Истоки и этнографические параллели средневекового кавказского костюма

Комплекс мужского костюма

Национальный костюм формируется в результате сложного культурного развития народа. Ансамбль костюма складывается поэтапно из тех элементов, которые наилучшим образом отвечают потребностям и вкусам владельцев. Не всегда можно проследить всю цепь развития того или иного элемента кос-тюма. Но существование аналогий между древними и современными этно­графическими формами подчас позволяет установить истоки происхождения последних.

Традиционно в отечественной исторической науке считалось, что влияние иранского компонента в формировании культуры народов Северного Кавказа было весьма значительным. Так, в литературе сложилось мнение, что кавказ-ский кафтан «типично иранский в своей основе» [Иерусалимская, 1992, с. 7]. Однако атрибуция одного элемента костюма не определяет происхождения ансамбля в целом.

Что, собственно, понимать под иранской основой? Если иметь в виду ски­фов и сарматов — предшественников алан на Северном Кавказе, то, несмотря на их принадлежность к иранской культурной общности, полностью возводить аланский костюм к иранским традициям, на наш взгляд, не вполне корректно.

Очевидно, формирование культур скифов и персов происходило одновре­менно и на одной территории. Большую роль в процессе культурогенеза сыгра­ли комплексы манейской, урартской и мидийской культур. Однако персы испы­тали мощное воздействие эламско-аншанского культурного компонента, в то время как скифы выросли из «киммерийского» пласта. В результате сформиро­вались очень схожие, но одновременно имеющие много различий варианты иранского культурного комплекса. У персов сложился имперский вариант куль­туры ближневосточной деспотии, а у скифов, связанных со степью, обнаружи­вается много сходных черт с культурой племен Средней Азии — саков и осед­лых скотоводов и земледельцев Согда и Хорезма.

Проблемы роли иранского компонента в сложении костюмов народов, вхо­дивших в иранскую культурную общность, были исследованы в ряде работ М.В.Горелика.

Персидский иранский костюм, входящий, по М.В.Горелику, в общеиран­ский комплекс, включал длинную, почти до колен, нераспашную рубаху с круг­лой горловиной и узкими длинными рукавами, подпоясанную довольно широ­ким поясом, концы которого завязаны «узлом Геракла», часто с дополнитель­ным ремнем — портупеей акинака; кандис — очень длинный, до щиколоток, с удлиненными узкими рукавами распашной кафтан, имеющий завязки в верх­ней части, двойную оторочку по полам, канты на концах рукавов (носили кандис внакидку, и лишь перед царем руки просовывали в рукава); узкие или полуширокие штаны, заправленные в низкие сапожки, стянутые вокруг щико­лотки и ступни; длинный, до пят, плащ — кос, с завязками у горла; головные , уборы двух разновидностей: полусферическая шапка с лентой сзади и жесткий | башлык, тоже полусферический, но с тремя лопастями, прикрывавшими одна — затылок, две другие т— уши, щеки и подбородок, причем боковые лопасти могли завязываться на затылке, назатыльник по краю нередко вырезали полукруглыми фестонами [Горелик, 1997, с. 36].

Костюмный комплекс среднеазиатских народов представлен короткой, выше колен, курткой со скошенными назад полами и, как видно из схемы МБ.Горелика, запахнутыми налево. У согдийцев подобные куртки выполняли роль верхней распашной одежды и завязывались в верхней части тесемками. Нераспашная рубаха у них отсутствовала. Широкие штаны опускались на стопу.

М.В.Горелик не отмечает стягивающих ремней на обуви и предполагает, что она представляла собой высокие сапоги.

Сходный по составу и покрою костюмный комплекс был у саков, его описы­вает С.И.Руденко: «Об одежде саков только Геродот упоминает один раз. Саки, скифское племя, имели на голове остроконечные шапки из плотного войлока, стоявшие прямо; одеты были в штаны. Одежда одного из девяти пленных, стоящих перед Дарием и изображенных на Бехистунской скале, под которым надпись: „Это Скунхи — сак", состоит из подпоясанного кафтана и высокого островерхого головного убора, загибающегося назад. Такой же головной убор можно видеть на изображении сака на рельефе, украшающем террасу пер­сидского дворца в Персеполе. Кафтан у этого сака короткий, до колен, с узкими рукавами; справа на ременном поясе висит короткий меч, слева — горит; обувь мягкая, штаны узкие. В точности такой же костюм у мага, изображенного на золотой пластине из Амударьинского клада» [Руденко, 1960, с. 181].

Далее С.И.Руденко говорит о сходстве сакского и скифского комплексов: в костюмах, подобных описанному, на цилиндрической печати VI-V вв. до н.э. изображены скифы, сражающиеся с мидянами. «Достаточно полное представ­ление об одежде скифов можно составить по их изображениям работы грече­ских мастеров. Судя по этим изображениям, они носили короткий, меховой, шерстью внутрь кафтан с косыми, заходящими одна за другую полами, перетя­нутыми кожаным поясом. Наружная поверхность этих кафтанов простегивалась в продольном направлении и расшивалась узорами. Штаны на одних изображе­ниях узкие, мягкие, меховые или кожаные, так же как и кафтан, расшитые узора­ми, на других — широкие матерчатые или из тонкого войлока. Свои длинные штаны скифы заправляли в мягкие, кожаные, без подметок и каблуков сапожки, которые, так же как и у саков, перевязывались у лодыжек ремнем. В некоторых случаях эти сапожки привязывались не только выше лодыжек, но и под сводом стопы, одним и тем же ремнем. Короткие голенища таких полусапожек, так же как и верхняя одежда, иногда расшивались узорами. Головные уборы были двух типов: либо островерхие, меховые или войлочные, подобные сакским, либо шлемовидные, вроде шапки-ушанки» [там же, с. 181-182].

