Если нам надлежит жертвовать собой, мы должны знать, что полагаем жизнь за действительно стоящее дело

самом деле устроены жизнь и этот мир? в каком направлении нахо- дится истинный север? С этой точки зрения, данная книга — вовсе не духовная. Она также не имеет никакого отношения к религии. Я не знаю ни единой причины, по которой человеку вообще должно быть дело до духовности или религии, если их опыт не раскрывает реаль- ность. Вот в чем состоит мой интерес, и, надеюсь, что ваш — тоже.

Итак, можем ли мы найти какой-то способ познать настоящую истину и жить в соответствии с ней? Если нам надлежит жертвовать собой, мы должны знать, что полагаем жизнь за действительно стоя- щее дело. Я твердо убежден, что достойные начинания должны со- образовываться с действительностью, с реальным положением вещей. Полагая жизнь за ложь, мы жертвуем ради пустоты или, еще того хуже, — разрушения.

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

Многие из нас избегают этого сложного вопроса с помощью двойных стандартов в жизни. Мы стремимся рассматривать свою ре- лигию обособленно, вспоминая о ней лишь воскресным утром. От- дельное место мы отводим для увеселений, проводя рабочую неделю

в нетерпеливом ожидании выход- ных. Есть также сфера бизнеса,

Жить в согласии с полнотой истины, жить целостно –значит избегать двойных стандартов и поступать так, чтобы каждая грань жизни брала начало в ее истинном центре

внутри которой мы вообще редко задумываемся об истине. А поздно вечером, когда семья уже уснула, мы включаем порнофильм или за- ходим на порнографический сайт, но об этом никому знать не обя- зательно. Мы — хорошие мужья и отцы, хотя в командировках до- пускаем легкий флирт. Может, раз или два мы и позволяли себе слишком увлечься, но потом — с

глаз долой, из сердца вон. Кто помянет старое, верно?

Однако, сегментируя таким образом свою жизнь, мы тем самым неизбежно нарушаем ее целостность. Окружной прокурор, расследуя покупки Деннисом Козловски дорогих картин, хорошо понимал, что человек, жульничающий в чем-то одном, обычно оказывается заме- шанным во многом.

Настоящая достойная жизнь подразумевает соответствие ис- тине — истине во всей ее полноте. Жить в согласии с полнотой ис- тины, жить целостно —значит избегать двойных стандартов и поступать так, чтобы каждая грань жизни брала начало в ее истин- ном центре. Именно в этом заключается секрет достойной жизни, о которой говорил рядовой Джеймс Райан. Это ключ к жизни добро- детельной, без чего не можем преуспевать ни мы, ни наше общество.

В поисках

истины

Глава 16

Путешествие в иллюзию

В

ноябре 1954 года Альберт Шпеер, которому на тот момент было чуть меньше пятидесяти лет, решил отправиться в пеший поход. Для начала, он проложил по карте маршрут от Берлина до Гейдельберга. Чтобы извлечь максимальную познавательную

пользу от похода, Шпеер прочитал всю литературу, которую только смог найти в местной библиотеке, описывающую особенности и до- стопримечательности этих мест. Решив провести еще более глубокое исследование, он заказал справочники и изучил культурную историю региона, по которому ему предстояло пройти. В походе Шпеер вел дневник, описывая свои открытия и наблюдения.

Достигнув Гейдельберга, он решил не останавливаться и отпра- вился пешком в Мюнхен. Затем Шпеер настолько осмелел, что про- должил свой путь до Балкан, а оттуда — в Стамбул и через Афганистан в Индию. Повидав Азию, он пересек Китай и Сибирь, откуда переправился в Северную Америку. Пройдя на юг до Лос- Анджелеса, Шпеер перешел в Мексику, где написал в своем дневнике:

«Немилосердное солнце на пыльных дорогах… Раскаленная земля обжигает подошвы … где дорожные камни отмеряют мой унылый путь».1

Моря и океаны не создавали препятствий для кругосветного похода Шпеера, потому что, на самом деле, в своем путешествии он никогда не покидал пределов тюрьмы Шпандау, где после Нюрнберг- ского процесса отбывал двадцатилетний срок за преступления против человечества. Начав свою карьеру как главный архитектор Гитлера, Шпеер в конечном итоге по некоторым оценкам стал вторым по влия- тельности человеком нацистского режима. Этот бывший рейхсми- нистр вооружений и боеприпасов нацистской Германии совершил свое эпическое путешествие в далекие страны, ходя круг за кругом по тюремному двору. Шпеер вел фанатически точные подсчеты ко-

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

личества шагов, сделанных им за день, и сопоставлял пройденные ки- лометры с воображаемыми маршрутами. Прочитанные справочники и книги по истории стран создавали в его воображении картины тех мест, которые он «посещал», описывая в дневнике свои иллюзорные впечатления. В этом походе Шпеер был настолько упорен, что од- нажды его правая нога распухла, вдвое увеличившись в размерах, а еще раз его пришлось госпитализировать из-за инфаркта легкого.

Хотя ему и удавалось постоянно находить занятия для своего выдающегося разума, воображаемое путешествие Шпеера приносило ему мало удовлетворения. Он спрашивал сам себя: не был ли его пеший поход всего лишь проявлением безумия, которого он пытался избежать? «Я всегда смотрел свысока на других заключенных, кото- рые не знали, чем себя занять, и не могли поставить перед собой хоть какую-то цель. Но каковы, в действительности, были мои цели? Разве вид мужчины, десятилетиями упрямо шагающего по кругу, не яв- ляется куда более абсурдным и диким?»2

Альберт Шпеер вырос в привилегированной семье состоятель- ного архитектора и «светской львицы» в немецком городе Мангейм. Он был одаренным математиком, но не занялся научной карьерой по настоянию отца, который сказал, что должность профессора прино- сит мало славы и денег. Послушавшись его совета, Альберт, как и отец, стал архитектором.

