Французского мыслителя Жана Бодена 2 страница
Одна из характернейших черт мировидения Просвещения – признание, что природа вещей обладает постоянной неизменной структурой и управляется постоянными и неизменными законами, которые познаваемы при помощи разума. При этом методы естественных наук рассматривались в качестве классического образца применения на практике принципов познания, а математика – как заслуживающий наибольшего доверия инструмент. Недаром познать что-либо означало измерить его. В этом сказалось наследие картезианства. По-прежнему царило убеждение, что знание определенно лишь постольку, поскольку оно выражено в соответствующих символах и уравнениях. В формировании культа математики сыграли роль "Математические принципы натуральной философии" Ньютона. На этой основе за пределами науки оказались не только знание, основанное на текстах божественного откровения и догматов церкви, но и традиции унаследованной мудрости, личной интуиции. Не трудно заметить, что с этих позиций среди знаний, подвергшихся остракизму, должны были оказаться и исторические, в которых традиция играла огромную роль. Историки Просвещения увидели решение проблемы в распространении на историографию познавательных принципов рационализма, духа критицизма как в отношении ее фактического основания, так и методов ее научного освоения. Успехи рационализма в познании законов природы вдохновляли просветителей на применение тех же методов в изучении природы человека. Анализ человеческих устремлений и социального поведения в различные исторические эпохи с точки зрения универсальных и неизменных принципов разума открывал возможности рассмотреть всю историю человечества с рациональных позиций как уникальный во времени эксперимент, позволяющий выявить в человеческой природе конечные цели и правила поведения. В результате открывалась возможность внести в историографию единство метода, дух критицизма и требование фактической верификации. Так на смену повествовательной и провиденциальной по объяснению схеме историографии пришла "философская". Это название восходит к требованию Вольтера писать историю философски. Знание истории должно было в значительной степени содействовать освобождению человечества от зол, к которым причислялись и заблуждения прошлого. В этих условиях достижения историзма XVIII века были весьма значительны. Интенсивный, но ограниченный интерес к прошлому, характерный для антикваров, сменили попытки конструирования схем универсальной истории. Формируются общие идеи, которые рассматривают состояние человечества, как возникающее из его прошлого опыта. Одним словом, философствующие историки попытались определить место человека в историческом процессе и этим прокладывали дорогу историзму. Видное место в их изысканиях стала занимать идея, что весь процесс истории может быть путем абстракции сведен в ряд законов. Обычай генерализовать, обобщать способствовал решению проблемы эволюции государственно-правовых институтов, пониманию, что с течением времени, они превращаются в нечто отличное от первоначального. Пытались совместить рассказ об эволюции с рассказом о делах человеческих или, что то же, применить технику изучения юридических и правительственных документов к изучению истории. Несомненно, что философии рационализма историография обязана утверждением в ней принципа проблемности, исследования по заранее сформулированным вопросам. Лишь в этом случае историография смогла окончательно оторваться от довлевшей над ней традиции анналистики. Рационалистическая историография усматривала свою дальнейшую задачу вовсе не в том, чтобы извлечь важные философские уроки непреходящей общечеловеческой значимости из потока событий, рассматриваемых в рамках крупных исторических периодов и обширных географических ареалов. В историческом процессе мыслителей Просвещения интересовали, если не исключительно, то главным образом, субъективные факторы: "человеческий план" истории, характеры, проявляющиеся в различных ситуациях, человеческие поступки, их мотивация и последствия. Иными словами перед просветителями, как и перед гуманистами, драма истории все еще раскрывалась, в основном, как человеческая драма, разыгрываемая вершителями истории. Не удивительно, что историческое повествование воспринималось почти зрительно. Главное заключалось в том, чтобы "зрелище" было достаточно драматичным и захватывающим. Сменяющие друг друга "живые картины" человеческих пороков и доблестей могли разыгрываться