В свою очередь, М.В.Горелик считает, что «скифский костюм наиболее близок сакскому и среднеазиатскому (оседлому), особенно согдийскому, тогда как восточноиранский и северозападноиранский, наряду с персидским, раз­нятся с ним по большему числу показателей, чем первые два комплекса. Вместе с тем мы видим значительную близость среднеазиатского и сакского комплек­сов, и ряд специфических особенностей, характерных для восточноиранского, среднеазиатского и сакского костюма» [Горелик, 1997, с. 21].

Акцентируя внимание на дифференциации иранского и среднеазиатского комплексов, М.В.Горелик подчеркивает общий характер поясов, отделки и го­ловных уборов: «Оригинальны общеиранские башлыки: у согдийцев они без на­затыльника, с узкими наушниками, не закрывающими подбородка, и выступом вперед над теменной частью. Хорезмийский башлык имеет небольшой наза­тыльник, он ниже и имеет наверху в середине макушки небольшой выступ» [Горелик, 1985, с. 39]. Головные уборы — башлыки с верхушкой, свисающей вбок, назад или вперед, иногда с налобной повязкой, изредко встречающиеся старинные плотные стоячие уборы — шапки полусферической формы (у так называемого «куроса») и глухие башлыки М.В.Горелик считает главным этни­ческим показателем. При этом он отмечает, что покрой был одинаков, но у саков и кушан сохранилась торчащая форма головных уборов, в то время как персы вместо кожи и войлока стали использовать дорогие мягкие ткани, в результате чего головные уборы неизбежно теряли форму. Стоячий башлык оставался элементом костюма царствующей особы: «Лишь Дарий на помпей-ской мозаике носит стоячий башлык, причем видно, что под мягкой тканью убора есть плотная основа» [там же, с. 41].

В качестве общеиранского элемента М.В.Горелик выделяет пояс, завязанный «узлом Геракла», но отмечает у согдийцев оригинальную застежку в виде изогну­той палочки. «Что касается отделки, то ее система очень сходна у всех ирано-язычных народов, где она зафиксирована, причем крайне заметна связь с Ахеменидской Персией» [Горелик, 1997, с. 21]. Отделка костюма предполагает

четкую систему элементов: рубаха украшена вертикальной вставкой на груди, швы по плечам, предплечьям, груди и спине, а также по краям рукавов и подолу расшиты золотыми бляшками либо жемчугом. Аналогично оформлены швы кандиса, полы которого оторачивали мехом, последний накладывали на более широкую, обшитую бляшками, матерчатую или тоже меховую отделку. Штаны по боковым швам часто имели декоративные лампасы.

В этом контексте уместно привести вывод Л.С.Клочко о тенденции стира­ния этнического своеобразия в Скифии, что выразилось в существовании костюма с единым набором украшений (см. [Клочко, 1992а]).

Скифов на Северном Кавказе сменили сарматы, костюм которых в своей основе также связан с восточносакскими традициями. Сарматы принесли с собой узкий, но более длинный кафтан, длинные штаны и ноговицы, а так­же высокие сапоги.

В начале I тысячелетия н.э., со второго этапа развития сарматской культу­ры, в ней резко усиливается влияние центральноазиатских народов. Около самого рубежа новой эры в Сарматию проникают элементы культуры хунну, которые представлены главным образом предметами костюма в погребальных памятниках в низовьях Волги и Кубани, среди которых САЯценко называет подлинную ажурную поясную пластину «ордосского типа» из Кривой Луки, а также подражания хуннским образцам: набор из шести застежек обуви — миниатюрных фигурок лошадок из Песчаного могильника, которые подобны найденным в Ноин-Уле и Ильмовой Паде [Яценко, 1993а, с. 98].

Через столетие, в конце I в. н.э., когда на Нижний Дон и Кубань пришли аланы, там появились ювелирные изделия с красными и зелено-голубыми камнями, стиль которых САЯценко предложил именовать «бирюзово-грана-тово-золотым» и отметил, что ранее всего он известен в Китае эпохи Чжоу, с III-II вв. до н.э., а также отмечен у саков и усуней в Семиречье и в I в. н.э. рас­пространяется в Средней Азии и Сарматии [там же, с. 102].

Костюмные комплексы древних ираноязычных и средневековых тюрко-язычных кочевников обнаруживают больше сходства, чем различия. Одежда и тех и других была сшита по сложной выкройке, что отличало ее от класси­ческой одежды античного мира, которую просто драпировали вокруг фигуры. Причина сходства в том, что оба комплекса сформировались как одежда всадника и окончательно сложились еще до середины I тысячелетия до н.э.

