Прялки Вертятся, Феи Бесятся

Лисл Шуртлиф

«Румп: Настоящая история о Румпельштильцхене»

Оригинальное название: Rump:The True Story of Rumpelstiltskin by Liesl Shurtliff

Лисл Шуртлиф «Румп: Настоящая история о Румпельштильцхене»

Переводчики: inette, refuse, fouine

Редактор: Юлия Ерофеева

Перевод осуществлен для группы: http://vk.com/bookish_addicted

Аннотация:

В волшебном королевстве, где твое имя – твоя судьба, двенадцатилетний мальчик Румп становится объектом всевозможных шуток. Но когда он находит старую прялку, кажется, что удача поворачивается к нему лицом. Румп выясняет, что обладает даром превращать пряжу в золото. Его лучшая подруга Красная Шапочка предупреждает его, что магия таит в себе опасность. И она оказывается права. С каждым мотком пряжи он только больше погружается в проклятие.

Чтобы разрушить его, Румп должен отправиться в опасное приключение, отбиваясь от фей, троллей, отравленных яблок и до безобразия глупой королевы. Все складывается против него, но имея отвагу и надежное плечо друга (а еще немного дерзкого чувства юмора), он должен добиться успеха.

Глава 1

Твое Имя — Твоя Судьба

Моя мама назвала меня в честь коровьего крупа. Это любимая и, возможно, единственная деревенская шутка, но это неправда. По крайней мере, мы с бабулей считаем это неправдой. На самом деле, моя мама выбрала мне другое имя. Оно замечательное, но его никто не слышал, а знают все только первую часть. Худшую часть.

Мама болела, когда я появился на свет. Бабуля сказала, что у нее была высокая температура и кашель. Я появился раньше, чем должен был. Все же мама прижала меня к себе и в ухо прошептала мое имя. Никто не слышал его, кроме меня.

— Его имя? — спросила бабуля. — Назови мне его имя.

— Его зовут Румп... хааа-кхе-кхе-кхе...

Бабуля дала маме выпить что-то теплое и взяла меня из ее рук.

— Назови мне его имя, Анна. Полностью.

Но мама так и не сказала. Она вздохнула, потом выдохнула и больше не сделала ни вдоха. Никогда.

Бабушка сказала, что я потом заплакал, но я никогда в своем воображении не мог подобного представить. Все, что я слышал — тишину. Ни шороха, ни дыхания. Не трещал огонь, и даже феи затихли.

Наконец, бабуля поднимает меня и говорит:

— Румп. Его зовут Румп.

На следующее утро зазвонили колокола и по всей Горе побежали, голося, гномы: «Румп! Румп! Нового мальчика зовут Румп!».

Имя нельзя поменять, потому что в Королевстве твое имя — это не то, как тебя зовут люди. Твое имя наполнено смыслом и силой. Твое имя — твоя судьба.

Моя судьба настоящий отстой.

Начнем с того, что я перестал расти, когда мне было восемь, и был слабым ребенком. Повивальная бабка Гертруда говорит, что я такой, потому что вместо сильной матери меня кормила молоком слабая коза, но я знаю, что, на самом деле, это из-за моего имени. Ты не можешь вырасти до конца, когда у тебя нет полного имени.

Я старался не слишком много думать о своей судьбе, но только не в свой день рождения. Когда мне исполнилось двенадцать, я не мог думать ни о чем другом, сидя в шахте и мешая глину в горшке в поисках золота. Нам нужно было золото, золото, золото, но я видел только глину, глину, глину.

Кирки выбивали ритм, который раздавался по всей Горе, наполняя воздух стуком и шумом. Для меня это была песнь Горы. Тук, тук, тук. Стук, стук, стук. Румп, Румп, Румп. Во всяком случае, это была неплохая рифма.

Тук, тук, тук.

Стук, стук, стук.

Румп, Румп, Румп.

— Эй ты, Зад!

Я охнул, потому что, угрожающе ухмыляясь, ко мне приближались Фредерик и его брат Бруно, сыновья мельника. Почти мои ровесники, они были вдвое больше меня и уродливы как тролли.

— С днем рождения, Зад! У нас для тебя подарок, — Фредерик бросил в меня комок грязи. Я попытался неловко закрыться руками, но он попал точно в лицо. Меня затошнило от запаха: комок грязи был вовсе не грязью.

— Вот этот подарок подходит к твоему имени! — бросил Бруно.

Остальные покатывались со смеху.

— Оставьте его, — сказала девочка, которую звали Краснушка. Она смерила Фредерика и Бруно осуждающим взглядом, держа свою лопату на плече, как оружие. Другие дети прекратили смеяться.

— Ого, — протянул Фредерик. — Ты влюбилась в Зада?

— Это не его имя, — зарычала Краснушка.

— Тогда как его зовут? Почему он нам не скажет?

— Румп! — бездумно закричал я. — Меня зовут Румп! Все просто взорвались от хохота: я сделал именно то, чего они хотели.

— Но это не мое настоящее имя, — безнадежно пробормотал я.

— Да ну? — удивился Фредерик.

— Как думаешь, как его зовут по-настоящему? — спросил Бруно.

Фредерик сделал вид, что глубоко задумался.

— Что-то необычное... что-то особенное... Румп — коровий круп.

— Румпаша, — сказал Бруно.

Все засмеялись. Фредерик и Бруно изо всех сил держались за животы, и слезы текли у них по щекам. Они катались по земле и визжали как свиньи.

