначивъ начальникомъ ея поручика Менышикова. Здѣсь выстроены были — походный храмъ и дворецъ на время пребыванія Петра на верфи, а въ 1703 г. строились уже корабли. Петръ понималъ всю важность быстроты работы, часто понукалъ въ письмахъ своихъ Меньшикова; натура его не выносила откладыванія дѣла въ долгій ящикъ; онъ самъ первый показывалъ примѣры энергии и трудолюбія; огромныя деревья были свезены на сосѣднее поле, засѣянное рожью; изъ Олонца, Каргополя, Бѣлозерска и Пошехонья явились рабочіе; Петръ самъ пріѣхалъ въ Лодейное поле, заложилъ собственноручно 6 фрегатовъ и 9 шнявъ и въ сентябрѣ 1703 г. возвратился въ Петербургъ на первомъ построенномъ на Лодейнопольской верфи фрегатѣ «Штандартъ», который и былъ первымъ русскімъ кораблемъ, вышедшимъ подъ императорскимъ флагомъ черезъ Ладогу и Неву въ Балтійское море (Майновъ. Обонежье и Корела). Безъ сомнѣнія, вь тѣ далекія времена г. Лодейное-поле былъ болѣе дѣятеленъ, болѣе оживленъ, чѣмъ теперь представляется всякому новопріѣзжему. Въ настоящее время онъ состоитъ изъ какой-нибудь сотни маленькихъ деревянныхъ домишекъ, и вся былая жизнь его перешла въ конечные пункты Свири — Вознесенье и Сермаксу. Лодейное-поле теперь ни болѣе ни менѣе, какъ промежуточная станція для судовъ и пароходовъ, направляющихся въ Петербургъ. Оть прежнихъ историческихъ воспоминаній не осталось
| С. 2 |
почти ничего, за исключеніемъ только нѣсколькихъ деревянныхъ тумбъ, окрашенныхъ зеленой краской, съ прибитыми къ нимъ безграмотными надписями: на сихъ мѣстахъ была церковь Петра... или — на сихъ мѣстахъ жилъ Петръ... Да еще сохраняется неуклюжій обелискъ, сооруженный частнымъ лицомъ, которое отдало этимъ дань удивленія предъ энергическою дѣятельностью Петра; на обелискѣ съ боку вставленъ медальонъ съ барельефнымъ изображеніе императора; на верху придѣланъ двуглавый орелъ, а внизу витіеватая надпись; «Да знаменуетъ слѣды Великаго сей скромный простымъ усердіемъ воздвигаемый памятникъ»...
Городъ мертвъ, молчаливъ, скученъ и бѣденъ такъ, какъ могутъ быть бѣдны только уѣздные города убогой Олоніи. Здѣсь рѣшительно нѣтъ никакихъ заработковъ, накакихъ промысловъ, полное отсутствіе всякой заводской и фабричной дѣятельности. И городскіе жители — мѣщане, кой-какъ перебиваясь на какихъ-то аферахъ, чистыхъ пустякахъ, съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе бѣднѣютъ и накапливаютъ въ своей груди желчи и недовольства противъ своего роднаго городка, и отводятъ сердце въ бесѣдѣ съ случайнымъ проѣзжимъ, не стѣсняясь при этомъ въ выразительныхъ фразахъ и сильныхъ выраженіяхъ.
«Будь онъ — анафема, трижды проклятъ, безпутный вашъ городишка», ругался въ моемъ присутствіи Лодейнопольскій мѣщанинъ, — «да и народъ-то нашъ какой-то безмозгатой... Вотъ Олончане (жители г. Олонца и его окрестностей), однимъ словомъ — кореляки; а поди-ка... телѣгу ли сдѣлать, санки ли смастерить, шляпу ли изъ соломы сплести.. да лучше его нѣту: сейчасъ все пойметъ и перейметъ. А у насъ — хоть бы что, ничего не родится... Придется, кажется, ничего не подѣлаешь, въ деревню ѣхать да въ крестьяне записываться».
И дѣйствительно, своими глазами видѣлъ нѣсколько домишекъ на окраинѣ города, наглухо забитыхъ досками, жители которыхъ, вѣроятно, куда-то выселились на новыя мѣста, ища себѣ болѣе счастливой жизни.
Развитіе города, — если только оно еще есть, — идетъ такимъ медленнымъ куринымъ шагомъ, что въ полустолѣтній періодъ времени не замѣтишь въ его жизни никакихъ измѣненій. Жизнь здѣсь идетъ постоянно неізмѣннымъ порядкомъ, по разъ намѣченной колеѣ, и никакихъ улучшеній, никакихъ усовершенствованій не наглядѣлъ бы здѣсь самыі зоркій, пристальный взглядъ. Единственный, буквально единственный фонарь, пребитый къ воротамъ полицейскаго увравленія, скупо освѣщаетъ фасадъ угрюмаго зданія; остальнымъ же улицамъ предоставленно тонуть въ безпросвѣтной темнтѣ, особенно въ осеннія ночи; и потому, разсказывали мнѣ, мѣстные религіозные старики
| С. 3 |
и старушки ходять ко всенощнымъ и утренямъ съ фонарями въ рукахъ. 2—3 лавченки, торгующія мукой, лукомъ, чеснокомъ, столярнымъ клеемъ и постнымъ масломъ, — вполнѣ удовлетворяютъ неприхотливымъ вкусамъ обитателей. Нѣтъ ни извощиковъ, ни гостиницъ для пріѣзжихъ, ни уличной мостовой, не говоря уже о другихъ изобрѣтеніяхъ и усовершенствованіяхъ въ родѣ телефона и электричества, которыя, кстати сказать, уже годъ-другой какъ сдѣлались достояніемъ такихъ маленькихъ финскихъ городовъ, какъ Кексгольмъ и Сердоболь.