Поколение, к которому принадлежал Шпеер, все еще пребывало под чарами Гегеля и Ницше. Философия Гегеля, представлявшая мир, как некий божественный, развивающийся процесс, направляла рели- гиозные чувства людей к последним культурным достижениям. Они воспринимали литературные произведения Гете и Шиллера, музыку Вагнера и труды Юлиуса Лангбена и Пауля де Лагарда как некое новое откровение. Бессмертные творения культуры стали их библией. Наверное, нам, рассматривающим сегодня культуру почти ис- ключительно в терминах массовых развлечений, это трудно понять. Впрочем, религиозная связь с культурой, хотя и в очень секуляризи- рованной форме, еще существует среди людей, которые часто назы- вают себя «прогрессивистами». Прогрессивисты считают, что их политические, этические и культурные взгляды должны формиро- ваться на основании последних достижений в сфере науки, искусства и политики, то есть культуры. Их кредо — это фраза: «Теперь мы знаем». «Люди привыкли думать, что этот мир сотворен Богом, но те- перь мы знаем…». «Когда-то люди полагали, что все цивилизации функционируют по одним и тем же правилам, но теперь мы знаем…». Прогрессивисты среди нас — это сыновья и дочери Гегеля. Они по- клоняются тому, что называют «процессом развития мира»: всему

самому новому и лучшему.

Г Л А В А 1 6

Подобно современным прогрессивистам, Альберт Шпеер и его поколение отстаивали новомодное мышление «культуры», противо- поставляя его старомодным подходам «цивилизации». Особенно они презирали индустриализацию, стремясь отождествлять себя с тем, что принимали как чистоту природы. Своей «зеленой» сосредото- ченностью на охране окружающей среды они напоминали хиппи.

«Мы постоянно мечтали об уединении, — писал Шпеер, — о поездках по тихим речным долинам и прогулкам по высокогорным пастби- щам».3

В этом поколении неглубоко под поверхностью скрывался тот самый гипертрофированный национализм, который спровоцировал Первую мировую войну. Считая немецкую культуру авангардом ми- ровой истории, они были уверены, что отождествиться с откровением о мировом прогрессе можно, только приняв эту культуру. Суть их прогрессивистской веры заключалась в поклонении культуре и при- роде.

Кроме того, поколение Шпеера все еще находилось под большим влиянием Ницше с его акцентом на выходе за рамки обще- принятой морали ради великих достижений, что особенно привлека- тельно для людей искусства. Позже Шпеер отмечал, что всегда был уверен в том, что достигнет величия. Ближе к концу своей жизни он сказал, что променял бы всю свою власть на славу архитектора, спроектировавшего одно по-настоящему великое здание. Английский поэт Джон Мильтон говорил, что слава есть «последняя слабость блестящего ума».4 Точно так же, уязвимое место художника — это стремление создать шедевр, который компенсировал бы все его лич- ные ошибки.

Шпеер никогда не думал, что в его будущем политика будет иг- рать какую-то роль. Наоборот, поначалу он даже высмеивал ее. По- ражение Германии в Первой мировой войне вынудило многих немцев провести четкую границу между их культурой, которая так и оста- лась беспрецедентной, и их цивилизацией, недостатки которой бо- лезненно вскрылись. Принятие аполитичного мышления позволяло немцам сохранить свою национальную гордость даже в тот период, когда Веймарская республика, бывшая правительством Германии от момента окончания Первой мировой войны до прихода к власти Гит- лера, показала свою неспособность справиться с гиперинфляцией и экономическим упадком. В то время, когда студенты эпохи Шпеера начали принимать идеи национал-социализма (фашизма), сам Шпеер считал себя выше любой политики. Он и представить себе не мог, что найдет что-то привлекательное в Гитлере и его замыслах.

Цивилизация того времени включала в себя обыденные миры власти и бизнеса, а также — все сложности, которые создала для

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

обоих миров индустриализация. Культура восстала против этого, апеллируя к коллективным идеалам аграрного прошлого и к состоя- нию чистоты, которое предположительно предшествовало самой ци- вилизации. Вот почему так много произведений искусства, высоко ценимых нацистами, были наполнены образами странных бесполых нимф, танцующих на лесных полянах. Поколение Шпеера хотело

«озеленить» свой грязный, запутанный мир. Первым следствием расхождения между идеалами и окружающей со всех сторон жиз- ненной реальностью стала гневная аполитичность. Молодежь времен Шпеера была слишком «правильной», чтобы принимать участие в непростом деле налаживания эффективной работы системы власти и экономики. Таким образом, они предпочитали просто указывать пальцем на недостатки, а не активную борьбу с тем, что считали на- сквозь прогнившим.

Также разрыв между гордостью немцев своей культурой и их отчаянием о состоянии власти в стране способствовал широкому рас- пространению мышления двойных стандартов. Как поколение Шпе- ера, так и их родители не видели взаимосвязи между сферой труда и своими личными, этическими установками. Этика была для дома, а на рабочем месте царствовал прагматизм. Таким образом немцы, по- добные Шпееру и его семе, продолжали потакать своим амбициоз- ным натурам, мало заботясь о состоянии нации.