На мгновенье я им позавидовал. Казалось, им так весело кататься в пыли и смеяться. Почему я не могу делать то же самое? Почему я не могу к ним присоединиться?

Потом я вспомнил, над кем они смеялись.

Краснушка со всей силы воткнула свою лопату в землю как раз между головами двух мальчишек. Фредерик и Бруно прекратили смеяться.

— Уходите, — произнесла она.

Бруно нервно сглотнул, косясь на лопату в дюймах от своего носа. Фредерик поднялся и ухмыльнулся Краснушке.

— Конечно. Вам двоим не терпится остаться наедине.

Братья убрались, фыркая и спотыкаясь на ходу.

Я чувствовал, что Краснушка смотрит на меня, но я уставился в кастрюлю. Стряхнул подарок Фредерика и Бруно, не хотел смотреть ей в глаза.

— Тебе бы лучше отыскать сегодня хоть немного золота, — сказала Краснушка.

Я посмотрел на нее:

— Знаю. Не дурак.

Она приподняла брови. Некоторые люди считали, что я дурачок, и все из-за моего имени. А порой я думал, что они, вероятно, правы. Может быть, если у тебя только половина имени, у тебя и мозга лишь половина.

Я сосредоточил взгляд на своей кастрюле с глиной, надеясь, что Краснушка уйдет, но она стояла рядом со мной со своей лопатой, словно проверяла меня.

— Нормы ужесточаются, — сказала Краснушка. — Король...

— Да, знаю я, Краснушка.

Она взглянула на меня:

— Отлично. Тогда удачи тебе.

Краснушка потопала прочь, а я почувствовал себя хуже, чем тогда, когда Фредерик с Бруно кинули какашки мне в лицо.

Краснушка не была моим другом, но она была самой близкой из тех, кого я смог бы так назвать. Она никогда надо мной не смеялась. Иногда она вступалась за меня, и я понимал, почему. Ее имя тоже было не таким уж славным. Подобно тому, как люди смеялись над таким именем, как Румп, они боялись таких имен как Краснушка. Ведь Краснушка — это не имя. Это цвет, дьявольский красный цвет. Какую судьбу он пророчит?

Я покрутил глину в кастрюле в поисках отблеска. Наша деревня стояла на золотой Горе, хоть и было его там немного. Королевский сборщик налогов забирал его и отвозил королю. Королю Барфу. Если король Барф был доволен нашим золотом, он отправлял нам лишнюю пайку продовольствия. Если нет, мы голодали.

Вообще-то, короля Барфа зовут не король Барф. Его настоящее имя — Король Бартоломей Арчибальд Реджинальд Флейта. Отличное королевское имя. Имя с великой судьбой, конечно же. Но мне без разницы, насколько великолепно и могущественно это имя и как сильно оно влияет на тебя. Оно не произносимо. Поэтому я сократил его до короля Барфа, хоть никогда и не произношу его вслух в таком виде.

Мне в лицо прилетела фея — пятнышко из розовых волос и полупрозрачных крыльев. Я стоял смирно, пока она не села мне на руку и не принялась за поиск. Я постарался аккуратно стряхнуть ее, но она лишь махала крылышками и продолжала обыск. Она искала золото так же, как и я.

Феи одержимы золотом. Некогда они были весьма полезны в шахтах, так как могли чувствовать крупные артерии золота на расстоянии в милю глубоко в земле. Всякий раз, когда феи принимались летать вокруг определенного места на горе, шахтеры знали в каком месте им нужно копать.

Но на Горе золота было немного, поэтому феи были безобидны со своими яркими крылышками и разноцветными волосами. Но все же их укусы были куда хуже, чем укусы пчел, белок и ядовитого плюща одновременно (а я испытал на себе их все).

Фея на моей руке, наконец, решила, что золота у меня нет, и улетела. Я набрал побольше глины из жёлоба и покрутил ее в своей кастрюле. Золота нет. Только глина, глина, глина.

Тук, тук, тук.

Стук, стук, стук.

Румп, Румп, Румп.

Золота я не нашел. Мы работали до тех пор, пока солнце не село, а гном не побежал по шахтам, голося: "Работе конец! Работе конец!" — таким веселым и радостным голосом, что мне захотелось его пнуть так, чтобы он с Горы отправился в полет. Но я все же вздохнул с облегчением. Теперь я могу пойти домой и, может быть, бабуля приготовила курицу. Может быть, она расскажет мне историю, которая заставит меня не думать о моем рождении, моем имени и моей судьбе.

Я отставил свои инструменты в сторону и в одиночестве отправился по Горе через Деревню. Краснушка тоже шла одна чуть спереди от меня. Остальные жители шагали кучками, некоторые детишки вместе, а некоторые — с родителями. Кто-то нес кожаные сумки, полные золота. Те, кто нашел приличное количество золота, получал дополнительный продовольственный паек. Если кто-то находил очень приличное количество, мог оставить себе часть, чтобы продать его на рынке. Я никогда не находил достаточно, чтобы получить дополнительный паек.

Перед лицом порхали феи и щебетали мне в уши, я отмахнулся от них. Если бы только феи смогли показать мне гору золота, тогда, может быть, то, что я такой маленький, не имело бы значения. Если бы я нашел много золота, тогда, может быть, никто не стал бы смеяться надо мной и моим именем. Золото сделало бы меня более значимым.