на материале любого периода и любой страны. Точность их хронологии и географии была всего лишь залогом достоверности того, что "так было на самом деле". Что же касается меры достоверности, то главное, что так могло быть по логике человеческой природы. Итак, достоверность характера, но не олицетворявшая личности, мотивов человеческого поведения; не истинность ситуации исторической, а вероятность мотивов тех или иных поступков – вот из чего складывалось представление о философской истине в истории. Вместе с тем, "поле зрения" историков значительно расширяется. История превращается в унифицированную дисциплину, способную охватить своим взглядом совокупную человеческую жизнь. Хотя склонность к широким обобщениям и требования историзма далеко не совпадали, однако пробивается идея, что каждый исторический период характеризуется только ему свойственными особенностями, существует определенная логика, с которой один период следует за другим и характеристики одного периода могут помочь в объяснении другого, таким образом, готовился переход от эпохи к эпохе. Впервые объектом изучения стали промышленность и торговля, форма культуры и уклад жизни. Природа человека неизменна, меняются лишь ситуации, в которых она проявляется – это, разумеется, было заблуждением. Но куда более далеко идущим проявлением антиисторической направленности Просвещения был его взгляд на критерии рациональной морали, как на вечные и неизменные. Поскольку гражданская история означала для просветителей, прежде всего, историю политическую, а в качестве решающего фактора политики рассматривались "идеи" и "мотивы", то убеждения в неизменности идей, системы рациональных духовных ценностей позволило им выводить из истории философские уроки в полной уверенности, что они покоятся на вечном и непреходящем основании. На деле же вся система философских посылок, с которыми соотносились исторические события, прежде чем выстроить их в причинно-следственную связь, была типичным примером актуализации прошлого с позиций культуры настоящего. Впрочем, в этом было не только зло, но и благо: в каждую эпоху современная человеческая культура приводилась в связь с историей, оплодотворялась прошлым, которое, в противном случае, оставалось всего лишь мертвым грузом. Итак, писать историю философски означало дать возможность извлечь из нее полезные уроки. А этого можно было достичь только при двух условиях: во-первых, не загромождая повествование излишними деталями, не вдаваясь в ненужные подробности, а представляя ее ход на "смысловом" уровне, во-вторых, оценивая побуждения и поступки "вершителей истории" в соответствии с неким эталоном добра и зла, почерпнутым историком не "изнутри", а привнесенным в историю извне. Но это означало, что проблема истины должна рассматриваться в связи не столько с историческим материалом, сколько с эталоном, от которого зависели вердикты истории, "философские уроки", заложенные в историческом повествовании. Однако вера в силу разума в сфере морали, и, тем самым, в истории, отнюдь не была всеобщей даже в среде просветителей. В спектре идейных течений середины XVIII в. давали о себе знать как тенденции скептицизма, так и рационализма. Здесь были и неопирронисты, отрицавшие суверенность разума и истинность доставленных им знаний, и уже немногочисленные в это время приверженцы культурно-исторической традиции деизма. В этой тенденции ценности Просвещения выступали как бы с обратным знаком: вместо принципа универсального и абстрактного на первый план ставилось доскональное и конкретное; вместо идеализированных теоретических конструкций – непосредственно данное; вместо количественной оценки – качественная; вместо логики – свободное воображение. В целом речь шла не столько о прямой реакции на рационализм, сколько о проявлении в новых условиях номиналистского сопротивления попыткам онтологизации общих понятий.
Итак, интеллектуальная ситуация, сложившаяся в Европе к XVIII в., была исключительно противоречивой и сложной. В ней переплетались антиаристотелизм, расцветший под влиянием не только Бэкона, но и Декарта; картезианство; спинозизм; физикалистский эмпиризм; начало которому положил Галилей и, который достиг вершины в творчестве Ньютона. Отсутствие общепринятых "конечных истин", обеспечивавших до этого гармонию в сфере знания, наступивший в ней разброд в условиях раскола церкви, растущей секуляризации мысли и антиклерикализма – таково время, в которое жили и творили Вико, Болингброк и Юм.