В 1930 году Шпеер жил в Берлине, где работал на хорошо опла- чиваемой должности помощника архитектора Генриха Тессенова. К тому времени он уже женился и ожидал своего первенца. Впослед- ствии у него еще родилось пятеро детей. Несмотря на свою аполи- тичность, Шпеер согласился посетить собрание, на котором должен был выступать Адольф Гитлер. Позже он вспоминал, что именно на том собрании, когда он впервые услышал Гитлера, этот человек сразу же овладел его сознанием и уже никогда не отпускал. Шпеер был очарован.

Посреди отчаяния Веймарской республики Гитлер обрисовал грандиозную перспективу для немецкого народа — достижение куль- минации в извечной вселенской борьбе добра со злом. Это будущее требовало от каждого немца абсолютной жертвенности на пути к цели. Оно также требовало распознать обструкционистские силы и устранить их влияние. Объединенная единством устремлений, Герма- ния могла нанести поражение силам коммунизма и побороть эконо- мический упадок, грозивший ей так и остаться всемирным мальчиком для битья. Идеалы, столь ценные для немцев, предстояло реализовать в новом государстве, где будет покончено с мелочными классовыми разделениями прошлого и господством неоправданных привилегий. Мрак текущего момента просто подразумевал, что Германия должна

Г Л А В А 1 6

воспрянуть для осуществления своего исторического предназначе- ния.

Много лет спустя, когда в мае 1945 года Шпеера допрашивали представители антигитлеровской коалиции, капитан Берт Кляйн пре- рвал бесконечные воспоминания подследственного о безумной исто- рии нацистского режима. «Господин Шпеер, я не понимаю, — сказал он. — Вы говорите, будто заранее знали, что Германия проиграет войну. По вашим словам, вы годами наблюдали за ужасающими зло- деяниями этих бандитов, окружавших Гитлера, — окруживших и вас. У них были личные амбиции гиен, методы убийц и нравственность подонков. Вы знали все это. И все же оставались рядом, — не просто оставались, а работали, строили вместе с ними планы и максимально поддерживали их. Как вы можете это объяснить? И как оправдать? Как все это может уживаться в вас?»5

Шпеер ответил не сразу. После паузы он сказал, что капитан не имеет ни малейшего представления о жизни под диктаторским ре- жимом — сколько в нем страха, и какими опасными играми он со- провождается. Но прежде всего, капитан не имел ни малейшего представления о неотразимой харизме Гитлера.6

Эта харизма начала влиять на Шпеера еще сильнее после того, как он пережил ряд неудач в бизнесе. В 1932 году все более усугуб- ляющийся экономический кризис в Германии не мог не отразиться на зарплатах, так что Шпеер оставил должность у Тессенова и пере- ехал в Гейдельберг, чтобы работать над строительными заказами кли- ентов его отца. Впрочем, таких заказов было совсем мало, и в итоге Альберту пришлось согласиться на понижение до должности управ- ляющего отцовской недвижимостью.

Его положение начало улучшаться, благодаря контактам с Национал-социалистической немецкой рабочей партией (НСДАП) — политической силой Гитлера, к которой Шпеер присоединился в 1931 году. Его попросили отреставрировать разрушенную виллу в Груне- вальде, которую НСДАП арендовала для своей штаб-квартиры. Затем ему поступил заказ на восстановление еще одного дома на Фосс- штрассе. После этого Шпеер получил должность в только что соз- данном Йозефом Геббельсом в Берлине министерстве пропаганды.

По-настоящему нацистские лидеры обратили внимание на Шпе- ера в 1933 году после того, как он оформил первомайскую демонст- рацию на поле у Темпельхофа. С этой постановки Шпеер начал совершенствовать вид и ритуалы массовых митингов Гитлера. Именно ему принадлежала идея разместить трибуну, с которой выступал Гит- лер, на высоком деревянном помосте, окруженном бесчисленными знаменами со свастикой. По замыслу Шпеера, тот митинг прошел ночью. Гитлер стоял в свете прожекторов, что указывало на способ-

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

ность вождя превратить политическую ночь в день. Постановка была настолько эффектной, что присутствовавший тогда на митинге посол Франции Робер Колондре признал, что смесь «милитаристской магии, мистицизма и экзальтации даже его на какое-то мгновение превратила в национал-социалиста».7

Гитлер лично познакомился со Шпеером после реставрации официальной резиденции Геббельса, с которой архитектор ко все- общему изумлению справился за два месяца. Его пригласили на встречу с Гитлером, чтобы обсудить предложения по организации первого съезда НСДАП в Нюрнберге после захвата власти фюрером. В тот раз Гитлер уделил Шпееру не слишком много внимания. Он как раз чистил свой пистолет и оторвался от этого занятия лишь на миг, чтобы взглянуть на планы и объявить, что со всем согласен, после чего вновь сосредоточился на оружии.

Позже Гитлер попросил Шпеера проследить за реставрацией его берлинской резиденции. Фюрер, который когда-то сам мечтал стать художником и архитектором, наведывался в этот дом почти ежедневно, наблюдая за ходом работ. При этом Гитлер часто бесе- довал со Шпеером, и, наконец, пригласил его к себе на обед.

Шпеер приехал к фюреру прямо со строительной площадки в пиджаке, забрызганном цементным раствором. Не желая смущать архитектора, Гитлер одолжил ему один из собственных пиджаков. Когда Шпеер вошел в столовую, Геббельс заметил на пиджаке эмб- лему в виде золотого орла, которая могла быть только на одежде фюрера. Отмахнувшись от протестов Геббельса, Гитлер пригласил Шпеера сесть по правую руку от него. В скором времени он назна- чил Шпеера своим главным архитектором, с полномочиями, пре- восходящими даже власть местных чиновников и партийной верхушки.

