Часть 2 Откуси Большое Яблоко 3 страница

– Спокойной ночи, киска, – сказал он, останавливаясь около входной двери. Мы неуклюже стояли до тех пор, пока он не сделал первый шаг. Он поднял мой подбородок и наклонился, чтобы поцеловать. Сначала нежно и прилично, затем более активно, оканчивая тем что перешел воображаемую линию страсти.

От поцелуя я теряю голову. Бернард смотрит на меня с тоской, но соглашается на джентльменский поцелуй в щеку и сжимает мою руку.

– Я позвоню тебе завтра, хорошо?

– Хорошо, – я ответила, едва дышала.

Я смотрела, как он растворяется в ночи. Дойдя до угла, он обернулся и помахал мне рукой. Когда он полностью исчез из вида, я зашла внутрь.

Я ползла по коридору до квартиры, опираясь пальцами на горчичного цвета стену для поддержки, думая, зачем кому – то понадобилось окрашивать коридор в такой уродливый цвет. Около двери, я осторожно вставила ключ в первый замок. Засов поворачивается с тревожным щелчком.

Затаив дыхание, думаю, услышала ли что-нибудь Пегги, и если это так, то, что она сделает. Спустя несколько секунд, открываю следующий замок.

Он тоже поворачивается легко, что означало, что теперь можно войти в квартиру. Я поворачиваю ручку и пытаюсь аккуратно открыть дверь. Но она не поддается. Что? Быть может, Пегги не заперла дверь, и всё закончилось тем, что я вместо этого закрыла ее. На Пегги это не похоже, но я пытаюсь повернуть замки в другую сторону, чтобы убедиться в этом.

Неудачно. Дверь сдвинулась точно на 1/16 дюйма, затем отказалась сдвинуться с места, словно кто-то подставил тяжелый предмет мебели перед ней. Сломался засов, подумала я с нарастающей паникой. Это металлическая планка, располагавшаяся по ширине двери и которую, открыть и закрыть, можно было только изнутри.

Мы должны были пользоваться им исключительно в крайних случаях, на случай ядерной войны, отсутствия электричества или атаки зомби.

Но очевидно, Пегги решила сломать свое глупое правило и закрыла его, чтобы преподать мне урок. Черт. Я должна или разбудить ее или спать в коридоре. Я царапаю дверь.

– Лил? – шепчу я, в надежде, что Лил не спит и услышит меня. – Лил?

Ничего.

Я падаю на пол, опираясь спиной в стену. Пегги и в правду так меня ненавидит? Но почему? Что я ей сделала? Прошли еще полчаса, и я сдалась. Я свернулась калачиком, обхватила мою сумку «Кэрри» руками и попыталась уснуть.

И наверное я действительно уснула, потому что первое что я услышала это шепот Лил:

– Кэрри? Ты в порядке?

Я открываю глаза, удивляясь, где, черт возьми, я и что, черт возьми, я делаю в коридоре.

И потом я вспоминаю: Пегги и ее чертов засов. Лил прикладывает палец к губам, и жестами показывает, чтобы я зашла внутрь.

– Спасибо, – беззвучно говорю я. Она кивает, и мы тихо закрываем дверь. Я останавливаюсь, прислушиваюсь к звукам из комнаты Пегги, но там только тишина.

Я поворачиваю засов на ручке и закрываю дверь.

Глава 6

На следующее утро, возможно торжествуя свою победу, Пегги спит до девяти. Это дает двум Узникам Второй Авеню лишний час на сон. Но когда Пегги проснулась, она действительно проснулась. И пока утренняя тишина никогда не была ее сильной стороной, в это утро она пребывает в особенно хорошем настроении. Она напевает песню из мюзикла.

Я поворачиваюсь на своей кроватке и тихо стучу по фанере. Лил стучит в ответа, указывая, что она не спит и тоже слышала пение. Я проскальзываю под простынь и накрываюсь ей по самый нос.