А что въ Лодейномъ-полѣ поражаетъ каждаго новопріѣзжаго, такъ это обиліе всевозможныхъ присутственныхь мѣстъ и обиліе чиновниковъ. На каждомъ болѣе или менѣе порядочномъ домѣ, который еще отъ ветхости не согнулся, какъ старушка, и въ которомъ цѣлы еще всѣ оконныя стекла, — непремѣнно вы увидете вывѣску. Тамъ — уѣздное присутствіе по крестьянскимъ дѣламъ, тамъ — уѣздная управа, тамъ — полицейское управленіе, воинское присутствіе, почтовая контора, тамъ еще и еще вывѣска и, наконецъ, какой-то «сиротскій судъ», занимающій длинное неуклюжее зданіе, не обшитое тесомъ. Такое обиліе всевозможныхь Госуд. учрежденій естественно породило и многочисленный контингентъ служщихъ — чиновниковъ. Ихъ вы замѣтите въ любое время дня входящими и выходящими шумной толпой изъ свопхъ присутствій, съ взбитыми на затылокъ форменными фуражками, съ прицѣпленными съ нимъ на лету кокардами. «Господи, да какъ ихъ много», невольно скажетъ всякій пріѣзжій, пораженный такою ихъ многочисленностью, — «да тутъ служащихъ должно быть гораздо больше, чѣмъ остальныхъ жителей, не занимающихъ никакой государственной должности».
Изъ Лодейнаго-поля я поѣхалъ далѣе въ Чудской край, по направленію къ рѣкѣ Ояти, гдѣ жила и живетъ понынѣ «бѣлоглазая Чудь».
«Вамъ на Русконицы (одинъ изъ ближайшихъ приходовъ въ Лодейному полю, въ 35 верстахъ отъ города) значитъ надоть ѣхать?» — говорилъ лодейнопольскій мѣщанинъ, котораго я нанималъ въ извощики до ближайшей станціи.
«Вамъ, значитъ, на «смычкахъ» гдѣ-быть способнѣй будеть; дорога теперь больно ужь плоха, и на телѣгѣ пожалуй не проѣхать будетъ. Такъ, я вамъ «смычки» припрягу»...
Смычки... я почему-то увѣренъ, мм. гг., что нѣкоторымъ изъ слушателей не только не приходилось ѣздить, но даже и слыхать о такого рода экипажѣ, который между тѣмъ широко распространенъ въ Лодейнопольскомъ уѣздѣ и является здѣсь почти незамѣнимымъ. Представте себѣ двѣ длинныхъ оглобли, припряженныхъ одними концами къ лошади, какъ припрягаютъ
| С. 4 |
обычно оглобли дровней или какого-нибудь другаго экипажа. Задніе концы ихъ тащатся по землѣ, опираясь въ нее; къ этимъ оглоблямъ прикрѣпляются гибкими ивовыми прутьями или просто верёвками — перекладины; на нихъ кладутъ багажъ путешественника, и садится самъ путешественникъ, если онъ не мастеръ или почему либо не смѣетъ взобраться на спину тощей кляченки. Вотъ и все незамысловатое устройство «смычковъ». Экипажъ, какъ видите, самый первобытный, примитивный, употреблявшійся, вѣроятно, когда-нибудь еще въ доисторическія времена, а между тѣмъ въ Лодейнопольскомъ уѣздѣ — это почти единственный, болѣе всего распространенный и самый удобный по здѣшнимъ дорогамъ экипажъ. Такой же точно экипажъ предложили мнѣ, и я, кой-какъ примостившись на немъ со своимъ чемоданомъ, потарахтѣлъ въ Чудской край, знакомиться съ его жителями.