Историософская модель
французского мыслителя Жана Бодена
Боден занимал промежуточное положение между Макиавелли, которого он резко критиковал, и Бэконом. Столетие, отделявшее Макиавелли от Бэкона, было периодом масштабных сдвигов в развитии представлений человека о мире, в котором он живет. На основе новых изобретений на рубеже XVI–XVII вв. формируется экспериментальная наука. Достаточно указать на революцию в астрономии. Вслед за утверждением гелиоцентризма последовало открытие безграничности Вселенной. Это потрясение было столь велико, что вместе с гордостью за могущество человеческого разума поднялась и распространилась волна отчаяния за "судьбы мира". Однако интеллектуальному пессимизму противостояла неодолимая сила человеческой практики, которая именно в XVI веке пробудила тенденцию к сближению с наукой, включению исследовательской практики в проблематику науки. Хотя эта тенденция проявлялась от случая к случаю, она заявила о себе достаточно громко. Хуан Вивес еще в 1531 г. утверждал, что ученым было бы в высшей степени полезно изучать "методы техники": строительство, навигацию, ткачество, наблюдать ремесленников за работой и попытаться проникнуть в "секреты" их занятий. У Рабле Гаргантюа под руководством наставника наблюдал за обработкой металлов, отливкой пушек, работой алмазников, ювелиров, гранильщиков, печатников. О сближении науки с производством свидетельствует весьма популярный в свое время труд Агриколы "О металлах". В итоге Европа встала на путь переоценки ценностей, что давалось крайне трудно. Шестнадцатый век – одна из сложнейших эпох в интеллектуальной истории Европы. Здесь столкнулись и в определенной степени смешались традиции средневековой схоластики и воззрений гуманистов; Реформация и Контрреформация; идеология и воззрения тираноборчества; апология сословности и порядка и идеология социального протеста. Взаимосвязь экономического и духовного подъема имела следствием секуляризацию науки. Естествознание отклоняется от идеи божественного откровения, природа превращается в объект человеческого исследования. Отделение истины науки от истины теологии свидетельствовало о полном крушении средневекового синтеза разума и веры.
XVI век вошел в историю европейской цивилизации как переходная, а точнее – переломная, эпоха, когда произошли коренные изменения в оценке географии мира, вызванные Великими географическими открытиями и расширившие познавательный кругозор человечества. С открытием Нового Света в Европу хлынул поток золота, вызвавший девальвацию прежних валют и “революцию цен”. Это век, когда широкое распространение получает новая форма фиксации разнообразного человеческого опыта – литературного, религиозного, философского, естественно-научного – печатная книга. Это век почти поголовной неграмотности низов. Это век становления сильных национальных государств; но лишь – становления, и оно сопровождалось гражданскими и религиозными войнами, военными столкновениями, преследованием инакомыслящих, династической борьбой, а в XVII веке выплеснулось в Английскую революцию. Во Франции же противоречия переходной эпохи особенно ярко проявились на столетие раньше. Десяток религиозных гражданских войн, которые по существу были борьбой наиболее могущественных политических группировок, олицетворявших разные общественно-экономические пути развития страны, и в которые была втянута вся Франция, к концу века поставили ее на грань национальной катастрофы, потери национальной независимости и только дальновидная – порой жесткая, порой лукавая – политика Генриха IV Бурбона и стоявших за ним новых сил не просто удержала страну от падения в пропасть, но и поставила насущные задачи восстановления Франции, а затем, и завоевания ею ведущих позиций в определении политики на континенте.