Возможно, если я буду лежать на спине и накрою голову подушкой, Пегги не заметит меня. Это был трюк, который мы с сестрами придумали, когда были еще детьми. Но сейчас я стала немного больше, и Пегги, со своими орлиными глазами, точно заметит выступы. Может быть, мне удастся спрятаться под кроватью? Это, я решаю, будет выглядеть смешно. У меня не получится. Я столкнусь с Пегги лицом к лицу. И, оживившись, я спрыгиваю с кровати и прислоняю ухо к двери.

Душ включен, и помимо этого я слышу отголоски песни Feel Pretty из фильма «История с Уэст – Сайда» в исполнении Пегги.

Я жду, моя рука на дверной ручке.

Наконец, вода затихает. Я представляю, как Пегги вытирается и натирает себя кремом для тела. Она носит в ванну туда – сюда свои туалетные принадлежности в пластиковой корзинке для душа, которую держит в своей комнате. И это еще одно напоминание, что никто не должен пользоваться ее драгоценным имуществом, даже по чуть – чуть.

Когда я слышу, как открывается дверь ванной, я шагаю в гостиную.

– Доброе утро, Пегги.

Ее волосы завернуты в розовое полотенце, она одета в старый махровый халат и пушистые тапочки в виде медведей. Услышав мой голос, она чуть не выронила корзинку с туалетными принадлежностями.

– Ты до смерти меня испугала.

– Извини, – говорю я. – Если ты уже приняла ванну.

Возможно Пегги не такая уж плохая актриса, потому что она тут же оживилась.

– Мне еще нужна ванная комната. Мне нужно высушить мои волосы.

– Нет проблем. – И вот мы стоим, кто первым задаст вопрос о запирании двери. Я ничего не сказала, и Пегги тоже. Затем она одаривает меня пронизывающей злобной улыбкой и возвращается в свою комнату.

Она не собирается упоминать это. С другой стороны, она не обязана это делать. Она сделала по – своему. Я пошла в ванную. Если она не собирается мне ничего говорить, то я определенно не собираюсь тоже ничего говорить.

Когда я захожу, Пегги стоит с феном в руке.

– Извини, – говорю я, обходя ее.

Она вернулась в ванную и закрыла дверь.

Пока квартира была наполнена звуком включенного фена, я решила проверить, как там Лил. Она такая крошечная, похожа на куклу, которую кто – то положил под одеяло, ее круглое лицо было таким же бледным как фарфор.

– Она сушит волосы, – я сообщаю.

– Тебе надо прокрасться в ванную и бросить ее фен в раковину.

Я подняла голову. Жужжание неожиданно прекратилось, и я проскользнула обратно в свою камеру. Я быстро шлепнулась на стул перед старой Королевской печатной машинкой моей мамы.

Через несколько секунд, Пегги подходит ко мне. Я просто обожаю то, как она настаивает на том, чтобы мы уважали ее личную жизнь, и тем не менее не верит что мы заслуживаем того же, врываясь в наши комнаты когда ей только вздумается.

Она отпила от своей банки с диетической колой.

Должно быть, для неё это как грудное молоко – подходит для всех случаев, включая завтрак

– Сегодня у меня прослушивание во второй половине дня, поэтому мне нужно, чтобы в квартире было тихо, во время моих репетиций. – Она неодобрительно смотрит на мою пишущую машинку. – Я надеюсь, что ты не планируешь сегодня пользоваться этой шумной штуковиной? Тебе нужна электронная пишущая машинка. Как и всем остальным.

– Я бы с радостью, но в данный момент у меня нет такой возможности, – отвечаю я, стараясь не допустить нотки сарказма в своем голосе.

– Это не моя проблема, так ведь? – говорит она с большим сахаром в голосе, чем в шести банках диетической содовой.

– Это немного зудит. – Пауза. – Нет, это немного чешется.

– Черт. Это немного зудит.

Да, это правда. Пегги пробуется для рекламы геморроя.

– А что ты ожидала? – изрекла Лил. – Брек? – Она смотрится в маленькое зеркало, осторожно нанося румяна на щеки.