Лодейнопольская Чудь, какъ я уже сказалъ, живетъ по теченію рѣки Ояти, пріютившись между высокими горными хребтами, тянущимися вдоль этой мелководной, порожистой рѣченки. (Оять—отъ Чудскаго или Корельскаго слова «оjа»— ручеекъ, канава). «Въѣдешь на Оять, такъ и свѣту болѣ невидать» — говоритъ мѣстная пословица, какъ нельзя лучше опредѣляющая характеръ и условія этого края. И дѣйствительно, едва-ли скоро сыщется гдѣ въ другомъ мѣстѣ болѣе глухой медвѣжій уголокъ, чѣмъ Чудской край на Ояти. Здѣсь нѣтъ ни проѣзжихъ дорогъ, ни верстовыхъ столбовъ, «ни проѣзду, ни клюжаго переходу», — пробирайся какъ знаешь и какъ умѣешь. Высокія горы плотно обступили рѣченку и надежно защитили ее жителей отъ вліянія остальнаго міра. Здѣсь на большое чудо встрѣтите вы печатное слово, найдете какую-нибудь книжку или услышите интересную новость, волнующую всякаго человѣка, живущаго въ обществѣ и чувствующаго сь нимъ свою органическую связь. Вѣсти приходятъ сюда самыя запоздалыя и при томъ съ такимъ трудомъ, как бы онѣ вышли съ того свѣту. Такъ, извѣстія о коронаціи или смерти Государя доходятъ сюда не раньше, какъ мѣсяцъ или полтора спустя, и при томъ чрезъ столько устъ и въ такомъ извращенномъ видѣ, что, наконецъ, перестанешь даже вѣрить переданному слуху и терпѣливо ждешь того счастливаго случая, когда будешь имѣть возможность прочитать газету и провѣрить слухъ печатнымъ словомъ. И причиной этого не дальность разстоянія, а отсутствіе всякихъ проѣзжихъ дорогъ, а отсюда естественно и отсутствіе почти всякихъ проѣзжихъ. И живутъ люди въ такихъ уголкахъ, живутъ иногда всю жизнь до самой смерти, ни разу почти не перебравшись чрезъ свои горы, не интересуясь ничѣмъ, что не имѣетъ самаго ближайшаго отношенія къ ихъ хозяйству. Жизнь чудянъ или «чухарей, кайвановъ», какъ называютъ ихь здѣсь русскіе, мало чѣмъ отличается отъ жизни корелъ. Обряды и обычаи
| С. 5 |
въ большинствѣ случаевъ здѣсь тѣ же самые, что у корелъ Олонецкаго и Петрозаводскаго уѣздовъ, за небольшими только разностями, не имѣющими, правда, существеннаго значенія. Языкъ «чухарей» также мало отличается оть корельскаго: себя они называютъ ljuvdiköt, а языкъ свой ljuvdikön keli, — такъ же точно, какъ называютъ себя корелы. Чухари живутъ бѣдно, въ маленькихъ избенкахъ, крытыхъ соломой; невѣжественны и въ нравственномъ отношеніи стоять гораздо ниже корелъ; всѣ они любятъ пить водку и держатся не особенно высокихъ понятій о цѣломудренности и супружеской вѣрности. Дѣвушка 15 — 16 лѣтъ непремѣнно заводитъ для себя «бесѣдника», съ которымъ въ большинствѣ случаевъ состоитъ въ интимной связи; замужнія женщины также свободно измѣняютъ своимъ мужьямъ, и такое поведеніе вслѣдствіе своей обычности, заурядности не обращаетъ на себя особеннаго вниманія и не разстраиваетъ семейнаго міра: «Ка hjanel on oma duscha» — Да у него, т. е. у мужа есть своя душа — любовница. И такой порядокъ вещей, мнѣ кажется, можетъ быть объясненъ, если не вполнѣ, то по крайней мѣрѣ — отчасти, вліяніемъ здѣсь помѣщичьей жизни... Оятскіе помѣщики, если и не принесли другой какой пользы мѣстному крестьянству, за то порядочно таки развратили его...
Я прожилъ въ Чудскомъ краѣ почти все лѣто, съ іюля мѣсяца и до половины августа, и за это время успѣлъ посѣтить много деревень, расположившпхся въ большинствѣ случаевъ по теченію рѣки Ояти ими не далеко въ сторонѣ отъ нея — въ уѣздѣ Лодейнопольскомъ и отчасти Тихвинскомъ Новогородской губ. (Люговичи, Сюрьга, Чука, Мальгиничи, Шутиницы, Быкова гора, Русконицы, Шапша, Агашова, Койжема, Юбеничи, Кукасъ, Рати-гора, Мустъ-оя. Погья, Верхнее Тойвино, Нижнее Тойвино, Мириничи, Мустничи, Подборье верхнее и нижнее, Надпорожье, Боръ, Ямка, Семова гора, Власковы, Нижне-Конная и Верхне-Конная, Кривошейная, Войновщина, Никифоровщина, Лутохино, Корнышевъ Ручей, Панчукова, Берегъ, Ярославичи, Норьино, Ниргиничи, Киницы, Каргиничи, Печеницы, Семкина гора, Кекозеро, Ладвозеро, Мягозеро, Мутнозеро...); во время этихъ странствованій я успѣлъ записать: 1) сто слишкомъ загадокъ, 2) причитанья свадебныя и похоронныя, 3) нѣсколько пѣсенъ, правда, не представляющихъ особаго интереса по своему содержанію, 4) нѣсколько заговоровъ, 5) сдѣдалъ описаніе нѣкоторыхъ мѣстныхъ обычаевъ и 6) записалъ, насколько позволило время и мое умѣнье, грамматическія особенности чудскаго языка.