Находки целых форм одежд, изготовленных из холщовых, шелковых и шерстяных тканей, головных уборов из кожи, тканей и меха и кожаной обуви фиксируются в могильниках Северного Кавказа с VII в. Это время совпадает с оформлением на широкой территории от Каспия до Черного моря могу­щественного государственного объединения — Хазарского каганата. Однако в советской исторической науке хазарский вопрос долгое время был под идеологическим запретом [Цоде, 1996].

На сегодняшний день целый ряд памятников в Дагестане и Центральном Предкавказье археологи связывают с хазарской культурой: Чир-Юртовский комплекс, богатые захоронения в склепах у городища Тарки, Андрей-ауль­ское городище [Магомедов, 1983], Агачкалинский могильник [Смирнов, 1951], Хумаринское городище, где были обнаружены рунические письмена [Биджиев, 1983], поселение Кольцо-гора у г. Кисловодска [Кузнецов, 1992].

В обобщающей монографии САПлетневой приведены памятники хазар­ского круга на Дону, в Крыму, степном Приднепровье, степях Поволжья и Прикаспия, а также в предгорьях и равнинах Северного Кавказа — землях, составлявших в VII-IX вв. владения каганата [Плетнева, 1999].

О неоднородности населения Хазарии писали многие авторы. АВ.Гадло приводит сведения арабских авторов X в. ал-Истахри и Ибн Хаукаля об антро­пологической неоднородности хазар: «Одни из них были очень смуглые, их называли „карахазары" (буквально „черные хазары"). Другие, напротив, были светлые, „белые" и, в отличие от первых, „видные по красоте и наружным качествам"» [Гадло, 1979, с. 203].

Культура Хазарского каганата в своей основе была хазарской. Но в ее со­здании принимали участие древнеболгарский и аланский этносы. Не следует сбрасывать со счетов и роль адыгских племен, населявших юго-западные

районы Северного Кавказа и втянутых в орбиту хазарского владычества пред­ков нахских народностей.

Вопрос о роли Хазарского каганата в развитии культуры входивших в него народов не все исследователи решают позитивно. Положительное влияние Хазарии отметил Е.И.Крупнов, считавший, что «с включением Северного Кав­каза в орбиту влияния Хазарии (с VII в.) создавались благоприятные условия для участия в широком обмене материальными и культурными ценностями» [Крупнов, 1947, с. 127]. ВАКузнецов отметил благотворное влияние каганата на экономическое и социальное развитие Алании, что выразилось в окон­чательном оформлении густой сети городов и оседлого земледельческого населения, в интенсивных процессах феодализации и классообразования, расширении внешних связей с окружающими странами [Кузнецов, 1992, с. 166]. САПлетнева сделала вывод о том, что властители Хазарии «обеспечи­вали относительное спокойствие в стране, единение этносов и постепенное их слияние друг с другом» [Плетнева, 1999, с. 221]. АВ.Гадло видит положи­тельную роль каганата в том, что в VII-VIII вв. хазары выступили «в авангар­де борьбы разрозненных этнических групп Северного Кавказа против араб­ской экспансии... помогли им сблизиться и отбить натиск арабов». «Но в даль­нейшем, — продолжает автор, — став политической надстройкой над ними, они, видимо, затормозили процесс их этнокультурной интеграции» [Гадло, 1979, с. 205].

В то время как САПлетнева считает, что салтово-маяцкая культура яви­лась единой культурой Хазарского каганата, АВ.Гадло отрицает существование единой культурной общности на территории Северного Кавказа в средневе­ковье и считает, что отдельные народности сохраняли свои специфические особенности. Вместе с тем АВ.Гадло признает «явное культурное сближение ряда областей», а также говорит о том, что были созданы предпосылки для формирования единой культуры в течение последующих столетий.

Таким образом, факт сближения культур разных народностей, населяв­ших Хазарский каганат, никем из исследователей не оспаривается. Многие элементы культуры, как показала САПлетнева, были сходными на всей тер­ритории Хазарии. Близость материальной культуры различных областей Хазарского каганата и руническая письменность выделены САПлетневой в качестве объединяющего базиса, который позволил существовать силь­ному политическому объединению этнически разнородных земель в тече­ние 300 лет.

Особое место в этом ряду занимает костюм как важнейший показатель единства материальной культуры народов Хазарского каганата. Ал-Истахри и Ибн Хаукаль свидетельствуют, о том, что одежда хазар была схожа с одеждой соседних народов (см. [Гадло, 1979, с. 176]). На серебряном хазарском блюде в сцене единоборства двух богатырей можно увидеть хазарский костюмный комплекс. Он состоял из распашного, приталенного, подпоясанного кафтана, запахнутого налево с отворотом по вороту, длинных штанов, заправленных в,сапоги, и головного убора в виде повязки (на одном из персонажей). Оба бор­ца одеты в кафтаны из одинаковой ткани, идентичен и материал поясной одежды. Возможно, здесь изображены изделия из импортного шелка, так как ал-Истахри и Ибн Хаукаль указывают на то, что «хазары одежду не производят, а она ввозится из разных стран, включая Рум (Византию), Закавказье и Джурджан (Горган)» (цит. по [Гадло, 1979, с. 176]). В данном случае арабские авторы имели в виду именно ткани, а не предметы одежды, которые хазарские мастерицы изготовляли в соответствии с традициями и вкусами тюрок.