– Куда собираешься? – возмущенно шиплю я, так как не могу поверить, что она оставит меня с Пегги и ее маленькой чесоткой.

– Ухожу, – отвечает она загадочно.

– Но куда? – и потом, чувствуя себя Оливером Твистом, просящим поесть, я говорю, – а мне можно пойти?

Лил неожиданно взволновалась.

– Ты не можешь. Мне нужно…

– Что?

– Увидеть кое – кого, – она говорит твердо.

– Кого?

– Подруга моей мамы. Она очень старая. Она лежит в больнице. Она не принимает посетителей.

– Как она сможет увидеть тебя?

Лил краснеет, держа свое зеркальце, будто уклоняясь от моих расспросов.

– Я вроде как родственница, – говорит она, крася ресницы. – А ты чем сегодня будешь заниматься?

– Еще не решили, – я ворчу, глядя на нее подозрительно. – Разве ты не хочешь услышать о моем вечере с Бернардом?

– Конечно! Как все прошло?

– Невероятно интересно. Его бывшая жена забрала всю свою мебель. Потом мы пошли в La Grenouille.

– Это хорошо. – Лил ужасно рассеянная сегодня утром. Я думаю, или это тому, что Пегги заперла от меня дверь, или по другой причине. Кто накладывает румяна и тушь при походе в больницу?

Но потом мне все равно, потому что у меня есть идея.

Я ринулась в свой закуток и вернулась со своей сумкой «Кэрри». Пошарившись, я вытащила кусочек бумаги.

– Я поеду к Саманте Джоунс.

– Кто это? – шепчет Лил.

– Женщина, которая позволить мне остаться в ее квартире? – Я спрашиваю, пытаясь встряхнуть ее память.

– Кузина Доны ЛаДонны? Она одолжила мне двадцать долларов. Я собираюсь вернуть ей деньги.

Это, конечно, всего лишь предлог. И чтобы выйти из квартиры и поговорить с Самантой о Бернарде.

– Хорошая идея. – Лил кладет зеркало и улыбается, как будто она не услышала ни слова, которые я сказала.

Я открыла сумку, чтобы положить записку и нашла свернутое приглашение на вечеринку в Дом Пака, помахав им перед лицом Лил.

– Эта вечеринка сегодня. Мы должны пойти. – И возможно, если Бернард позвонит, он мог бы пойти с нами.

Лил была настроена скептически.

– Я уверена, что в Нью-Йорке вечеринки проходят каждую ночь.

– Я уверена, что так и есть, – я возражаю. – И я планирую пойти на все.

Стальное и стеклянное офисное здание Саманты – это запретный бастион серьезного бизнеса. Фойе оснащено кондиционерами, всевозможные люди мечутся, беспокойные и сердитые. Я нахожу название компании, в которой работает Саманта – Рекламное агентство Slovey Dinall, и кнопку лифта, обозначающую 26 этаж.

Поездка на лифте вызывает у меня легкую тошноту. Я еще никогда не поднималась на лифте столь высоко. А что, если что – то сломается и мы будем падать вниз? Но, похоже, никто не взволнован этим. Глаза всех повернуты к панели с цифрами этажей, пустые, игнорирующие тот факт, что тут почти половина дюжины людей заперты в большом шкафу. Должно быть, это правила этикета в лифте, и я попыталась скопировать их поведение.

Но у меня не совсем получалось потому, что я поймала на себе взгляд женщины средних лет, прижимавшей к груди связку папок.

Я улыбаюсь, и она быстро отводит взгляд.

Вдруг мне в голову приходит мысль, что появляться в офисе Саманты, вот так вот, без предупреждения не очень хорошая идея.

Тем не менее, когда лифт открылся на ее этаже, я вышла и затерялась в застеленном ковром коридоре, пока не нашла две огромные стеклянные двери с выгравированными на нем словами «Рекламное Агентство SLOVEY, DINALL INCORPORATED».

По ту сторону двери располагался большой стол, позади которого сидела крохотная женщина с черными волосами, затянутыми в тугой колосок.

Она обратила на меня внимание, и после стука, ответила.