А теперь, кстати, я желалъ бы познакомить почтенное собраніе съ однимъ любопытнымъ явленіемъ, которое пришлось мнѣ наблюдать въ описываемомъ краѣ, — познакомить съ здѣшнимъ дворянствомъ — помещиками,
| С. 6 |
когда-то державшими въ своихъ рукавь мѣстное населеніе. Въ Лодейнопольскомъ уѣздѣ живетъ нѣсколько дворянскихъ родовъ, уцѣлѣвшихъ послѣ 19 февраля и раскиданныхъ теперь по здѣшнимъ селамъ и деревнямъ, и составляющихъ иногда цѣлые поселки (напр., Лугохино Ярославскаго пог.; оно состоитъ исключительно изъ жителей — бывшихъ помѣщиковъ). Предки этихъ помѣщиковъ, вѣроятно, были служилые люди, получившіе когда-то въ давно минувшее время за свои услуги — жалованную грамоту, нѣсколько крѣпостныхъ душъ крестьянъ и добрый участокъ земли. Мѣста на Ояти были захолустыя (они и теперь не лучше), и въ количествѣ подарка въ тѣ времена не стѣснялись: нарѣзывали вдоволь и пахатной и сѣнокосной земли, отмежевывали лѣса и кстати прихватывали озеро или часть рѣки для рыбной ловли. Бѣлоглазые чудяне исправно работали своимъ «боярамъ», аккуратно платили оброки, ходили на барщину, и помѣщикамъ жилось хорошо. Они, по разсказамъ старожиловъ, устраивали званые обѣды съ музыкой и танцами, охотились съ многочисленной сворой собакъ и доѣзжачихъ, и вообще веселились, какъ только могли и умѣли, хотя и приходилось въ силу обстоятельствъ жить въ такомъ дикомъ, захолустномъ краѣ. Барскія постройки отличались красотой и вычурностью и занимали самыя живописныя, самыя красивѣйшія мѣсіности, тѣмъ болѣе, что въ такихъ мѣстахъ на Ояти недостатка нѣтъ... Но насталъ конецъ такому безпечальному житию. 19 февраля рѣзко, какъ-то однимъ взмахомъ, покончило сь прежними порядками, и дворяне остались на своихъ земляхъ безъ рабочихъ рукъ, неспособные къ работѣ, не умѣющіе толкомъ взяться за трудъ. Что было дѣлать помѣщикамъ?.. Понемногу пошли въ продажу за безцѣнокъ лѣса, рощи, чуть ли даже и не самые сады. Стали продавать на сломъ лишнія пристройки, вычурныя бесѣдки, пустыя конюшни и псарни, когда въ нихъ не стало ни лошадей, ни собакъ. И такимъ образомъ мало по малу, годъ за годомъ, барство опускалось, бѣднѣло и постепенно приближалось къ состоянію прежнихъ своихъ холоповъ — крестьянъ. А наряду съ бѣдностью постепенно понижался и ихъ умственный и нравственный уровень: дѣтей нужно было учить, но отправить ихъ въ городъ въ школу — не хватало средствъ, а тѣмъ болѣе — нанять учителей-гувернеровъ на домъ. Дѣти бѣгали по улицамъ, проводили время своего возраста весело, но за то оставались круглыми невѣждами, въ рѣдкихъ только случаяхъ умѣющими читать и писать.
И такимъ образомъ, мало по малу, оть крестьянъ оятскіе дворяне стали отличаться только запонкою на рубашкѣ да названіемъ «бояръ», которое продолжало еще кружить имъ головы. Я вкратцѣ попытаюсь познакомить почтенное собраніе съ теперешнею жизнью этихъ дворянъ., насколько я успѣлъ
| С. 7 |
самъ узнать ее, живя нѣсколько времени среди нихъ, въ одномъ изъ дворянскихъ селеній. Деревня эта — Мутнозеро, въ верстахъ 35 отъ села (Ярославичи) и болѣе чѣмъ за 100 верст отъ уѣзднаго города (Лодейное Поле), — деревенька глухая, дикая, почему-то расположенная на окраинѣ большаго, всегда сырого болота... Какъ будто лучшего мѣста не могли сыскать...
Деревня была пуста, когда я въѣхалъ въ нее; и я съ большимъ трудомъ могъ отыскать домъ того самаго помѣщика, у котораго мнѣ порекомендовали остановиться. Домъ помѣщика, гдѣ я остановился, былъ также бѣденъ и грязенъ, какъ и остальная дворянскія избы. Въ нее вела лѣстница, состоявшая изъ нѣсколькихъ досокъ, съ набитыми поперекъ ихъ планками. Чрезъ сѣни, въ которыхъ, по мѣстному обычаю края, было очень много иконъ, я вошелъ въ избу. Меня встрѣтило нѣсколько дѣтей, которыя, при видѣ незнакомаго имъ человѣка, начали прятаться за свою старую няньку — «пѣстунью». Внутренность комнаты была самая обычная, какъ и во всѣхъ крестьянскихъ избахъ; вдоль стѣнъ стояли лавки; у средины одной изъ нихъ, преставленной къ лицевымъ окнамъ, стоялъ столъ. Почти треть избы занимала печка. Надъ нею былъ дымоволокъ. Потолокъ черный, закоптѣлый отъ дыму. Къ печкѣ примыкали полати, и отъ нихъ вокругъ стѣнъ шли воронцы. Въ углу, противъ печки, который называется «бабьимъ», по лавкамъ было разбросано нѣсколько вещей изъ крестьянскаго гардероба: валялась синяя бабья юбка, лапти и сѣрый понитокъ. Въ углу, на особой подставкѣ, была прикрѣплена бутьлка, повернутая горлышкомъ внизъ и заткнутая деревяннымъ гвоздемъ — пробкой; она должна была замѣнять рукомойникъ. Пахло печенымъ хлѣбомъ и специфическимъ запахомъ дѣтей. Вотъ и все убранство избы... День былъ ясный, солнечный, и дворяне-хозяева были на работѣ. Я прошелся было по деревнѣ, но ничего, сравнительно съ крестьянскимъ житьемъ, не замѣтилъ. Здѣсь тѣ же маленькія избенки, съ подслѣповатыми окнами, крыши, крытыя соломой; у каждой избы небольшой огородъ, гдѣ ростетъ рѣдька, брюква, капуста и лукъ; на изгороди развѣшено для просушки нижнее бѣлье изъ грубаго холста — точива, вынесены на солнцепекъ постели, набитыя соломой. Въ деревнѣ было пусто, тихо и только кой-гдѣ попадались мальчишки, копавшіеся вмѣстѣ съ курицами въ теплой пыли. Но вотъ, наконецъ, жаръ свалилъ; время стало подвигаться къ вечеру, и на улицахъ стали показываться поселяне: кто шелъ съ граблями, кто шелъ съ косой... Деревня постепенно стала оживляться. Мальчишки съ крикомъ бѣжали на встрѣчу матерямъ, шедшимъ съ поля или изъ лѣсу и тормошили ихь, прося ягодъ: «мамка, а мамка, несешь ли ягодъ?.. мамой, дайка мика ягодокъ»... Дворянки ничѣмъ не отличались отъ крестьянокъ здѣшняго края.