Изображенный на упомянутом блюде покрой кафтанов встречается на некоторых других памятниках искусства. В частности, на фреске из Афрасиаба изображен тюрок в запахнутом налево приталенном распашном кафтане, ворот которого тоже имеет отвороты (см. [Альбаум, 1975, рис. 5]). Мужские платья такого же покроя можно видеть на росписях в Кизиле, Тарашлыке и в Кучаре. Согдийский вариант тюркского кафтана зафиксирован в росписях Пенджикента.

На мужскую одежду раннего средневековья в Иране, Средней Азии или Византии оказали мощное воздействие тюркоязычные кочевники евразий-

ских степей — авары, булгары, хазары. Повсеместно прослеживается влияние тюрок не только на одежду, но и на доспехи, и конскую упряжь [Распопова, 1970, с. 86-91]. Даже автор знаменитого византийского военного трактата VI в. «Стратегикон» Маврикий рекомендовал: «Одежда самих воинов должна быть просторна, длинна и красива, как у авар» [Маврикий Стратег, 1903, с. 17]. Персидский шах изображен в гроте Таки-Бустан в сшитом по тюркской моде кафтане, опоясанном наборным поясом тоже тюркского типа с подвесками (см. [Зиапур, 1965, с. 552]).

Покрой северокавказских кафтанов соответствовал крою тюркской пле­чевой одежды. Особенно наглядно это иллюстрирует кафтан, найденный в Мощевой Балке. Он сшит из иранской ткани с изображениями Сэнмурва, но по тюркскому канону. Следует отметить, что могильник в Мощевой Балке связывается с адыгским этносом. Это подтверждает единство материальной культуры Хазарской империи, в которой знать независимо от этнической при­надлежности одевалась по тюркской моде. Однако покрой холщовых халатов рядовых общинников, в целом соответствующий тюркскому, отличался боль­шей сложностью. В тюркском варианте перекидной стан соединяли с юбкой прямым швом немного ниже линии талии. Клеш юбки достигался соответ­ствующим кроем. В северокавказских же кафтанах юбку пришивали к стану по линии талии, где дополнительно собирали в сборки и часть ткани выпуска­ли в выступающие на спине «уголки». Шов, соединяющий лиф и юбку, был отделан специальным кантом, который выполнял не только декоративную, но и конструктивную функцию. Эти особенности кроя, а также боковые разрезы на юбке, смещенные, согласно конструкции, назад, сохраняются в современном этнографическом костюме населения Северного Кавказа. Крой средневекового кафтана вполне соответствует описанию черкески, приведенному Е.Н.Студенец­кой: «Черкеска, обтянутая по фигуре, от пояса плавно расширялась книзу при помощи особого кроя спины и клиньев. Боковые швы у подола оставляли незашитыми на 10-12 см» [Студенецкая, 1989, с. 87]. Традиция застежки встык, состоящей из матерчатых пуговиц и петелек, часто пришитых на полочке верхней одежды, или представляющей собой несколько пар галунов с метал­лическими пуговицами, фиксируется в кавказском костюме с раннего средне­вековья и встречается среди найденных изделий XI-XV вв. Таким образом, мож­но констатировать, что бытовавший в средние века покрой верхней одежды не только сохранился в этнографическом платье, но стал господствующим, типичным в одежде народов Северного Кавказа.

В аланских погребениях VII-XI вв. штанов ниже колен не зафиксировано, хотя в сарматском и скифском костюмах бытовали именно длинные штаны. Их происхождение, как уже указывалось, исследователи связывают с персид­ским костюмом. «По этому признаку — штанам (галльское bracca), римляне дали всем так называемым варварским народам, пользовавшимся этим пред­метом одежды, — от Персии через Кавказ до северного побережья Черного моря и по всей Европе до Галлии — прозвище braccati (носящие штаны — иноземные, чужие)» [Брун, Тильке, 1996, с. 8]. Но в античной литературной традиции длинные штаны стали символом сарматов. Покрой же коротких аланских штанов с широким шагом имеет аналогии в центральноазиатских древностях.

Аланы носили чулки на подвязках, крепившихся к поясу. Этот способ крепления чулок, вероятно, следует связывать с восточнокочевнической тра­дицией. На уже упоминавшейся китайской статуэтке азиатского воина эпохи Тан из собрания музея в Торонто можно видеть подобный способ крепле­ния сапог к поясу с помощью пряжек и ремней (см. [Mahler, 1959]). Позднее точно так же закрепляли сапоги половцы, о чем свидетельствуют их каменные изваяния.

В аланском костюме штаны-чулки не зафиксированы, но традиция исполь­зования такого элемента в мужском костюме ираноязычных народов про­слеживается в более раннее время. Верхние штаны-чулки, пристегивавшиеся к поясу под рубахой, входили в костюм саргатиев — северо-западного иран­ского народа. В Пазырыкских курганах С.И.Руденко обнаружил очень длинные войлочные чулки, верхний край которых украшен художественной аппли-

10-4520 105

кацией из цветного войлока. Античные источники указывают на существова­ние у скифов подобных штанов: несшитых, представляющих собой длинные ноговицы, прикреплявшиеся к поясу завязками. Высокие чулки, крепившиеся к поясу, отмечены и в костюме саков-тикрахауда.

