Роль личности в истории. Личность – песчинка и жертва прогресса или его созидательница?

Раз мы говорим, что история – это наука, значит, мы должны признать, с одной стороны, что она развивается по определенным законам, а с другой стороны, что предмет ее изучения – исторический процесс, собственно история – имеет свой смысл, свои законы.

Мы говорили, что в ходе истории человек познает себя, и назначением истории является в конечном итоге самопознание человека в мире. Но без уяснения определенных закономерностей (а не просто причин) такое самопознание, связь настоящего и прошлого невозможна.

С другой стороны, мы видели разное отношение ученых к этим возможностям, разное отношение к тому, есть ли закономерность в истории, поскольку история, ее ход определяется законами, или же в ней господствует случай. Эти споры тоже идут по сей день, определяя полемику между различными мировоззренческими теориями. При этом не играет роли, материалистические или идеалистические эти теории.

В последнее время марксизм и самого К. Маркса обвиняют в том, что он «задетерминировал» историю, т.е. по сути дела изгнал из нее элемент случайности, объяснил исторические явления, в частности революции, как неизбежные и закономерные, изгнал возможности другого хода развития (альтернативности истории). Кстати, на практической почве эти обвинения вылились в утверждение о случайности или же волюнтаристичности Октябрьской революции, Великой Французской революции, отчасти Английской революции и др.

Сразу скажем, что все это совершенно не новые заявления, они повторяют концепции некоторых историков давнего и сравнительно недавнего прошлого. На теоретическом уровне подобные заявления выходят (и вполне логично) на отрицание истории как науки и на отрицание историзма. Таково кредо одного из крупнейших современных философов, англичанина К. Поппера. Его кредо – борьба против историцизма. Чувствуя, правда, некоторую шаткость своей позиции, он оговаривается, что историцизм – не историзм, что, безусловно, между разрозненными явлениями есть связи, что они развиваются в определенной закономерности, но признаки, которые он перечисляет как признаки историцизма – по существу, - признаки историзма. К. Поппер, выступая против историцизма и К. Маркса как его приверженца, объясняет это неприятием заданности истории, сравнивает это с божественным предопределением истории. Но тем самым он выступает и против научности истории.

Давайте разберемся, хотя, конечно, это вопрос, который невозможно разрешить в одной лекции. Здесь мы только можем поставить вопрос, дать картину существования разных мнений в самой науке и нащупать определенные пути к решению этих вопросов.

Теологическая история и, в частности, христианская история (Августин, а особенно Фома Аквинский, затем протестантские мыслители) сделали историю строго предопределенной, зависящей от бога; все, что происходило в действительности, было якобы определено им. Здесь не было места случаю. Закон подменялся божественным законом.

В древности (в мифологическом сознании) случай имел место, но сам случай трактовался как рок, судьба – это тоже была воля богов.

Данные примеры свидетельствуют о том, что как закономерность, так и случайность могут быть и в материалистической, так и в идеалистической теории, и могут иметь разные объяснения. Поэтому, я думаю, водораздел между разными взглядами на историю в этом аспекте лежит не здесь. И обвинение К. Маркса как пророка в этом смысле несостоятельно.

Исходим из того, что такое закон (оставим в стороне вопрос о его происхождении – земном или небесном). Закон – это повторение сходных причин и следствий в схожих условиях.

Обратимся к истории, не найдем ли мы здесь аналогий? Не случайных совпадений, а повторения сходных реакций, действий, явлений как ответа на сходные обстоятельства и причины?

Вы, я полагаю, можете привести их сами. Революции и войны являются наиболее глобальными подтверждениями этого. Английская революция середины XVII в. и Французская революция конца XVIII в. при всех своих несхожестях, которые были продиктованы разными условиями двух стран, начинались прямо в идентичной ситуации с точки зрения действий короля и реакции народа. И если все это случайно, почему же революции охватили большинство народов, почему у одних они происходили раньше, а у других – много позже?

В то же время разве в них не было случайностей, не обусловленных ни экономическими, ни политическими (внутренними и внешними) причинами, ни законами психологии, ни особыми условиями собственного национального развития? Были. Эти случайности влияли на эти события и во многом определяли их особенности. Были там моменты личностные? Конечно.

Случайное событие действительно может повернуть вспять сражение, повлиять на ход истории (хотя и ненадолго). Конечно, и любовные дела могут влиять на историю, как это преподносят нам, например, авантюрные романы А. Дюма или многочисленные романы о Наполеоне. Но можно ли считать, как это представлено в тех романах, что вся история зиждется на случае?

Другой вопрос, что рассматривать как закон, на основе какого принципа можно определять (детерминировать) историю? Все ли законы действуют во все времена? Тот же К. Маркс справедливо говорил, что законы гибки: изменятся условия, изменятся и законы. Можно признать правоту тех, кто упрекает Маркса в приписывании мессианской роли в истории рабочему классу. Но ведь по логике вещей в тот период это положение не просто вытекало из действительности, но и подтверждалось. Условия затем изменились, и вывод стал неверен.

А разве не прав К. Маркс, когда писал: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не они сами выбирали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого».[11] Не этим ли объясняется и то, что деятельность отдельных реформаторов имеет часто результаты, обратные их намерениям, ибо в обществе действуют сразу несколько сил, которые накладываются друг на друга, пересекаются друг с другом, и предусмотреть все это самый искусный политик не может, даже, пожалуй, имея под рукой службу самые современные электронно-вычислительные устройства.