| С. 8 |
Онѣ были одѣты въ синіе крашенинные сарафаны или платья изъ дешеваго цвѣтнаго ситцу. Высокія, костистыя, неряшливо одѣтыя, съ грубыми манерами и грубою, бранчивою рѣчью — онѣ производили весьма непріятное, тяжелое впечатлѣніе. «Ой ты, окоянной, фефёла ты, шкура барабанная, стерва, шлюха мокрохвостая» — слышалось повсюду, по всѣмъ закоулкамъ изъ устъ чѣмъ-то раздраженныхъ дворянокъ-боярынь. Возвратился, наконецъ, съ работы и мой хозяинъ, одинъ изъ мѣстныхъ помѣщиков. На немь быль бѣлый понитокъ, лапти, овчинная шапка, коса за плечами и топоръ за поясомъ. «Дунька», слышно было, какъ говорилъ онъ въ сѣняхъ своей дочери, — поди-ка-снеси на огороду лапти да онучи, пусть немного присохнутъ къ завтрію». Въ избу вошелъ онъ босикомъ, какъ-то шлёпая сырыми ногами по полу, въ однихъ шортахъ, бѣлой холщевой рубахѣ, — и, увѣренъ, что никому ни за что не пришло бы и въ голову, что это передъ вами — дворянинъ, потомокъ здѣшнихъ помѣщиковъ. Ужинъ дворянина былъ скуденъ и состоялъ изъ одного картофеля съ солью. Наголодавшіеся за цѣлый день ребята и взрослые ѣли съ аппетитомъ и не находили нужнымъ даже очищать эти пищевые корни отъ верхнихъ покрововъ. Мы разговорились съ хозяиномъ, и изъ бесѣды съ нимъ я узналъ, что онъ человѣкъ совсѣмъ неграмотный и за бѣдностью и «недостатками» не могъ дать даже начальнаго образованія своимъ дѣтямъ. У него молъ одна лошадь, да и та съ изъяном: немного прихрамываетъ; одна коровенка съ нетелкой, нѣсколько штукъ овецъ, — вотъ и все хозяйство помѣщика, владѣющаго между тѣмъ довольно болышимъ участком земли.
«Да вѣдь у васъ же земля есть, и земля, кажется, по здѣшним мѣстамъ не самая что ни на есть плохая»...
— Это правда, земля вдоволь, даже лишку есть, десятинъ 200—250 на мою долю приходится; да что толку въ землѣ пустой, безъ средствъ когда за нее взяться не съ чѣмъ... Чтобы держать землю да съ пользой, — нуженъ капиталъ, а у меня, слава тѣ, Господи, — нѣтъ иногда за душой гроша мѣднаго. Съ землей нужно перво-наперво имѣть скотину, работниковъ, сѣмена, а у меня нѣтъ ни того, ни другаго... Наша земля любитъ удобреніе, любить, чтобы возжались около нея, старались, а такъ, братъ, безъ этого — ничего-о-шеньки отъ нея не получишь...
«А въ аренду если сдать её»... пытался я поддерживать разговоръ на эту тему.
— Въ аренду?.. это хорошо говорить только... а попробуйте-ка сдать её; да во первыхъ никого не сыщите, кто бы взялъ её... Ну, предложите любому въ нашемъ околодкѣ мужику — взять дворянскую землю въ аренду, да если найдется кто, такъ не будь я... Никто не возьметъ, увѣряю васъ,
| С. 9 |
земли запущенныя... въ пустошахъ давно; обросла лѣсомъ; съ ними возни-то вѣдь, — не приведи, Господи... Да потомъ, — къ чему нашему мужику земля?.. ему врядъ только со своей справиться; народъ-то тоже — не чище нашего брата, — голь перекатная; ему, значитъ, и не рука землю брать. Да потомъ... Мужикъ ищетъ землю поближе къ себѣ, чтобы, значитъ, подъ бокомъ земля была, а тутъ изволь-ка шагать верстъ за 8 —10, такъ какъ ни дешева земля будь, невольно откажешься отъ ней...
«Такъ, значитъ, земля ваша пустуетъ?»...