Среди исследованных этнографами видов поясной одежды выявляются прямые параллели кроя со средневековыми аналогами. Прежде всего, следует сказать о штанах с широким шагом, исключительно удобных для верховой езды и распространенных в костюме адыгских народов, карачаевцев, балкар-цев и большинства осетин. Такая аналогия опровергает мнение о половецком влиянии на развитие этого типа одежды. Не отрицая тюркского происхождения подобных штанов, можно считать, что в кавказском костюме они бытовали задолго до появления здесь половцев. Характерно, что такие штаны сохраняют­ся и в женской одежде народов Северного Кавказа.

Традиция изготовления обуви из мягкой кожи без каблуков и подметок, характерная для современного кавказского этнографического костюма, про­слеживается еще со времен скифов, у которых исследователи отмечают главным образом невысокие мягкие сапожки. С середины II до середины III в. в Сарматии появляются высокие сапоги, в том числе и женские [Яценко, 1993а, с. 101]. В мягкой кожаной обуви изображались персонажи среднеазиат­ских росписей Пенджикента. Основную роль в формировании кавказских форм обуви, скорее всего, сыграла не столько культурная преемственность, сколько особенности местного рельефа и климата.

Е.Н.Студенецкая отмечала, что самые простейшие формы обуви на Север­ном Кавказе сохранялись тысячелетиями. Поэтому совсем несложно увидеть аналогии рассмотренным археологическим экземплярам в этнографическом материале. «Традиционные формы обуви, сложившиеся в давние времена, прошли почти неизменными через XVIH-XIX вв. и оказались довольно устойчи­вы и в первой пбловине XX в. Это объясняется приспособленностью народной обуви к условиям природы и быта, практичностью, несложностью изготовления в домашних условиях» [Студенецкая, 1989, с. 122].

Прототипом некоторых средневековых северокавказских головных уборов, очевидно, были скифские остроконечные шапки-башлыки, закрывающие уши, затылок и шею, которые иногда завязывались у подбородка. Остроконечный башлык также был головным убором сармат. У головных уборов хорезмийского комплекса наверху, в середине макушки, имелся небольшой выступ. Как уже говорилось, аланы в качестве одного из символов воинского достоинства использовали остроконечные навершия головных уборов.

Вместе с тем существуют и некоторые отличия в крое. Головные уборы древних азиатских принцев имеют вырез между наушами и назатыльником, в аланских же шапках, как и в скифских, эти детали выкроены вместе и пред­ставляют единое целое. Так что башлыкообразные формы средневековых головных уборов следует связать с иранским пластом в культуре северокав­казских народов¹.

В то же время широкополые войлочные шляпы, бытовавшие в этнографи­ческом костюме народов Северного Кавказа, археологически не засвидетельст­вованные, скурпулезно воспроизводят монгольские образцы².

Распространение наборных поясов и использование в костюме двух поясов одновременно исследователи относят к VII в. и связывают с тюрками. «Воору­жение более раннего времени в Византии и Сасанидском Иране было другим: один пояс и портупея» [Распопова, 1980, с. 105]. Пояс в раннем иранском костю­ме, как правило, представлен кушаком (см. [Зиапур, 1965, с. 215]). Но в гроте Таки-Бустан ХосровИ опоясан двумя поясами, украшенными наборными бляшками [Там же, с. 105].

¹ В этом же контексте интересен факт, связанный с аланскими амулетами. Преимущест­венно в мужских погребениях на рубеже V1I-VIII вв. встречаются небольшие зеркала диаметром от 1,2 до 3,5см. Размер этих зеркал лишает их функциональности. Вероятно, их нашивали на одежду в качестве оберега-амулета. Интересна этнофафическая аналогия, имеющая место в современном иранском костюме. До сих пор сохранился обычай нашивать маленькие зер­кальца на пиджаки и куртки с той же целью (см. [Fairservis, 1972, р. 71]).

2 Устная консультация М.В.Горелика.

Тенденцию изменения доспеха под влиянием тюрок отмечает В.И.Распо-пова: «Совокупность письменных источников, археологического материала и памятников изобразительного искусства показывает, что в начале VII в. Иран и Византия, а к VIII в. и арабы имели очень сходный тип вооружения конного воина, причем письменные источники свидетельствуют о том, что это вооруже­ние сложилось под влиянием северных кочевников» [Распопова, 1980, с. 105].

Следующая волна тюркского влияния на формирование кавказского костю­ма отмечается с приходом половцев. Это выразилось в изменении манеры ношения верхней одежды: более короткое и тонкое платье надевается поверх длинного и плотного. Появляется новая деталь костюма — набедренные юбки бельдек.

На ирано-тюркской основе и развивался собственно северокавказский костюм.