Какие грани мироощущения, мировидения человека вывели европейскую цивилизацию на путь, пусть и временной, но стабилизации? К этому времени достоянием науки стали важнейшие достижения естествознания и прежде всего в математике и астрономии, основанные на открытии закономерностей мира природы. Казалось, что он – гармоничен и последователен, являясь подвластным заложенных Творцом механизмам. А общество, мир людей – хаотичны: сегодняшний день не внушает надежды в завтрашний – меняются политические фигуры, появляются новые религиозные конфессии, рождаются новые государственные институты, выдвигаются новые политические приоритеты, наконец, меняются основы морали общества и жизненные принципы каждого его члена. На протяжении многих столетий эти изменения фиксировались людьми в мифах, легендах, летописях, анналах, хрониках, мемуарах, жизнеописаниях. В XVI же веке во Франции, в период внутренней нестабильности, совершенно обесценившей человеческую жизнь как таковую, вопрос о природе человека, о причинности, о конституирующих основах гражданского общества стоял особенно остро. Ответить на них означало движение в будущее.
В XVI веке существовало несколько терминов, обозначавших описание прошлого: “историописание”, “искусство истории”, “история”. Термин “историописание”, как правило, относили к летописям, хроника, анналам, то есть к сочинениям, только фиксировавшим те или иные события прошлого и деяния правителей в определенной хронологической системе. “Искусство истории” предполагало не просто фиксацию явлений, но и захватывающую фабулу повествования, хороший литературный стиль, доступность пониманию читателей описания прошлого. Главной задачей “искусства истории” являлась воспитательная дидактическая функция, история представала “учительницей жизни”. Эта традиция относится к гуманизму XIV–XV веков. При этом необходимо заметить, что рассказы о прошлом или являлись красочными иллюстрациями к философским рассуждениям, или были тем источником, в котором правоведение находило прецеденты, или – просто жанром литературы. Достаточно часто “искусство истории” и “история” отождествлялись. В XVI веке в Западной Европе появляется целый ряд сочинений об истории, где предметом рассмотрения являлось не описание событий прошлого как таковых, а принципы их изложения, оценка причин повлекших за собой то или иное следствие, анализ источников на основе которых строилось повествование. Одним из наиболее ярких примеров подобных работ является трактат Жана Бодена “Метод легкого познания истории”.
“Methodus ad facilem historiarum cognitionem” был впервые издан в Париже в 1566 году в типографии Мартина Лё Жёна на латинском языке. В этом издании содержалась выдержка из “Королевской привилегии”, в которой фиксировалось единоличное право печатника и книготорговца Парижского университета Мартина Лё Жёна на издание и продажу трактата в течении десяти лет. Второе издание “Метода” с авторскими поправками и уточнениями было выпущено также Мартином Лё Жёном в его же типографии в 1572 г. Менее чем за сто лет “Метод” переиздавался десять раз: Paris, 1566; Paris, 1572; Basel, 1576 (в первом томе Artis Historicae Penus); Basel, 1579 (также в первом томе дополненного издания Artis Historicae Penus); Heidelberg, 1583; Strasbourg, 1599; Strasbourg, 1607; Geneve, 1610; Amsterdam, 1650. Критическое издание “Метода” на латинском языке было осуществлено в 1951 г., когда Менар издал сборник “Философские труды Бодена”, в который вошло три трактата. Он же в 1941 г. опубликовал французский перевод “Метода”. В 1945 г. Беатрис Рейнольдс перевела этот трактат на английский язык. В немецком переводе сочинение Бодена было изданно доктором Дроузом в конце XIX века. Лучшей публикацией “Метода”, на наш взгляд, является прижизненное издание 1572 г. (экземпляр хранится в Научной библиотеки Санкт-Петербургского университета в отделе редких книг и рукописей) и, естественно, критическое издание 1951 г. Выбор основан на том, что второе издание трактата (1572 г.) является тщательно выверенным самим автором, ряд опечаток издания 1566 г. исправлены, некторые места уточнены. А вот в изданиях 1583, 1595 годов появляются новые ошибки – и не только опечатки, но и в грамматике предложений. Критическое издание 1951 года приводит текст трактата в соответствие с правилами грамматики латинского языка. Единственным его недостатком является полное отсутствие комментариев. Но это в какой-то степени восполняется научной статьей Пьера Менара с характеристикой работ Бодена.