Глава 2

Прялки Вертятся, Феи Бесятся

Домой зайду укрыться от дождя,

Здесь постепенно утихает боль моя.

И нет здесь дела, глуп или умен,

Каков твой рост, твое какое из имен.

Я сам придумал этот стишок.

От рифмы мне всегда становится лучше. Повивальная бабка Гертруда сказала мне, что стишки — это напрасная трата мозгов, но мне нравится, как они звучат. Когда ты произносишь слова, и их звучание совпадает, кажется, что все в мире расставлено по своим местам. И все, что ты произносишь, обретает силу и становится правдой.

Я живу в крошечном коттедже с однобокой протекающей во время дождей крышей. Но там у меня бабуля, а ей все равно как меня зовут.

Когда я зашел в дом, меня встретило тепло очага, запах хлеб и лука. Бабуля шила, сидя у огня, и не прекратила свое занятие, когда я вошел. Но она встретила меня улыбкой и прибауткой: "Вымой руки, вытри ноги, в щеку чмокай, садись, лопай".

— Расскажи, как прошел день, — сказала бабуля.

Я не стану рассказывать ей про подарок Фредерика и Бруно. Это либо расстроит ее, либо рассердит, а я не люблю видеть, как бабуля огорчается. Я решил рассказать о менее ужасном, что случилось за день.

— Я не нашел золота. Совсем, — сказал я.

— Хм, — сказала бабуля. — Здесь нечего стыдиться. В Горе осталось не так уж и много золота. Ешь свой ужин.

На тарелке лежало два тоненьких ломтика хлеба. Я проглотил один, укусив его два раза, и посмотрел на второй.

— Съедай, — сказала бабуля.

— А ты?

— Я уже поела. Набила живот, словно пугало огородное.

Я взглянул на хрупкое, иссохшееся тело бабули. У нее были узловатые руки с синими венами, проступавшими через кожу. Когда она пыталась вдеть нитку в иголку, ее пальцы дрожали. Я знал, что она не доедала, что она будет голодать, лишь бы мне досталось больше еды. Мне, мальчику, который с годами так и не вырос.

— Я не голоден, — сказал я.

— Отлично, тогда отнеси остатки курам, — сказала она.

Я уставился на хлеб. Я был так голоден. Не настолько голоден, чтобы красть кусок у бабули, но достаточно голоден, чтобы стащить еду у кур. Я взял хлеб и съел его, но не наелся.

Мне уже исполнилось двенадцать. Большинство мальчишек в двенадцать лет становятся мужчинами и начинают работать в туннелях с кирками, разыскивая большое золото. Мне же не разрешали брать в руки даже лопату. Со своим половинным именем меня считали за получеловека.

Порой мне казалось, что, если я напрягусь, то смогу вспомнить имя, которое мама прошептала мне, прежде чем умерла. Иногда я все еще слышу ее шепот. Румп... Румпус, Румпалини, Румпалиш, Румпердинк, Румпи-думпи. Я произносил вслух сотни имен. Каждое щекотало мне мозг, словно перышко, но мое истинное имя, если у меня таковое было вообще, никак на поверхность не выплывало.

— Бабуля, а что, если я никогда свое имя так и не найду?

Ее шитье на мгновение замерло в воздухе:

— Не стоит так много переживать по этому поводу, дорогой.

Она всегда так говорит, если я спрашиваю про свое имя или судьбу. Раньше я думал, она просто хочет, чтобы я был терпелив и не переживал. Я думал, она убеждает меня, что все наладится и однажды я найду свое имя и у меня будет великая судьба. Но теперь я понял, что она говорила так, потому что я никогда не найду свое настоящее имя.

— Полагаю, я останусь Румпом до конца дней своих? — сказал я.

— Ты еще слишком молод, — сказала бабуля. — У Румпа может оказаться вполне великая судьба... в конце концов. — Я увидел, как она закусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Это не смешно, бабуля, — сказал я, хотя и сам давился от смеха. Жизнь будет мрачной и угрюмой, если я не смогу смеяться над собой.

— Все рождаются и умирают, — сказала бабуля. — Если тебе суждено остаться Румпом до самой твоей смерти, я все равно буду любить тебя не меньше.

— А как на счет того, что между? — сказал я. — На счет того, что посередине, что делает человека особенным. Как я могу прожить особенной жизнью, не имея особенного имени?

— Ты можешь начать с того, что принесешь мне немного дров, — сказала бабуля. Это был ее способ сказать о том, чтобы я перестал себя жалеть. Жизнь продолжается. Пора возвращаться к работе.

Я вышел на задний двор нашего дома и глубоко втянул в себя свежий воздух. Лето заканчивалось. Листья на деревьях из зеленых становились желтыми. Молочко, наша коза, стояла привязанной к дереву и жевала листики с куста.

— Привет, Молочко, — сказал я. Молочко проблеяла мне в ответ.

Наш осел, Ничто, привязан не был, потому что не стал бы двигаться, даже если бы загорелся его хвост.

— Привет, Ничто, — сказал я. Ничто ничего не ответил.

Мы не давали животным имен. Имя — это особенность, оно хранилось для человека, но я чувствовал, что должен их как-то звать, поэтому козу я назвал Молочком, потому что именно его она нам и давала. А осла я назвал Ничто, потому что в этом он был особенно хорош. Отец использовал его в шахтах, но я не смог заставить его что-либо делать. Так что он — Ничто, а от его имени, по сравнению с моим собственным, я чувствую себя гораздо лучше.