— Да, что же подѣлаешь?.. пустуеть... Самому не справится. Сдаемъ немного, правда, Лодейнопольскому мѣщанину, такъ, немного — десятинъ 30—40, пожалуй, будетъ, и получаемъ за это сущіе пустяки...
«Сколько же такъ приблизительно?»...
— Да на горячее семьѣ не хватаетъ. Такт, вотъ тутъ и сдавай въ аренду.
«Сколько же это точнѣе, въ рубляхъ»?..
— Пустяки... стыдно сказать...
И какъ я ни упрашивалъ, дворянинъ почему-то, заупрямясь, не захотѣлъ сказать цѣну получаемой оть арендной платы... Только, кажется, какъ узналъ я потомъ на сторонѣ, эта плата непревышала перваго же десятка.
«А отъ продажи лѣса — приблизительно такъ — сколько выручаете»?..
— Лѣсъ, — дворянинъ какъ-то горько хихикнулъ, — да про лѣсъ кто у насъ вспомнитъ, такъ обычно говорятъ: лони баба п……., да нонѣ вспомнила... Лѣсу-то у насъ и въ слыхахъ нѣту... весь ужъ продали. Остался самый что ни на есть негодященскій — менда [1])... Не берутъ, а то и тотъ продали бы... Да вотъ — пока лѣсу-то хватало, до тѣхъ поръ и жили хорошо... себя не стѣсняли... Да видишь, не надолго его хватило, продали весь безъ остатку. Теперь и горюй. Теперь дрова-то и для себя, такъ съ поискомъ... Ѣздишь, ѣздишь въ зимній-то день, да едва-едва насобираешь возикъ тонкаго борезняку... Гдѣ ужъ тутъ продать?.. Конечно, есть и такіе между нами дворяне, — вотъ хоть бы Юрьевъ-Шевюсъ (фамилія одного изъ дворянъ Ярославскаго погоста), лѣсу у нихъ и по сейчасъ есть; а поди продавать, такъ не больно наши лѣсопромышленники расщедрятся... Потому — видятъ, что человѣкъ не съ богачества, а съ нужды продаетъ, ему деньги нужны... Ну вотъ, сколько назначатъ, то и ладно... Назначатъ, примѣрно, за рощу 100 — 200 рублей, и бери да поблагодари еще его, а дровъ между прочимъ —
| С. 10 |
въ этой самой рощѣ рублей на 1000 будетъ. А скажешь лѣсопромышленнику: мало... такъ у него одинъ отвѣтъ: ищи больше; а твоего лѣсу, говоритъ, насильно не беру; поди, поди, братецъ-дворянчикъ, ищи больше... Да радъ будешь, что хоть бы то далъ... Лѣсной торговлей у насъ занимаются немногіе, одинъ, два — вотъ и все... Ну, и дѣйствуютъ сообща. Назначатъ что, — и крышка... Отдавай, значатъ, за тое...
— «Ну, а скажпте, какъ, по какимъ цѣнамъ землю вы продаете?»...
— Землю продаемъ?.. да, по всякимъ цѣнамъ. Земля землѣ тоже рознь... Есть у меня тутъ участочекъ и недалечко совсѣмъ, — десятинъ 10—15 будетъ, такъ я вамъ уступилъ бы, пожалуй, рублей за 10; только составить купчую вы ужъ возьмете на себя — и всѣ тамъ расходы, предвидѣнные и непредвидѣнные... Право слово, — рублей за 10 уступилъ бы; потому участокъ этотъ — болотина; мнѣ онъ совсѣмъ не нуженъ; тамъ только мохъ одинъ да морошка растетъ, а лѣсу-то и саженъ десяти не соберешь, — и лѣсъ-то все «менда», паршивый, никуда не годященскій. А такъ, посредственная земля ходитъ отъ 3 и до 5 рублей за десятину. За 5 рублей можно достатъ очень хорошей по здѣшнимъ мѣстамь земли. Тутъ вамъ, если захотите, и покосовъ нарѣжутъ; покосы у насъ, признаться, хорошіе. Сѣна все больше растутъ «землянныя»; не осока тамъ какая-нибудь, а все больше цвѣточки; за то какъ выкосить да высушить его хорошенько, такъ, — скажу вамъ, — духъ отъ него, что отъ чаю; лучше малины пахнетъ... Такъ вотъ опять наше горе — дѣвать-то этихъ сѣновъ некуда... Хоть и покосилъ бы иногда что тамъ полишнее, тамъ обороту-то никакого съ нимъ не сдѣлаешь... Продать его некому. До города везти далеко; да попробуйте-ка пялить въ наши горы возъ, хоть пудовъ 20 — 25?.. Такъ это сѣно станетъ въ копѣечку... Вѣдь лошаденку-то, чай, всю въ лоскъ измучите. Видѣли вы сами дорогу, разсказывать нечего; а горы-то и зимой вѣдь не сравняются. Однимъ словомъ, бѣда въ нашемъ мѣстѣ и съ землей, — закончилъ дворянинъ, — и съ землей живучи пропадешь ни за что. Пить, ѣсть тоже нужно, обутка-одёжа — такова же; а вѣдь ни откуда ничего не приходитъ. Все отъ той же земли смотришь; а она, кормилица, даетъ-даетъ, да иногда бываетъ, что и заупрямится. Вотъ прошедшіе-то годы, — и у насъ вѣдь былъ тоже голодъ. Изъ другихъ голодныхъ мѣстъ такъ хоть по крайней мѣрѣ въ газетахъ пропечатали, обратили вниманіе добрыхъ людей, а у насъ кому писать?.. Такъ вотъ хоть ложись и умирай... Помощи ждать не отъ кого... Ну и натерпѣлись же мы тогда... хоть въ работники идти, такъ семью нельзя никакъ оставить безъ себя... Ну, помилуй Богъ еще мѣстнаго батюшку; онъ тогда взялъ на прокормъ ребятишекъ и цѣлую зиму кормилъ даромъ — по
| С. 11 |
прежней нашей дружбѣ: съ дѣдомъ моимъ да еще и съ отцомъ, пока мы въ силѣ были, хлѣбъ-соль водилъ; ну, а теперь... — и дворянинъ какъ-то безнадежно махнулъ рукой.
