Эй! Земля вызывает Морнинга! Вставай давай, ленивый круп! 1 страница

— Кхх… аах! — голубые глаза Морнинг Дью широко распахнулись, дернулись, а потом с силой зажмурились, когда его накрыло нечто, похожее со стороны на ужасное головокружение и боль. — Ннннхх… Мммф…

Его глаза снова открылись, на этот раз щурясь.

— Оооооо, сеном подавиться. Я опять, да?

— Ага, — улыбнулась Амброзия, помогая ему встать на ноги. — Не волнуйся об этом слишком. Прошло всего, типа, пара минут. Может, три.

— Ух… — он застонал и сел на задние ноги, растирая лоб. — Сколько уже… Четыре раза за эту неделю?

— Пять, — сказала она, усмехнувшись. — Похоже, ребята опять должны мне обед.

Он описал глазами круг и устало ей улыбнулся.

— Серьезно? Ты по-прежнему делаешь на меня ставки? Тебе разве нечем больше заняться, ну, например, разносить тот отель до основания?

— Было бы тебе о чем жаловаться! — она показала язык. — Ставки эти определенно покрывают все те биты, шо ты мне задолжал за пробуждение своей сонной задницы день за днем!

— Хех… Ага… — он вздохнул и благодарно глянул на нее. — Что бы я без тебя делал, Амбер?

— Ммммм… — взгляд ее зеленых глаз пробежался в танце по облакам, которые она тепло оглядывала. — Боюсь даже думать об этом.

Она победно водрузила шлем на свою алебастровую гриву.

— Хорошо бы мне еще быть настолько же хорошим психологом, насколько я хороший будильник. Из-за тебя у мисс Оленьи Глазки чуть от страха хвост не отвалился.

— Кого?

— Не будь таким грубияном, Морнинг! — Амброзия указала на меня. — Ты разве не знал, что ты был не один?

— Хммм? — он повернулся ко мне. Он улыбнулся застенчиво. — Однако же, доброго утра тебе, ангел!

— Я… — я сглотнула. Я опустила взгляд на землю. Я увидела тюльпан, лежащий на траве там, где я его бросила в испуге. — Да. Сейчас… сейчас доброе утро.

Я бросила ему неловкую улыбку.

— Но мне пора идти. Меня… ждет очень много дел, — солгала я.

— Хорошо, — Морнинг Дью исполнил свой ритуальный поклон, качнувшись в кратком приступе головокружения. — Приятно провести время в Понивилле.

— Ага, «ангел», — бросила Амброзия. Она сурово глянула на Морнинг Дью, закатила глаза и ушла.

Мне тоже пришлось стремительно удалиться, но не забыв, впрочем, на бегу схватить определенный золотой цветок с земли.

Добежав до своей хижины, я захлопнула за собой дверь, будто стараясь оградиться от приливной волны хаоса, что, казалось, вот-вот коснется моего хвоста. Я осела на задние ноги, все еще обессиленная от безумолчного биения моего сердца.

Вытащив телекинезом тюльпан из кармана седельной сумки, куда я его в спешке затолкала, я принялась вертеть его золотые лепестки перед глазами. Я задумалась о том, как быстро прекрасный момент может превратиться в нечто ужасающее… и затем вновь драгоценное.

Я не хотела слишком жалеть Морнинг Дью, но этому чувству сложно было сопротивляться. Я не была так уж знакома с нарколепсией, особенно с хроническими ее случаями. И все же не нужно было особого напряжения воображения, чтобы представить себе, через насколько безумное и тяжкое испытание приходится регулярно проходить этому жеребцу. Совершенно неудивительно было, что его мечтам о карьере стражника едва ли суждено воплотиться. Какое уважающее себя подразделение королевской стражи согласится принять пони, который будет терять сознание на службе?

И все же он по-прежнему цеплялся за эту мечту, за нечто родившееся в единичном моменте озарения и красоты. Самая ось его жизни вращается благодаря детскому виденью, чему-то украшенному золотыми лентами чудес из мира снов.