Я собирал дрова, а цыплята крутились у меня под ногами в ожидании жуков, выползающих из поленьев. Поленница уменьшалась на глазах. Я думал о предстоящем вскоре походе к лесорубу, когда что-то привлекло мое внимание. Из кучи торчал странной формы кусок дерева, гладкий и изогнутый. Я отшвырнул несколько поленьев в сторону и увидел спицы и веретено. Это была прялка. Я остановился в замешательстве. На Горе прялки встречались редко. Сам я знал, как они выглядят только потому, что у дочери мельника была прялка, и она могла напрясть шерсти за дополнительную плату золотом или продуктами. Иногда это было дешевле, чем одежда и пряжа, продающаяся на рынке. Но больше я ни у кого ничего подобного не видел. Что эта прялка делает в поленнице?

После того, как я отнес дрова к очагу, я спросил о прялке у бабули. Она только отмахнулась от меня и сосредоточилась на своем шитье.

— Это старье, мусор. Пойдет на дрова.

— Откуда она? — спросил я.

— Она принадлежала твоей матери.

Прялка моей матери! Осознание того, что эта вещь принадлежала ей, что она пряла на ней, вызывало чувство, что я лучше ее знаю.

— У тебя есть что-то, что она пряла?

— Нет, — голос бабули стал непроницаем. — Она продавала все, что напрядет.

— Можно я оставлю прялку? — спросил я.

— Она слишком покорежена, чтобы прясть, и принесет больше пользы, согрев нас.

— У меня не осталось ничего от мамы. Она наверняка хотела бы, чтобы у меня была какая-то ее вещь.

— Но не эта.

— Пожалуйста, бабуль, позволь мне оставить ее. Ради моего дня рождения.

Наконец, бабуля подняла на меня глаза. Я никогда раньше не говорил о своем дне рождения, но мне очень хотелось оставить прялку. Это была крошечная часть моей мамы, и если бы мы ее сожгли, от мамы совсем ничего не осталось бы.

Бабуля вздохнула.

— Держи ее от меня подальше, я не собираюсь об неё спотыкаться.

Я работал до захода солнца и уже в темноте отправился к поленнице за прялкой; внес ее в дом и поставил рядом с кроватью. Я дотронулся руками до поцарапанной и покореженной поверхности так, словно это было чистое золото. Потом крутанул колесо и удивился — оно не скрипело и шло ровно с тихим, почти музыкальным жужжанием. Несколько фей вылетели из щелей и затанцевали над ним, весело болтая тоненькими голосками. Бабуля нахмурилась и посмотрела на прялку, как если бы на ее полу разложили кучу мусора.

— Можно я попробую? — в нетерпении спросил я.

— Ты слишком мал, — ответила бабуля. — Когда немного подрастешь, тогда возможно.

Я нахмурился. Я не рос уже четыре года.

— Я могу вытянуть ноги, видишь? И у нас есть немного шерсти...

— Нет, — резко сказала бабуля, потом смягчилась, — от этого ремесла много грязи, дорогой. Даже если ты знаешь, как делать правильно, я не хотела бы, чтобы ты поранил пальцы.

— Может быть, дочка мельника...

— Включи немного разума, дитя, — оборвала меня резко бабуля. — Она решит, что ты пытаешься украсть ее дело, а мельник попытается обмануть нас, придержав наш паек. — У бабули аж лицо покраснело. Я отступил немного, пока она делала глубокий вдох, набирая побольше воздуха.

— Во всяком случае, твой отец с самого начала хотел изрубить прялку на дрова. Твоя мать не любила прясть. Она ненавидела прясть. А пряла, потому что... должна была, — бабуля прикрыла глаза и вздохнула, словно разговор о моих родителях потребовал большого количества энергии. Она никогда прежде не говорила ни о матери, ни об отце. Папа был единственным ее ребенком; он погиб в шахтах еще до того, как я родился. Бабуле, наверное, было больно об этом говорить. А еще она никогда не говорила о моей маме, я думаю, потому что не много о ней знала. Только теперь я заподозрил, что знала она куда больше, чем говорила, но по какой-то причине хотела скрыть от меня.

Поздно ночью, когда от огня в очаге остались лишь тлеющие угли, а бабуля похрапывала во сне, я вылез из кровати и сел за прялку. Положил руки на дерево. Даже в полумраке было видно, что оно старое, перекошенное и потертое от лет, проведенных под дождем, снегом и на жаре. Но все же прялка была, словно молчаливый спутник, тянущий отведенное свое время, чтобы можно было поговорить со мной, чтобы мы могли поговорить друг с другом.

"В шкафу есть шерсть, — сказал тоненький внутренний голосок. — Бабуля никогда не узнает".

Голосок казался убедительным, а меня легко было убедить. Я сходил за шерстью.

Мне нужно было хорошо вытянуться, чтобы достать до педальки. Нога толкнула ее несколько раз, вскоре колесо закрутилось в привычном ритме, словно песня, которую мне пели в колыбели.

Жух, жух, жух.

Мое сердце наполнила музыка, волнение и биение прялки делало меня больше, наполняло жизнью.

Я намотал немного шерсти на колесо, но пальцы застряли, и колесо замерло, зажимая руку в спицах. Я дернул руку, ощущая, как сдирается кожа, пока я падал на пол.