Не лучше и не богаче моего хозяина живутъ и другіе оятскіе дворяне. У нихъ точно такая же бѣдность, нужда и постоянные недохватки. Всѣ они почти такіе же крестьяне-мужики, неграмотные, невѣжественные и даже не сознающіе потребности выйти изъ такого положенія. Встрѣчаются, правда, между ними и такія еще семьи, въ которыхъ, не знаю ужъ почему, въ силу какихъ такихъ причинъ, сохранились еще кой-какіе признаки, «остатки прежняго величія». И такія семьи, на мой взгдядъ, еще болѣе заключаютъ въ себѣ трагическаго, еще болѣе внушаютъ къ себѣ чувство сожалѣнія, и способны, кажется, тронуть сердце самаго безпристрастнаго наблюдателя. Съ такой семьей я познакомился въ Ярославскомсъ погостѣ, отстоящемъ отъ Лодейнаго поля въ 70 верстахъ. Здѣсь мнѣ пришлось увидѣть ту же почти бѣдность, то же почти нищенство, но не лишенное нѣкоторыхъ замашекъ барства, прикрашенное кой-какими чертами, уцѣлѣвшими отъ прежняго широкаго житья. Въ домѣ у этихъ помѣщиковъ выглядитъ все чище и лучше; ва столахъ «филейныя» салфетки; два-три мягкихъ стула изъ краснаго дерева, съ рѣзными вычурными спинками, облупившимися отъ времени, и расклеившимися ногами; въ углу икона художественнаго итальянскаго письма съ латинскою надписью, въ родѣ: Gloria in excelsis Deo… Уцѣлѣлъ также сундукъ съ книгами, чтеніемъ которыхъ въ лучшую пору своего существованія занимали себя помѣщики и помѣщицы, но которыми теперь не интересуются, или вѣрнѣе, которыхъ не умѣетъ читать молодое поколѣніе. Я по-любопытствовалъ, что это за книги, — и нашелъ, что это были — нѣсколько разрозненныхъ томовъ исторіи Карамзина, прововѣди Массильона и нѣсколько книжекъ Библіотеки для чтенія. Эти дворяне любятъ питъ кофе и въ день ухитряются напиться его нѣсколько разъ. Кофеемъ ихъ снабжаетъ мѣстный лавочникъ-кабатчикъ, который иногда, за неимѣніемъ денегъ, не брезгуегъ брать и вещами, въ родѣ лисьяго мѣху отъ стараго салопа или старой бабушкиной шали... Дѣвицы-бояршни, еле грамотныя, очень любятъ наряжаться и одѣваются въ платья со всевозможными біечками, фестончиками и оборочками, подражая въ этомъ случаѣ мѣстнымъ поповнамъ — здѣшнимъ законодательницамъ модъ. А молодые дворяне носятъ непремѣнно брюки поверхъ сапоговъ, «на выпускъ», и рубаху, заправленную въ штаны. Но что трагичнѣе всего въ этой семьѣ, такъ что старушка-бабушка, 80 лѣть, говорящая по французски, образованная и въ тоже время какъ бы не сознающая
| С. 12 |
дѣйствительнаго положенія вещей, совершенно не замѣчающая ни бѣдности, ни невѣжества своихъ семейныхъ.
Мар̀и, Мар̀и, — обратилась она къ одной изъ своихъ внучекъ, мололоденькой дѣвочкѣ, которая стѣснялась и не хотѣла подойти ко мнѣ поздороваться, — Мари, фуй, какъ это тебѣ не стыдно... сдѣлай реверансъ...
Дѣвочка упрямо опустила голову и застѣнчиво закрылась рукавомъ холщевой рубашенки:
— Я тебѣ говорю — сдѣлай реверансъ...
Дѣвочка не понимала бабушки, а бабушкѣ въ свою очередь казался непростительно невѣжественнымъ поступокъ внучки.
Такая старушка показалась мнѣ — поистинѣ заблудившейся, заблудившейся случайно среди этихъ малограмотныхъ, невѣжественныхъ внучатъ, и сознаюсь, она-то и произвела на меня самое сильное, самое горькое впечатлѣніе.