Между ними установились близкие и довольно необычные взаи- моотношения. Шпеер по-прежнему считал себя художником, чело- веком искусства, который «выше» политики. Однажды, за обеденным столом в присутствии Гитлера он признался, что считает идеи фашистов «глупостью». В то же время, он проявлял безгранич- ную преданность Гитлеру. Тот пообещал, что Шпеер будет проекти- ровать здания, равных которым не строили со времен древней Греции и Римской империи. Они оба были одержимы идеей превратить Бер- лин в Germania — полностью реконструированный столичный город, который превзошел бы современный Париж и древний Рим. Судя по всему, на отношения Гитлера со Шпеером влиял тот факт, что фю- реру нравилось быть покровителем для выходца из состоятельной, интеллигентной семьи. Шпеер давал Гитлеру ощущение принадлеж- ности к высшему сословию. Также, возможно, фюрер питал к архи-

Г Л А В А 1 6

тектору гомосексуальные чувства, что давало Шпееру свободу не со- глашаться с партийным курсом нацистов.

Тот же обрел в Гитлере человека, высвободившего его неза- урядные способности. Сам по себе он балансировал на грани краха, а в тандеме с ужасающей силой Гитлера — процветал.

Их совместные планы по реконструкции Берлина включали в себя величественную аллею, на одном конце которой должен был рас- полагаться гигантский зал под куполом, а на другом — триумфальная арка. Промежуточное пространство отводилось под общественные здания: оперу, филармонию, драматический театр, кинотеатр на шесть тысяч мест, мюзик-холл и несколько бань. «Зал народа» с куполооб- разной крышей был бы настолько огромным, что по сравнению с ним величественное, царственное строение знаменитых Бранденбургских ворот выглядело бы просто собачьей конурой. Эти проекты были про- питаны так называемой гигантоманией. Невероятные размеры основ- ных зданий объяснялись желанием впечатлить людей абсолютной властью и полным господством Третьего Рейха. Макеты этих строе- ний, — ведь из них только проект здания рейхсканцелярии был во- площен в жизнь, — все, как один, напоминают гробницы. Для каких бы целей ни предназначались, они выглядят, словно огромные склепы — мертвые, холодные и совершенно нечеловеческие.

Чтобы построить новый Берлин, Гитлеру со Шпеером прежде пришлось бы снести старый центр города, переселив множество жи- вущих там людей. Для обеспечения этого проекта Шпеер основал Центральное управление по переселению. Многие из домов в центре Берлина занимали евреи, которые когда-то специально переехали в эти квартиры, чтобы жить по соседству с другими евреями. Начался так называемый процесс их «выселения» и «локализации» в еврей- ских кварталах.8 В других же местах евреев выселяли по той причине, что их квартиры передавались неевреям. Такое перераспределение населения способствовало планам Геббельса по «очистке» Берлина от евреев. Управление Шпеера действовало в сговоре с министерст- вом Геббельса в том, что они называли «эвакуацией» евреев из Бер- лина. Вместо переселения в другие квартиры их заталкивали в вагоны для скота и вывозили в концентрационные лагеря. Реконструкция го- рода быстро превратилась в Холокост.

Позже Шпеер утверждал, что не знал о Холокосте почти ничего, если не считать бездоказательных слухов, хотя по работе его собственного Управления можно было четко проследить, как «высе- ление» привело к «эвакуации». Впрочем, определенное правдоподо- бие этому утверждению придает управленческий стиль Гитлера, который следовал принципу «разделяй и властвуй». Третий Рейх едва ли демонстрировал высшую степень рациональной бюрократии.

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

Четких сфер ответственности просто не существовало. Гитлер часто возлагал на разных чиновников одни и те же или даже конфликтую- щие обязанности. Таким образом он целенаправленно вынуждал их плести интриги друг против друга. Гитлер хотел, чтобы они были на- столько обеспокоены своим собственным положением, что никогда не задумывались бы о прямом бунте против него. Неудивительно, что представители нацистской верхушки были крайне скрытными. Они защищали свою власть, часто укрывая то, что знали. Так было и со Шпеером. Вскоре он выяснил, что его статусу главного архитектора Рейха угрожает конкурент в лице Германа Гислера, который также оказался в фаворе у Гитлера. Когда в 1942 году Шпеер поднялся до уровня рейхсминистра вооружений и военного производства, через короткое время часть его функций Гитлер демонстративно передал его заместителю, Карлу Сауру, чтобы немного сбить со Шпеера спесь.

На посту рейхсминистра вооружений и военного производства Шпееру пришлось бороться с Германом Герингом, который отвечал за «четырехлетний план» — программу перестройки экономики Гер- мании. Впрочем, Геринг практически не имел контроля над сырь- евыми ресурсами, которые являются движущей силой экономики. Шпеер придумал Центральный плановый комитет, главой которого назначил самого себя и двух своих соратников, что обеспечило до- статочный контроль над основными потоками товаров для фабрик, производящих оружие, патроны и бомбы. В конце концов ему уда- лось отобрать у ленивого пьяницы Геринга львиную долю власти над экономикой Германии. Шпеер также столкнулся с большими труд- ностями, когда вопрос коснулся Генриха Гиммлера, который оста- вался ответственным за «Люфтваффе» и всю необходимую для авиации инфраструктуру. Гиммлер и Шпеер постоянно воровали друг у друга сырье и работников.