Несколько фей вылетели из трещин в камине и подлетели к колесу. Я сидел смирно, прижимая больной палец. Вокруг колеса прялки порхали феи, танцуя на веретене и спицах. А потом они направились ко мне. Они заползли мне на шею, прогарцевали по моей голове и похихикали. Голоса фей такие высокие и пронзительные, что их хохот звоном отдается в ваших ушах. Эти скряги сводили меня с ума. Единственное, почему я ценил этих фей, своим присутствием они давали мне надежду, что в Горе все еще есть золото. Но почему сейчас они приставали ко мне, когда поблизости не было ни грамма золота?

На мой нос, щекоча его, села фея. Я чихнул, феи завизжали и разлетелись на мгновение, но потом вернулись, переполненные скрипучей болтовней.

Фея с ярко-красными волосами и листовидными крылышками села на мои кровоточащие пальцы и покопалась своей маленькой ножкой в моем порезе. Я почувствовал, словно мне туда воткнули жирную иглу. Я вскрикнул от боли, но потом прикусил язык.

Бабуля перестала храпеть.

Феи подхватили кусочек шерсти с колеса прялки и, хихикая, вылетели в камин.

Тихонечко я скользнул обратно в кровать и сжал окровавленный палец под одеялом. Я слышал, как бабуля медленно подошла ко мне. Я закрыл глаза и постарался дышать глубоко. Через минуты тишины, я осторожно приоткрыл глаза и увидел, что она смотрит на колесо прялки.

— Дурость какая, — сказала она. — Более полезна эта штука в камине.

Она взялась за колесо и потащила его по полу. Мое сердце было готово выскочить из груди. Я подумал, что она и вправду бросит его в огонь, но она выпустила его из рук и вернулась в кровать. Вскоре она опять начала похрапывать.

Сердце еще долго бешено колотилось. В пальце пульсировала боль. Мне казалось, что прялка укусила меня, словно подавляя, потому что не хочет, чтобы я вращал ее. Но вокруг меня плясали феи, будто они-то уж точно хотели, чтобы я что-нибудь спрял. Я не был уверен, к кому из них мне стоит прислушаться: к феям или к прялке.

Глава 3

Жадный Мельник и Его Дочь

Я проснулся от звона деревенского колокола, который ознаменовал начало нового рабочего дня. Бабуля всё ещё спала, поэтому я взял немного сухарей, козьего сыра и вышел на улицу.

Ко мне, стрекоча и повизгивая, моментально подлетели феи. Я отшатнулся и отмахнулся от них. А потом наступил в лепешку, оставленную Ничто.

Такова уж моя судьба.

Прямо передо мной пробежал гном, чуть не сбив меня с ног. Он проскандировал:

— Сообщение для Бертрана, сообщение для Бертрана.

Снова и снова. И он не замолчит, пока не отыщет этого Бертрана.

Гномы очень полезны в Королевстве, особенно в Деревне, где никто не умеет читать письма. Бабуля научила меня немного, но гномы обожали распространять новости и доставлять послания. У них было в некотором роде чутье, позволявшее им определять, где находится нужный им человек, и они никогда не останавливались, пока не отыскивали его.

Другие гномы также вылезали из своих норок, желая собрать письма и передать их правильным адресатам. Норки гномов располагались по всей деревне: посреди дорог, между корней деревьев и в камнях. Выглядели они как обычные кроличьи норки, отличаясь лишь тем, что, предположительно, все они вели к огромной подземной пещере, в которой гномы держали запасы еды. Так все мы думали, потому гномы довольно прожорливы, но никогда нельзя было увидеть, как кто-то из них ест на виду. Однажды Фредерик с Бруно попытались докопаться до их запасов, но сдались, безрезультатно выкопав двенадцатифутовую яму.

В тот день работа на прииске была сущим кошмаром. Мой палец сильно пульсировал, впрочем, как и моя голова. А Фредерик и Бруно забавлялись тем, что стрелялись в меня голышами каждый раз, когда шли промывать грязь. Весь день меня одолевали феи. Я надеялся, что это верный знак того, что вскоре найду много золота, но так ничего не нашел.

По окончании рабочего дня все отправились на мельницу. Сегодня должны были раздавать паек. Я шел за Краснушкой, ощущая как мой живот урчит, скандируя на каждом шаге — еда, еда, еда!

На мельнице было неспокойно. Старый Руперт грозил кулаком в лицо мельника.

— Ты, мерзкий лгун! Ты нас обманываешь! Сколько мешков золота я добыл?! Да я заработал в десять раз больше того зерна, что ты даешь мне! — Старый Руперт был хрупким стариком, который с трудом мог передвигаться, однако всё ещё продолжал работать киркой на приисках.

— При всем моём уважении, дорогой Руперт, — ответил мельник заискивающим тоном. — Я дал вам ровно столько, сколько причитается. После помола зерна всегда кажется меньше.

— Вздор! Я приношу много золота, вы только посмотрите! Вы считаете, что это справедливо? — Руперт потряс мешком с мукой перед мельником, потом повернулся и помахал мешком перед всеми жителями деревни. Муки в мешке едва хватило бы, чтобы испечь две буханки хлеба.

— Времена сейчас трудные, — сказал мельник. — Нам всем надо бы затянуть пояса потуже. Он рассмеялся, а вместе с ним рассмеялся его огромный живот. Так удачно мог пошутить только толстый мельник с десятком пухлястых детишек!

— Ты грязный, гадкий обманщик!

— Ах так, Руперт, — предупреждающим тоном сказал мельник. — Такая черная неблагодарность тебе боком выйдет. Смею предположить, что на следующей неделе для тебя вообще не будет никакого пайка!

Руперт затих. Он поплелся прочь вниз по дороге, ругаясь так, что всем было слышно.

Следующая женщина безмолвно приняла свой скудный паек, равно как и остальные.

Бабуля всегда говорит, что мельник Освальд — обманщик. Королевский сборщик налогов не любит приезжать на Гору чаще, чем должен, поэтому он просто присылает телеги с едой и другими товарами и поручает Освальду распоряжаться ими на своё усмотрение за золото, добытое нами. Бабушка говорит, что Освальд всегда забирает себе больше, чем ему причитается. Но что мы могли сделать? Последнее время мы добыли совсем мало золота, к тому же мы не знали, насколько велики запасы еды. Это было ведомо только Освальду, поэтому он и решал, сколько еды мы заработали за неделю. Вся деревня голодала, за исключением мельника и его семьи. Может ли имя сделать кого-то жадным, так же как моё имя сделало меня маленьким?

По мере того, как я приближался, моё внимание привлекло вращение. Опаль, дочь мельника, пряла на крыльце. Я наблюдал за ней, не в силах пошевелиться. Я вглядывался, как её ноги нажимали на педаль и как её руки ритмично плели пряжу. Шерсть становилась тонкой, уплотнялась и трансформировалась, будто по волшебству.

— Нравится прясть? — мельник стоял прямо передо мной, а вокруг уже никого не было. Сколько же я стоял тут, наблюдая за ней?

— Мне просто любопытно как это работает, — ответил я.

Мельник поднял густые брови.

— Прясть — женское занятие, но она могла бы тебе показать... за определенную плату. — Он поднял два мешка еды, наш паек. Я хотел было согласиться. Что-то внутри меня перевернулось. Мои ноги отбивали ритм вместе с ногами Опаль. Мои пальцы жаждали крутить колесо прялки; как же мне хотелось смотреть, как происходит трансформация шерсти в пряжу. Я почти согласился, но вдруг я вспомнил о бабушке. Я мог бы голодать неделями, лишь бы научиться прясть, но бабушку я предать не мог.

— Нет, — ответил я. — Мне просто нравится смотреть.

— Да, моя Опаль — настоящее сокровище этой Горы. Её ждет прекрасное замужество, — ответил мельник.

Моё лицо вспыхнуло. Я совсем не о ней говорил. С чего мне вообще ей восхищаться?

Да, она была хорошенькая, золотистые волосы, алые губы. Ханс Джейкоб предлагал мельнику четырех овец и дойную корову за женитьбу на Опаль. Это было целое состояние! Но мельник категорически отказался. Он считал, Опаль стоила гораздо большего; все подумали, что мельник просто сошел с ума. Он что, хотел выдать свою дочь за королевскую особу?

В тот самый момент Опаль посмотрела на меня, и я заметил то, чего раньше никогда не замечал. Она была красива, да, но лицо её было каким-то пустым. Опаль уставилась на меня, высунула язык, как лягушка, которая ловит мух. Не очень-то красиво. Она повторила движение, выглядело это как нервный тик. Я подумал, заметил ли Ханс Джейкоб подобное, если да, возможно, ему стало легче пережить отказ.

Мельник положил паек к моим ногам.

— Добудь побольше золота, и я скажу Опаль, чтобы научила тебя прясть. У неё отлично получается, но я знавал таких, у которых, как бы сказать... дар от природы. — Он посмотрел на меня, странно улыбаясь. Он что, проявлял доброту? Не думал я, что мельник был способен на это.

Я отнес паек домой, но поскольку бабуля отдыхала, поесть дома было нечего, кроме кусочка сыра. Я накормил Молочко, Ничто и куриц, а они блеяли, кудахтали и вымаливали добавку. У лица порхали феи, а под ногами проскакал гном, скандируя: "Сообщение для Гертруды! Сообщение для Гертруды" с настойчивостью в голосе. Еще один ребенок, наверное.

Вдруг мир показался мне шумным и переполненным. Я не хотел быть рядом с кем-либо или с чем-либо. Я хотел остаться один. А на Горе есть только одно такое место, где можно побыть одному. Это Леса.

Большинство людей избегают Лесов из-за троллей и орков. Ещё там живет Ведьма Лесов, а от ведьм лучше держаться подальше. Я слышал про одну ведьму, которая отлавливала детишек и готовила их на ужин! А бабуля рассказывала мне про ведьму, которая выхватила малышку прямо из рук родителей и заперла её в башне, откуда та так и не смогла выбраться. Как же это гадко — украсть малыша!

Но самая большая опасность от ведьм — это их магическая сила. Не стоит и упоминать о тех ужасах, которые могли творить ведьмы: нагнать ураган прямо над твоей головой или превратить тебя в жирную свинью, чтобы полакомиться тобой на обед. Будучи худощавым, я не хотел рисковать, поэтому далеко в лес заходить не стал, зашел ровно настолько, где был окружен высокими деревьями, и никто из Деревни не мог меня видеть. Повсюду стояли пеньки, оставленные дровосеком. Он был единственным, кто когда-либо заходил глубоко в леса. На один из этих пеньков я и уселся.

Сквозь деревья я мог разглядеть долину, в которой простиралось Королевство. Дома казались такими маленькими, что я мог накрыть их большим пальцем. За домами стоял королевский дворец, который я смог накрыть, используя обе руки. За дворцом ничего не было, кроме дорог, которые вели к деревням ВонТам и ЗаПределами.

Точно так же, как мы не даем имена нашим животным, мы не даем названия местам, в которых живем, мы просто пользуемся их названиями, ну, или даем название по местам, где они расположены: Гора, Королевство, ВонТам... Мне кажется это скучным, но я подозреваю, что мы тратим столько сил и энергии, давая имена нашим детям, что просто ни на что больше её не хватает.

Мне на руку сел фей, я прогнал его. Он запищал и, щебеча, бросился на меня снова.

У фея были голубые волосы и большие зеркальные крылья. Он казался таким милым и безобидным, что я позабыл про разум и поднес к нему палец, словно фей был ручной птичкой. Он сел на него и хихикнул. У фея был такой самодовольный и дразнящий взгляд, словно он знал про меня какую-то тайну. Может быть, он знал, где зарыто много золота.

На меня сели еще две феи. Я осторожно их стряхнул. Они умчались прочь, но потом вернулись. Одна села мне на плечо, вторая — на ухо, а потом прилетели еще и еще. Они танцевали у меня на голове, на руках и пальцах, и все щебетали и попискивали. Я попытался стряхнуть их, но потерял равновесие и упал на пенек.

А потом феи на меня напали. Они прилетали прямо в меня, словно маленькие разноцветные искорки. Одна укусила меня за ладонь. Некоторые кусали меня за руки. Я пинался и извивался, чтобы прогнать их.

— Ах, вы, стервятники! — прокричал я, но они визжали и нападали на меня, словно летающая армия. Другие кусали меня за шею.

Потом на меня сверху что-то посыпалось, а когда я открыл рот, чтобы закричать, в него тут же набилось полным-полно грязи. Она все сыпалась сверху. Это был какой-то грязевой дождь. Феи закричали громче, чем обычно, и роем улетели. Когда я очистил от грязи глаза, их уже не было, а я увидел девочку.

Это была Краснушка.

Она серьезно на меня посмотрела и сказала:

-Ты что, сделан из золота?

Глава 4

Краснушка и Ее Бабушка

Лежа на земле, словно придушенный цыпленок, я посмотрел на Краснушку снизу вверх.

— Феи не ведут себя так, если только твои карманы не полны золота, — сказала она. — Ты что, украл часть?

— Нет, — ответил я, вскакивая на ноги. Затем я стряхнул грязь и немного отступил назад. Несмотря на то, что Краснушка никогда не смеялась надо мной, она все же немного меня нервировала. Однажды она ударила мальчика, который дразнил ее, в нос кулаком так сильно, что ее имя текло по его лицу. Именно тогда всем стала понятна ее судьба.

— Я не собираюсь бить тебя, — она словно прочитала мои мысли. — Что ты делаешь в Лесу?

— Просто думаю, — ответил я, собираясь спросить ее о том же. Но Краснушка внезапно шагнула вперед и указала на мою шею.

— Они покусали тебя, — сказала она, подозрительно глядя на меня. — Феи не пристают, пока рядом нет золота. И уж точно не кусают, если у тебя его нет, причем немало.

Внезапно я почувствовал пульсирующую боль во всем теле. Четыре пальца выглядели будто сосиски, на руке увеличивался синяк, а воротник сдавил опухшую шею. Краснушка была права. Я никогда не видел, чтобы фея кусалась, если только у тебя не было кучи золота. Но у меня его не было. Я вывернул карманы и продемонстрировал руки Краснушке.

— Как ты избавилась от фей?

Она подняла кулаки и выронила грязь.

— Феи ненавидят быть грязными, они любят сверкать.

Мне бы стоило держать горшок с грязью возле кровати и рядом с очагом. Учитывая, как меня отделали, не помешало бы всюду таскать за собой мешок с грязью.

Деревенский колокол зазвонил, заставив нас обоих подпрыгнуть от неожиданности.

— Ребенок родился, — произнесла Краснушка.

— Да, — ответил я.

Вскоре по деревне побежит гном, сообщая имя ребенка. Когда жители узнают имя, все станут обсуждать его особенности, длину, звуки. Обсудят и то, какая судьба уготована ребенку.

— Ненавижу колокол, — сказала Краснушка.

— Я тоже.

— И ненавижу гномов.

— Я тоже.

Мысленно я всегда представлял, как звонит колокол и бегут гномы, крича: "Румп! Румп! Имя новорожденного зовут — Румп!" Мне стало интересно, смущена ли Краснушка, она выглядела по-другому. Может, мы оба одиноки именно из-за наших имен.

— Почему мы даем имена только детям? — внезапно спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Почему мы не даем имя Горе или Королевству, дорогам, животным или даже Лесу?

Краснушка насмешливо посмотрела на меня.

— Этим вещам не нужны имена, — ответила она. — Все это знают. В именах скрыта сила, и она не должна впустую тратиться на что-то неживое. Деревня не нуждается в судьбе.

— Но иногда место может жить, чувствовать свою мощь и судьбу, как если бы она у него была. Эти деревья — они живые.

— Да, живые, — согласилась Краснушка. — Но это не значит, что им необходимы имена. У них нет судьбы, а у нас она есть.

— А как насчет Деревни? Разве не славно было бы назвать ее Астерией или Оченлефом? И если бы ты захотела отправиться в путешествие, ты бы могла сказать: "Наконец-то я покидаю Астерию!" А когда возвращалась бы домой, то сказала бы: "Ах, милый Оченлеф, моя родина". Это приветствие давно потерянного друга, а не какой-то горы из металла или просто земли. Возможно, тогда у нее появилась бы судьба.

— Это самая сумасшедшая мысль, которую я когда-либо слышала, — сказала Краснушка, но ее губы улыбались.

В отдалении были слышны гномы, кричащие что-то своими резкими голосами. В конце концов, один из них пробежал мимо нас.

— Шерстянка! Имя новорожденной девочки — Шерстянка! Шерстянка!

Мы с Краснушкой уставились друг на друга и прыснули со смеху. Мы смеялись и хохотали, держась за животы, пока слезы не потекли у нас из глаз, как вдруг что-то появилось из темноты между деревьями, надвигаясь прямо на Краснушку.

Я перестал смеяться. Краснушка еще хихикала, когда худая узловатая рука легла ей на плечо. Она обернулась и взвизгнула.

— Бабушка! — она нервно посмотрела по сторонам, как будто кто-то наблюдал за нами. — Ч-ч-что ты здесь делаешь?

— Я иду, куда пожелаю, девочка моя, — ее голос был удивительно тверд, несмотря на то, что выглядела она весьма старой. Щеки свисали ниже подбородка, а опиралась она на корявую палку, которая тряслась в ее руке.

— Но...

— Придержи свое но! Что такого смешного?

— Ничего, — ответила Краснушка. Она слегка подтолкнула меня локтем, не сводя глаз с бабушки.

— Совсем ничего, — мой голос дрогнул.

Старушка искоса взглянула на меня.

— Ты живешь у Элсбит.

— Я ее внук.

— И как она поживает? Несомненно, по-прежнему ворчливая старая перечница.

— Да, мэм. В смысле, нет, мэм, она в порядке.

— Ты единственный, у кого только половина имени.

Я шаркнул ногой и взглянул на Краснушку.

— Ох, прекрати бессмысленно беспокоиться. Краснушка все знает, и она никому не скажет.

Откуда они знают? Бабуля велела мне никогда и никому не говорить, что Румп — мое неполное имя. Некоторые могли посчитать человека с половиной имени умственно отсталым или даже опасным.

Бабушка Краснушки наклонилась к моему лицу. У нее был сильный, но не отталкивающий запах, как у растений.

— Хм, — она вглядывалась в мои глаза. — Ты узнаешь его.

— Кого?

— Твое имя, полное имя.

— Правда?

Старушка внезапно изменилась, выглядела она теперь очень мудрой и как-то даже менее сгорбленной и морщинистой.

— Но не раньше, чем столкнешься с кучей неприятностей. И тебе необходимо вначале найти свою судьбу.

— Но я думал, что мое имя и есть моя судьба.

— Нет, нет, совсем наоборот. Найдя судьбу, ты обретешь и свое имя. Она как раз у тебя под ногами.

Я посмотрел себе под ноги. Обычная земля.

Я совершенно запутался. Бабушка Краснушки нагнулась еще ниже и сгорбилась так сильно, что теперь ее лицо было на одном уровне с моим. Казалось, она одновременно смотрит сквозь меня, вокруг меня и за меня.

— Еще кое-что, — и она указала своим узловатым пальцем на меня. — Смотри под ноги.

— Под ноги?

Старушка проигнорировала мой вопрос и взглянула куда-то между мной и Краснушкой.

— А из-за чего хиханьки-хаханьки, вы двое?

— Не из-за чего, — мы с Краснушкой настаивали на своем.

— Да было из-за чего. Вам показалось смешным имя новорожденного ребенка? Я вот не думаю, что у кого-то из вас было право смеяться над таким именем.

— Разве у нас меньше прав, чем у других? — спросил я. — Ой!

Каблук Краснушки вонзился мне в ногу, но ее бабушка только слегка улыбнулась.

— Для мальчишки с половиной имени ты весьма смышлен, внук Элсбит, — сказала она. — Передай старой ворчливой перечнице мои наилучшие пожелания.

Я глядел ей вслед, пока она ковыляла прочь и не исчезла за деревьями.

— Странная у тебя бабушка.

Краснушка покраснела с головы до пят и наступила мне на другую ногу.

— Она не странная, — и она зашагала прочь, бросив мне в лицо комок грязи.

По крайней мере, мне можно не опасаться очередного нападения фей.

Дома я передал бабуле наилучшие пожелания от бабушки Краснушки, опустив то, как она ее назвала.

— Пфф, — фыркнула бабуля. — Старая ворчливая перечница.

Что ж, наверное, все пожилые женщины такого мнения друг о друге.

В ту ночь я долго не мог уснуть, слова старушки пронзали мысли и не давали спать. Она сказала, я узнаю свое имя. Но как? Я забыл спросить ее как. Потом она сказала, что я столкнусь с кучей неприятностей, каким образом? Наконец, я должен смотреть под ноги. Возможно, это просто общий совет, у меня часто заплетались ноги.

А в голове прокручивались снова и снова одни и те же слова: «…найдя судьбу, обретешь имя». Где же она, моя судьба?

Не знаю, почему я продолжал смотреть на прялку. Она застыла в лунном свете, дожидаясь своего часа. Того дня, когда я начну прясть.

Глава 5