Вообще — бѣдно живутъ оятскіе дворяне, такъ бѣдно, что нужда заставляетъ ихъ иногда идти въ работники къ своему же бывшему мужику или заниматься извозомъ, ѣздить на козлахъ въ качествѣ ямщика. И сколько бываетъ въ такой его жизни сценъ, полныхъ самаго горькаго комизма! Мнѣ рассказывали, что случалось иногда, что проѣзжий, когда онъ торопилъ ямщика — ѣхать поскорѣй, получалъ отъ послѣдняго такой гордый отвѣтъ: «не бранись, баринъ, я такой-же дворянинъ, какъ и ты, если только еще не лучше». И въ удостовѣреніе своего званія представляется иногда и грамота, которую родовитый ямщикъ возитъ на всякій случай собой, за пазухою. Крестьяне не уважаютъ этихъ бояръ и смѣются надъ ними, вышучивая ихъ въ своихъ пѣсняхъ и пословицахъ: «семь дворянокъ верхомъ на одной кобылѣ ѣздятъ», «бара — по грошу пара». О воспитаніи дѣтей дворяне очень мало заботятся. Съ ребенкомъ, какъ и у крестьянъ, до 7—8 лѣтняго возраста водится «пѣстунья» — нянька, такая же суевѣрная и невѣжественная старуха, какія бываютъ въ крестьянскихъ семьяхъ. Потомъ, въ лучшемъ случаѣ, выучатъ ребенка читать и писать, а то иногда и такъ обойдется, совсѣмъ безъ «учебы», въ особенности если школа окажется далеко, въ другой деревнѣ, или почему-либо сами родители не захотятъ учить, руководясь, вѣроятно, тѣмъ, что грамота все равно «ни къ чему»...
— «Куда нашимъ ребятамъ учоба?.. не сенаторами же имъ быть»?..
ІІодобный отвѣтъ пришлось слышать и мнѣ лично изъ устъ дворянина. И когда я сталъ возражать ему, доказывая всю неосновательность такого страннаго мотива, и сослался при этомъ на примѣръ одного изъ ихъ родственниковъ, который еще въ недавнее время занималъ видный административный пост…
| С. 13 |
— «Ну, полно, братъ, — перебилъ дворянінъ, — Алексѣю (имя упомянутаго родственника) такая линія вышла; онъ и губернаторомъ былъ; а мнѣ да моимъ дѣтямъ не тянуться за нимъ...»
И вотъ, эта-то апатія, эта полная примиренность съ тѣмъ, что существуетъ въ наличности, — и есть, кажется, самое горькое, самое тяжелое во всѣхъ рѣчахъ и жизни бывшаго помѣщика. Иной на его мѣстѣ, если бы не могъ сдѣлать ничего лучшаго, такъ, по крайней мѣрѣ, ругался бы, злился бы и тѣмъ выражалъ бы скрытую въ немъ энергію, желаніе сравнительно лучшей жизни, стремленіе перемѣнить и улучшить свою участь. Но нѣтъ, у оятскаго дворянина даже и этого не замѣтно. Онъ какъ-то свыкся, махнулъ на все рукой, примирился со всѣмъ, и это настроеніе вполнѣ выражаетъ въ своемъ тупомъ взглядѣ, въ своихъ ограниченныхъ запросахъ и въ самомъ покрякиваніи, которое у него выходитъ до крайности благодушнымъ: «охо-хо... далъ бы Господь хлѣба, а на другое все — чихать»...
Двадцатилѣтняго боярина обыкновенно женятъ и выбираютъ ему въ жены боярышню сильную, работящую, выносливую, которая могла-бы быть хорошей работницей въ полѣ и дома. Бояринъ совершенно бываетъ доволенъ, когда одѣнетъ въ праздничный день казинетовый «пинжакъ», изъ «чортовой кожи штаны», черные, съ сборчатыми голенищами сапоги, красный платочекъ съ желтенькими цвѣточками на шею да выбрѣетъ еще бороду, и ему куда-какъ весело. Онъ гордо расхаживаетъ по деревнѣ и не преминетъ выпить лишній стаканчикъ водки, до которой, слѣдуетъ сознаться, оятскіе дворяне болышие охотники. Бритая борода отличаетъ дворянина отъ крестьянъ. Но какъ за работами иногда и не до бритья, то не мудрено встрѣтить дворянина и съ бородой. Орудіемъ для бритья служитъ часто обломокъ косы, а мыломъ — парная баенка, гдѣ «бородка отъ жару сдѣлается мякенькой».
И живетъ такой помѣщикъ на свѣтѣ «нн шатко, ни валко», живетъ да кормитъ себя. И протечетъ его жизнь, и умретъ онъ, и, пожалуй, новое поколѣніе смѣнитъ его, и оно также останется въ томъ же состояніи, при тѣхъ же самыхъ целяхъ, съ какими прожили его отцы и дѣды.
Съ странными и смутными впечатлѣніями я покинулъ дворянское селеніе. На берегу Свири, въ особенности на Вознесенской пристани (при истокѣ Свири), я наблюдалъ кипучую дѣятельность мѣстныхъ крестьянъ, нагружавшихъ и выгружавшихь товарныя суда и барки, и по какому-то неотвязчиво-назойливому закону контраста я снова вспомнилъ дикую захолустную мѣстность Ояти съ ея захудалыми обитателями—боярами и искренно отъ сердца пожалѣлъ ихъ.
Н. Лѣсковъ.
[1]) Мелкій лѣсъ, ростущій въ большинствѣ случаевъ на сырыхъ мѣстахъ.