В издании 1572 г., хранящемся в Петербурге, имеется владельческая надпись, предположительно начала XVII века, в которой однозначно указывалось на еврейское происхождение Бодена и на тайно исповедуемый им иудаизм. Кроме того, тексту трактата в этом издании предшествует изображение издательской марки печатника Лё Жёна и герба, об атрибуции которого говорить сложно. Мы можем утверждать лишь, что он позднего происхождения, датируется не раньше середины XVI в. Герб выглядит следующим образом. Двухчастный рассеченный (coupe) щит: правая сторона – золото (d’or), левая – черная (de sable). В золотом поле – дерево с листьями, в черном поле – поток воды, падающий из правого верхнего угла в левый нижний. Эта деталь косвено подтверждает благородное происхождение владельца герба. При изображении дерева и потока воды использованы естественные цвета – зеленый, голубой с золотым и черным налетом. Гербовый шлем увенчан гербовой эмблемой: дикий “природный” человек, держащий в правой руке такое же дерево с листьями, что находится в центре правой стороны щита. Можно выдвинуть несколько предположений о владельце этого герба. Теоретически (фактически почти невозможно) может быть был дарован печатнику. Возможно, это герб президента парламента Парижа Жана Тесьё, которому посвящен “Метод”, тем более, что гербовое изображение предшествует посвящению. Наконец, герб мог принадлежать и самому Бодену. В таком случае, учитывая то, что анжерец происходил из незнатной семьи портного, встает вопрос о том, когда и при каких обстоятельствах он стал дворянином? На мысль о дворянстве наводит и документ 1566 г., касающийся материального урегулирования дел Бодена с его анжерскими родственниками, где в отношении его упоминается словосочетание “благородный магистр”.
В издании “Метода” 1572 г. 462 страницы, включающие в себя посвящение, в котором Жан Боден выражает свою благодарность президенту Палаты следствий Парижского парламента Жану Тесьё; введение о легкости, приятности и преимуществе исторического чтения; десять глав – что такое история и каковы ее виды; о правильном устройстве исторического материала; о расположении отдельных частей истории; отбор историков; формы управления государством; опровержение тех, кто отстаивает теории золотого века и четырех монархий; система универсального времени; критерии, по которым определяются источники происхождения народов; отбор и расположение исторических сочинений. В качестве приложения в свой труд Боден включил сочинение Лукиана из Самосаты “Как следует писать история” и исторической эссе Дионисия Галикарнасского “Фукидид”. Перевод названия трактата имеет несколько вариантов “Метод для легкого познания истории”, “Метод, облегчающий познание истории”, “Метод доступного изучения истории”, “Метод легкого познания истории”. На наш взгляд наиболее точен, с точки зрения правил русского и латинского языка, последний вариант, хотя совершенно адекватно смыслу, но с отступлением от латинского оригинала, звучало бы название “Метод познания истории, доступный каждому”. Вообще же латинский язык Бодена не является образцом ни классической, ни средневековой латыни. В тексте встречается много французским оборотов и сокращений. И хотя сам Боден писал, что продолжительность жизни любой книги определяется ее содержанием и увлекательной формой повествования, сам он не был талантливым писателем. Форма, в которую он облекал интереснейшие идеи, очень сложная и значительно затрудняет понимание. в “Методе” много повторений, автор неоднократно возвращается к одной и той же мысли в разные местах (иногда с точностью до запятой цитируя самого себя). Это определяет непоследовательность в изложении материала. Вот почему произведения Бодена были не особенно популярны в XVII в., а XVIII – фактически не знал их. Хотя, это сочинение, на наш взгляд, положило начало оценки истории, как самостоятельной дисциплине, имеющей свой метод, способы и пути познания.