– Чем могу помочь? – сомнительно резким тоном, как будто говорила не ртом, а носом.

Это очень расстраивает, и неуверенным голосом, пытаясь передать тот факт, что я надеюсь, что не беспокою ее, я говорю.

– Саманта Джонс? Я хотела бы…

Я хотела сообщить, что собираюсь отдать ей 20 долларов в конверте, когда она подняла телефонную трубку, указав мне, где сесть.

– Кое – кто хочет видеть Саманту, – проскулила она по громкой связи. Она спросила, как меня зовут и кивнула. – Ее ассистент сейчас подойдет, чтобы проводить Вас, – утомленно ответила она. Она берет книгу в мягкой обложке и начинает читать.

Стойка ресепшена была украшена рекламными постерами, некоторые, из которых были выполнены в стиле 50-ых. Меня несколько удивило, что у Саманты Джонс есть собственный ассистент.

Она не выглядела настолько взрослой, чтобы иметь ассистента, но, полагаю, Донна ЛаДонна была права, когда сказала, что ее кузина была «большой шишкой в рекламном бизнесе.

Через несколько минут появилась женщина в темном костюме, светло-голубой рубашке с двумя ремешками, затянутыми вокруг шеи, с растрепанным пучком и в голубых кроссовках.

– Следуйте за мной, – скомандовала она. Я спрыгнула со стула и шла позади нее между офисных кабинок, звона телефонов и крика, какого-то мужчины.

– Похоже, что все тут с причудами, – сострила я.

– Потому что мы такие, – огрызнулась она, зайдя в проем открытой двери небольшого офиса. – Кроме Саманты, – добавила она. – Она всегда в хорошем настроении.

Саманта подняла голову и указала на кресло, стоящее перед ней.

Она сидела за пластмассовым столом, в наряде практически схожим с нарядом ее ассистентки, за исключением подплечиков, которые было намного шире. Возможно, чем шире ваши плечики, тем вы важнее. Ее голова была поднята к телефонной трубке.

– Да, конечно, Глен, – говорит она, изображая „болтливое“ движение рукой. – Клуб „The Century“ идеален. Но я не понимаю, зачем нам нужны цветочные композиции в форме мячей для бейсбола…

– Да, я знаю, что это то, что хочет Чарли, но я всегда думала, что свадьба все же больше важнее для невесты…Да, конечно…Я сожалею, Глен, но у меня сегодня назначена встреча. Мне действительно нужно идти, – продолжает она.

– Я обещаю, я Вам перезвоню. – И, закатив глаза она убирает трубку, смотрит вверх и откидывает голову назад.

– Мама Чарли, – объяснила она.

– Мы помолвлены около двух минут, и она уже сводит меня с ума. Если я еще когда-нибудь буду выходить замуж, я пропущу помолвку и пойду прямо в Муниципалитет. С каждой минутой помолвки ты становишься общенародным достоянием.

– Но тогда у тебя не было бы кольца, – неуверенно говорю я, припугнув Саманту, ее офис и ее гламурную жизнь.

– Полагаю, что это правда, – уступает она. – Теперь, если бы я могла найти кого – то кому можно сдать квартиру…

– Ты не съезжаешься с Чарли?

– Боже мой, ты действительно воробушек. Если бы у тебя была такая квартира как у меня, с контролем аренды и лишь за 250 долларов в месяц, ты ни за что бы ее не отдала.

– Почему нет?

– Потому что рынок недвижимости непостоянен в этом городе.

И однажды она мне понадобится. Если с Чарли ничего не выйдет. Я не то чтобы уверена, что ничего не выйдет, но ты знаешь нью-йоркских парней. Они испорчены.

Они как дети, в кондитерском отделе. Имея „лакомый кусочек“, ты никогда не захочешь его упустить.

– Как Чарли? – спрашиваю я, рассуждая, насколько он „лакомый кусочек“.

Она улыбнулась. – Смотри не прозевай, Воробушек. Вообще – то, Чарли – очень выгодная партия. Даже если он придурок – бейсболист. Он хотел играть сам, но, конечно, отец ему не позволил.

Я ободряюще киваю. Саманта, похоже, была в настроении разговаривать, а я как губка была готова поглощать все, что она скажет. – Его отец?

– Алан Тир.

Когда я безучастно на нее смотрю, она добавляет:

– Эй, я сказала Тир! Супер-мего-состоятельная семья.

И она махает головой так, будто бы говоря, что я безнадежна.

– Чарли – старший сын. И его отец планирует передать ему свой бизнес.

– Я поняла.

– Вся фишка во времени. Ты знаешь как это у мужчин. – говорит она, типа я такой эксперт в этих делах. – Если мужчина не зовет тебя замуж, или, по крайней мере, съехаться, после двух лет отношений, то он никогда и не позовет. А это значит, ему важно просто хорошо проводить время.

Она скрещивает руки и кладет ноги на стол.

– Я, конечно, тоже люблю хорошо проводить время, но главное отличие Чарли от меня состоит в том, что мои часики тикают. А его нет.

Часы? Тиканье? Я не имею никакого понятие о чем она говорит, и я молча в тряпочку кивнула, как если бы я понимала о чем она говорит.

– У него, наверное, нет расписания, но у меня есть.

Она держит руку и загибает пальцы.

– Выйти замуж до двадцати пяти. Угловой офис до тридцати. И где – то здесь – дети. И когда та история о бакалавре вышла, я решила, что пришло время делать что – то с Чарли. Ускорить вещи.

Она отодвигает какие – то бумаги со стола, чтобы достать потрепанную копию New York Magazine.

– Вот, – показывает она. Заголовок гласит „Список самых завидных холостяков Нью-Йорка“, а ниже размещена фотография, на которой несколько взрослых мужчин изображены стоящими на скамейке, как спортивная команда в школьном ежегоднике.

– Это Чарли, – говорит она, указывая на мужчину, чье лицо частично закрыто кепкой. – Я говорила ему не надевать эту глупую кепку, но он не слушал.

– Неужели людей действительно это заботит? – спрашиваю я. – Я имею в виду, вся эта фигня с дебютантами и завидными холостяками все еще актуальна?

Саманта смеется.

– Да ты самая настоящая деревенщина, детка. Если бы только все это не имело значения. Но это не так.

– Все отлично.

– Я рассталась с ним.

Я понимающе улыбаюсь. – Но, если ты хочешь быть с ним, то все, что тебе нужно, это заставить его думать, что он хочет быть с тобой.

Она снимает ноги со стола и отходит в сторону. Я сажусь, понимая, что сейчас мне предстоит выслушать урок о том, как управлять мужчинами.

– Когда речь идет о мужчинах, – она начинает, – все дело в их эго. Поэтому когда я бросила Чарли, он был взбешен. Не мог поверить, что я его бросила. Не оставила ему шанса кроме того, как приползти за мной. Естественно, я сопротивлялась.

– Чарли, – я сказала. – Ты знаешь, что я без ума от тебя, но если я себя не уважаю, то кто будет? Если я тебе действительно не безразлична – я имею в виду, как личность, а не любовница, тогда тебе придется это доказать. Ты должен дать обещание.

– И он дал? – я спросила, сидя на краю стула.

– Ну, очевидно, – говорит она, размахивая пальцем, на котором кольцо. – И это не больно, что Янки на забастовке.

– Янки?

– Как я сказала, он одержим. Ты не знаешь, сколько бейсбольных игр, я должна была высидеть в течение последних двух лет. Мне больше нравится девичий футбол, но я продолжала говорить себе, что когда-нибудь, это будет стоит того. И это настало. При отсутствии бейсбола, у Чарли не было ничего, чтобы отвлечь его. И вуаля, – говорит она, указывая на ее руку.

Я пользуюсь моментом, чтобы упомянуть Бернарда. – А ты знаешь, что Бернард Сингер был женат?

– Конечно, он был женат на актрисе Марджи Стефард. А почему ты спрашиваешь? Ты виделась с ним?