Комплекс женского костюма

Провести подробный анализ комплекса женского костюма достаточно сложно. Наиболее древний туникообразный покрой платья бытовал у многих народов на довольно широкой территории. Л.СКлочко приводит покрой и реконструкции скифского женского платья, которое по форме сходно с севе­рокавказским. Это сходство выявляется в следующем: платье имеет прямой перекидной стан, к которому пришивались прямоугольные боковины для рас­ширения подола. Рукава пришивали к стану по прямой линии с полуластовица­ми, а ширину подола варьировали, вставляя в боковые швы раскашивающие клинья. Запазушный карман представляет собой уникальный элемент в конст­рукции аланского платья.

Платья туникообразного покроя, короткие широкие штаны, шапочки округ­лой формы и начельные диадемы САЯценко считает характерными элемента­ми сармато-аланского женского костюма. Особый интерес представляет жен­ское платье из 309-й могилы Танаиса, в котором Яценко выделяет элемент, сходный с аланским запазушным карманом.

ЭАРикман отметил, что скифянки и сарматки носили свободные сорочки, стянутые в талии поясом, поверх которых надевали широкие распашные ха­латы с длинными узкими рукавами. Очевидно, Рикман имеет в виду тот же кан-дис. Распашная одежда была и у сарматок, носивших одинаковый с мужчинами костюм. Распашной характер женской верхней одежды зафиксирован в роспи­сях Пенджикента, где мужские и женские кафтаны почти не отличаются друг от друга. Единственное сходство между кавказским женским костюмом и ком­плексом женского ансамбля, изображенного на восточных средневековых фресках, — в том, что верхнее платье никогда не подпоясывалось.

Силуэт женского этнографического костюма сложился позже. Его основу составило распашное, расклешенное и приталенное платье. Казалось бы, не подпоясанное платье Т-образного силуэта и характерный головной убор алан-ских женщин-матерей остались в рамках XI в. Однако данные этнографии свидетельствуют, что это не так. На этих данных основаны, например, иссле­дования Е.Н.Студенецкой. Большой интерес в этой связи представляет собра­ние этнографических рисунков, в которых художники запечатлели образы представителей народов Северного Кавказа 20-х годов XX в. (см. [Доде, 19976; 1998]).

Исследователи отметили, что у вайнахских народов — чеченцев и ингу­шей — в XIX — начале XX в. женская рубаха в сочетании с надетыми под нее штанами считалась одеждой, достаточной для выхода за пределы дома, селе­ния, на праздник Подтверждение тому можно найти в многочисленном гра­фическом материале.

Представляет интерес описание покроя рубах, бытующих в этнографиче­ском костюме Северного Кавказа: «Первый, основной тип, идущий из более ранних периодов, — туникообразная рубаха. Она имела перекидное плечо, до­вольно широкий и длинный рукав, пришитый к стану по прямой линии, с ласто­вицей. Книзу рубаха расширялась за счет боковых клиньев, идущих к подмышке.

10*

Клинья могли быть составлены из двух частей, со швом на боку или цельными в виде сильно вытянутого равнобедренного треугольника, при этом его вер­шина вшивалась в шов рукава, заменяя ластовицу» [Студенецкая, 1989, с. 130].

Нательные рубахи такого типа были распространены у всех народов Северного Кавказа, что свидетельствует об изначально общем культурном субстрате, воспринятом разными кавказскими этносами. В данном случае речь идет о средневековом прототипе этой формы костюма. Приведенное ранее описание женской этнографической рубахи полностью соответствует выкройке археологического платья. Бытование покроя платья УП-Х1вв. в нательной одежде XIX-XX вв. подчеркивает древние традиции этой формы. Генетическая связь со средневековым женским платьем выразилась и в том, что чеченские и ингушские женщины платье-рубаху не подпоясывали. Так же одевались и адыгейки. Покрой же верхнего национального кавказского платья диктует необходимость пояса как конструктивного подкрепления.

Известно, что на Кавказе женщины носят большие шали. Манера ношения этих головных уборов такова: «...платок (шаль) складывали углом и накрывали голову, все концы спускались на спину и висели свободно (такой способ ноше­ния платка чаще встречался в Осетии, Чечне и Ингушетии, реже в других местах)» [Там же, с. 186]; «Осетинские женщины надевают на голову платок, концы которого висят по обеим сторонам лица, но они редко покрываются им» [Там же, с. 61]. Об этой манере ношения больших шалей свидетельствуют и изобразительные источники.

Поразительные аналогии археологическим находкам встречаются в этно­графических источниках среди декора шалей. Большой холщовый платок из могильника Амгата VII-IX вв. был украшен шелковой каймой, которая обрамля­ла лицо носившей его женщины. На рисунке, выполненном в 20-х годах XX в. ростовским художником В.Шлипневым, виден совершенно аналогичный прием декора платка, о котором сообщает и ЕН.Студенецкая: «На Северном Кавказе преобладали шали и платки одноцветные с каймой» [Там же, с. 190].

Возможно, что в Алании манера ношения больших шалей, свободно набро­шенных на голову, с ниспадающими концами, сложилась под влиянием Визан­тии. В византийском женском костюме покрывало —мафорий — всегда спуска­лось с головы на плечи и окутывало всю фигуру. Мафорий являлся непре- ' менным атрибутом одежды святых в византийском и русском изобразитель­ном искусстве. Как видно из многочисленных фресок и мозаик, мафорий почти всегда имеет отделку в виде узкой каймы, обрамляющей лицо.