Теория истории
Следуя ранней гуманистической традиции, Боден отдает дань дидактическим задачам исторических сочинений – обучению читателей на примерах порока и добродетели. Но оценивая роль истории как “magistra vitae”, он задается вопросом о праве историка выносить какую-либо оценку описываемым событиям и людям, поскольку это может поставить под вопрос объективность самого повествования. Несколько позднее эту мысль подтвердил и Мишель Монтень “Пусть они (историки) передают нам историю в таком виде, в каком ее получают, а не такой, как они ее оценивают”. Право же самостоятельной оценки принадлежит только читателю. Складывается впечатление, что как только исторический материал приобретает оценочный характер, так он сразу же теряет для Бодена-историка какую-либо познавательную значимость. Подобный подход станет довольно распространенным в позитивизме 60-80 годов XIX века. По своей оценочной сути позиция Бодена является объективистской. Исторический факт, то есть так или иначе засвидетельствованное событие, он рассматривает как объективный и единственный источник исторических знаний. Этот факт элементарен, неделим, неизменен по своему содержанию. Важнейшая задача историка – установить подлинность факта. Исторический факт – это как бы заготовленные самой историей “кирпичики” объективной истины, на которых возводится здание истины в исторической науке. Единственная угроза исходит не от фактов, а от историка, который может вольно или невольно исказить или “замутить” ясную истину факта. Отсюда требование: насколько это возможно, “исключить личность писателя из его произведения”, то есть исключить его убеждения и иллюзии, симпатии и антипатии, воображение и страсти из содержания исследования. Лучшим является тот историк, который оставляет читателя “наедине с фактами”. Позитивисты считали, что факты говорят сами за себя. Бодена с ними объединяет отношение к истории как к дисциплине факта, поскольку факт (в отличии от теории) ничего не предполагает и не “обобщает”. Из этой трактовки Боденом, которая была дополнена и взята на вооружение в XVII–XVIII веке, например, Бэконом, Вико, Тюрго, Монтескье и другими, выводилась возможность отождествления природы исторического и естественно-научного знания. Факт истории и факт природы однородны, их характеристикой является то, что они в равной степени объективны и достоверны. На основе этого Боден широко использует примеры математических и физических закономерностей для объяснения прошлого гражданского общества.
Факты излагаются в источниках, которые являются основой исторического труда. Боден совершенно сознательно ставит вопрос о том, что сейчас называется источниковедением, в его же понимании – это критика исторических источников. Он четко разделяет исторические сочинения и исторические источники. “Увлечение историей, – отмечает Боден, – приводит к тому, что многие ученые мужи проявляют огромное рвение к знаниям, довольствуясь при этом даже ненадежными выдумками”. Правдивость исторического произведения оценивается подбором источников. Основополагающий принцип критики первоисточника, заключается в утверждении, выдвинутом еще Платоном: “Документ или правдив, или лжив”. Для определения меры правдивости источников необходимо, по мнению Бодена, использовать сравнительный метод. Его же должно применять и для оценки исторических произведений, которые и являются главным предметом размышлений об истории и ее методе. Для установления истины необходимо сравнить между собой произведения, сходные по тематике, но принадлежащие перу различных авторов, живших в разные времена и в разных странах. Боден рассматривает исторические произведения как идущие ad fontis, и более того, они несут сведения об авторском самосознании и эпохе, в которую они создавались.
Современная наука фиксирует относительность понятия “объективность”, так как события прошлого передаются через восприятие субъекта, являющегося носителем определенных нравственных, идеологических, политических, конфессиональных установок своего времени и социума, к которому он принадлежит. Боден считает, что степень объективности автора и правдивости исторического сочинения определяют изначальные авторские установки, мотивы, которые побудили его к написанию исторического труда. Любой историк, считает Боден, сознательно или неосознанно стремиться к установлению исторической истины либо искажает ее из-за страха перед властями, из-за желания получить большое вознаграждение или из-за стремления к славе, ибо “историки часто пишут свои сочинения для удовлетворения своих интересов. Правдивость их работ зависит от того, вступают ли они в сделку с соотечественниками или иностранцами, друзьями или врагами ... наконец, с современниками или потомками”. Боден указывает на очень важную причину написания правдивой истории в более ранние времена – это труднодоступность многих первоисточников. “Было бы уместно напомнить слова Мегасфена, что все авторы, писавшие при дворах, нуждались в документах, но только священнослужители, которым вверялось сохранение общественных архивов, могли ими воспользоваться”.