– Прошлой ночью, – смущенно говорю я.

– И?

– Мы целовались.

– И все? – разочарованно отвечает она.

Я ерзаю на стуле. – Я ведь только познакомилась с ним.

– Бернард немного не в себе сейчас. Что и не удивительно. Марджи растоптала его. Изменяла ему с одним из актеров в его спектакле.

– Ты шутишь, пораженно говорю я.

Саманта пожимает плечами.

– Это было во всех газетах, это ни для кого не секрет. Не очень приятно для Бернара, но я всегда говорю, что нет такого понятия, как плохая реклама. Кроме того, Нью-Йорк – это маленький городок. Меньше, чем провинциальный, если ты действительно об этом задумывались.

Я осторожно киваю. Кажется, наше интервью закончилось.

– Я хочу вернуть тебе двадцать долларов, – быстро говорю я, затем достаю двадцатидолларовую купюру и отдаю ей.

Она берет купюру и улыбается. И тогда она смеется. Мне вдруг захотелось, чтобы я могла смеяться, так же как она, как будто что – зная, и звонко в то же время.

– Я удивлена, – говорит она. – Я не ожидала снова увидеть ни тебя, ни двадцать баксов.

– А я хочу тебя поблагодарить за то, что ты одолжила мне деньги, и за то, что взяла меня с собой на вечеринку, и зато, что познакомила меня с Бернардом. Если бы я тоже могла для тебя что-нибудь сделать…

– Ничего, – сказала она, вставая.

Она проводит меня до двери и протягивает руку.

– Удачи! А если тебе еще когда-нибудь понадобится двадцать долларов, то ты знаешь, где меня найти.

– Ты уверена, что никто не звонил? я спрашиваю Лил в двадцатый раз.

– Я здесь с двух часов. Телефон ни разу не звонил.

– Он мог позвонить в то время, когда ты навещала мамину подругу в больнице.

– В то время дома была Пегги, – ответила Лил.

– Возможно, он и звонил, но Пегги нарочно не сказала мне.

Лил причесывает свои волосы. – Но зачем Пегги это нужно?

– Может быть потому что она ненавидит меня? – спрашиваю я, накрашивая блеском свои губы.

– Ты виделась с ним этой ночью, Говорит Лил. – Парни никогда не звонят на следующий день. Им нравится держать нас в неведении.

– Мне не нравится это чувство. К тому же, он сказал, что позвонит. Вдруг звонит телефон и я срываюсь. – Это он! – кричу я. – Можешь взять трубку?

– Почему? – ворчит Лил.

– Потому что я не хочу казаться слишком нетерпеливой. Я не хочу, чтобы он подумал, что я сижу у телефона весь день.

– Даже если это так и есть? – Но, тем не менее она снимает трубку. Я жду с предвкушением, затем Лил кивает и протягивает трубку. – Это твой отец.

Конечно. Он всегда не вовремя. Я позвонила ему вчера и оставила сообщение с Мисси, но он не перезвонил. Что, если Бернард пытается позвонить, пока я разговариваю с моим отцом, а телефон занят?

– Привет, Папа, – я вздохнула.

– Привет, пап? Это так ты приветствуешь своего отца, Которому ты звонила раз с тех пор, как поехала в Нью-Йорк?

– Я звонила тебе, Папа. – Мой отец, хочу отметить, звучит немного странно. Он не только не в плохом настроении, он, кажется, не помнит, что я пыталась до него дозвониться. Это меня устраивает.

Так много всего случилось, с тех пор как я приехала в Нью-Йорк – не все из этого одобрит мой отец, я каждый раз откладывал этот разговор. Слишком долго, кажется.

– Я была очень занята, – я говорю.

– Я уверен, что это так.

– Но все в порядке.

– Приятно это слышать, – говорит он. – Теперь, когда я знаю, что ты еще жива, я могу расслабиться, – после быстрого пока он вешает трубку.

Это действительно странно. Мой отец всегда был растерянным, но он никогда не был таким восторженным и удаленным. Я говорю себе, что это только потому, что мой отец, как и большинство мужчин, ненавидит говорить по телефону.

– Ты готова? – спрашивает Лил. – Ты ведь хотела пойти на эту вечеринку. И мы не должны вернуться домой поздно. Я не хочу, чтобы в это раз Пегги заперла нас обеих.

– Я готова, – вздохнула я. Я беру свою Кэрри сумку, и кидаю последний тоскливый взгляд на телефон, пропуская, Лил вперёд.

A несколько минут спустя, мы прогуливаемся вниз по Второй Авеню в волнении смеясь, от того что мы исполняем наши лучшие пародии на Пегги.

– Я так рада, что ты моя соседка по комнате, – Лил говорит и берет меня за руку.

Перед входом в Здание Шайбы очередь, но сейчас мы уже поняли, что в Нью-Йорке, есть очередь для всего. Мы уже преодолели три очереди Второй авеню: две перед кинотеатрами, и одну около магазина сыра. Ни Лиз, ни я не могли понять, почему столько людей чувствовало, что они нуждались в сыре в девять вечера, но примечали всё, до еще одной захватывающей тайны о Манхэттене.

Мы проходим через очередь, довольно быструю, тем не менее, и попадаем в огромную комнату, наполненную разносортными молодыми людьми.

Есть рокеры всех типов кожи и панки с пирсингом и с сумасшедшим цвета волос. Костюмы и тяжелые золотые цепи, и блестящие золотые часы.

Сверкающий диско – шар вращается около потолка, но музыка – это нечто такое, чего я никогда не слышала, нестройная, преследующая и настойчивая, такая музыка, которая требует, что бы ты танцевала.

– Давай возьмем выпить, – я кричу Лил.

Мы пробираемся в сторону, где я заметила импровизированный бар на длинном фанерном столе.

– Эй! – голос восклицает. Это голос высокомерного белокурого парня из нашего класса. Капоте Дункана. Он обнял высокую, болезненно худощавую девицу с выступающими скулами, так словно они айсберги. Она должно быть модель, думаю я, в досаде понимая, что, может быть, Лил была права насчет возможностей Капоте заполучить девочек.

– Я просто рассказывал Сэнди? – говорит он, с небольшим южным акцентом, указывая на удивлённую девочку рядом с ним, – эта вечеринка походит на что – то из Пути Суонна.

– Вообще – то, я думала о Генри Джеймсе, – Лил выкрикивает в ответ.

– Кто Генри Джеймс? – спрашивает девушка по имени Сенди. – Он здесь?

Капоте улыбается, как если бы девушка сказала что – то очаровательное и обнимает её.

– Нет, но он мог быть, если ты хочешь.

Теперь я знаю, что я была права. Капоте мудак. И так как никто не обращает внимания на меня во всяком случае, я планирую взять напиток сама и догнать Лил позже.

Я поворачиваюсь, и вот когда я замечаю её. Рыжеволосую девушку из Сакс. Девушку, которая нашла мою Кэрри сумочку.

– Привет! – я говорю, отчаянно размахивая руками, как будто я встретила старого друга.

– Привет что? – она спрашивает, делая глоток пива.

– Это я, помнишь? Кэрри Брэдшоу. Ты нашла мою сумку, – я держала сумку у её лица, чтобы напомнить ей.

– Да, точно, – говорит она, без особого восторга.

Она, кажется, не склонна продолжать разговор, но по какой – то причине, я делаю. У меня вдруг есть желание успокоить ее. Понравится ей.

– Почему ты этим занимаешься, в любом случае? – я спрашиваю. – Протесты?

Она смотрит на меня высокомерно, как будто она с трудом может удосужиться ответить на этот вопрос.

– Потому, что это важно?

– Ох.

– И ещё я работаю в реабилитационном центре для женщин. Ты должна когда-нибудь придти туда добровольцем. Это вытрясет вас из вашего безопасного мирка, – говорит она, перекрикивая музыку.

– Но…ты ведь не думаешь, что все мужчины подонки?

– Нет. Потому что, я знаю все мужчины подонки.

Я не имею понятия, почему говорю об этом. Но я не могу позволить ей уйти.

– А что на счет любви? Я имею в виду, как у тебя может быть парень или муж, если мы знаешь эту фигню?

– Хороший вопрос. – Она делает еще один глоток пива и пристально оглядывает комнату.

– Я имела в виду то, что я сказала, – я кричала, пытаясь привлечь ее внимание. – О благодарности. Могу ли я купить тебе чашку кофе или что-то еще? Я хочу узнать больше. о том, чем ты занимаешь.

– В самом деле? – спрашивает она, с сомнением.

Я киваю с энтузиазмом.

– Хорошо, – говорит она. – Я думаю, ты можешь мне позвонить.

– Как тебя зовут?

Она медлит.

– Миранда Хоббс. Х – О – Б – Б – С. Ты можешь достать мой номер из справочника.

И как только она уходит, я киваю, делая набор движений пальцем.

Глава 7

Это китайский шелк 1930 года.

Я прикасаюсь к синему материалу с любовью и переворачиваю его. На спине вышит золотой дракон. Платье, возможно, стоит больше, чем я могу себе позвонить, но я все, же примеряю его. Рукава свисают по сторонам, как сложенные крылья. Я могла бы в этом действительно летать.

– Хорошо выглядит, – добавляет продавец. Хотя "продавец" это наверное, не совсем подходящее слово для парня в шляпе в форме свиного пирога, в клетчатых штанах и в черной футболке Рамонс. Быть может "Поставщик" более уместное здесь слово. Или "дилер".

В магазине винтажной одежде мне позвонила Моя Старая Леди. Имя, которой оказалось удивительно уместным.

– Где вы нашли эту вещь? – спрашиваю я, готовая убрать одежду, но слишком напуганная, чтобы спросить цену.

Хозяин пожимает плечами, – Люди приносят вещи. По большой части это вещи их старых родственников, которые умерли. Для одних людей это мусор, для других сокровище.

– Или одна женщина, – поправляю я его. Я собрала все свое мужество. – Как бы там не было, сколько стоит это?

– Для тебя? Пять долларов.

– Оуу, – я вытягиваю руки из рукавов.

Он крутил головой взад – вперед, рассматривая. – Сколько вы можете заплатить?

– Три доллара?

– Три пятьдесят, – говорит он. – Эта вещица лежала здесь месяцами. Мне нужно избавиться от нее.

– Договорились, – говорю я.

Я вышла из магазина все еще одетая в халат, и пошла обратно к Пэгги.

Сегодня утром, когда я попыталась встретиться лицом к лицу с машинкой, я в очередной раз потерпела неудачу. Семья.

Я думала, я могу написать о своей семье, но неожиданно они стали для меня так же чужды, как и французы. Французы наталкивают меня на мысль о "La Grenouille", а это в свою очередь напоминает мне Бернарде. И о том, что он еще не позвонил мне. Я думала о том, чтобы позвонить ему, но сказала себе не быть слабохарактерной.

Спустя ещё час, за время которого я подстригла ногти на ногах, успела расчесать и снова запутать волосы и обследовать лицо на предмет угрей.

– Что ты делаешь? – потребовала Лил.

– Я получила колонку писателя.

Но не существует такого понятия как "колонка писателя" – возразила она. Если ты не можешь писать, это значит, что тебе нечего сказать. Или ты избегаешь чего – то..

– Хммм, – сказала я, может быть я и не писатель совсем…

– Не делай этого, – ответила Лил. – Ты сделаешь только хуже. Почему бы тебе не сходить развеяться, погулять?

Так я и поступила. И я точно знала, куда пойти.

Вниз к району Саманты, где я разыскала винтажный магазин на Седьмой авеню.

Я ловлю свое отражение в стеклянной витрине магазине и останавливаюсь, восхищенно смотря на платье. Я надеюсь, оно принесет мне удачу, и я смогу писать. Я начинала нервничать. Я не хочу закончить как 99.9 процента провалившихся студентов Виктора.