Этнографическим отголоском аланской шапочки с накосником является, \ вероятно, чеченская чухта — обязательная принадлежность головного убора замужней женщины, которая представляет собой узкий мешочек с незашиты­ми боковыми краями. В верхней части есть две тесемки, которые завязывались на темени или на затылке. Чухту носили в сочетании с шалью. У карачаевцев • такой головной убор назывался чач салгъан — продолговатый мешочек, укра- ¹ шенный вышивкой и кисточками.

Аланский женский головной убор отличался большим количеством состав­ляющих деталей. Среди них отмечались начельные диадемы. В ряде случаев в археологическом материале зафиксированы узлы, завязанные на диадемах. \ В одном контексте с ними следует рассматривать шлемовидный головной ' убор с завязанным надо лбом узлом, обнаруженный АЛ.Руничем в могильнике Эшкакон. Абстрагируемся от отношения к узлу как оковам для духов и обра­тимся к этнографическому материалу. Е.Н.Студенецкая указывает, что у адыгов «замужняя женщина заменяла шапочку повязкой с узлом на темени, которую ' покрывала большой шалью или покрывалом» [Студенецкая, 1989, с. 56].

В этой связи интересна предложенная КН.Студенецкой интерпретация узла на головном уборе. «Многие информаторы в Кабарде называли узел головного платка замужних женщин, завязываемый на темени, бжъакъуэ (рог). По-карачаевски такой узел называется чох — „гребень, чуб". Это значение близко к ингушскому курхарс, где кур обозначает „рог, чуб, хохол". Женский головной убор осетинок — гопп, что означает „хохол, гребень у птиц", так же как ч!угал у ингушей. В XIX в. на женских шапочках и в нагрудных застежках (верхняя пара) адыгских народов встречаются изображения птиц. Мотив птицы

особенно широко распространен в дагестанских женских украшениях — на подвесках, серьгах, головных украшениях. Рогатые головные уборы замуж­них женщин встречались и у других народов, например, у русских — кичка рогатая. Рога, петушиные гребни, по-видимому, связаны с древнейшими ма­гическими представлениями» [Там же, с. 60]. Тема птиц прослеживается и по более раннему археологическому материалу. Так, среди находок VI-VBB. до н.э. в могильниках Чечни и Ингушетии, а также Осетии обнару­жены так называемые птицевидные бляхи, которые имеют аналогии и в средневековых могильниках Северного Кавказа VII в., что позволило М.Х.Багаеву сделать вывод о глубокой традиционности данного вида украшений [Багаев, 1973, с. 204].

Исследователи отмечают, что цилиндрические шапочки кавказских жен­щин связаны с тюркским культурным компонентом, на что указывают их назва­ния: тэтэр пы!э (татарская шапка), Крым пы!э (крымская шапка), къущхъэ пы!э (балкарская, горская шапка) [Студенецкая, 1989, с. 196].

Половцы повлияли на изменение базовой формы женского платья. Едино­временный отказ от веками сложившихся форм — кроя, конструкции, силуэта платья — нельзя объяснить только влиянием моды. Очевидно, здесь скрыты более сложные причины. Они могут быть связаны и с изменением положения женщины в обществе, и с переменой характера ее занятий, ибо народный костюм всегда отвечает потребностям повседневной жизни. К сожалению, имеющиеся на сегодняшний день данные не позволяют ответить на этот вопрос.

Пока лишь очевидно, что именно в то время определился силуэт этно­графического кавказского платья. Более того, именно тогда произошла смена возрастной символики женского костюма.

Впервые безрукавный кафтан отмечен у печенегов Приаралья как признак их ничтожества и бедности. На Кавказе безрукавки в женском костюме по­являются с приходом половцев. Короткие безрукавки — типичный элемент тюркского ансамбля, связанный с символикой птицы [Чеснов, 1998, с. 220]. Однако в кавказском костюме он получил совсем иное развитие и оформился в корсет, предназначенный для коррекции фигуры девушки в соответствии с канонами красоты. По представлениям многих народов, девичье тело ри­туально незрелое, поэтому девушки должны маскировать свою грудь. Этой цели служили безрукавки, стягивавшие грудь и делавшие ее плоской. «Лишь замужней женщине можно получить необходимую соматическую полноту — развитую грудь» [Там же, с. 225]. Не случайно этимология слова безрукавка у тюркских народов связана с женской грудью.

Тенденция разделения на женские и девичьи прослеживается и в отноше­нии головных уборов. Девушки всегда оставляют открытыми волосы и макуш­ку, в то время как замужние, а в особенности рожавшие женщины тщательно прячут волосы и закрывают темя. В кавказском археологическом материале девичьи венчики зафиксированы еще в памятниках кобанского времени, где начельная лента, украшенная бусами, бисером, раковинами каури, а также ме­таллическими бляшками, была основой головного убора. Различие между го­ловными уборами девушек и женщин-матерей на Северном Кавказе в период раннего средневековья подробно проследила ААИерусалимская. Но со второй половины XI в., когда в Предкавказье наблюдается идентичность плечевой одежды в мужском и женском костюме, возрастную границу между формой головных уборов провести практически невозможно.