Поскольку факты составляют основу любого исторического повествования, то особенно важным Боден считает методы работы с ними. Одна из самых трудных задач историка заключается в том, чтобы собрать документы и произвести отбор фактов, необходимых для создания полной и истинной картины прошлого. Фундаментом критического метода Бодена является его пирронистическая позиция в отношении исторических сочинений. Еще Аристотель писал: “В чтении истории неизвестно, что более необходимо – верить или категорически сомневаться.” Боден избирает второй путь, ибо считает, что если согласиться со всем, о чем пишут, то наверняка ложь будет принята за правду. Но если не доверять всему материалу, который содержит история, “то в делах нас ждет победа”. И если Боден не соглашается с Фукидидом в том, что факт должен быть объяснен сразу же после того как он произошел, то для него в познании истории остается путь следования науке с логическими процедурами, характерными для нее самой, которые Боден и пытается определить.
В своих рекомендациях по работе с историческими сочинениями Боден широко использует методологический подход разработанный Петром Рамусом. В контексте его концепции уже само название трактата Бодена “Метод легкого познания истории” является достаточным основанием для сравнения с Рамусом, который стоял во главе борьбы с аристотелевской схоластикой, лежавшей в основе средневекового университетского образования. Научный метод, по Рамусу, состоял в том, что при изложении какого-либо материала прежде всего следует дать общую формулировку проблемы. После чего выводятся определения основных понятий. Далее проблема расчленяется на составные части, дается определение каждой из них и, наконец, приводятся разъяснения с помощью наглядных примеров. Боден признавал, что имел ряд предшественников в постановке вопроса об историческом методе, но, по его мнения, ни один из них не объяснил дисциплину и метод предмета. И в смысле применения концепции Рамуса для сравнительной оценки исторических фактов, это было действительно так. Боден пишет: “Чтобы понимание истории было более полным и легким, позвольте нам обратиться к основному руководителю в изучении наук –анализу. Он покажет, как разделить на части историческое повествование, и как с изумительной легкостью использовать соединение целого и частей в общей гармонии”. При проведении анализа Бодену удалось сохранить гармоничную связь общего и отдельного. История делится им с предметной точки зрения на четыре вида – человеческая, естественная, божественная и математика; по географическому диапазону – на всеобщую и региональную. Но полное и истинное объяснение любого исторического факта возможно только при комплексном подходе, то есть при учете всей совокупности причин социального, естественного и сверхъестественного характера. Предмет всеобщей истории, по Бодену, – это исследование исторического движения сообществ многих людей, социальных групп, государств. Изучение всеобщей истории диктуется тем, что все явления, любое событие, вся многообразная деятельность людей имеет причинную обусловленность. “Законы истории выводятся легко, если все виды человеческой жизнедеятельности объясняются во взаимосвязи и взаимозависимости,” – пишет он. Это первое обоснование сложной детерминантной основы трактовка истории. Боден установил необходимость рассмотрения человеческой истории как единого целого. Наряду со всеобщей историей, он выделил региональную, предметом которой является изучение деятельности одного народа, объединенного определенной территорией, и частную – памятные планы, речи и дела одного человека. Начало любой исторической работы – это краткое изложение всеобщей истории, и только поняв ее механизмы и установив необходимые взаимосвязи, можно переходить к региональной и частной истории: “Ошибаются те, кто прежде изучил особенности регионов, а затем приступил к соотношению всего мира и отдельной его части; целого и единичного. Не меньше заблуждаются и те, кто думает, что может понять частную и региональную историю прежде, чем установит порядок и последовательность всеобщей”.