На своих заводах Шпеер принципиально не использовал рабо- чих и специалистов из евреев и других «нежелательных элементов». За поставку рабочей силы для него отвечал Фриц Заукель, который свозил в Германию для подневольного труда поляков, венгров и жи- телей других оккупированных территорий. Но даже этого Заукелю было недостаточно, чтобы выполнять свои обязанности, и Шпеер решил наладить работу заводов во Франции и других странах. При этом он объявил, что тех, кто трудится на военную машину Герма- нии, трогать не будут. Вывод военной промышленности за пределы Германии на подчиненные территории эффективно лишил Заукеля его влияния, поскольку теперь не требовалось порабощать много людей. Благодаря такой тактике и другим подобным ходам, Шпеер получал все больше и больше власти внутри нацистского режима.

Г Л А В А 1 6

Хотя по характеру он был скорее человеком искусства, на посту рейхсминистра вооружений и военного производства Шпеер достиг феноменального успеха. В те самые годы, когда страны анти- гитлеровской коалиции начали регулярно бомбить немецкие заводы, Шпеер удивительным образом наращивал производство военной про- дукции. Благодаря своим математическим способностям, он стал едва ли не лучшим управленцем в машине Третьего Рейха. Цифры стали для него утешением и убежищем. Даже осознав, что война проиграна, Шпеер еще долго убегал от реальности, с головой погружаясь в ра- боту.

Однако в последние дни существования нацистского режима, когда Гитлер спрятался в бункере рейхсканцелярии, где и закончи- лась его жизнь, Шпеер, наконец-то, восстал против демонических чар фюрера. Когда войска антигитлеровской коалиции вплотную при- близились к Германии, Гитлер собирался прибегнуть к тактике вы- жженной земли. Он потребовал, чтобы чиновники на местах сжигали каждый город, каждую деревню и ферму на пути наступающих на Берлин врагов. Понимая, что ему суждено умереть, Гитлер хотел, чтобы Германия и немецкий народ умерли вместе с ним.

Многие из последних дней Третьего Рейха Шпеер провел, летая из одного города в другой и отменяя приказы фюрера. Нацистские предводители лелеяли мечту, что после смерти Гитлера страны коа- лиции вступят в переговоры о капитуляции Германии именно с ними. Они надеялись остаться у власти. Поскольку же Шпеер был одним из тех, кто мог стать преемником Гитлера, многие подчинялись его приказам, опасаясь впасть в немилость. Все понимали, что дни Гит- лера сочтены.

Впрочем, во многих местах приказам о «выжженной земле» все-таки подчинились — причем, даже те немцы, которые питали от- вращение к Третьему Рейху. Страну охватило безумие разрушения. Города и деревни предавали огню, и по дорогам потянулись вереницы миллионов немцев, ставших беженцами. Гитлер знал, чем занимается Шпеер, и все же сохранил ему жизнь, в отличие от многих других, кого он быстро отправлял на расстрел за малейшее неподчинение.

Альберт Шпеер был среди двадцати двух основных нацистских военных преступников, представших перед судом в Нюрнберге в 1946 году. В отличие от остальных подсудимых, он признал свою вину в том, что способствовал катастрофе, причиненной миру нацистским режимом, и даже не стал снимать с себя общей ответственности за преступления нацистов против человечества, включая Холокост. В то

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

же время, Шпеер настаивал, что не может быть обвинен в непосред- ственном участии в этих преступлениях, поскольку конкретно ничего не знал о концентрационных лагерях.

Два эпизода во время судебного процесса явно потрясли Шпе- ера. Американский генерал Уильям Донован показал суду докумен- тальный фильм о том, что обнаружили американские войска, когда вошли в концентрационные лагеря: разбросанные по земле или ви- сящие на ограждениях из колючей проволоки изможденные тела; столб дыма из трубы крематория… Признание Шпеера в «общей от- ветственности» оказалось последним рубежом его самооправдания.

Увиденное сокрушило его. Если Шпеер действительно не ведал обо всем этом раньше, то теперь он, наконец-то, осознал весь смысл перехода от «выселения» к Холокосту. Его предположительную не- осведомленность об «окончательном решении еврейского вопроса», безусловно, можно объяснить разве что крайней решимостью не за- мечать происходящего.

Притворное раскаяние Шпеера также было поставлено под со- мнение, когда сэр Хартли Шокросс обвинил подсудимых в том, что именно они создали Гитлера, который без их поддержки никогда не смог бы управлять фабрикой ужасов Третьего Рейха. Назвав их

«вполне заурядными убийцами», Шокросс зачитал отчет одного не- мецкого инженера, ставшего свидетелем массовой казни пяти тысяч евреев на территории Украины:

Из грузовиков выпрыгивали мужчины, женщины и дети всех возрастов. Затем по приказу какого-то эсэсовца с нагайкой в руках они разделись и разло- жили свою одежду по кучам — отдельно обувь, верх- нюю одежду и нижнее белье. Я видел гору обуви, — наверное, от восьмисот до тысячи пар, — и огромные груды вещей. Без криков или плача, эти люди стояли обнаженными, сбившись в группы по семействам, и прощались друг с другом в ожидании приказа дру- гого эсэсовца… Пожилая женщина с белыми как снег волосами держала на руках годовалого ре- бенка, напевая ему песенки и щекоча его. Ребенок радостно попискивал. За ними со слезами на глазах наблюдала супружеская пара. Отец держал за руку сына лет примерно десяти и что-то тихо ему гово- рил. Мальчик старался сдержать слезы. Указав паль- цем в небо, отец погладил сына по голове, явно что-то ему объясняя. В этот момент меня окликнул эсэсовец, который стоял у рва… Обойдя кучу земли,