В истории, однако, нет жесткой детерминированности, нельзя говорить о неизбежности каких-то событий, явлений. Эта неизбежность ограничена очень жесткими условиями. Но обычно альтернатива есть, есть свобода решения (как перед былинным богатырем на распутье у дорожного камня) в определенных рамках. Стоит изменить хоть одно условие, и развитие пойдет по другому пути. Те же Маркс и Энгельс не раз говорили о таких исторических возможностях. И здесь мы можем привести их высказывание: «Обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства».[12]

Вообще-то у историков не принято говорить: а как бы это было, если бы… Например, что было бы, если бы Наполеон не пошел на Россию, если бы Сталин не заключил договор с Гитлером, если бы Карл I согласился с требованиями парламента и т.д.? У историков принято изучать и анализировать то, что было. Но в последнее время теория альтернативности в истории получила большое развитие. В отечественной историографии у истоков изучения исторической альтернативности стоял академик И.Д. Ковальченко.

Но когда мы говорим об альтернативе, речь идет не о чистом случае, и не о надуманной абстрактной возможности, а о реальной альтернативе в имеющихся исторических условиях, о том, какой выбор могли сделать те или иные социальные слои, отдельные люди в этих условиях (соотношение социальных и политических сил, психология, уровень экономики и т.п.). Карл I и Людовик XVI вроде бы могли согласиться на реформы и тем самым предотвратить или смягчить революцию, тогда бы история пошла, вероятно, по другому пути. Но ведь не согласились же, реформы не были приняты ни в том, ни в другом случае – ни в одной из известных революций прошлого, либо были приняты слишком поздно.

А.З. Манфред в своей монографии «Наполеон Бонапарт» размышляет о том, была ли альтернатива поражению наполеоновских войск и установлению европейской реакции после Ватерлоо. Манфред считает, что была, но при условии, если бы началось широкое народное движение против монархий, возглавивших борьбу с Наполеоном. Это доказали так называемые 100 дней Наполеона. Но кто бы возглавил это движение? Революционное движение было раздавлено самим Наполеоном, Наполеон не мог быть и не желал быть «якобинцем», народным вождем. Что он мог предложить, кроме дальнейших войн и того же монархического принципа правления?[13] Это несостоявшаяся альтернатива, для которой не хватало многих, и существенных, условий.

Альтернатива просматривается и в самих путях развития, и в данности исторического опыта: разнообразные последствия революций, их хода зависят от разных условий, в которых они протекали, т.е. ни одна революция не идентична вполне другой, каждая представляет собой альтернативный вариант.

Последствия доведенной до конца Французской революции оказались для ее истории менее радикальны, чем для Англии – английской революции. В одних революциях на первый план выходили национальные задачи, в других – социальные, которые тоже каждый раз в зависимости от национальных условий решались по-разному. И в этом тоже альтернативность исторического развития.

Ясно, что чем больше человеческий исторический опыт, тем более возможностей осознать альтернативу и выбрать ее, но, как показывает наша реальность, не так-то это легко.

Итак, мне кажется, мы согласимся, что в истории есть законы, которые определяют ее путь, хотя выступают в разных вариантах.

Но куда ведет этот путь? Можно ли вообще так ставить вопрос?

Со времени эпохи Просвещения историки верили в прогресс человеческого общества и в исторический прогресс, который оказался буржуазным. Энтузиазм в отношении к прогрессу со временем значительно поостыл, но в целом оптимизм в отношении исторического развития сохраняется до нашего времени.

Со времени эпохи Возрождения и Просвещения большинство мыслителей считало, что человечество проходит путь поступательного линейного развития в направлении к счастью и прогрессу.

В целом это ощущение сохранилось позже и осталось характерно для марксизма. Однако К. Маркс и Ф. Энгельс подчеркивали зигзаги человеческой истории, отмечали, что она проходит периоды откатов, и это вписывалось в их представление о спиралеобразной форме исторического прогресса.

Отрицательное отношение к прогрессу связано тоже с эпохой Просвещения и наиболее ярко выражено у Ж.-Ж. Руссо, который считал прогресс пагубным для человечества, связывая с ним потерю человеком естественной свободы, отчуждение от средств производства, эксплуатацию.

С Ж.-Ж. Руссо собственно и начинается спор о сущности прогресса в истории.

К. Маркс и Ф. Энгельс, уверенные в прогрессивном развитии общества и имеющие оптимистический взгляд на историю, поддерживали Руссо в том плане, что он увидел изъяны буржуазного прогресса, идеализировавшегося Просвещением. Они подчеркивали противоречивость буржуазного развития в самых разных его аспектах. Характеризуя, в частности, колониализм как одно из следствий этого развития, с одной стороны, и как его стимул, с другой, отмечая, что он, безусловно, был частью прогресса, Маркс и Энгельс отмечали, что этот прогресс достигался в данном случае за счет выкачивания ресурсов из колоний, неэквивалентного обмена.

Но в ХХ в. катаклизмы переломов цивилизации неоднократно приводили историков к возрождению либо идеи Апокалипсиса, который с точки зрения средневекового мировоззрения был окончанием истории, либо к ощущению заката и гибели цивилизации (О. Шпенглер, «Закат Европы»). Разочарованность и пессимизм характерны для многих историков современности, и связано это с опасностью ядерной войны, экологической катастрофой, природными катаклизмами, нерешенностью социальных проблем, с развалом социалистической системы, усилением национализма, фашизма, локальными войнами, которые грозят разрастись до всемирных масштабов, и т.п. Связано это и с определенными тупиками, перед которыми время от времени оказывалась и оказывается сама историческая наука вследствие недостатков ее методологического аппарата.