Следовательно, акцент атрибутики в женском костюме смещается с голов­ного убора на плечевую одежду. Замена одного символа (головного убора) другим (безрукавкой) не была единовременной. И венчики, и безрукавки во второй половине XI-XII в. бытовали в ансамбле кавказского костюма парал­лельно. В монгольский период венчики сохранились в головном уборе как элемент декора, а позже совсем ушли из обихода. В XII-XV вв. принадлежностью исключительно девичьего кавказского костюма становится безрукавка, которая в дальнейшем трансформируется в корсет.

По половецким изваяниям прослеживается разнообразие форм и слож­ность женских головных уборов. В этой связи смена символа возрастного

Рис. 61. Элементы ирано-тюрк-ского комплекса Fig. 61. Elements of the Iranian-Turkic costume complex

показателя в кавказском костюме тем более интересна в культурологическом отношении.

Из половецких украшений женщины Северного Кавказа заимствовали только серьги. В привычно употребительных украшениях происходили изме­нения. Стеклянные бусы вытеснили каменные, русские браслеты — закавказ­ские, половецкие серьги — местные образцы. Однако в кавказском костюме не появилось, например, гривен — распространенного половецкого украшения, которое являлось к тому же их главным этносоциальным признаком. Возможно, это связано с тенденцией снижения использования шейных украшений в севе­рокавказском женском костюме; в этнографическом кавказском костюме они практически отсутствуют.

Монголы внесли свою лепту в формирование кавказского ансамбля, но их влияние не носило определяющего характера и было распространено, очевид­но, только в высших слоях общества. На наш взгляд, высокие конусовидные шапочки, бытовавшие и в этнографическом костюме, можно связать с монголь­скими бокками. Шапочки с навершиями появляются в костюмном комплексе местного населения именно в монгольское время, о чем свидетельствуют находки в Белореченских и Зарагижском могильниках. Типологически они прослеживаются в виде конусообразных головных уборов с разного рода навершиями в более поздних материалах из могильников XV-XVIII вв. у аула Карт-Джурт (раскопки Х.Х.Биджиева), Курнаят близ села Верхняя Балкария (раскопки И.М.Мизиева), в Городе мертвых у селения Даргавс в Северной Осетии (раскопки Т.Б.Мамукаева, В.Х.Тменова, ВАКузнецова). Такие высокие конусообразные шапочки характерны для этнографического костюма кабар­динок Носят их также абазинки и балкарки.

Но это не было прямым заимствованием. Кавказские мастерицы творчески переработали монгольские образцы и создали свой вариант высокого голов­ного убора с навершием, который отличал женщину знатного происхожде­ния от остальных членов общества. В целом можно считать, что головные уборы в Предкавказье развивались на местной основе. Необходимая деталь костюма — головной убор — являлся важным показателем этнической и половозрастной принадлежности его обладателя. В УП-1Хвв. можно провести четкую грани­цу между различными возрастными и социальными категориями населения по носимым ими головным уборам. Формы мужских и женских шапочек отли­чаются по своей конструкции так же, как головные уборы матерей, молодух и девушек, что было характерно для многих народов в разные хронологические периоды.

Покрой поясной одежды и обуви мужчин и женщин сохраняет в этно­графическом костюме формы, бытовавшие еще в VH-ГХв. В более позднее время (XIII-XV вв.), которым датируются Дзивгисские склепы, видны такие необходимые дополнения к костюму, как рукавички, встречавшиеся в захоро­нениях предшествующего периода. Сохранение архаичности покроя поясной одежды объясняется, вероятно, тем, что она была скрыта под плечевой одеждой, а обувь оказалась настолько приспособленной к местному рельефу, что на протяжении веков не претерпела никаких изменений даже под внешними влияниями.

Местное население Предкавказья активно воспринимало кочевнические приемы декора одежды, положившие начало кавказскому золотному шитью.

В то же время в современном этнографическом кавказском платье сохра­нились приемы убранства одежды металлическими нашивными украшениями, что следует связывать, вероятно, с иранской традицией, а также, очевидно, с кобанской культурой. В качестве металлических украшений женского платья и кафтанчика «вдоль разреза по сторонам застежек часто нашивали подвески, расположенные одна под другой от плечей до пояса. Они имели вид шариков на цепочках, целых или разрезанных вдоль миндалин, грушевидных пуговиц, висящих узким концом вниз. Последние чаще встречались у чеченцев (а также в Закавказье), остальные — у адыгских народов, карачаевцев, балкарцев, осетин. Интересна связанная с ними терминология. Карачаевцы и балкарцы называли эти подвески зынгырла — „звенящие". Это соответствовало действительности: ударяясь при движении друг о друга, они издавали звон. Кабардинцы называли

их щ!ы1у! ухунэ — пуговица отгоняющая (ухун — „отгонять"). Оба эти терми­на позволяют думать, что в прошлом шумящие подвески играли роль обере­гов, широко распространенных у многих народов с древнейших времен» [Студенецкая, 1989, с. 202]. Находки большого числа бубенчиков, которыми обшивались одежды населения, оставившего Змейский могильник, подтвер­ждают этот вывод. Такая же традиция, по мнению исследователей, бытовала и в более ранний период. Известно, что сарматы обшивали свои одежды бубен­чиками и колокольчиками.

Заключение

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КОСТЮМ

НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА