Сидит Гитлер на заборе, Плетет лапти языком, Чтобы вшивая команда Не ходила босиком.
Полюбила лейтенанта.
По дороге шел майор.
На майора загляделась,
Лейтенанта кто-то спер!
Здравствуй острая пилотка,
Здравствуй китель, сапоги,
Я боец, а не девчонка!
Берегитеся, враги!
Девка в армию пошла,
Честь начальству отдала,
Там в Уставе пунктик есть -
Отдавать начальству честь!
Мы сидим на дне окопа
И имеем бледный вид.
У меня промокла попа,
Потому что моросит.
В Красной армии по моде
Одевают всех солдат.
Мне родные командиры
Каждый день дают наряд!
ТРЕТЬЯ - "Мне исполнилось восемнадцать лет... Я такая радостная, у меня -
праздник. А все вокруг кричат: "Война!!" Помню, как люди плакали. Сколько
встречала людей на улице, все плакали. Некоторые даже молились. Было
непривычно... Люди на улице молятся и крестятся. В школе нас учили, что Бога
нет. Но где наши танки и наши красивые самолеты? Мы их всегда видели на
парадах. Гордились! Где наши полководцы? Буденный... Был, конечно, момент
растерянности. Короткий момент... А потом стали думать о другом: как
победить?
ВТОРАЯ - "Мама прибежала к поезду... Моя мама была строгая. Она никогда нас не
целовала, не хвалила. Если что-то хорошее, то она только ласково посмотрит,
и все. А тут она прибежала, схватила мою голову и целует меня, целует. И так
смотрит в глаза... Смотрит... Долго... Я поняла, что больше уже никогда не
увижу свою маму. Я почувствовала... Захотелось бросить все, отдать вещмешок
и вернуться домой. Мне стало всех жалко... Бабушку... И братиков...
Тут заиграла музыка... (Звучит «Прощание славянки») Команда: "Ра-зойдись!! Са-дись! По ва-го-о-о-нам...!"
Я долго махала и махала рукой..."
ПЯТАЯ - ...В июне сорок третьего на Курской дуге нам вручают знамя полка, а наш
полк, сто двадцать девятый отдельный полк связи шестьдесят пятой армии, уже
был на восемьдесят процентов женский. И вот я хочу рассказать, чтобы вы
получили представление... Поняли... Что в наших душах творилось, таких
людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда!
Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш
командир полка и дал команду: "Полк, под знамя! На колени!", все мы
почувствовали себя счастливыми. Нам оказали доверие, мы теперь такой полк
как все - танковый, стрелковый. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы
сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся,
моя болезнь, а я заболела "куриной слепотой", это у меня от недоедания, от
нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла.
Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое
потрясение всей души..."
ШЕСТАЯ - ...За войну я так изменилась, что когда приехала домой, мама меня не
узнала. Мне показали, где она жила, я подошла к двери, постучала. Ответили:
- Да-да...
Я вошла, поздоровалась и говорю:
- Пустите переночевать.
Мама растапливала печь, а два моих младших братика сидели на полу на
куче соломы, голые, нечего было одеть. Мама меня не узнала и отвечает:
- Вы видите, гражданочка, как мы живем? Пока не стемнело, пройдите
дальше.
Подхожу ближе, она опять:
- Гражданочка, пройдите дальше, пока не стемнело.
Наклоняюсь к ней, обнимаю и произношу:
- Мама-мамочка!
Тогда они все на меня как набросятся... Как заревут...
Сейчас я живу в Крыму... У нас все утопает в цветах, я каждый день
смотрю из окна на море, а вся изнываю от боли, у меня до сих пор не женское
лицо. Я часто плачу, я ежедневно в стоне. В своих воспоминаниях..."
ПЕРВАЯ - Первая медаль "За отвагу"...
Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: "Вперед! За
Родину!", а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы
видели: девчонка поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой...
Вручили мне медаль, и в тот же день мы пошли на задание. И у меня
впервые в жизни случилось... Наше... Женское... Увидела я у себя кровь, как
заору:
- Меня ранило...
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
- Куда ранило?
- Не знаю куда... Но кровь...
Мне он, как отец, все рассказал...
ВТОРАЯ - Когда я увидела первого фашистского солдата, я не смогла слово
выговорить, у меня отнялась речь. А они идут молодые, веселые и улыбаются. И
где бы они ни остановились, где бы ни увидели колонку или колодец, начинали
мыться. Рукава у них всегда закатаны. Моются, моются... Кровь вокруг, крики,
а они моются, моются... И такая ненависть поднималась... Я пришла домой, я
две блузки поменяла. Так все внутри протестовало против того, что они здесь.
Я не могла спать ночами. Ка-а-а-ак?! А соседку нашу, тетю Клаву,
парализовало, когда она увидела, что они ходят по нашей земле. В ее доме...
Она скоро умерла, потому что не могла это перенести..."
ШЕСТАЯ- В сорок третьем году родила дочку... Это уже мы с мужем пришли в лес к
партизанам. На болоте родила, в стогу сена. Пеленочки на себе сушила, положу
за пазуху, согрею и опять пеленаю. Вокруг все горело, жгли деревни вместе с
людьми. В школы сгоняли, в церкви... Обливали керосином... У меня моя
пятилетняя племянница, она слушала наши разговоры, спросила: "Тетя Маня,
когда я сгорю, что от меня останется? Только ботики... " Вот о чем наши дети
нас спрашивали…
ЦЕНЗОР - Нет, это слишком страшная война! Много ужаса. Натурализма. Кому нужна такая война!? Мне такая война не нравится! (Уходит.)
ТРЕТЬЯ - "Я - не героиня... Я была красивая девочка, меня в детстве баловали...
Пришла война... Умирать было неохота. Стрелять страшно, я никогда не
думала, что буду стрелять. Ой, что вы! Я темноты боялась, густого леса.
Конечно, зверей боялась... Ой... Даже собак с детства боялась. Ой, что вы! Такая я... А всему в партизанах научилась... Стрелять научилась - из винтовки, пистолета и
пулемета. И сейчас, если надо, покажу. Вспомню. Нас даже учили, как
действовать, если нет никакого другого оружия, кроме ножа или лопаты.
Темноты перестала бояться. И зверей... По ночам в лесу часто выли волчицы. А мы сидели в своих землянках - и ничего. Волки злые, голодные. У нас были такие маленькие землянки, как норы. Лес наш дом. Партизанский дом. Ой, что вы! Я стала бояться леса после войны... Я сейчас никогда не езжу в лес...
Но всю войну думала, что могла бы просидеть дома, возле мамы. Моей
красивой мамы, мама была очень красивая. Ой, что вы! Я бы не решилась...
Сама - нет. Не решилась... Но... Нам сказали... Город взяли немцы, и я
узнала, что я - еврейка. А до войны мы все жили дружно: русские, татары,
немцы, евреи... Были одинаковые. Ой, что вы! Даже я не слышала этого слова
"жиды", потому что жила с папой, мамой и книгами. Мы стали прокаженными, нас
отовсюду гнали. Боялись нас. Даже некоторые наши знакомые не здоровались. Их
дети не здоровались. А соседи нам говорили: "Оставьте все свои вещи, они все
равно вам уже не нужны". До войны мы с ними дружили. Дядя Володя, тетя
Аня... Что вы!
Маму застрелили... Случилось это за несколько дней до того, как мы
должны были переселиться в гетто. Везде по городу висели приказы: евреям не
разрешается - ходить по тротуарам, стричься в парикмахерской, покупать
что-либо в магазине... Нельзя смеяться, нельзя петь... Ой, что вы! Мама к
этому еще не привыкла, она всегда была рассеянная. Наверное, не поверила...
Может, она зашла в магазин? Ей что-нибудь грубое сказали, и она засмеялась.
Как красивая женщина... До войны она пела в филармонии, ее все любили. Ой,
что вы! Я представляю... Если бы она не была такая красивая... Наша мама...
Была бы она со мной или с папой... Я все время об этом думаю... Чужие люди
принесли нам ее ночью, принесли мертвую. Уже без пальто и ботинок. Это был
кошмар. Ужасная ночь! Ужасная! Пальто и ботинки кто-то снял. Снял золотое
обручальное кольцо. Папин подарок...
В гетто у нас не было дома, нам достался чердак в чужом доме. Папа взял
скрипку, самая дорогая наша довоенная вещь, папа хотел ее продать. У меня
была тяжелая ангина. Я лежала... Лежала с высокой температурой и не могла
разговаривать. Папа хотел купить каких-нибудь продуктов, он боялся, что я
умру. Умру без мамы... Без маминых слов, без маминых рук. Я, такая
балованная... Любимая... Ждала я его три дня, пока знакомые не передали, что
папу убили... Сказали, что из-за скрипки... Не знаю, была ли она дорогая,
папа, уходя, сказал: "Хорошо, если дадут банку меда и кусок масла". Ой, что
вы! Я - без мамы... Без папы...
Пошла искать папу... Хотела найти его хотя бы мертвого, чтобы мы были
вдвоем. Была я светлая, а не черная, светлые волосы, брови, и меня в городе
никто не тронул. Я пришла на базар... И встретила там папиного друга, он уже
жил в деревне, у своих родителей. Тоже музыкант, как и мой папа. Дядя
Володя. Я все ему рассказала... Он посадил меня на телегу, накрыл кожухом.
На телеге пищали поросята, кудахтали куры, ехали мы долго. Ой, что вы! До
вечера ехали. Я спала, просыпалась...
Так попала к партизанам..."
ЧЕТВЁРТАЯ - Однажды на учениях... Я не могу это без слез почему-то вспоминать...
Была весна. Мы отстрелялись и шли назад. И я нарвала фиалок. Маленький такой
букетик. Нарвала и привязала его к штыку. Так и иду.
Возвратились в лагерь. Командир построил всех и вызывает меня. Я
выхожу... И забыла, что у меня фиалки на винтовке. А он меня начал ругать:
"Солдат должен быть солдат, а не сборщик цветов". Ему было непонятно, как
это в такой обстановке можно о цветах думать. Мужчине было непонятно... Но я
фиалки не выбросила. Я их тихонько сняла и в карман засунула. Мне за эти
фиалки дали три наряда вне очереди...
Другой раз стою на посту. В два часа ночи пришли меня сменять, а я
отказалась. Отправила сменщика спать: "Ты днем постоишь, а я сейчас".
Согласна была простоять всю ночь, до рассвета, лишь бы послушать птиц.
Только ночью что-то напоминало прежнюю жизнь. Мирную.
Когда мы уходили на фронт, шли по улице, люди стояли стеной: женщины,
старики, дети. И все плакали: "Девчонки идут на фронт". Нас шел целый
батальон девушек.
ПЯТАЯ - Смотрю теперь фильмы о войне: медсестра на передовой, она идет
аккуратненькая, чистенькая, не в ватных брюках, а в юбочке, у нее пилоточка
на хохолке. Ну, неправда! Разве мы могли вытащить раненого, если бы были
такие... Не очень-то в юбочке наползаешь, когда одни мужчины вокруг. А по
правде сказать, юбки нам в конце войны только выдали, как нарядные. Тогда же
мы получили и трикотаж нижний вместо мужского белья. Не знали, куда деваться
от счастья. Гимнастерки расстегивали, чтобы видно было..."
ВТОРАЯ- "Ты спрашиваешь, что на войне самое страшное? Я знаю,
чего ты ждешь... Думаешь: я отвечу: самое страшное на войне - смерть.
Умереть.
Ну, так? Знаю я вашего брата... Журналистские штучки... Ха-ха-а-а...
Почему не смеешься? А?
А я другое скажу... Самое страшное для меня на войне - носить мужские
трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то... Я не выражусь... Ну,
во-первых, очень некрасиво... Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а
на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы
тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей
землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре
года.
Перешли советскую границу... Добивали, как говорил на политзанятиях наш
комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас
переодели, выдали новое обмундирование и... И! И! И! Привезли в первый раз
женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а... Ну,
понятно... Мы увидели нормальное женское белье...
Почему не смеешься? Плачешь... Ну, почему?"
ПЯТАЯ - "Меня на фронт не брали... Только шестнадцать лет мне, до семнадцати
еще далеко. А взяли у нас фельдшера, ей принесли повестку. Она сильно
плакала, у нее дома мальчик маленький оставался. Я пошла в военкомат:
"Возьмите вместо нее меня". Мама не пускала: "Нина, ну сколько тебе лет?
Может, там и война скоро кончится". Мама есть мама.
Бойцы кто сухарик, кто сахару кусочек мне оставит. Оберегали. Я не
знала, что у нас "катюша" есть, в прикрытии за нами стоит. Начала она
стрелять. Она стреляет, гром вокруг стоит, все горит. И настолько это меня
поразило, настолько я испугалась этого грома, огня, шума, что упала в лужу,
пилотку потеряла. Бойцы хохочут: "Ты что, Ниночек? Ты что, милая?"
Атаки рукопашные... Я что запомнила? Я запомнила хруст... Начинается
рукопашная: и сразу этот хруст - хрящи ломаются, кости человеческие трещат.
Звериные крики... Когда атака, я с бойцами иду, ну, чуть-чуть позади, считай
- рядом. Все на моих глазах... Мужчины закалывают друг друга. Добивают.
Доламывают. Бьют штыком в рот, в глаз... В сердце, в живот... И это... Как
описать? Я слаба... Слаба описать... Одним словом, женщины не знают таких
мужчин, они их такими дома не видят. Ни женщины, ни дети. Страшно вообще
делается...
После войны вернулась домой в Тулу. По ночам все время кричала. Ночью
мама с сестрой сидели со мной... Я просыпалась от собственного крика..."
ШЕСТАЯ- Никогда не знаешь своего сердца. Зимой вели мимо нашей части
пленных немецких солдат. Шли они замерзшие, с рваными одеялами на голове,
прожженными шинелями. А мороз такой, что птицы на лету падали. Птицы
замерзали. В этой колонне шел один солдат... Мальчик... У него на лице
замерзли слезы... А я везла на тачке хлеб в столовую. Он глаз отвести не
может от этой тачки, меня не видит, только эту тачку. Хлеб... Хлеб... Я беру
и отламываю от одной буханки и даю ему. Он берет... Берет и не верит. Не
верит... Не верит!
Я была счастлива... Я была счастлива, что не могу ненавидеть. Я сама
себе тогда удивилась..."
АВТОР – Я уже перестала понимать, как нужно выбирать среди десятков, сотен адресов, тех женщин, что прошли войну. Я практически живу в поездах, мотаясь по всей стране. Первое время записывала всех, кого встречала. Но скоро я поняла, что невозможно записать всех. И решила записывать только истории женщин военных профессий. Но ведь и мужчины могут многое рассказать о женщинах на войне… Ехала как-то в поезде с двумя офицерами. На столе появляется традиционная бутылка «Московской», домашняя закуска, и начинается, как у нас обычно заведено, душевный разговор. Давно поняла, что мы люди дороги и разговора…
ПЕРВЫЙ - Мы - уже вымирающее племя. Мамонты! Мы - из поколения, которое верило, что есть в жизни нечто большее, чем человеческая жизнь. Родина есть и
великая идея. Ну, и Сталин. Зачем врать? Из песни, как говорится, слов не
выкинешь. Ну а девчонкам не место на войне. Много возни с ними.
ВТОРОЙ - Незачем женщине лезть на передний край. В пекло. Хватает нас, мужиков. А ещё надо будет строить им отдельный блиндаж, обставлять их
деятельность кучей всякого рода девичьих дел.
АВТОР - Если вспомнить историю, то во все времена русская женщина не только
провожала на битву мужа, брата, сына, горевала и ждала их. Еще княжна
Ярославна поднималась на крепостную стену и лила расплавленную смолу на
головы врагов.
ПЕРВЫЙ - Но у нас, у мужчин, было чувство вины, что девчонки воюют, и
оно у меня осталось. Помню, мы отступаем. А это осень, дожди идут сутками,
день и ночь. Возле дороги лежит убитая девушка... У нее длинная коса, и она
вся в грязи...
ВТОРОЙ - Это, конечно... Когда я слышал, что наши медицинские сестры, попав в
окружение, отстреливались, защищая раненых бойцов, потому что раненые
беспомощны, как дети, я это понимал. А теперь такая картина: две женщины
ползут по нейтральной полосе кого-то убивать со "снайперкой". Ну, да... Не
могу отделаться от чувства, что это, конечно, все-таки "охота"... Я сам
стрелял... Так я же мужчина...
АВТОР - Но они защищали родную землю? Спасали отечество...
ПЕРВЫЙ - Это, конечно... В разведку с такой, может быть, и пошел, а замуж бы
не взял. Ну, да... Мы привыкли думать о женщине как о матери и невесте.
Прекрасной Даме, наконец. Мне младший брат рассказывал, как вели по нашему
городу пленных немцев, ну и они, мальчишки, палили по колонне из рогаток.
Мать увидела и дала ему затрещину. А шли молокососы, из тех, которых Гитлер
последними подбирал. Брату было семь лет, но он запомнил, как мать наша
смотрела на этих немцев и плакала: "Чтобы ослепли ваши матери, как они вас
таких на войну пустили!" Война - дело мужское. Мужчин, что ли, мало, о
которых можно написать?
ВТОРОЙ – Хотя с другой стороны… Я сам свидетель… Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом вторая, третья... Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат,
пулемет - это тоже надо было тащить.
ПЕРВЫЙ – Давайте за погибших!
АВТОР – А любовь была на войне?
ВТОРОЙ - Среди фронтовых девчонок я встречал много красивых, но мы не видели в
них женщин. Хотя, на мой взгляд, они были чудесные девчонки. Но это были
наши подружки, которые выволакивали нас с поля боя. Спасали, выхаживали.
Меня дважды вытаскивали раненого. Как я мог к ним плохо относиться? Но вы
могли ли бы выйти замуж за брата? Мы называли их сестренками.
(Выходят девушки взявшись под руки. О чём-то шушукаются и смеются.)
ПЕРВАЯ – Ой, девочки, а меня случай был… Солдаты, видя какие мы молодые, лбили над нами пошутить… Послали меня однажды из медсанвзвода за чаем. Я прихожу к повару. Он на меня смотрит:
- Чего пришла?
Я говорю:
- За ча-ем...
- Чай еще не готов.
- А почему?
- Повара в котлах моются. Сейчас помоются, будем чай кипятить...
Я поверила. Приняла это вполне серьезно. Взяла свои ведра, иду обратно.
Встречаю врача:
- А чего пустая идешь? Где чай?
Отвечаю:
- Да повара в котлах моются. Чай еще не готов.
Он за голову схватился:
- Какие повара в котлах моются?
Вернул меня, выдал хорошенько этому повару, налили мне два ведра чаю.
Несу чай, а навстречу мне идут начальник политотдела и командир бригады. Я
тут же вспомнила, как нас учили, что надо приветствовать каждого, потому что
мы рядовые бойцы. А они идут двое. Как же я их двоих буду приветствовать?
Иду и соображаю. Поравнялись, я ставлю ведра, обе руки к козырьку и кланяюсь
одному и второму. Они шли, меня не замечали, а тут остолбенели от изумления:
- Кто тебя так учил честь отдавать?
- Старшина учил, он говорит, что каждого надо приветствовать. А вы
идете двое и вместе...
ПЯТАЯ – Поначалу, всё в армии для нас было сложно. Очень трудно давались нам
знаки отличия. Когда мы прибыли в армию, еще были ромбики, кубики, шпалы, и
вот сообрази, кто там по званию. Скажут - отнеси пакет капитану. А как его
различить? Пока идешь, даже слово "капитан" из головы вылетит. Прихожу:
- Дяденька, а дяденька, мне дяденька велел вам отдать вот это...
- Какой еще дяденька?
- А тот, что всегда в гимнастерке ходит. Без кителя.
Запоминалось не то, что этот лейтенант, а тот капитан, нам запоминалось
другое: красивый или некрасивый, рыжий или высокий. "А, тот, высокий!" -
вспоминаешь.
ТРЕТЬЯ - В плен военных женщин немцы не брали... Сразу расстреливали. Или
водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а
уроды. И мы всегда два патрона для себя держали, два - на случай осечки.
У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту
деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли
ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она
белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет.
В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку.
Детскую игрушку...
ВТОРАЯ - Мы в восемнадцать-двадцать лет ушли на фронт, а вернулись в двадцать -
двадцать четыре. Сначала радость, а потом страшно: а что мы будем делать на
гражданке? Страх перед мирной жизнью... Подружки институты успели окончить,
а кто мы? Ни к чему не приспособленные, без специальности. Все, что знаем -
война, все, что умеем, - война. Хотелось скорее отделаться от войны. Из
шинели быстренько сшила себе пальто, пуговицы перешила. На базаре продала
кирзовые сапоги и купила туфельки. Надела первый раз платье, слезами
обливалась. Сама себя в зеркале не узнала, мы же четыре года - в брюках.
Кому я могла сказать, что я раненая, контуженая. Попробуй скажи, а кто тебя
потом на работу примет, кто замуж возьмет? Мы молчали, как рыбы. Никому не
признавались, что воевали на фронте. Так между собой связь держали,
переписывались. Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет...
Приглашать на встречи... А первое время мы таились, даже награды не носили.
Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины - победители, герои, женихи, у них
была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими... У
нас, скажу я вам, забрали победу. Тихонько выменяли ее на обычное женское
счастье. Победу с нами не разделили. И было обидно... Непонятно... Потому что на фронте мужчины относились к нам изумительно, всегда оберегали, я не
встречала в мирной жизни, чтобы они так относились к женщинам. Когда
отступали, ляжем отдохнуть - земля голая, они сами останутся в гимнастерках,
а нам отдадут свои шинели: "Девчонок... Девочек надо укрыть..." Найдут
где-то кусочек ваты, бинта: "На, возьми, тебе пригодится..." Сухарик
последний поделят. Кроме добра, кроме тепла мы ничего другого на войне не
видели. Не знали. А после войны? Я молчу... Молчу... Что мешает нам
вспоминать? Непереносимость воспоминаний...
АВТОР - Запомнила еще одно письмо, без обратного адреса:
"Мой муж, кавалер орденов Славы, после войны получил десять лет
лагерей... Так родина встречала своих героев. Победителей! Написал в письме
своему товарищу по университету, что ему трудно гордиться нашей победой -
свою и чужую землю завалили русскими трупами. Залили кровью. Его тут же
арестовали... Сняли погоны...
Вернулся из Казахстана после смерти Сталина... Больной. Детей у нас
нет. Мне не надо вспоминать о войне, я воюю всю жизнь..."
ЧЕТВЁРТАЯ- Привезли раненого... Лежит на носилках полностью забинтованный, у него было ранение в голову, он чуть только виден. Немножко. Но, видно, я ему
кого-то напомнила, он ко мне обращается: "Лариса... Лариса... Лорочка..." По
всей видимости, девушку, которую он любил. А это - мое имя, но я знаю, что
никогда этого человека не встречала, а он зовет меня. Я подошла, никак не
пойму, все присматриваюсь. "Ты пришла? Ты пришла?" Я за руку его взяла,
нагнулась... "Я знал, что ты придешь..." Он что-то шепчет, но я не понимаю,
что он шепчет. И сейчас не могу спокойно рассказывать, как вспомню этот
случай, слезы пробиваются. "Я, - говорит, - когда уходил на фронт, не успел
тебя поцеловать. Поцелуй меня..."
И я наклонилась над ним и поцеловала. У него слеза выскочила и поплыла
в бинты, спряталась. И все. Он умер...
ПЯТАЯ - Люди не хотели умирать... Мы на каждый стон отзывались, на каждый
крик. Меня один раненый, как почувствовал, что умирает, вот так за плечо
обхватил, обнял и не отпускает. Ему казалось, что если кто-то возле него
рядом, если сестра рядом, то от него жизнь не уйдет. Он просил: "Еще бы пять
минуток пожить. Еще бы две минутки..." Одни умирали неслышно, потихоньку,
другие кричали: "Не хочу умирать!" Ругались: мать твою... Один вдруг
запел... Запел молдавскую песню... Человек умирает, но все равно не думает,
не верит, что он умирает. А ты видишь, как из-под волос идет желтый-желтый
цвет, как тень сначала движется по лицу, потом под одежду... Он лежит
мертвый, и на лице какое-то удивление, будто он лежит и думает: как это я
умер? Неужели я умер?
Пока он слышит... До последнего момента говоришь ему, что нет-нет,
разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый,
глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу... Успокаиваю... Фамилии вот
стерлись, ушли из памяти, а лица остались..."
ШЕСТАЯ- Если мужчины видели женщину на передовой, у них лица становились
другими, даже звук женского голоса их преображал. Как-то ночью я села возле
землянки и тихонько запела. Я думала, что все спят, никто меня не слышит, а
утром мне командир сказал: "Мы не спали. Такая тоска по женскому голосу...»
(Женщины тихонько поют русскую народную песню)
ПЕРВАЯ - Перевязываю танкиста... Бой идет, грохот. Он спрашивает: "Девушка, как
вас зовут?" Даже комплимент какой-то. Мне так странно было произносить в
этом грохоте, в этом ужасе свое имя - Оля. Всегда я старалась быть
подтянутой, стройной. И мне часто говорили: "Господи, разве она была в бою,
такая чистенькая". Я очень боялась, что если меня убьют, то буду лежать
некрасивая. Я видела много убитых девочек... В грязи, в воде... Ну... Как
это... Мне не хотелось так умереть... Другой раз прячешься от обстрела и не
столько думаешь о том, как бы тебя не убило, а прячешь лицо. Руки. Мне
кажется, все наши девчонки об этом думали. А мужчины над нами смеялись, им
это казалось забавным. Мол, не о смерти думают, а черт-те о чем, о глупом. О
женской чепухе.
ЧЕТВЁРТАЯ - А мне из последних дней на войне вот что запомнилось. Едем мы - и
вдруг откуда-то музыка. Скрипка... Вот в этот день для меня кончилась
война... Это было такое чудо: вдруг музыка. Другие звуки... Я как
проснулась...
(Звучит скрипка)
ВТОРАЯ - На войне было столько чудес... Я вам расскажу...
Лежит на траве Аня Кабурова... Наша связистка. Она умирает - пуля
попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли
головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: "Как жаль, девочки". Потом
помолчала и улыбнулась нам: "Девочки, неужели я умру?" В это время бежит наш
почтальон, наша Клава, она кричит: "Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из
дома..." Аня не закрывает глаза, она ждет...
Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы:
"Дорогая моя, любимая доченька..." Возле меня стоит врач, он говорит: "Это -
чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины..." Дочитали письмо...
И только тогда Аня закрыла глаза...
АВТОР - Раньше я не задавала себя вопросов: как можно было, например, годами спать в окопах или у костра на голой земле, ходить в сапогах и шинелях, и наконец - не смеяться, не танцевать. Не носить летние платья. Забыть о туфлях и цветах... Им же было по восемнадцать-двадцать лет! Я привыкла думать, что женской жизни нет места на войне. Она невозможна там, почти запретна. Но я ошибалась... Очень скоро, уже во время первых встреч, заметила: о чем бы женщины не говорили, даже о смерти, они всегда вспоминали (да!) о красоте, она являлась неистребимой частью их существования… Человеческое побеждало нечеловеческое, только лишь потому, что оно человеческое.
У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО!
ВСЕ ХОРОМ – У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО!
Лымарев Вячеслав Борисович
тел. 8-905-608-92-41, +7- 920-542-80-25