Если подумать… он с изяществом поэта связал столь чувственную деталь со мной одним только взглядом случайным утром, утром первым и единственным для него, ибо нет у него дара видеть то, чему для меня счет давно потерян. И этот бесконечно малый момент оказался неисчерпаемым источником благословений для кобылки, что никогда не знала ничего, кроме проклятий.

Вздох сорвался с моих губ, когда я коснулась нежно носом цветка. Касание его было шелковистым, и я внезапно вспомнила, как на мгновенье коснулась девственно чистой шкурки Морнинг Дью в отчаянном жесте поиска пульса. Когда он упал без чувств, я была в сознании, я мыслила ясно. Не имело значения, сколь испугана я была; я была рада узнать, что могу действовать абсолютно рационально, находясь рядом с жеребцом, когда ситуация становится опасной.

Но кого я обманывала? Не имеет значения, насколько я хорошо узнаю этого жеребца, не имеет значения, под каким углом я поверну в своих мечтах мысль о том, что наша с ним связь — это нечто особенное. Я знала истинную суть ситуации. И это знание заключило меня в заточение куда более ледяное, чем деревянные стены моего дома в этот момент.

Вздохнув, я поднялась на ноги. Я подошла к столу в углу комнаты. На нем стояла хрустальная ваза, наполненная водой, но не только ей. Я опустила в емкость тюльпан, присоединив его тем самым ко множеству других — примерно двадцать цветков, если их сосчитать. Я начала их собирать примерно за три недели до этого дня, когда мой здравый смысл уступил место фантастическому капризу.

Я повернулась вяло и уставилась на койку. Как раз там, где я их и оставила посреди прошлой ночи, на ней лежало несколько нотных листов. Запись восьмой элегии бесконечно замедлялась и откладывалась, становясь все более и более ленивой с каждым следующим днем. У меня не было никакого повода для задержки. Мелодия наконец обрела цельную четкость в моей голове. У меня было четыре заряженных звуковых камня. Меня научили правильному сотворению защитного заклинания вокруг себя, даже профессиональному, пожалуй. Все, что осталось, — это записать мелодию целиком на пергамент, чтобы я могла поделиться ею с Твайлайт, узнать ее название, провести последние исследования и, наконец, броситься в омут следующей части проклятой симфонии.

И все же нельзя было отрицать, особенно в нежном сиянии чудесного полуденного солнца, что число цветков в моем доме оставило в подавляющем меньшинстве несколько хрупких листочков моего музыкального открытия. И на мгновенье я не смогла не задуматься — неужели это такое преступление — заполнять таким ярким цветом мою хижину, где раньше не было ничего, кроме ужаса?

В конце концов, какая поистине есть радость в окрашивании пути моих поисков, которые я в своей храбрости продолжаю вести? Откуда мне знать, сколько еще элегий мне осталось открыть? Их может быть пятнадцать, или их может быть пятнадцать тысяч. В распоряжении Принцессы Луны была бессмертная эпоха правления, в течение которойона сочиняла свою тайную симфонию. Какую надежду может питать смертная пони хотя бы отдаленно имитировать подобное наследие супротив лишенных эмоций просторов времен? Я вполне могу потратить всю свою жизнь целиком, раскрывая эти проклятые мелодии. Если представить себе, что я когда-нибудь достигну цели и сниму свое проклятье, насколько старой и загнанной я тогда уже буду? Что останется от меня для любви, раз я так жажду быть любимой, как поэтично напомнила мне Рарити?

Я пони, и в моей жизни есть много вещей, что чересчур благи и кратковременны, чтобы их можно было охватить одним только снятием проклятья. Я знаю, что это простая идея; слишком фантастическая, чтоб в нее верить, но и слишком могучая, чтобы ее игнорировать. Как долго я работала над завершением чего-то столь благородного ради благородства самого по себе? Действительно ли я провожу свой поиск только ради себя? Или я делаю это ради идеи «себя»? Что определяет меня, если все, чего я желаю, маячит вечность на каком-то недостижимом горизонте?