Г Л А В А 1 6

я оказался на краю огромной могилы. Она была на- столько плотно набита телами, что рассмотреть можно было одни лишь головы. Почти из всех голов на плечи стекала кровь.9

Альберта Шпеера не повесили. Он был приговорен к двадцати годам тюрьмы. Суд признал попытки Шпеера противостоять гитле- ровской политике выжженной земли смягчающим обстоятельством. Во время многолетнего заключения он пытался найти духовное утешение. Шпеер прочитал все девять тысяч страниц «Церковной догматики» Карла Барта и стал близким другом тюремного капел- лана Георга Касалиса. После выхода из тюрьмы в 1966 году Шпеер регулярно посещал принадлежащее ордену бенедиктинцев аббатство Мария Лаах, где нашел для себя духовного наставника. Но никто из тех, с кем он советовался, не смог помочь ему обрести Бога или про- щение, или хотя бы искреннее раскаяние. Шпеер говорил, что если бы ему пришлось прожить жизнь сначала, то при тех же обстоятель-

ствах он вряд ли смог бы избежать повторения своих решений.

Возможно, утверждение о том, что Шпеер по-настоящему так и не раскаялся, кто-то поставит под сомнение ввиду его книг «Тре- тий Рейх изнутри» и «Шпандау. Тайный дневник», а также сотен интервью, в которых он открыто признавался в ужасах нацистского режима. За это его даже называли «титаном покаяния». Тем не менее, есть разница между признанием правды об исторических фак- тах и способностью осознать настоящую нравственную вину и лично отождествиться с ней. Иоахим Фест, один из биографов Шпеера, от- мечает:

Это была какая-то «мертвая зона». Шпеер уси- ленно старался демонстрировать жесты смирения, соответствующие его роли грешника, и вместе с тем сосредоточенно повторял формулы, навязанные са- мооправданием. Но временами он напоминал марио- нетку, которую дергают за нитки, и, безусловно, в нем читалась гордость за свою историческую значи- мость, подтвержденную гневными голосами его об- винителей. У Шпеера было лишь поверхностное понимание фундаментальных норм, которые он на- рушил; причин, по которым его признали виновным, и того, как можно было бы прожить те годы по-дру- гому, оставшись незапятнанным…

Этот изъян всецело объяснялся тем, что для Шпе- ера была совершенно чужда духовная составляющая

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

жизни… Он не смог бы сказать, почему должен под- чиняться тем или иным нравственным постановле- ниям или считать их универсальным законом. В этом отношении Шпеер действительно был «неполноцен- ным». Невзирая на все его выдающиеся таланты, ему недоставало единственного элемента, делающего человеческое существо личностью.10

Путь, пройденный Альбертом Шпеером во дворе тюрьмы Шпандау, и круги, по которым он бегал как один из предводителей нацистского режима, имели одну и ту же природу — ужасающий отрыв от реальности, которая зиждется не только на физических, но и на нравственных законах.

Шпеер просто не обращал внимания на эту реальность и, по мнению его биографа Иоахима Феста, был в принципе не способен на это. Ему, однако, хватило совести признать ужасы, задокументи- рованные во время судебного процесса над ним, и воспротивиться гитлеровской политике выжженной земли. Похоже, реальность нрав- ственного закона находилась для Шпеера на горизонте, который он мог ощутить, но по-настоящему достичь – никогда. Так, он до са- мого конца продолжал свое воображаемое путешествие, все дальше уносившее его в чистую иллюзию.

Глава 17

Жить по правде

Е

два ли многие из вас могут сразу отождествить себя с Аль- бертом Шпеером — художником и организатором, оказав- шимся в водовороте одних из наиболее мрачных событий XX века.

Но я, как ни болезненно мне это признать, могу.

Подобно Шпееру, в юные годы я мечтал совершить что-то ве- ликое. Начиная со средних классов, я жил и дышал политикой. Я начал работать волонтером во время избирательных кампаний еще до того, как получил право голосовать. В колледже я специализиро- вался в политической философии и любил дискутировать с выдаю- щимся либеральным профессором Гаем Доджем. Изъяны, которые я видел в его позиции, лишь укрепляли мой консерватизм. Должен ска- зать, Додж был в высшей степени беспристрастным и поощрял мою приверженность другим взглядам. Иногда в завершение занятия он говорил: «Что-то сегодня мы не услышали точку зрения мистера Колсона. Может, предоставим ему возможность высказать альтерна- тивное мнение?»

Мое образование заложило для меня хорошие основания в по- литической философии. Она подпитывала мой ура-патриотизм, под- толкнувший меня к вступлению в корпус морской пехоты, а затем — к работе помощника по административным вопросам в Сенате США. Позже, в 38 лет, я занял кабинет рядом с кабинетом Прези- дента Соединенных Штатов. Только представьте, как мне все это вскружило голову! Никто не обещал, что я реконструирую Берлин, но для меня открылась перспектива участвовать в создании поколе-

ния глобального мира. Не менее опьяняющая возможность!

В течение первого года работы в Белом доме я не был вхож во внутренний круг, но вскоре исправил это положение. Я начал испол- нять для президента Никсона роль, аналогичную той, которую Карл

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

Роув играл для президента Буша. У нас с Никсоном сформировались близкие рабочие отношения. Разные авторы утверждали, что я про- будил его наихудшие инстинкты, а он сделал то же по отношению ко мне, что мы подыгрывали темным сторонам друг друга. Мы были единомышленниками. Будучи стратегом в команде Никсона, я полу- чил возможность реализовать свои идеи в национальных масштабах. Я действительно мог заниматься тем, о чем говорил еще в школьные годы — и с воодушевлением занялся отсечением правительственных

«перегибов», тем самым восстанавливая полноту свободы в жизни людей. Я работал над усилением армии и пытался уменьшить нацио- нальный дефицит.

Время, которое доставило мне больше всего удовольствия, при- шлось на президентские выборы 1972 года. Наша избирательная кам- пания была сосредоточена на трех пунктах: борьбе с наркотиками, амнистии и запрете абортов. Мы начали формировать консерватив- ный ответ на так называемую «культурную войну». Наша позиция в отношении «басинга»* также была жесткой, и не потому, что мы не верили в равные права и интеграцию, а потому, что проведение со- циальных экспериментов с детьми — ошибочный путь в достижении целей, понятных их мамам и папам. Мы выиграли у социально кон- сервативных демократов с перевесом в сотни тысяч голосов.

Я часто задавал себе вопрос: мог ли я заранее распознать по каким-нибудь тревожным признакам, что назревают проблемы? Сиг- нализировала ли моя совесть о том, что что-то неладно? В последую- щие годы я пришел к выводу, что Белый дом администрации Никсона был отравлен жаждой реванша, исходящей от самого Никсона, и я также внес в это свою лепту. Впрочем, такая токсичная моральная атмосфера не сформировалась за один день, и я ее не распознал.

Первым тревожным сигналом для меня должны были стать двойные стандарты Белого дома в отношении расходов. Два или три раза, входя в Западное крыло Белого дома, я был ошарашен видом плотников, передвигающих стены. Замысловатые реконструкции стали обычным делом. Я часто слышал шутку о том, что в своем ка- бинете лучше не спать, потому что можешь проснуться замурован- ным. Боб Холдеман не жалел средств на ремонт помещений, и меня тревожило, что он столь расточителен с деньгами налогоплатель- щиков.

Но затем, должен признать, мне это уже начало нравиться. Когда я переехал в более просторный кабинет, мне захотелось поме- нять декор стен. Я вызвал штатного оформителя Белого дома, и он

* От англ. busing — практика перевозки школьников на автобусах из района проживания в школу другого района для осуществления расовой и социальной десегрегации школьни- ков. — Прим. ред.

Г Л А В А 1 7

быстро заказал шикарные картины из нескольких музеев и повесил их в моем кабинете. Мне также не нравился мой старый письменный стол казенного образца. «Наверное, у вас есть столы от ‘Knoll’», — намекнул я оформителю, и — вуаля! — я уже сижу за прекрасным овальным столом из палисандра. Затем настала очередь сервантов — естественно, тоже от «Knoll». Портьеры выглядели несколько вы- цветшими, поэтому мы заказали новые, ярко-желтые, гармонирую- щие с темно-синим ковром. Я, уроженец Новой Англии пуританских традиций, не устоял перед соблазном.

Столь потребительское использование средств налогоплатель- щиков было предвестником грядущих бед. Однажды вечером я был в президентском кабинете вместе с Холдеманом, когда нам сообщили, что копии некоторых «Бумаг Пентагона» хранятся в Брукингском институте у бывшего сотрудника Совета национальной безопасности. Мы знали, что этот человек — крайний либерал и противник войны во Вьетнаме. Никсон вспыхнул гневом, что с ним иногда случалось. Он грохнул кулаком по столу и разразился жуткими ругательствами.

«Боб, я же говорил тебе, что надо создать группу, которая сможет вернуть все эти документы, и мне все равно, что им для этого потре- буется. Придется вломиться к кому-то — пусть так и сделают. Мне нужна здесь такая группа!»

Честно говоря, в тот вечер, сидя в Овальном кабинете вместе с президентом, я был потрясен. Я никогда еще не слышал, чтобы Ник- сон так прямо и без обиняков говорил о подобных вещах. Ранее я догадывался, что он не против действий такого рода, но никак не ожидал, что он заговорит об этом открыто. Тем не менее, не могу сказать, что моя совесть возопила в знак протеста.

Ее ничего не потревожило отчасти еще и потому, что прави- тельство в некоторых случаях действительно занималось такими де- лами. Я не раз взаимодействовал с ФБР и ЦРУ, когда госслужащие совершали несанкционированные «операции со взломом» — прони- кали в помещения для изъятия конфиденциальных документов. Пра- вительство шло на это в экстраординарных случаях, чтобы защитить себя от сил зарубежных разведок. «Бумаги Пентагона» подвергали риску наши отношения с другими странами. На кону стоял вопрос национальной безопасности, — по крайней мере, я так рассудил.

Но шпионаж против враждебных стран — это одно, а незакон- ное проникновение в американское учреждение — совсем другое. Это более тонкая грань, чем может показаться. Она требует тщательно взвешивать все «за» и «против», поскольку, как обнаружила в 2004 году Комиссия по расследованию терактов 11 сентября, внешние дела не всегда можно четко отделить от внутренних. Но в тот вечер мы пересекли эту грань, а моя совесть молчала. Не взметнулись вверх

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

красные флажки тревоги. Я был настолько сосредоточен на прекра- щении утечки секретных правительственных документов, которая могла подорвать национальную безопасность, что ни на миг не заду- мывался о том, что это может быть неправильно.1

Осенью 1971 года я узнал, что Говард Хант вместе со своими людьми взломал офис Даниэля Эллсберга и похитил его документы. Именно в тот момент я почувствовал укол совести. Меня ужаснула мысль, что Белый дом оказался причастен к краже со взломом. По- добная тактика была слишком низменной. Я понимал, что взлом про- тивозаконен, а группа Ханта не имеет никакого отношения ни к ФБР, ни к ЦРУ — они были нашими агентами. Все это выглядело скверно,

и я не хотел иметь к этому никакого отношения.

Когда Хант пришел ко мне, чтобы

Предполагая, что живу по

строгому моральному кодексу, я мог перестать замечать, что нарушаю его

показать фотографии документов, я сказал ему, что не хочу ни видеть их, ни слышать или знать о них, равно как о чем угодно другом, что хотя бы отда- ленно связано с этой операцией. Впоследствии я держал Ханта на рас- стоянии. Он вынуждал меня нервни- чать.

Хант как-то позвонил мне вскоре после уотергейтского взлома и избирательной кампании 1972 года. Я понимал, что не должен иметь с ним никаких контактов, но не мог не ответить на звонок, по- скольку у него совсем недавно в авиакатастрофе по пути в Чикаго погибла жена.2 Мы были знакомы с Говардом и раньше, помимо ра- боты, и я чувствовал себя в ответе за то, что порекомендовал его Джону Эрлихману. Я очень сожалел, что вообще впутал его в махи- нации Белого дома. Поэтому я и ответил на его звонок.

Во время разговора — любой, кто послушал бы запись (я запи- сывал этот звонок), мог без колебаний подтвердить, — Хант зани- мался откровенным шантажом. Он требовал деньги за молчание. Я был настолько уверен, что Хант не станет говорить на эту тему, — о чем я его уже раз десять предупреждал, — что даже не думал, на- сколько серьезны его намерения.

Записав наш разговор на пленку, я попросил секретаря напеча- тать его стенограмму, которую затем отправил советнику президента Джону Дину, прикрепив сопроводительную записку с единственным вопросом: «И что же, скажи на милость, мне теперь делать?»

Эта записка стала поводом для многих шуток и получила ши- рокую огласку в период Уотергейта. Когда я передавал ее вместе со стенограммой Дину, мне и в голову не приходило, что я содействую

Г Л А В А 1 7

преступному сговору; я просто не знал о существовании сговора. Я думал, что Дин ни в чем не замешан. Тем не менее, впоследствии этой единственной записки было достаточно, чтобы причислить меня к уотергейтскому заговору. Оглядываясь назад, могу сказать, что мне следовало бы быть осмотрительнее. Постоянно прилагая усилия к тому, чтобы ничего не знать о происходящем, ты рискуешь попасть в серьезные неприятности.

К январю 1973 года, когда ко мне пришел адвокат Ханта, вы- двинув ряд очень жестких требований, я понял, что дела совсем плохи. Я отправился к Никсону и прямо ему об этом заявил, что под- тверждают записи из президентского кабинета. И все же, по-настоя- щему моя совесть пробудилась гораздо позже. Мне нравилась моя должность. И власть, которую она дает. И мне вовсе не хотелось от- казываться от такой жизни.

Я стал слишком привязанным к комфорту, прельстившись внеш- ним убранством, салютами охранников, персональным лимузином и самолетом, всегда готовым к моим услугам на военной авиабазе

«Эндрюс». От такого закружится голова у кого угодно — особенно, если тебе едва за тридцать, а твое детство прошло в весьма скромных условиях.

От отца я унаследовал дух современного пуританства. Никогда не лги. Всегда говори правду, чего бы это ни стоило. Будь усерден в любой работе, которую тебе поручают. Ставь перед людьми посиль- ные задачи и справедливо их оплачивай. Отец много учил меня о правде и честности, но кое-что я так и не усвоил. Предполагая, что живу по строгому моральному кодексу, я мог перестать замечать, что нарушаю его. Моя самоправедность вела к двойным стандартам: я стал способен верить, что поступаю правильно, соглашаясь при этом со злом, совершаемым рядом.

Как только вы скажете: «Ничего мне не рассказывай. Я не хочу ничего знать», — вы попались.

Моя ошибка отличалась по масштабности от ошибки Альберта Шпеера, но была идентична ей по сути. Сколько раз Шпеер, должно быть, говорил: «Я не хочу ничего знать!»? Сколько раз то же самое говорили немцы, когда евреев арестовывали и куда-то увозили, а потом ветер доносил пепел от Дахау и Бухенвальда? В своих дневни- ках «Шпандау» Шпеер сам признал, что уклонение от правды было преступлением.

Он до конца своих дней испытывал душевные муки. Универ- сальное свидетельство совести обличало Шпеера в том, что он по- ступает неправильно, но одной лишь совести было недостаточно, чтобы удержать его от содействия гитлеровскому злу. Пожалуй, наи- более трагичным аспектом жизни Шпеера было отсутствие критерия,

С Ч А С Т Л И В А Я Ж И З Н Ь

на основании которого он мог бы оценить ошибки Гитлера — даже после того, как они были уже совершены. На закате жизни он при- знавал, что был неправ, но не мог понять, как и за счет чего он мог бы избежать своей судьбы. «Да, конечно, я виноват, — говорил Шпеер, — однако вся проблема в том, что я не чувствовал этого. Но

почему? Был ли причиной моего непонимания Гитлер, и только он