Выдающийся американский социолог П. Сорокин, как и Маркс, как и многие историки современности, сохранял оптимизм в отношении развития человеческой истории. Он писал: «Пройдя через ряд пыток, спотыкаясь и падая под ношей крестных мук, человечество шаг за шагом завоевывало возможности законодательства и строительства своей истории. Шаг за шагом оно стремилось реализовать свои идеалы Правды, Истины и Красоты… И чем активнее будет каждая личность, чем выше будут ее идеалы, тем быстрее мы будем приближаться к Правде и тем чище и прекраснее будет Правда человеческая».[14]

В самом деле, разве мы не можем говорить о достижениях человеком сказочных успехов в науке и технике, разве мы не можем говорить о смягчении разного рода социальных контрастов, о постепенном преодолении колониализма и расизма, о тенденции к единению всех людей?

Однако человечество уже отказалось от мысли, что прогресс – всегда благо, оно убедилось, что это – обоюдоострое оружие, что человечество расплачивается за него дорогой ценой (здесь это можно сравнить с эффектом «шагреневой кожи» О. Бальзака). Оно убедилось, что дело здесь не только в буржуазном характере прогресса, в эксплуататорском или не эксплуататорском строе. Дело и в самом прогрессе, в противоречивости, диалектичности самого развития.

Но какова роль человека в этом прогрессе? Является ли он песчинкой и жертвой этого прогресса, каким рисовался тому же Ж.-Ж. Руссо, или Ф.М. Достоевскому, или А.И. Куприну («Молох»)? К. Маркс был уверен, что человечество найдет путь из этого противоречия, что оно найдет путь, способ выжить и прийти к полному освобождению.

Однако историки-марксисты часто забывали личность или нивелировали ее, сводя все только к массам. Задача историков – поставить личность в центр истории, там, где ее действительное место (не зря мы видим сейчас определенный бум биографического жанра). Яркие эпохи выдвигают ярких личностей, именно на них зиждется прогресс, или же они пытаются ему противостоять ему. Но правы ли те историки и социологи, которые защищают чисто элитарную теорию развития мира (А. Тойнби, П. Сорокин, Ф. Ницше)?

В связи с этим мне хочется привести здесь парадоксально-ироническое высказывание английского писателя и философа Г. Честертона в отношении чрезмерно завышенной самооценки интеллигенции: «Именно в этом интеллектуальном мире, где много дураков, немного остроумцев и совсем мало умных, бродит закваска модного мятежа. Из этого мира идет всякая новая разрушительная критика (которую, конечно, свергает наиновейшая, раньше, чем она что-нибудь как следует разрушит). Когда нас торжественно уверяют, что мир восстал против веры, или семьи, или патриотизма, надо понимать, что восстал этот мир, а вернее, что этот мир всегда восстает против всего. Восстает он не только из глупости и склонности к суете. У него есть причина. Она очень важна. Прошу всякого, кто намерен думать, и думать свободно, отнестись к ней внимательно, хоть на минутку. Вот она: эти люди слишком связаны с искусством и переносят его законы на этику и философию. Это логическая ошибка. Но интеллектуалы не умны, я уже сказал».[15]

Несмотря на консервативные симпатии автора, проглядывающие здесь, он не вполне справедливо, но метко отметил суетность и стремление действовать по моде времени у значительной части интеллигенции. Жаль, он не отметил и ангажированности определенной ее части, которая стоит за многими ее декларациями. Но в данном высказывании Честертон признает, что не одни великие личности пытаются влиять на историю.

В то же время вопреки ему признаем, что суетные стремления части интеллигенции вовсе не безобидны и не проходит даром (мы не раз убеждались в этом в нашей сегодняшней реальности).

Ну а все остальные? Разве они так уж ко всему безучастны и невнимательны к этим «мятежным» или «контрмятежным» выступлениям и декларациям? Тем более, если эта интеллигенция распространяет свои мысли через современные средства массовой информации. А рабочий, строящий блюминг или ракету, разве не участвует в создании прогресса с его отрицательными и положительными последствиями? И ведь сегодня в развитых странах в основном каждый сознательно выбирает профессию.

Думаю, здесь не стоит отказываться от концепции Ф. Энгельса, что личность тогда становится двигателем прогресса, если осознает насущные нужды момента, настроения народа (значительной его части), тогда его поддерживает народ.

В связи с этим представляется интересным и правильным высказывание английского историка и лейбористского деятеля Д. Коула о революциях и роли в них лидеров: «Революции приходят от масс и не могут произойти вообще как настоящие революции, пока массы стихийно не придут в движение, чтобы совершить их. Затем они могут быть либо совершены, либо загублены в зависимости от успеха, либо поражения их лидеров в их действиях по приданию дисциплины и направления движению масс. Но массы должны сдвинуться сами, иначе революционная ситуация не может возникнуть».[16]

Можно поддержать выводы и наблюдения сторонников элитарной теории о том, что идеи, поддержанные массами, становятся неузнаваемыми для ее авторов (М. Лютер, К. Маркс, Ж. Кальвин), но это как раз и опровергает сторонников этих теорий: массы участвуют в творческом процессе, резко корректируют своих лидеров. Это наблюдение подтверждает то, что мы говорили ранее: обстоятельства корректируют деятельность людей и их намерения, и эти намерения оказываются очень далеки от результатов. И представители масс, а не только лидеры отвечают за благо прогресса, и за его негативные последствия. И все вместе должны думать о минимизации этих негативных последствий.

III. Цивилизация и социально-экономическая формация как формы

развития человеческого общества и формы исторического сознания.

Многообразие и взаимосвязанность исторического развития

Цивилизационный и формационный подходы к изучению истории. Их основные представители. Возможности сочетания при анализе исторического развития.

Мы уже отмечали, что историки с разных позиций подходили к изучению истории и к ее оценке. Это, вероятно, естественно, так как история – продукт деятельности людей и осознание ими своего места в жизни, осознание самих себя как членов общества людей во времени и пространстве.

В последнее время наиболее разработаны два подхода к изучению истории, претендующих на глобальность представления о развитии человеческого общества: цивилизационный и формационный.

Наиболее разработанным и наиболее утвердившимся у нас до недавнего времени являлся формационный подход. Он исходит из того, что, хотя история создается самими людьми, определяющими в их действиях в ходе развития общества являются социально-экономические факторы, факторы материального производства. Этот принцип объяснения развития общества получил название социально-экономического детерминизма.

Этот подход предполагает, что люди действуют в определенных условиях, бывших до них, которые они, однако, могут изменять в определенных пределах и на определенной ступени воздействовать на них в меру своего технического и экономического развития, уровня интеллекта, культуры, менталитета (менталитет – способ осмысления мира, находящий свое выражение в ценностях народа, в поступках, обычаях). Сторонники формационного подхода рассматривают менталитет, духовную культуру в значительной мере как производные от природных и социально-экономических условий. В то же время не отрицается определенная самостоятельность и влияние на эти факторы на определенной ступени политики и духовной культуры. Процесс развития общества, исторический процесс происходят в рамках трудовой деятельности человека; труд, считают они, создал человека как общественное существо.

Формационный подход рассматривает движение человеческого общества (историю) от первобытности через социально-экономические формации к гипотетическому коммунистическому обществу.

Каждая формация определяется производственными отношениями, т.е. отношениями, в которые люди вступают в процессе производства, обмена и распределения.

Основатель формационного видения мира на основе производственных отношений К. Маркс выделил в истории несколько типов этих отношений, которые соответствовали определенному уровню производительных сил (природные ресурсы, технико-технологические условия, физические и интеллектуальные возможности людей). Рассматривая ход истории, ход развития человеческого общества сквозь призму развития производственных отношений, К. Маркс рассматривал общество как систему, и сама общественно-экономическая формация мыслилась им как система, в которой на производственные отношения нанизывались все остальные ее составляющие: мораль, политика, право, художественная культура, определяя жизнь племени, этноса, нации, отдельной семьи. Общественно-экономическая формация включает в себя и этнические, и семейные отношения. Она включает, таким образом, в себя типическое для всех народов и для развития одного народа, а также особенное как в отношении одного народа к другим, так и во внутреннем развитии самого народа.

Удачное и полное определение формации, на мой взгляд, дано в учебнике философии С.Э. Крапивенского: «Общественно-экономическая формация есть общество на определенной ступени исторического развития, характеризующееся специфическим экономическим базисом и соответствующими ему политической и духовной надстройками, историческими формами общности людей, типом и формой семьи».[17]

К. Маркс назвал пять таких формаций, которые стали затем основой формационного подхода к истории: первобытная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая (буржуазная), коммунистическая. Смена их осуществляется в результате классовой борьбы, которая является катализатором развития.

В последнее время это пятичленное деление истории подверглось небезосновательной критике, поскольку оно превратилось в жесткую догму, вошедшую в противоречие с данными исторической науки. Сам К. Маркс, однако, вовсе не предусматривал жесткого пятичленного деления и не связывал жестко, как это сложилось впоследствии в методологии истории, формации со способом производства. Более того, К. Маркс мыслил саму формацию как процесс. Изучая историю Востока, К. Маркс выделил особый азиатский способ производства, которого не было на Западе, в котором как бы сочетались и черты (не все) рабовладения и феодализма. Формацией он его никогда не называл.

К. Маркс дал и другую схему членения истории: первичная, внеэкономическая формация, охватывающая первобытное общество, и вторичная, экономическая формация с фазами: рабовладение, феодализм и капитализм как высшая фаза; коммунизм мыслился как третья или начало третьей фазы, где происходило бы высвобождение истории от экономики. Он не считал, что все фазы у всех народов были и должны быть развиты в равной степени, и что все они их проходили в своей истории. Таким образом, марксова схема не была жесткой и догматичной. К. Маркс отмечал также, что в ходе развития второй формации личностная зависимость все более заменялась вещной, выражением которой являлся капитализм.

Вычленение формаций общественного развития на основе типов производственных отношений явилось результатом огромной аналитической работы К. Маркса и большим шагом вперед в развитии исторической науки в XIX в., которая ставилась на научную основу и обращалась к самой жизни.

Формационный подход к истории включает в себя понятие «прогресс», считая, что человек движется по его пути, преодолевая в то же время его противоречия, от низших форм к высшим.

При этом он делает акцент на общности развития человечества, а не на различиях, вовсе не игнорируя и не отрицая этих различий.

Формационный подход исходит из определяющего воздействия труда на жизнь общества. Основоположники теории и ее сторонники считают, что именно трудящиеся и определяют в конечном счете ход истории.

Государство с точки зрения этого подхода рассматривается прежде всего как орган классового господства, которое в зависимости от экономического могущества того или иного класса, принимает ту или иную форму для лучшего обеспечения интересов господствующего класса в тех или иных условиях.

Поскольку движение истории, с точки зрения этого подхода, идет по пути смягчения и исчезновения классового господства, то и государство в этой своей функции должно в конце концов отмереть, и его заменит самоуправляющееся общество.

Критики этого подхода и марксистской концепции в целом выдвигают следующие аргументы против:

1. Не везде общество прошло все фазы развития. Например, рабство в классической форме было только в античности; германцы, славяне, арабы его не знали; на Востоке рабство было только в домашней форме, либо это были государственные рабы.

Однако, К. Маркс и Ф. Энгельс, как мы уже говорили, не настаивали на этом.

2. Данная концепция имеет европоцентристский подход: динамика развития и членение процесса развития общества на формации годится для Европы, но на Востоке преобладало циклическое развитие.

3. Этот аргумент связан с предыдущим. Капитализм типично западное явление, на Восток он привнесен с Запада, в большинстве случаев насильственно, посредством колониализма.

4. Классовый подход, защищаемый формационным подходом, не может объяснить все развитие общества.

5. Экономический детерминизм якобы затушевывает роль политики, морали, духовной культуры, роль личности в развитии общества. Уровень духовной культуры не может быть объяснен, выведен из уровня экономического развития и его характера. Так, античная культура или, скажем, культура древней Индии ни в коем случае не ниже современной культуры. Или искусство России XIX в., представляя высочайший образец, как и наука, общественная мысль, развивались в отсталой по сравнению с Европой стране с точки зрения социально-экономического развития.

На эти возражения можно ответить, что, во-первых, они адресованы в большей степени к догматизации этого подхода, а не к самой его идее, во-вторых, нельзя предъявлять к научной (всегда абстрагированной от деталей) схеме, предъявлять к научной классификации требования полного соответствия с действительностью. Этого совпадения не может быть и не бывает по причинам огромного многообразия действительности, не сводимого ни к какой схеме, а также потому, что действительность пребывает в развитии, а любая схема страдает статичностью. Никакое понятие не совпадает с действительностью во всех деталях.

Чем более глобальна схема, тем больше степень абстракции. И конечно, она выражает все же определенный угол зрения, но ведь возможен и другой. В данном случае, как мы отмечали, акцент делался на общности развития народов с точки зрения социально-экономического развития прежде всего.

Но всякая наука становится наукой только тогда, если в ней есть теория, классификация, схема. Важно, чтобы они отражали действительность и не были выдуманы.

Можем ли мы предъявить, однако, это обвинение формационному подходу к изучению истории на том основании, что почти нигде не видели формаций в чистом виде, что везде они были либо с наслоениями, либо с изъянами? Нет. И на Востоке (в азиатском способе производства) мы видим признаки этих формаций, которые более четко проявились на Западе. Надо учесть также намного более длительное и более изолированное развитие Востока по сравнению с Западом.

Да, капитализм был привнесен на Восток с Запада. Значит ли это, что Восток сам не мог его развить? Этого по причине нынешнего пути истории доказать уже нельзя. Но Япония, например, без колонизаторов стала переходить к капитализму. В какой-то степени это можно сказать и о Турции.

Конечно, эта модернизация, ведущая к капитализму, и в Японии, и в Турции началась еще в XIX в. под влиянием экономического и военного натиска Запада.

При этом нельзя согласиться с утверждением Р. Виппера в отношении Японии, что подобные заимствования оставляют нетронутой старую, фундаментальную основу, сущность культуры.[18] Дальнейшее развитие и нынешняя реальность подтвердили, что в Японии, в частности, изменились сущностные характеристики в связи с буржуазными реформами, хотя, конечно, сохранились и старые традиции. Не их ли, кстати, следует считать лоскутными одеждами, о которых говорит Р. Виппер?

Но если говорить о навязанности капитализма, о привнесении его на Восток извне, то не был ли он так же извне «навязан» самой капиталистической стране XIX в. – Англии?

Обычно приоритет в развитии общества отдается внутренним потребностям общества, внутреннему саморазвитию. Этот тезис лежит в основе сторонников цивилизационного подхода, так же, как и в основе марксистской формационной теории.

Но ведь сплошь и рядом стимулы развития идут извне, что впрочем не противоречит приоритету внутренних потребностей, ибо пока общество не почувствовало потребности в восприятии чужой культуры, чужого опыта, не захочет вступить в контакт, такого контакта в восприятии чужого опыта не будет. На это обстоятельство в разное время указывали русские историки Н.И. Кареев, Р. Виппер, португальский философ Х. Ортега-и-Гассет и др.

Капитализм в Англии в значительной степени стал развиваться под влиянием экономических и политических связей с Нидерландами. Ведь если бы не началось массовое развитие суконных голландских мануфактур, то йоркширские овцы еще довольно долго «не поедали бы людей», и кто знает, как тогда бы развился капитализм в Англии. Все началось с потребностей голландского рынка, тесно связанного с Англией. Именно эти потребности дали толчок массовым огораживаниям в Англии, а затем – и созданию собственных мануфактур.

В свою очередь, именно засилие Англии на рынке промышленности способствовало медленной и неохотной перестройке Европы на капиталистический лад.

Таким образом, речь идет о взаимовлиянии народов в ходе развития, речь идет о несинхронности развития, о неравномерности развития не только отдельных стран, народов, но и отдельных формаций: именно капитализм резко ускоряет развитие и дает толчок всему миру, резко интегрирует это развитие, хотя в свое время Европа получила толчок именно с Востока.

Безусловно, классовый подход не может объяснить все в истории, но ни К. Маркс, ни Ф. Энгельс и не претендовали на это. Согласимся, однако, что и без него невозможно объяснить целый ряд общественных явлений. И классовый подход имел прогрессивное значение и эвристическую ценность не только во время Маркса, но сохраняет их и сейчас как для объяснения исторического прошлого, так и для объяснения настоящего.

И хотя историческая наука со времен К. Маркса обогатилась серьезными открытиями, которые, безусловно, корректируют или отрицают некоторые выводы или посылки Маркса, вызванные и слабым развитием исторической науки, и в некоторых случаях недостаточным историческим опытом человечества в сравнении с нашим, сама по себе формационная теория вовсе себя не исчерпала и сохраняет свое значение и сегодня.

Вторым глобальным видением истории и попыткой ее членения является цивилизационный подход к изучению истории. Он получает сегодня все большее признание. Но он еще находится в стадии разработки и не является таким гомогенным, как формационный.

Это вызвано прежде всего многозначным толкованием понятия «цивилизация».

Первое значение, самое старое и наиболее этимологически связанное с буквальным значением слова (от латинского civilis – государственный, гражданский), подразумевает определенную ступень, этап человеческого развития, истории человечества, вышедшего из первобытности. В таком смысле это понятие употреблялось в эпоху Просвещения, затем К. Марксом и Ф. Энгельсом; в этом смысле ее употребляет и современный американский философ XX в. А. Тоффлер.

Второе значение – сам способ развития и существования человека как единицы планеты, вселенной (земная цивилизация).

Третье значение – способ, форма развития человеческой культуры отдельного этноса или региона. Наиболее ярким выразителем этого понимания является А. Тойнби, в более раннее время представителем такого понимания можно назвать русского ученого Н.Я. Данилевского.

Именно это третье значение объединяет большинство сторонников цивилизационного подхода к изучению истории. Они считают, что мир развивается как совокупность нескольких цивилизаций. Некоторые из них уже умерли, другие только нарождаются, третьи существуют ныне. В основе выделения этих цивилизаций лежат особенности духовной культуры, особенности менталитета народа. Цивилизация объединяет всех по принципу сходства в этом отношении, между собой они разделяются по принципу различий в менталитете (в способе осознания мира, реакции на него, наборе ценностей), духовной культуры. Так выделяются восточная цивилизация (китайская, индийская, японская, иранская и т.п.), западная, восточно-славянская (российская), африканская и др. Иногда говорят о христианской цивилизации с западной и восточной ветвями, об исламской цивилизации, индуистской и т.д., т.е. деление идет по принципу различия религий.

Мы здесь перечислили лишь самые распространенные значения этого понятия.

Сторонники цивилизационного подхода до сих пор не выработали единого определения цивилизации, хотя работа в этом направлении сейчас идет, поэтому нет и четкого критерия выделения цивилизаций. Их количество может варьироваться у различных историков.

Однако в центр кладется культурно-антропологический принцип анализа истории, развитие духовной культуры, стержнем которой является религия.

Но некоторые представители подхода, исходя из того справедливого утверждения, что каждая социальная система характеризуется своим набором социальных и культурных ценностей и признаков, считают возможным выделить цивилизации на этой основе (советская цивилизация, буржуазная цивилизация и т.п.). Но в данном случае они по сути делают цивилизацию идентичной формации, хотя критерием здесь прежде всего являются ценностные различия, а не фундамент производственных отношений и отношений собственности.

Все сторонники цивилизационного подхода считают, что уровень развития цивилизации определяется не социально-экономическими факторами, а морально-духовными ценностями, которые определяют ее культуру и социально-экономические факторы.

В связи с этим они считают возможным выделить техногенную цивилизацию, присущую Западу, основанную на быстром развитии техники, главным содержанием которой является прогресс, и традиционную, присущую якобы только Востоку.

Традиционная цивилизация характеризуется замедленными темпами социальных изменений. В них может смениться несколько поколений людей, воспроизводя и передавая следующим поколениям одни и те же структуры, традиции. Все новое ограничивается и подавляется традицией или же вынуждено маскироваться под традицию. Это общество, которое развивается без всяких влияний, не признавая их, это замкнутое или закрытое общество.

В техногенной цивилизации темпы социального развития резко ускоряются. Инновации становятся высшей ценностью, поэтому высоко возрастает личностный фактор: именно личность – творец этих инноваций. Но в связи с этим большую роль в обществе играет индивидуализм. Традиции здесь модифицируются, генерируются новые знания, технологии, научные знания внедряются в жизнь, обеспечивая новый тип развития. В самом обществе нет замкнутых связей, они более подвижны и переменчивы. Поэтому такое общество называют еще открытым обществом.

Это общество, основанное на идее прогресса. Идея социального прогресса коренится, по мнению сторонников этой концепции, в глубинах менталитета техногенной культуры.

С точки зрения такого подхода можно сказать, что одни цивилизации как бы застыли в своем развитии, другие быстро развиваются, однако сторонники этого подхода в целом не отрицают взаимовлияния цивилизаций.

Сторонники цивилизационного подхода, не отрицая социального деления общества, так называемой социальной стратификации (от слова «страта» - слой), не видят принципиальных различий этой стратификации на разных этапах развития цивилизации. Не видя возможности отрицать наличие социальной борьбы в обществе, они считают, что характер ее не изменяется и что она не играет большой роли в изменении общества. Здесь, однако, тоже есть разные модификации: одни историки – сторонники традиции, другие – сторонники ее обновления, взрывания.

Во всяком случае они безразличны к классовой структуре общества. Поэтому с точки зрения цивилизационного подхода нет общества рабовладельческого, феодального, буржуазного, нет феодализма или капитализма, а есть доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общества.

Цивилизационный подход не отрицает закономерностей общественного развития, но видит их на более абстрактном уровне (всем людям присуще стремление к защите собственных интересов, всем присущи страх, ненависть, что и ведет к социальной борьбе; все развивается в направлении от отдельных случайных объединений к более прочным, везде образуются государство, церковь, все общества проникнуты борьбой за власть).

В отличие от формационного подхода, акцентирующего внимание на общих этапах развития человечества, цивилизационный подход подчеркивает особенное, уникальное, разделяющее, а не объединяющее разные этнические общества.

Если формационный подход подчеркивает динамизм развития, то цивилизационный – устойчивость, традиции, которые не меняются в течение времени и создают отличия одной цивилизации от другой.

Если первый подход подчеркивает развитие мира во времени и разнообразие временных этапов развития, то второй сосредотачивается на показе многообразия в пространстве, обращая гораздо меньше внимания на время (ведь основные признаки цивилизации неподвластны времени).

Поэтому говоря об этих подходах, философы употребляют часто термин «членение мировой истории» (членится она во времени или же в пространстве).

Представляется, однако, что вопрос стоит здесь намного шире, чем о членении истории, вопрос стоит о ее видении вообще, о характеристике типичных исторических явлений, о разных подходах к анализу исторических событий и явлений.

Цивилизационный подход также встречал и встречает критические возражения.

1. Если восточная цивилизация традиционна, и это объясняется менталитетом народов Востока, то каким образом сейчас Восток обгоняет техногенный Запад, восприняв их техногенность?

Поэтому сейчас большинство ученых справедливо называют традиционными все докапиталистические общества, общества земледельческие или скотоводческие. И тогда сюда впишутся и восточные общества, и западные до XVI – XVII вв.

2. Если нет доказательств того, что Восток самостоятельно мог развиться до капитализма, то нет ведь и обратного доказательства. Но рассуждения по этому поводу были уже приведены в предыдущем разделе.

3. Критики говорят и о том, что этот подход по сути игнорирует первобытное общество, не интересуясь и сознательно отвергая догосударственное или дописьменное развитие человечества. А ведь глубинные цивилизационные отличия коренятся именно в этом периоде человеческой истории.

4. Можно ли обойти вопрос о социальной революции и о классовой борьбе, ограничившись только их констатацией или объясняя их на уровне анализа психики, менталитета и т.д.? Почему мы везде являемся свидетелями их, но в то же время имеем разные результаты? Цивилизационный подход не позволяет нам увидеть ни сущность, ни особенности этих явлений.

5. Можно ли, отрицая социально-экономический детерминизм, в то же время делить общества на техногенные или нетехногенные, исходя из особенностей менталитета? Почему в одних случаях развитие техники обеспечивает новый уровень развития общества, а в другом – нет? Цивилизационный подход не дает ответа на этот вопрос, а формационный может дать.

Однако у этого подхода есть и определенные плюсы, прежде всего в том, что он подчеркивает особенности человеческой истории в разных регионах, не забывая все-таки и об общности людей. Он подчеркивает большую роль культурологического фактора в развитии.

Но для конкретно-исторического изучения эта схема явно недостаточна.

В последнее время появился еще один подход, развиваемый Институтом Ф. Броделя во Франции, который исходит из системы его основателя, одного из представителей школы «Анналов» Ф. Броделя. Это миросистемный подход, который не отрицая и подчеркивая многообразие культур в мире, показывает их тесное взаимодействие и взаимосвязь. Анализируя в единстве все процессы, этот подход показывает глубинные причины и признаки развития мира в направлении и в русле капитализма. Но это движение идет по разным дорогам.

На мой взгляд, это одна из попыток соединения двух подходов, а точнее, модернизированный формационный подход, подчеркивающий прежде всего материальные факторы и их роль в формировании менталитета и общественных структур.

В современных дискуссиях о возможностях и определении содержания цивилизационного подхода к истории историки и философы все более приходят к выводу о необходимости сочетания этих подходов в исследовании истории.

Некоторые историки считают, что формационное развитие – это путь развития цивилизации (такую концепцию изложил крупный советский историк М.А. Барг[19]). Однако такой вариант сочетания двух подходов сомнителен. Если говорить об умершей шумеро-аккадской цивилизации, то какой формационный путь она прошла? К какой формации ее отнести? Вся жизнь на этой территории позднее связана с другой цивилизацией. Влияние этой цивилизации на Запад и Восток огромно, но это жизнь внутри новых цивилизаций. Для послеантичной Европы и других стран периода так называемого средневековья и новой истории это, видимо, подходит, тем более что в этот период трудно говорить о чистых цивилизациях и цивилизационных особенностях, ибо идет огромная интеграция этносов, интеграция мира.

С другой стороны, многие понятия явно пересекаются и требуют рассмотрения именно с точки зрения обоих подходов. Например, промышленный переворот с точки зрения цивилизационного подхода – начало индустриальной эпохи; с точки зрения формационного подхода – переход к промышленному, классическому капитализму, и, конечно, должен быть исследован с точки зрения развития новых общественных отношений, прежде всего производственных. Социальная революция, воспринимаемая сторонниками цивилизационного подхода как катастрофа и надлом цивилизации, с точки зрения формационного подхода является выходом из кризиса, залогом создания новых общественных отношений, новых структур, новой формации, и нельзя не проанализировать ее с обеих точек зрения.

Словом, как мы уже говорили, ни одна схема не может заменить многообразия действительности. В разных случаях может оказаться наиболее продуктивной то цивилизационная схема, то формационная, то необходимы оба подхода сразу, но и это не означает, что все многообразие будет охвачено.

История не однолинейна и не монолитна, она представляется в виде раскручивающейся все быстрее спирали, на которой народы начали свой путь с разных дистанций и идут с разной скоростью, передавая друг другу эстафету, сталкиваясь иногда или пересекаясь друг с другом. Чем ближе к нашему времени, тем плотнее становится само время, движение убыстряется, тем теснее становится на «беговых дорожках», на которых, однако, есть по-прежнему свои лидеры и аутсайдеры.

Два фактора все время сказываются в истории на всех периодах: асинхронность развития и постоянное взаимовлияние. Везде мы видим влияние внешних факторов, чет ближе к нашему времени, тем они сильнее, тем сильнее тенденции к общности, хотя это, в свою очередь, порождает стремление к защите своей уникальности.

С этой точки зрения можно говорить об уникальности и «застойности» восточных цивилизаций и о «навязанности» капитализма Востоку.

Молодая, в культурном отношении более отсталая Европа, получив в свое время через Средиземноморье сигналы и толчки от Востока, из периферийной зоны превратилась в эпицентр развития, давая затем соответствующие толчки развитию неевропейских народов (в насильственной и ненасильственной форме). Это и крестовые походы, и колониализм, и технико-экономическое наступление. Эти действия Европы на одних участках Востока способствовали его застою, на других подталкивали его к изменениям в целях самосохранения или же насильно в своих интересах преобразовывала его. Сама Европа в это время черпала с Востока и ресурсы, и духовную культуру.

Аналогичные процессы шли внутри самой Европы. Мы уже говорили о влиянии внешнего фактора на Англию и обгон ею «передовой» в плане буржуазного развития Голландии. Англия отобрала у Голландии все колонии, став властелином на море и законодателем на европейском рынке. Почему не Италия, где зародыши капитализма были занесены как бы прямиком из античности, не Германия, где капитализм начал развиваться ярче и раньше, чем в остальной Европе? Ведь Германия явилась центром европейской Реформации, родиной первой буржуазной революции – Крестьянской войны. Но буржуазное развитие здесь остановилось на полпути. Реформация, однако, пробила путь дальше капитализму в Голландии, которая становится центром кальвинизма. Затем она уступает место «отсталой» аграрной Англии, надолго оставшейся лидером в этом плане и в Европе, и, конечно, в мире.

Европейские революции 1848 г. всех как бы подровняли, и все пошли по одному пути, хотя скорость и способы достижения цели были тоже слишком разными. И здесь опять мы видим сочетание внешнего толчка с потребностями внутреннего развития.

Если бы европейские страны не были столь близки по территории и тесно связаны экономически, они могли бы так же, как азиатские страны, Африка, отделенные от Европы горами и океанами, пребывать на разных уровнях социального развития и долго не развиваться в капиталистическом направлении.

Колониализм в результате уродливого и насильственного навязывания капитализма вызывал у народов колоний естественное чувство отторжения его как чуждого и несвоевременного, что способствовало сохранению на Востоке традиций и все большего разделения Востока и Запада в сознании народов.

На аналогичное явление указывал Н.И. Кареев, как и многие другие историки, мыслители, при характеристике реформ Петра I, чуждых и непонятных народу.

А если мы рассмотрим с этой точки зрения все так называемые контрреволюционные движения в Европе, реакционное движение в Германии? С этих же позиций может быть рассмотрено отчасти и революционно-объединительное движение в Италии, куда капитализм был принесен в условиях господства феодальных пережитков, католической церкви, религиозной идеологии, где капитализм буквально «навязывался» затем государством (хотя именно Италия – родина буржуазных отношений в Европе) и приносил в названных условиях сплошные беды?

В Европе, как и на Востоке, на протяжении всего нового времени мы также видим свои «мини-колонии» (Италия, Ирландия, Эльзас-Лотарингия, Балканы) и постоянные отставания бывших передовиков, и выход вперед бывших аутсайдеров.

Различия и противоречия в плане буржуазного развития так же заметны внутри Запада, так же велики, как различия между Западом и Востоком.

Время, чем ближе к нам, тем более уплотняется и все больше включает в свой водоворот сразу все народы. Сегодня технические средства уже не позволяют жить ни одному народу изолированной (внутрицивилизационной) жизнью и даже питать иллюзии на этот счет.

Среди внешних толчков и стимулов развития надо отметить и войны, какими бы разрушительными они не были.

Франко-прусская война 1871 г. способствовала не только ускорению экономического и капиталистического развития Германии, но и, как это ни парадоксально, способствовала в политическом и экономическом плане ускорению этого процесса во Франции (через разочарование в монархии, через реваншистские настроения).

Первая мировая война впервые вывела капитализм на стадию государственно-монополистического, с одной стороны, и способствовала началу ослабления колониализма, с другой. Этот процесс был усилен в ходе Второй мировой войны.

Капитализм развивается на новых началах во всех уголках земного шара, игнорируя границы цивилизаций.

Не стоим ли мы сегодня на пороге выхода на историческую авансцену восточных и африканских цивилизаций? Не переживаем ли ныне гигантский 1848 год с его тенденциями единства и противоречиями?

Итак, мы полагаем, что внешние заимствования (в том числе и насильственным путем) для отдельных цивилизаций так же органичны в качестве важного толчкового фактора развития общества, как и для отдельных наций и государств. Они относятся друг к другу как целое к части. Это единый процесс.

Формирование с этой точки зрения той или иной формации не может рассматриваться как что-то специфически присущее одной цивилизации и чуждое другой. Развитие везде идет вариативно, но во взаимной связи с другими цивилизациями, этносами, государствами. Так же, как в разных странах Запада капитализм развивался неодновременно, неравномерно и во многом зависел от внешних воздействий и взаимоотношений государств, так же и в восточных цивилизациях он не является чуждым элементом, он развивается по законам взаимодействия различных народов и этносов, населяющих планету.

Мы имеем здесь дело с проявлением взаимовлияния всех частей мирового сообщества, где ни одна не может быть рассмотрена изолированно. Мы имеем здесь дело с результатом асинхронности и неравномерности развития цивилизаций как составляющих этого сообщества. Различия в этом смысле между отдельными странами, нациями и цивилизациями определяются лишь масштабами территории и времени.

IV. Человек, общество и государство в историческом процессе

и в исторической науке. Основная коллизия развития истории

Государство как исторический феномен.