Есть только одно дело, что я делаю каждый раз, когда мои мысли оказываются чересчур перепутаны; когда я начинаю сомневаться в задаче, над которой работаю каждый день, застряв в этом прекрасном, но проклятом доме моем.

Воздух танцевал, следуя нотам мелодии, что я играла, сидя на скамейке центрального парка Понивилля, перебирая струны лиры энергичным всплеском телекинеза, воплощения моей души, брошенной навстречу инструменту. Мне было все равно, какую мелодию я играла, до тех пор, пока она сохраняла хоть какую-то музыкальность, ритмичность, способность заставлять мое сердце качаться в такте, определенном не Морнингом, не его глазами, не его нежным голосом и даже не еще более нежной историей его прошлого.

Мое лицо напряглось. Я зажмурила глаза и попыталась утопиться в мелодии. Мне это не удалось.

Почему он говорит мне о себе так много по первому же спросу? Что-то во мне заставляет его мне доверять? Действительно ли дело в моих глазах?Я никогда особо не полагалась на свою внешность, ну, не больше любой обычной кобылы, наверное. Жизнь в Кантерлоте требовала определенной меры элегантности, от которой непросто избавиться. Даже Твайлайт Спаркл, которая, по сути, просто скромная интеллектуалка, несет в себе неземную красоту, которую непросто найти у других. Если бы все библиотекари Эквестрии смотрелись столь привлекательно, как смотрится она, даже и не пытаясь привлекать к себе внимание, то тогда в мире было бы куда больше жеребцов, занимающихся чтением, и меньше занимающихся… занимающихся… ну, чем там они любят заниматься в свободное время. Борьбой?

Но нет. Мой нарциссизм не отступает ни на шаг от моих музыкальных способностей. Я никогда не пыталась выглядеть «красоткой». Да и в самом деле, меня это никогда и не волновало. До недавних пор…

Он видит мои глаза, золотые глаза, подходящие по цвету к свежим тюльпанам, и он думает о своем ангеле-хранителе. Он считает, что я — ангел? Хоть один пони, хоть раз говорил мне прежде что-то столь милое и искреннее?

Нет. Это лесть. Все это лесть. В конце концов, Морнинг Дью не знает меня. Он видит мои глаза, и каждый отмеченный амнезией раз все, что происходит, — это серия сигналов в нейронах его мозга, заставляющая его говорить вслух эту бездумную реакцию, это сравнение, что зародились в его голове. Я — просто образ, идея для него, равно как он — идея для меня. Две мелких, примитивных влюбленности не могут объединиться в нечто цельное. Все эта ситуация — просто придурь, каприз и фантазия, равно как для меня, так и для него. Ядолжнапросто забыть об этом. Я должна просто забыть об этом…

И не смотря ни на что, стараясь забыть об этом, я делаю нечто совершенно противоположное до такой степени, что это раздражает меня, злит меня. И даже я едва ли умом осознавала ту музыку, что исполняла… или внезапно появившуюся песню, что мелодичным голосом исполнялась, следуя моим струнам.

Мои глаза резко распахнулись. Я не остановила игру, хотя бы только для того, чтобы продолжать слушать голос, напевающий мою мелодию. Я пыталась узнать голос, и вот я увидела в глубинах памяти три маленькие фигурки передо мной, идущие по центру Понивилля, и одну конкретную бледную фигурку, окрашенную во многом как Рарити.

Я устремила внимательный взгляд на кобылку. Очевидно, движения моего увенчанного рогом черепа оказалось достаточно, чтобы, спугнув ее, прервать мечтательное пение.

— Ааай! — она отпрыгнула назад, стоя виновато по другую сторону парковой дорожки от меня. — И… извините. Я вас отвлекла, да? Моя старшая сестра никогда моему крупу из-за этого покоя не дает.

Я нежно улыбнулась, продолжая перебирать струны лиры.

— Все совершенно нормально. Даже больше, ты только добавила гармонии.

— Правда? — ее голос очаровательно надломился, соответствуя возбужденному сиянию ее лица. Под ее лавандово-розовой гривой был повязан бордового цвета плащ, посверкивающий изнанкой из золотой ткани. Я обратила внимание на пришитое заплаткой поверх ткани изображение гарцующего жеребенка, которое невозможно спутать ни с чем. — Я просто услышала, как вы играете что-то такое красивое, и не смогла сдержаться и не запеть.

— Что ж, у тебя определенно есть природный талант в пении, — сказала я.

— П-правда? — она чуть не лопнула от радости, услышав комплимент. — Вы так считаете?

Я моргнула в ответ на такое восклицание. Я бросила взгляд на ее пустые бедра, осознавая, сколь искренне кобылка должна была воспринять такое заявление. И все же я не собиралась отказываться от своих слов.

— Однозначно! — улыбнулась я. — Я борюсь с соблазном сыграть мелодию снова, только чтоб услышать, как ты поешь!

— О… эм… — она покраснела с детской застенчивостью, ковыряя своим бледным копытом траву у обочины протоптанной дорожки. — Я не могу вас просить о таком, мэм.

Я пожала плечами.

— Разве у нас обеих есть дела получше? — мне как раз нужно было подобное отвлечение.

— Ну, я ждала своих двух друзей, — сказала она. — Обычно я в это время обедаю с сестрой, с Рарити.

Она внезапно надулась.

— Только она слишком занята беготней по своему бутику — пытается подготовиться к каким-то глупым танцам.

— Забавная вещь, относительно Гранд Галопинг Гала, — произнесла я. — Он будит маленьких кобылок в большинстве взрослых. Уверена, твоя старшая сестра не исключение.

Я улыбнулась и подмигнула.

— Если хочешь поговорить с ней об этом, готова поспорить, что вы двое найдете много общего.

— Хех. Нет, спасибо. Я не люблю, когда Рарити городит всякую ерунду.

— Почему же?

— Ну, как Скуталу говорит: «Она начинает звучать, как вампир!»

Я усмехнулась.

— Ну, она определенно достаточно бледная.

— Это еще что значит?

Я прочистила горло.

— Неважно, — я перебрала все струны лиры, одну за другой. — Итак, какую мелодию ты хочешь?

Ее зеленые глаза удивленно моргнули.

— Вы хотите сказать, что правда можете играть любую мелодию?

— Это мне помогает хранить обширную библиотеку моего репертуара.

— Вы знаете «Смеющийся зебра и его собака»?

— Возможно. А ты знаешь ее слова?

— Еще как! — ее голос опять надломился. Не все в этом мире я инстинктивно хочу затискать только из-за одной красоты. Когда она пела, ее голос был тверд, чист, девственен. Кобылка попадала в каждую ноту с идеальным тоном. Я изо всех сил старалась попадать по аккордам, не уступая ей в мастерстве, не уставая тем временем восхищаться диапазоном голоса юного дарования. Песня была короткой, глупой и детской. Но она заставила ее звучать не хуже оперной арии. Когда мелодия закончилась и листья на деревьях над нами закончили свои шуршащие аплодисменты, я добавила тихий звук хлопков собственных копыт.

— Браво! Браво! — широко улыбнулась я ей сверху вниз. — У тебя дар. Я серьезно! Да что там, если ты поделишься своим голосом где-нибудь типа Сахарного Уголка, то пони тут же тебя забросают монетами!

— Ой… — поморщилась она. — Звучит болезненно.

Я усмехнулась. Ясно. Очаровательна, но на чердаке пустота. Думаю, мы все прошли через этот период.

— Великие дары даются нам для того, чтобы делиться ими с другими. Если мы прячем от других то, что в нас самое лучшее, как мы сможем когда-нибудь вырасти?

— Я всегда думала, что дары должны быть найдены теми, кто их ищет.

— В этом есть определенная истина, — сказала я, кивнув. — Хорошая жизнь проводится в поисках. Но тебе надо обязательно убедиться, что не забудешь поискать внутри себя.

— Как-то раз я вставила себе в рот копыто, и меня стошнило на пол, все перемазала!

— Эээээ… ага…

— Эпплблум говорит это от того, что я нервничала. Я проглотила в предыдущий день жука и я пыталась его найти…

Как раз в этот момент два знакомых голоса защебетали над поросшими травой холмами, окружавшими парк. Кобылка резко развернулась на звук и помахала двум своим маленьким подругам, улыбающимся ей издалека.

— Легки на помине! Мне пора! — она бросила мне взгляд, одновременно счастливый и извиняющийся. — Было очень приятно с вами поболтать и попеть, мисс…

— Хартстрингс, — сказала я. — А как тебя зовут, милая? [5]

— Хихихи. Белль.

— Белль?

— Свити Белль, — призналась она, слегка краснея.

— Хех, — я откинулась назад, играя на лире заключительную партию. — Меня это почему-то не удивило ни на йоту.

Она убежала галопом прочь, ее крохотная фигурка неслась стремительно, но при этом вразвалочку.

— До скорого, мисс Хартстрингс! Я запомню, что вы сказали про мой талант!

Я помахала ей вслед. Я улыбнулась. Но пока ее последние несколько слов эхом блуждали в моих ушах, я чувствовала, как тает моя улыбка. Опустив копыто, я обмякла на скамейке.

Воздух расцветил собой печальный вздох. Я только лишь слегка удивилась, осознав, что испустила его не я.

— У нее такой красивый голос… — прошептал голос маленького жеребенка из-под дерева, что стояло рядом с моей скамейкой.

Я обернулась, продолжая сидеть на своем месте. Своим периферийным зрением я мгновенно узнала бледную шкурку маленького пегаса и его гладкую черную гриву. Я мягко улыбнулась, говоря вечернему ветерку:

— Твой брат Тандерлейн знает, что ты следишь за кобылками, а, Рамбл?

Маленький пони подпрыгнул на месте, хватая ртом воздух. Я почти что видела, как трепещет его грудь от ударов напуганного сердца.

— Я… я н-не следил! Честно! О, пожалуйста, только никому не говорите!

— Расслабься. Сегодня прекрасный день, — проговорила я, играя еще несколько нот на лире, пока он, шаркая, выходил передо мной на свет. — Зачем его портить, наказывая пони за наслаждение красотой?

— Я серьезно. Я просто… — Рамбл встал на месте, переступая с ноги на ногу. Его полные одинокой тоски глаза мелькали стремительно взглядом по холму, на котором три юных Искательницы, а точнее, одна конкретная кобылка, скакали галопом навстречу славным приключениям. Он вновь тяжко вздохнул, осев на землю, в которую уперся коленами передних ног. — Я совершенно ненормальный.

Я подняла бровь. Я опустила на него взгляд.

— И кто же вообще мог подать тебе такую идею?

Удивительно, но я попала в яблочко.

— Мои друзья в школе, — пробормотал он. — Снипс и Снейлс. Они сказали, что я ненормальный, потому что больше не гуляю с ними, как раньше.

— Это довольно грубо с их стороны, — отметила я. — Только потому, что у тебя нашлись свои дела…

— Они сказали, что я стал скучным с тех пор, как начал думать о ней, — добавил он, задумчиво играя несколькими кусочками грязи с тропинки, на которой он лежал. — Что со мной больше неинтересно.

Ох. Вот, значит, в чем дело. И почему же это именно пегасы всегда вырастают первыми?

Я улыбнулась и посмотрела на него.

— Слушай, я думаю, что единственная причина, по которой они так к тебе относятся, это потому, что они ревнуют.

Он с любопытством моргнул, глядя на меня.

— Меня?

— Мммхммм.

— А за что?

— Потому что эти «Снипс и Снейлс» чуют, что ты растешь, — сказала я, перебирая струны лиры. — Я готова поспорить, что ты куда взрослее их, и у них просто не хватает мозгов, чтоб это принять.

— Но почему это я настолько лучше их? — спросил он, кривя лицо.

— Заметь… я не говорила «лучше». Я говорила «взрослее».

— Какая разница. Почему так? — нахмурился Рамбл и ткнул, сердито, копытом землю. — Только потому, что есть кобылка, о которой я не могу никак перестать думать? Почему они это не могут понять?

— А ты можешь понять?

Он закусил губу.

Я оставила его наедине с мыслями, наполняя воздух спокойной мелодией, будто для того, чтоб выманить испуганное дитя из укрытия.

В конце концов, его голос проговорил:

— Она такая красивая и она поет таким голосом, от которого мне хорошо. Я не понимаю, почему, но я хочу узнать ее ближе. Мне интересно, что… что она думает обо мне. Я не хочу и ей тоже показаться скучным психом.

— Похоже, она плотно засела у тебя в голове.

— Ну… — он почти что усмехнулся, но вместо этого только поднял голову, посмотрев на меня растерянно. — Мой брат постоянно гуляет с кобылками своего возраста. И он, похоже, рад компании таких как Флиттер, Клаудчейзер и Блоссомфорс. ОсобенноБлоссомфорс.

— Хех. А ты весьма наблюдателен, парень.

— Я… я думаю, это типа круто быть таким же счастливым…

— Хмммм… — я ухмыльнулась ему. — И что, счастье равно куче кобылок, которые хотят с тобой гулять?

— Ну… я не знаю…

— А вот это — однозначно честное заявление, насколько я могу судить.

— Я… думаю, счастье не будет счастьем, если они не будут счастливы тоже, — сказал Рамбл, пожимая плечами. — Кобылки, в смысле.

Я не смогла сдержать смешок. Я остановила свою музыку.

— Ты себе не даешь достаточно заслуги, малыш. Кое-что мне подсказывает, что в тебе сидит Казанова, который однажды, через много лет, увидит, наконец, белый свет.

— Каза-что?

— Хе, неважно. Спроси брата… желательно, когда рядом не будет Блоссомфорс, — я прочистила горло. — Кстати, это Свити Белль.

— А? — моргнул растерянно он.

— Кобылка, которая тебе нравится, — я подмигнула. — Так ее зовут.

— П-правда? — его лицо озарилось. Я увидела, как затрепетали крохотные крылышки, приподнимая слегка его маленькое тело над землей. — Это… это очень красивое имя.

— И весьма подходящее, если позволишь мне заметить.

— Вы еще что-нибудь про нее знаете?

Я хихикнула.

— Я тебе что, деревенская сводница?

— Оххх…

— Если тебе так любопытно, парень, — я махнула копытом в сторону, в которую убежали Искатели. — Ты можешь подойти к ней и задать все вопросы самому.

Он мгновенно сжался, будто ему одновременно вкатили сразу несколько прививок от гриппа.

— О нет. Я… я-я не могу так…

— Это как-то связано с тем, что сказали Снипс и Снейлс?

— Нет, просто потому что… — его тело ссутулилось в очередном грустном вздохе. — Кто я такой? Глупый пустобедрый с популярным старшим братом… вот и все. Я для нее слишком скучен.

Его глаза не отрывались от земли под ногами.

— К тому же, она на меня ни разу не обращала даже внимания. Как будто я вовсе не существую.

Я почувствовала ледяной ветерок, пробирающийся сквозь мою гриву. Сделав глубокий вдох, я прошептала:

— Поверь мне, парень. Я знаю, о чем ты говоришь.

— Просто… — он положил свое грустное лицо на пару скрещенных ног. — Чем вообще можно привлечь внимание девочки? Чего кобылки хотят?

— Вопрос этот, без сомнений, стар, как самое время.

— Ммфф. Это безнадежно…

Я прочистила горло.

— И все же… эм… это правда просто, если подумать, — сказала я ему. — Кобылки хотят искренности, внимания и отдачи. Они хотят знать твои чувства, особенно если ты желаешь ими делиться.

Мои глаза оглядывали небо, загипнотизированные яркой голубизной. Наслаждаясь, я пробивала взглядом сапфировую материю, пока не увидела мысленно глаза одного жеребца, что разжег пламя в моем сердце.

— Кобылка счастливее всего, когда ты с ней честен, и когда ты это показываешь. Вне зависимости от того, какие амбиции жизнь в тебе насильно пробуждает, ты готов пожертвовать их частью, самой теплой и уязвимой частью, только лишь затем, чтобы вы вдвоем смогли разделить нечто цельное и уникальное, что создано заменить собой эту самую отданную часть. И если ты покажешь ей, что она навсегда останется частью твоего сердца, чем-то, на сохранение и любовь чего ты потратишь все время и силы, в той же мере, в коей ты поэтично ей обещал, то тогда… хихихи…

Мои щеки подернулись розовым, когда я пробежалась копытом по гриве.

— Она в тот же миг будет очарована тобой без предела, ибо она поймет, что нашла пони, с которым ее ожидает счастье, безопасность, уверенность и…

Я опустила взгляд на него. Мои слова затихли сами собой.

Рамбл смотрел на меня. Выражение его лица было совершенно бессмысленным. Глаза его полнились растерянностью.

Я поерзала на своей скамейке.

— Эм… знаешь что? — криво улыбнулась я. — Цветы. Кобылки любят цветы. Тебе стоит ей подарить ей цветок-другой.

— Цветы? — рот Рамбла распахнулся растерянно от этой мысли. — То есть, вы говорите, все настолько просто?

— О, поверь мне, — я подмигнула. — Этого хватит с лихвой.

— Цветы… — наконец на его маленькое чудесное лицо вернулась улыбка. Он пошел прочь вразвалочку, растягивая крылья так, будто проталкивал себя сквозь невидимое, теплое облако. — Цветы… Цветы… Цветы…

Он махнул мне не глядя.

— Спасибо, леди!

— Не за что, малыш! — усмехнулась я и помахала ему вслед. — Помни, что самые счастливые моменты в жизни…

Я знала, что он еще в пределах слышимости. Это не имело значения. Я более говорила не с ним.

—… это моменты, которыми ты воспользовался, не задавая вопросов.

Мой шепот затих и я закусила губу в конце моего заявления.

Я глянула на свою лиру, на одинокий корабль, на котором я обследую ледяные глубины моего проклятья. Они более не несли мне ни трепета, ни надежды, ибо они всегда было чем-то, с чем я имела дело в одиночку, и что так и будет впредь вечность.

Решимость, что я ощущала, определенно была обжигающей. Я соскочила со скамейки. Я встала гордо и непоколебимо в солнечном свете. Сделав уверенный вдох, я прямым ходом двинулась к северной окраине города.

— Доброго утра тебе, ангел.

Следом явился предложенный мне тюльпан. Я взяла золотистый предмет с его копыта и наклонилась ближе.

— Какой у тебя любимый цвет?

Морнинг Дью не ожидал такого вопроса. Его золотистое тело вздрогнуло, стоя на краю пропасти любопытства.

— Эм…

Я слегка покраснела.

— Не считая золотого, — я ни на секунду не отрывала взгляда от его глаз. — Какой ещетвой любимый цвет?

— О… эм… — он застенчиво улыбнулся. — Серебристый, наверное…

— Серебристый! Чудесно! — пошла я прочь, помахав на прощание. — Приятного дня!

Он растерянно помахал вялым копытом в ответ.

— Доброго утра тебе, ангел.

— Какой твой любимый запах?

— Оххх… а? — моргнул Морнинг Дью.

— Какой твой любимый аромат? — наклонилась я к нему, серьезно уставившись на него. — Назови его.

— Ох… эм… ехехех… — он слегка покраснел, проведя копытом по своей голубой гриве. — Я работаю со многими растениями. Это сложный вопрос…

— Определенно, один запах ты все-таки можешь назвать самым предпочтительным?

— Я… ох… Я думаю, мне всегда очень нравился жасмин, — сказал он. — Такой изысканный цветок…

— Прекрасно! — широко улыбнулась я, взяла тюльпан и убежала галопом прочь. — Спасибочки!

— Э…

— Доброго утра тебе, ангел.

— Любимая музыкальная композиция?

— Простите?

Я улыбнулась, давя идущий из глубин смешок.

— Если прямо сейчас у тебя есть возможность послушать какую-нибудь конкретную музыкальную композицию, которую ты можешь выбрать, то какой она будет?

— Вы… вы музыкант, да, мэм? — спросил он, бросив взгляд на мою Метку.

Я перехватила его взгляд нежной улыбкой.

— Просвети меня.

— О… эм… — он почесал подбородок, нарезая взглядом восьмерки в ярком утреннем небе над нами. Наконец, он улыбнулся и сказал: — Когда я был маленьким жеребенком, мне очень нравилась Королевская Симфония Мариса Равела. Ее часто играли на военных парадах.

— Прекрасно! Я могу играть Мариса Равела даже во сне!

— О, правда? Что ж, это… эм… определенно интересно… — он затем моргнул. — Мэм?

Я уже ушла, скача галопом к моей хижине, чтобы записать ноты, уже расцветающие в моей голове.

— Доброго утра тебе…

— Какое у тебя любимое место в Понивилле?

— А?

Амброзия и несколько других пони-рабочих бросили любопытный взгляд со стены полуразрушенного отеля по другую сторону дороги. Они внимательно наблюдали за тем, что Морнинг Дью будет делать, попавшись на глаза истерически-жизнерадостной кобыле.

— Если ты возьмешь выходной от высаживания цветов, — сказала я. — Если ты можешь потратить весь день, не делая ничего, кроме лежания на спине и наблюдения за красивой погодой, куда бы ты в Понивилле пошел?

— Я… Я… — заикался Морнинг Дью. Он покачнулся в кратком приступе головокружения, вернулся в норму и, затем, неловко выдавил: — Не считая теплицы, я бы пошел к озеру на восточной стороне города, наверное.

— Озеро?

— Да. Когда я гляжу на воду, то я успокаиваюсь, медитирую. Иногда я туда хожу посидеть, расслабиться и просто подумать о жизни.

— Звучит чудесно. Пока-пока! — и я тут же направилась прочь.

Губы Морнинг Дью застыли открытыми, с непроизнесенным словом на них. Он махнул молча копытом, оглянулся назад и пожал плечами в ответ на взгляды Амброзии и остальных пони… Которые тоже просто пожали плечами в ответ.

Сидя в своей хижине, я закончила записывать по памяти набросок композиции. Подняв лист перед глазами, я прошлась по нему внимательным взглядом, тихо напевая ноты онемевшими губами. Я поднялась и пошла слепо по хижине. Я ступала по разбросанным листам лунной элегии. Я обходила лиру стороной, пока не встала перед деревянным комодом.

Застыв, я обернулась и внимательно оглядела стены моего крохотного обиталища. Золотые цветы стояли все там же, куда я их поставила — на приставной столик в углу дома. Вид почти двух дюжин тюльпанов, собранных в вазе, заставил меня улыбнуться. А потом мое лицо снова напряглось в раздумьях.

— Хммммм…

Я повернулась к комоду. Я открыла крышки телекинезом и принялась рыться в нескольких ящиках. Наконец я нашла, что искала: длинную нить серебристого шелка. Подняв ее перед глазами, я обернулась и снова поглядела на тюльпаны. Глубоко вдохнув, я подошла к ним и принялась вынимать из банки один посверкивающий цветок за другим.